Жили-были...

— Ну, здравствуй, сосед! — я шагнул в палату с таким воодушевлением на лице, словно пришел не к соседу, вечно задиравшему меня, а как минимум на ужин к местному олигарху Горынычу. Видел его однажды. Та еще рожа… И нет, у него не три головы. Просто пра-пра-пра-правнук того самого Горыныча, что в страхе пол Руси держал, за что в сказках и легендах его змеем с тремя головами изображали. Но что-то я отвлекся… Лепнина и шелковые обои на стенах палаты, арочные окна и позолота на ручках — все это и многие другие мелочи приковывали взгляд, но казались сюрреалистичными в больничном антураже. Это равносильно тому, что прийти на прием к Английской королеве в пижаме. Мне казалось, что я нахожусь на экскурсии во дворцовом ансамбле, где-нибудь в Кусково*, а не в больничной палате в Зельево, поэтому и кровати с продавленными сетками, напоминавшими корабельные гамаки, смотрелись крайне неуместно. Данька лежал в это время на больничной койке, задрав кверху и положив ногу на ногу, читал журнал, отчего-то держа его вверх тормашками, видимо, судорожно готовился к встрече. Почему-то это, вызвало у меня улыбку — Соловей, похоже, волновался не меньше моего. Но спустя некоторое время, смеяться расхотелось, и виной тому все тот же придурок Данька. — Какие люди и без охраны! — буквально завопил он, вскочив с кровати, закружил вокруг. Сейчас он напоминал неуклюжего нетопыря в растянутых трениках. Ну вот как я должен выполнять распоряжение Черномора, когда этот придурок ведет себя подобно клоуну? Хотя, сказать по чести, он изменился. От того мальчишки, что шпынял маленького меня, остались лишь черные кудри и миндалевидные как у татар глаза. Всклоченные волосы торчали в беспорядке на голове, карие глаза, обрамленные густыми длинными ресницами, загадочно сверкали. А суточная поросль на подбородке так и притягивала взгляд, делая его похожим на настоящего разбойника. Растянутая футболка не скрывала подкачанный торс и набитые от кисти до локтя рукава (я про его татухи), а на бедрах с трудом держались трико с вытянутыми в пузыри коленками. Такой аппетитной фигуре я мог только позавидовать, молча облизывая его глазами. И честно сказать, да, немного завидовал. Сколько бы времени не угробил на посещение спортзала, моя тушка упитанностью не отличалась. От поплывшего мозгами созерцания меня отвлек все тот же Данька. Он держался так близко, что я кожей ощущал тепло его тела, чувствовал на шее горячее дыхание. От чего мурашки толпами маршировали по спине, вызывая нервную дрожь не то от иррационального страха, не то от возбуждения. Хотя нет, Даньку я не боялся. Ни теперь, ни раньше, несмотря на то, что крови он мне подпортил немало. А от близости его тела смущенно зарделся, явно не ожидая столь ироничного приема. Кожу покалывало, хотелось встряхнуться, сбросить с себя наваждение. Казалось, его холодные пальцы, невесомо касаясь, движутся по телу, вызывая неприятное, легкое покалывание под кожей и непонимание вот такого его поведения и своей реакции на него. «Ну сколько можно? Не школьники уже», — раздраженно дернулся, когда ощутил рывок локона на затылке. — Прекрати, Соловей! Я к тебе, как к другу пришел. — Как к другу? — казалось, он опешил, глаза распахнулись, выдавая растерянность что ли. — С чего ты взял, что мне нужен друг? — прошептал он в самое ухо, запуская руку в волосы и перебирая пряди. Горячее дыхание над ухом опаляло кожу. — Кстати, мне не нравится твоя стрижка, Няш, — тихо, почти шепотом, назвав детским прозвищем. Отчего меня словно к месту приковало, не давая пошевелиться. Я никогда не вел себя с ним так. Обычно это были толчки, щипки, дерганье за косицу, и я, как драчливый петух, ходил со сбитыми локтями и коленками. Но вот так… чуточку надменно, немного соблазняюще, отчего сводило и скручивало жгутами мышцы спины, вкрадчиво завлекая, охмуряя. Нет… никогда. Хотелось встряхнуться, как пёс, сбросить с себя этот морок, затягивающее на грань наваждение, возмутиться столь неподобающим поведением, но внезапно пропавший голос не дал это сделать. Поэтому, чтобы не выдать собственного волнения, лишь испуганно дернулся, а после, чтобы отвлечь Даньку от своих волос, хрипло чуть ли не прошептал: — Я тебе тут апельсины принес. «Бляя, что я несу? Какие апельсины? — По улыбке на лице этого поганца вижу, что провести его не удалось, еще и краснею. — Капец!» Вот как теперь выполнять задание Черномора, когда своим поведением Соловей выбивал почву из-под ног? Можно было бы, конечно, послать ко всем лешим Палыча с его поручением, походить, только ради того, чтобы «отметиться», а после отчитаться, что ничего толкового вытянуть не удалось. Но поскольку я привык выполнять взятые обязательства на совесть, этот номер не пройдет. Палыч меня раскусит на раз. Он таких конспираторов, как я, на завтрак ест без хлеба и соли. Да и вообще, еще никто ни разу за прошедшие три года службы в Управе не пожаловался на мою нерадивость, неаккуратность в работе или на неисполнительность. Я и документацией занимался, и следственную работу вел не хуже следаков. Но отсутствие высшего магического и звания «мастер боевой магии», наличие лишь диплома по делопроизводству, а если уж быть совсем точным — программиста, не дали возможность получить должность следователя в Городском Управлении Магического Правопорядка (ГУМП). — Апельсины — это замечательно, — бубнил Данька, копаясь в пакете, выуживая из него крупный оранжевый плод. — Хочешь? … — спросил, видя, как я провожаю фрукт глазами. Рефлекторно сглотнул, зарделся, как девица на выданье. Последний раз я, если быть точным, ел ранним утром, а сейчас уже поздний вечер. Голод давал о себе знать. — Хочу, — просипел, прежде чем успел остановить себя. «Вот ведь дурень! Ну кто за язык тянул?» — сокрушался, сглатывая набежавшую слюну. Легкий, теплый, насыщенный цитрусовый аромат сводил с ума. Соловей ощерился, растянув губы в обезоруживающей улыбке. Быстро очистил сочный плод и разделил его на дольки. Протянув в вытянутой руке, улыбнулся, показав идеальные зубы: — Держи, — предложил он, но едва я протянул ладонь, отнял угощение. — Нет, я сам. У тебя руки грязные, — мотивировал он, поднеся дольку к моим губам. Я, если честно даже обидеться не смог, насколько меня шокировали его слова. С чего это они у меня грязные? Вновь настойчиво поднял руку, но получил обжигающий шлепок по ладони: — Нет! Без рук, — вложил дольку в мой округлившийся от такой наглости рот. Это было странно. Все было странным от первого мгновения до последнего. Я пытался и не понимал, почему Данька так себя ведет? Ничего подобного не ожидал от этой встречи. Вроде бы не делал Соловью никаких авансов, но каждое его слово, каждый жест — чистая провокация. Это смущало, заставляло чувствовать себя неуверенно, а тот глумливо посмеивался, выбивая почву у меня из-под ног своим слегка разнузданным поведением. Я перевел взгляд с пальцев парня на его лицо, встретился с затуманенным взглядом и будто бы очнулся, вспомнив о задании. — Давно вернулся в Зельево? Где был все это время? — засыпал вопросами, чтобы не наделать глупостей. Это было странным, удивительным, но по прошествии стольких лет, когда мы не виделись, меня по-прежнему тянуло к неправильному, отвязному хулигану Даньке, несмотря ни на что. Я нахмурился. Сегодня, когда свидание со Стасенькой так неожиданно сорвалось, недостаток в сексе ощущался особенно остро. И чтобы не выдать своего волнения, пришлось сомкнуть руки на коленях. Данька вновь рухнул на койку в ту же позу, что лежал при встрече, и запихнул в рот сочную сладкую дольку. В уголке рта появилась капля сока, и меня одолело иррациональное желание стереть ее пальцем… нет, поймать языком. Спина покрылась липким потом. Я даже потянулся навстречу, но вдруг одернул себя, встал и подошел к окну, будто увидел нечто интересное. — Да где я только не был, — улыбнулся Соловей, махнув рукой в никуда. — Вернулся неделю назад. — А сюда как попал? — не унимался я, понимая, что все важное остается недосказанным, а острые углы Соловей мастерски обходит стороной. — Ты думаешь, я помню? — ответил он неопределенно, затем приподнялся и вновь поднес к моим губам дольку. Вот что делает этот провокатор? Постарался взять ее аккуратно, чтобы не касаться пальцев губами. Но он, словно специально, двинул рукой. Пальцы нежной лаской прошлись по кончику языка. Смущение вновь затопило меня, едва справившегося с трясущимися руками, в то время как взгляд Соловья стал масляным. — Помню лишь отмечали мой приезд, затем спорили с теткой Варварой, а после я очнулся на пустыре за городом от слепящей боли в животе с булкой в руках и вокруг суетились ребята из спецотряда. Меня засунули сюда, ничего не объяснив. А после оказалось, что я машину Колобка угнал и… ну ты знаешь, — вновь махнул рукой и покосился недобро. — А что это тебя так интересует? — прищурился он. — Ты следователь из Управы что ли? Я было замялся, не зная как ответить, чтобы до поры не выдать, что нахожусь тут на задании. Положение спасла «Цербер в юбке». — Время посещения закончено. Вам пора на выход, Ростовцев… — открыла она дверь рывком и без стука. Я ухватился за эту возможность как за спасательный круг с таким воодушевлением, что едва не опрокинул стул, на котором сидел в это время. — Ну, бывай, сосед! Еще загляну, — буркнул, схватив зонт и выскакивая за дверь. Уже захлопывая, услышал громкое Данькино «Буду ждать. И все же, мне не нравится твоя стрижка!» Долго стоя на пороге больницы, вдоль и поперек прокручивая, обдумывая и осмысливая то, что произошло в палате, пришел к выводу: Даньке есть что скрывать. А в неофициальной обстановке он волен не отвечать на мои вопросы и будет прав. Дождь закончился. Омытые влагой листья мягко шелестели под ногами, приклеиваясь к подошвам тонких туфель, оставляя на поверхности влажные разводы. Я поморщился, зашипел. Туфли местами промокали и не подходили для этих разверзшихся небесных хлябей. Отчего-то казалось, что кто-то там наверху явно не закрыл краны. Впрочем, осенью все настолько непредсказуемо, что ваш покорный слуга давно приучил себя брать сменную обувь в межсезонье. Но сегодня рассеянность сыграла со мной злую шутку. Возвращаясь за зонтом, я напрочь забыл снять сменку. Пересек, задумавшись, парк, вернулся к магазину овощей и фруктов, дошел до Салона красоты «Василиса Прекрасная» и вспомнил слова Соловья. Крепко задумавшись, а после, из двух зол выбрав меньшее, завернул к салону, справедливо рассудив, что такому, как Данька, проще дать, чем объяснить, почему нельзя... Внутри еще горел свет, и Вася Кощеева складывала полотенца красивой, ровной стопочкой. На улице у тротуара стояла ее машинка, похожая на жука (я чуть подзавис, пытаясь вспомнить марку и название модели, но так и не смог). Услышав звон дверного колокольчика, женщина повернулась. — Привет, Добрынюшка! Давненько ты к нам не захаживал. Я уж и забыла, как ты выглядишь. — Ядрены кочерыжки, туфли придется выбросить, — сокрушался, садясь в кресло перед зеркалом в полный рост. Новая обувь стоит недешево, а моё жалованье не так и высоко. — Сделай-ка мне стрижку помоднее. Василиса перебирала тонкими пальцами длинные русые кудри на моей голове: — А не жалко, Добрынюшка? — улыбнулась, глядя мне в глаза в отражении. «Красавчик!» — резюмировало зачарованное стекло и пошло мелкой рябью, словно в него как в воду бросили камень. — Жалко… но для дела надо, — вздохнул, отдаваясь в нежные женские руки. Василиса — прекрасный мастер. Каждая ее стрижка, неповторима. Лет десять назад, едва окончив школу и курсы парикмахеров, она пару лет работала с самим Тодчуком,** уехала на несколько лет во Францию на стажировку и последующую практику в школу к самому Дессанжу.*** Её руки порхали над моей головой, а короткие пасы и отрывистые заклинания мгновенно убирали лишние волосы с висков и на затылке. Еще минут десять назад похожий на ангельский образ неуловимо изменил очертания, а из массивного кольца на пальце Василисы меня окутал теплый поток магии. Стрижка мне понравилась. Чуть короче на затылке и длиннее впереди, с прикрывающей один глаз челкой — так я выглядел значительно моложе, почти мальчишка. Светло-русые пряди кокетливыми волнами лежали в творческом беспорядке вокруг головы. Я вздохнул удовлетворенно. Настроение поднялось. **** Во французской пекарне на третьей улице, бессменным владельцем которой был Петр Колобков, всегда шагу негде ступить от столпотворения. Маффины, бриоши, курабье, эклеры и круассаны всегда расходились на «ура», едва открывались двери заведения в семь утра. После, когда время переваливало за девять, и бум штучной выпечки шел на спад, приходил черед более серьезных на вид и размер русских караваев, пирогов и пирожков с капустой и мясом, луком и яйцом, с рисом и щавелем, с картошкой и грибами, с потрошками и рыбой. Короче, всему тому, без чего не обходился ни один стол в русской семье. А пока, спеша на службу или по иным делам, жители Зельева едва ли не считали долгом заглянуть в магазинчик при пекарне с тем, чтобы закупить еще горячей, пышущей жаром и ароматом ванили свежей французской выпечки. И этому ритуалу поклонения мастеру кулинару был подвержен почти весь город. Поэтому украденный фургон со свежей выпечкой да еще и понадкусанной, казался кощунством. Петр достал из печи противень полный бриошей и с трудом разогнув спину, выглянул в окно. Его маленький фургон-Бобик выглядел едва ли не игрушкой на фоне массивных авто пересекающих улочки Зельева. Колобков хмыкнул. Да он поместился бы весь в кабине того монстра, что пристроился позади, едва не погребя его маленький «Ока-Тюнинг» под собой. Причем тюнингованным было и авто. И не только то, на котором ездил сам Петр, но и другие авто в Зельево. Магическая начинка увеличивала износостойкость четырехколесных помощников давала возможность привнести дополнительные функции. Автомобиль Колобкова прекрасно сохранял выпечку, что называется "с пылу с жару" под заклинанием «стазиса» и «горячей печи», легко огибал лужи, перепрыгивая через грязь, радостно вилял дворниками при появлении хозяина. Эту мини-пекарню семья Колобковых держала давно. Еще в бытность мальчишкой, вспоминая слова деда, упорно трудившегося у печи, он усвоил, что хлеб — голова всему, основа на столе, наравне с брюквой, репой и мясом. «Не ленись, трудись… волка ноги кормят, а Колобковых их маленькая пекарня, — увещевал Дед. — И даже если дело будет поставлено в тех же пределах, что и сейчас, внучек, семья никогда не будет голодать». Петр слова Деда запомнил хорошо, как «Отче наш» и следовал им, как закону. Двери черной «Бэхи», принадлежащей семье Золотаревых, открылись и спустя несколько минут на пороге пекарни появилась Стася — единственная дочь банкира Золотарева-Рыбкина — будущая финансовая королева Зельева. — Дядь Петь, — проворковала она, втягивая носом аромат свежевыпеченного хлеба. — Папа передал, что слушания по вашему делу назначены на послезавтра в полдень. Просил не опаздывать. Отрапортовав, как солдат на плацу, Стася взяла с витрины булочку: «Можно?» — указав на нее наманикюренным пальчиком, и была такова, оставив после себя шлейф нежного фиалкового аромата и Колобкова в крайней задумчивости. Он крутил, переворачивал эту ситуацию вдоль и поперек, стараясь найти оптимальное и всех устроившее бы решение. Как ни крути, а "Бобик" был ему возвращен в целости. Выпечка правда пострадала, но даже в этом Петя не видел серьезного преступления, хотя средства вложенные на потраченные продукты, незадачливому вору возместить придется. А то, что Соловей глупо попался на месте преступления и препровожден в больницу с желудочными болями, на его взгляд, смягчало обстоятельства. Удивительно, что с парнем не случилось ничего непоправимого. Данька, по его мнению, мальчишка хоть и шаловливый с детства, но отнюдь не плохой. Хоть и вырос в семье потомственных воров и угонщиков, но того порочного стержня, что стал основой всей остальной части семьи не обрел. Это большая удача. Если, по мнению Колобкова, Даньку изолировать от родни, то можно надеяться на то, что парень свернет со скользкой дорожки. Но и простить его, просто спустив все на тормозах, Петя не мог. Наказание, какое бы то ни было, быть должно. «Он заберет это заявление, тем самым смягчив судью, и предоставит Соловью шанс, — решил мужчина, удовлетворенно опустился на одинокий табурет посреди пекарни. — Но, при этом, потребует полгода исправительных работ под наблюдением — это станет основным условием его условно-досрочного освобождения». ~~~~~~~~ Примечание: Усадьба Кусково* — (ГБУК г. Москвы «Музей-усадьба «Кусково») — бывшее имение графов Шереметевых, где сохранился архитектурно-художественный ансамбль XVIII века. Расположен на востоке Москвы на территории района Вешняки. Александр Тодчук** — парикмахер-стилист из Москвы. Школа «Жак Дессанж»*** — Жак Дессанж — французский парикмахер и предприниматель. Создатель оригинального стиля причёсок «Coiffe-Decoiffe», автор ряда инновационных технологий в области парикмахерского искусства. Основатель всемирной сети салонов красоты премиум-класса и марки профессиональных средств для ухода за волосами. Википедия: https://ru.m.wikipedia.org/wiki/%D0%94%D0%B5%D1%81%D1%81%D0%B0%D0%BD%D0%B6,_%D0%96%D0%B0%D0%BA