Жили-были...

POV Данька Пригласить своё чудо в кафе на обед, я решил совершенно спонтанно. Хотя поесть мог бы и один — Петруша был совершенно не против и, кажется, за тот случай с его выпечкой даже не в обиде. Мы по-прежнему общались на равных, хоть у нас и большая разница в возрасте, но относится к моим закидонам как старший брат, поэтому весьма благосклонно воспринял моё желание пригласить Добрыню. Даже отпустил пораньше, чтобы я успел в Управление, пока мой Няш не укатил куда-нибудь, вроде больницы к очередному пациенту. Я же поспешил воспользоваться случаем и помчался на встречу. Теперь стоял на ступенях и нервно курил. Волновался, что он передумает — с Добрыни станется. Но он меня порадовал своей неожиданной сговорчивостью. Я с беспокойством наблюдал, как моё чудо несется по мокрым от дождя ступеням, рискуя свернуть себе шею. «Моё» — слово прошлось по телу горячей волной и приятным покалыванием разлилось под кожей, — Никогда даже представить себе не мог, как приятно это осознавать. Ростовцев сбежал по ступеням Управы, не дожидаясь меня. Если говорить по чести, такой расклад мне не понравился, и Няшу хорошо это было видно. Он скривился в ответ. Скрывать эмоции парень никогда не умел. Я и раньше читал его как открытую книгу. Но с тех пор он вырос, заматерел. Если бы я не знал его так хорошо, мог бы поверить в его равнодушие и стоическую холодность. Да только мне прекрасно известно, какой огонь скрывается под маской холодности. Я пригласил его в кафе на обед и теперь был вынужден рассматривать филейную часть, следуя за ним. Хотя, положа руку на сердце, там действительно есть чем полюбоваться. И он прекрасно это понимал, позволяя откровенно пялиться до крепкого стояка в штанах. Боль от упирающегося в молнию джинсов естества отрезвила, отгоняя наваждение. Решительно догнал его и ухватил за плечи, не давая вырваться из-под руки.  — Ну и куда ты рванул, как шальной, Няш? — поинтересовался, едва не повиснув на шее парня.  — Ничего не рванул, — выдохнул он, краснея.— Не называй меня так, я же просил, — дернул плечом, в надежде освободиться, но я лишь крепче сжал руку. Ростовцев поморщился — завтра на этом месте будет лиловый синяк. Он явно чувствовал неловкость, идя в таком положении по улице городка, но я не давал ему вырваться. Собственник внутри меня не хотел делиться ни с кем из жителей Зельева даже его взглядом. Этот мальчишка принадлежал мне, что бы он себе ни надумал и что бы ни происходило в наших жизнях до этой истории с Петрушиной выпечкой. Ощущая насколько напряжен всем телом, я не выдержал:  — Да расслабься ты, Няш, не обижу. Мы лишь пообедаем, — Добрыня скосил на меня недоверчивый взгляд, словно хотел сказать «тебе верить — себя не уважать» (каюсь, наверное я это заслужил всеми предыдущими нашими стычками и многолетним третированием его). Выдохнув, он расслабился, обмяк, запустив холодную руку под мою куртку, словно обнимая. А спустя пару секунд, я не поверил своим ушам, когда услышал:  — Ты ведь не прекратишь, нет? И просить тебя совершенно бесполезно? — не то спросил, не то проинформировал он. В голосе же было столько покорности и смирения, что я невольно замер, боясь спугнуть. Повернув голову, я посмотрел на четко очерченный абрис, его губы оказались в опасной близости от моих — лишь склони голову и целуй — отчего Няш вновь отчаянно покраснел. Хотел сказать что-то еще, но я кивнул на дверь, над которой красовалась алая вывеска с яркой желтой канарейкой, присевшей на одну из букв. Мы перешли дорогу у маленького французского кафе «Délice paradisiaque» и остановились у входа. Я понял его с полуслова, ибо дураком никогда не был. Хулиганом и придурком — да, но не дураком, повернул голову и уставился на пухлые губы парня:  — Нет, и не надейся. Привычек и привязанностей не меняю. В этом я верен до конца, — казалось, он хочет добавить что-то еще, но звякнул колокольчик над входом, и момент был потерян. Отпустив его, чтобы придержать дверь для старушки Щукиной, и жестом пригласил войти. Но Добрыня в долгу не остался, спросив:  — Так уж и верен? — недоверчиво хмыкнул, переводя разговор в другую плоскость.  — Да, всегда. «Ну — ну…» — улыбнулся в ответ, но больше ничего не сказал. И я прекрасно понял намек: кредит доверия для меня по-прежнему закрыт. **** POV Добрыня На предложение Даньки пообедать, я согласился, хотя и сомневался в целесообразности этого мероприятия. С таким же успехом мог спокойно поесть в Управлении, не дергаясь, без лишних телодвижений. Однако, за язык никто не тянул, согласие я дал сам и теперь, как пацан, отвечающий за свои слова, должен выполнить обещанное. А взбрыкнуть и поцапаться мы всегда успеем. Для этого у нас есть ночи. Эта мысль вызвала нервный смешок. Щеки заалели, а реакция тела стала недвусмысленной. «Блин, и что это значит? Я, ядрена кочерыжка, не гей! Почему же мысли все время норовят свернуть с пути?»  Ну вот как, скажите на милость, мне вести себя с ним, если говорю одно, а тело требует другого? Держаться от него в стороне, когда общая комната размером с мамин гардероб и полуторка-кровать в качестве места, практически невозможно… А действительно, в качестве чего это ложе? Место примирения, ринг для оттачивания колкостей и цинизма? Великий Велес! Не хватало мне еще влюбленности… Ведь Соловей не всегда был отъявленным хулиганом. Я будто бы поплыл, невольно вспоминая: Бреду по пустырю за забором Хромовничего сада. День достаточно жаркий. Хочется пить и прикрыться хоть чем-то от палящего солнца. За спиной висит мой детский рюкзачок-утенок, в который я обычно кладу маленькую бутылочку воды и всякую мелочь, что таскают мальчишки в карманах: пара разнокалиберных пуговиц — одна от пальто, другая от дедовой косоворотки; моток медной проволоки, сломанная ручка, очень удобная вещь, чтобы пускать мыльные пузыри и пара кривых ржавых гвоздей. Рубаха давно пришла в негодность, прохудилась на вороте и локтях. Мать приспособила ее под ветошь — нужную в хозяйстве вещь. А вот пуговица — розовая с белым зигзагом молнии — досталась мне. Дошаркав уставшими ногами до большого лопуха, с трудом срываю огромный лист и прикрываю им голову, как зонтом. Даньку я не нашел, хотя видел, когда он завернул за угол возле дома тети Паши. Даже пытался догнать, но все бесполезно. Соседский мальчишка словно сквозь землю провалился. Хотел уж было повернуть к дому, как услышал голоса. Они раздавались из-за ощерившегося подгнившими досками забора в заброшенном саду старика Хамовникова. Дед помер лет десять назад, как говорила мать. Меня тогда еще… эмм… в проекте не было. Вот сад с той поры и стоит. Я опасливо подобрался к забору, заглянул в щель. Данька с мальчишками из пятого класса подобно обезьяне висел на старой раскидистой ветке, обнимая ногами ствол. Ловко перебирая руками, тянулся за спелыми, ароматными, крупными вишнями. Вишни я любил наверное больше других фруктов и ягод. Натужно сглотнув набежавшую слюну, отсчитал от себя пятую доску с выпавшим из нее сучком, надавил на трухлявую древесину и полез в образовавшуюся дыру. Хотелось сделать это так, чтобы Соловей не услышал и не успел снова сбежать. Я уже почти пробрался, осталось лишь втянуть ногу, когда над головой хрустнуло, тяжело упало и моя нога оказалась защемлена отломившимся огрызком доски, да так, что я не мог ее сдвинуть ни вперед, ни назад. А зацепившийся к тому же за ржавый гвоздь рюкзачок при малейшей попытке пошевелиться подозрительно трещал. Было стыдно и обидно. Я задушенно всхлипнул, стараясь не выдать своего положения. Обидных насмешек соседских мальчишек не вынесу. Жмусь к забору, ощущая влажные дорожки горячих слёз, бегущих по щекам. Не знаю, сколько времени прошло. Ноги затекли, от неудобного положения раскорячившегося лягушонка, в котором я застрял. Голова начала побаливать, а солнце клониться к закату. — Айда на речку, рыбачить! — слышу в глубине сада и надеюсь, что они уйдут тропинкой мимо дома, а не здесь — дырой в заборе. — Соловей, ты с нами? — Ага, — слышу в ответ, — Вы идите, я догоню. — Данькин голос звучал все ближе. А я мечтал провалиться сквозь землю. — Ну и глупый же ты, Няш… — Соловей шипел как змея, появляясь из-за куста калины. — Чего тебе дома не сиделось? Держи-ка. — Сунул в руки мне большой кулек с вишнями. — Я тоже хотел… — промычал, отвернувшись. Стало стыдно, что я как маленький хожу за ним хвостиком. — Чего ты хотел? — он закипал от раздражения. — Вишен… — пролепетал сквозь слезы. Соловей аккуратно снял с гвоздя мой рюкзак, потянувшись за спину ухватился за доску и дернул, основательно приложив меня ею по ноге. Я зашипел и прикусил губу. Боль прострелила ступню. Отчего я едва не упал, завалившись на Даньку. Он поймал меня под подмышки и как пушинку дернул вверх. Сумев наконец выпрямиться, я блаженно застонал и привалился к забору. — Ну вот и ешь теперь, раз хотел, — он заботливо отряхнул мне спину от налипшей древесной трухи и опилок. — Я для тебя их собирал. На душе от промелькнувших образов стало вдруг по-летнему тепло и уютно. А память услужливо отправила в еще один экскурс по прошлому. Ранняя весна. Мне лет пять, наверное. На березе за окном иволга свила гнездо и терпеливо сидит на отложенных яйцах. А мой кот, пригнувшись, подбирается к нему, медленно переставляя мягкие лапы. А у меня сердце заходится от страха. Ведь он сейчас съест птицу, и у будущих птенцов не будет мамы. Я выбегаю на улицу, едва достаю до нижней ветви, но подтянуть себя и забросить ногу на дерево не могу, потому беспомощно прыгаю у ствола, бессильно тяну руки вверх и зову кота. Но Васька не слышит или просто не слушает. — Ну-ка, погоди, малец… — меня осторожно отодвигает черноволосый высокий мальчишка в серой потрепанной футболке и драных обрезанных по колено джинсах. Я видел его несколько раз в соседнем дворе, но познакомиться так и не решился. Он поднимает голову вверх, оценивая обстановку, затем ловко подтягивает свое худое тело и как мартышка, едва не скачками перемещается вверх по дереву. Старые ветки скрипят и трещат под его весом, но он смело движется вверх. Наконец, обняв ногами ствол, рывком отдирает от ветки очень близко подобравшегося к гнезду Ваську. На что иволга заполошно вскрикивает. Придерживая кота рукой, он спускается вниз, теперь значительно медленнее. Мое сердце от страха и восхищения готово вырваться из груди. — Держи своего пирата, — говорит он, свесившись с нижней ветки на одних ногах. Я перехватываю тяжелое пушистое тело, изворачивающееся и норовящее выскользнуть из рук. И не отрываясь гляжу в перевернутое лицо мальчишки. «Мой рыцарь!» — мелькает в голове. И вот я уже вижу перед собой закованного в кольчугу богатыря с лицом парнишки и большим двуручным мечом… Но грубый мужской голос возвращает к действительности: — Эй! Пострел! Ты какого лешего там делаешь? Марш домой! Мальчик тут же делает кувырок в воздухе и почти мгновенно исчезает из виду. Но мы так и не познакомились… Мне срочно, просто срочно нужно составить список всех плюсов, а точнее минусов, что удержат на расстоянии от этого вездесущего нюхлера. Я тут же мысленно попытался прикинуть относительно полный перечень провинностей, но все Данькины минусы и отвратительные поступки каким-то образом переместились в категорию плюсов. Каким-то загадочным и непостижимым образом, я умудрился любому его прегрешению, найти оправдание. Глупость! Бред! Я злился. Однако, Данька не повелся, и я получил в награду молчаливый кивок и улыбку от уха до уха. Не удержавшись, улыбнулся в ответ: «А может он действительно не так и плох? Ну, ладно, время покажет…». И спустился по ступеням УМП, не дожидаясь его. Соловью такой расклад явно не понравился. Он пригласил меня в кафе на обед, а вынужден рассматривать мою задницу. Паршивец откровенно пялился. Я спиной ощущал его пристальный взгляд, словно оглаживающий меня ниже лопаток, горячий, раздевающий. Хотя что можно увидеть под полами пальто? Возможно это просто разыгравшаяся фантазия не дает покоя. Едва подумал об этом, всплыли воспоминания нынешнего утра и очередное фиаско с желанием показать, что слова и решения Добрыни Ростовцева тверды и неизменны. Но тут Данька, я готов был благодарить его за возвращение душевного рввновесия, догнал меня и едва не повис на шее, не давая вырваться из-под руки. Положа руку на сердце, скажу честно: я чувствовал неловкость, идя в таком положении по улице городка. Но ещё больший раздрай ощущал внутри: смятение, смущение и даже… интерес? Бред… Данька отъявленный хулиган, какой интерес он может вызвать? … Я чувствовал, что противоречу, запутался в своих ощущениях, вдыхая запах кожи, в которую он был одет, и сигарет. Вздохнул. Как на рассвете, когда проснулся, почти лёжа на нем, бедром ощущая «утро». Подобного никогда не случалось. И теперь разрывался между прижаться теснее… и оттолкнуть (ведь мне нравятся девушки… или нет?). Из-за того, что приходится идти вместе с Данькой — моей личной занозой в заднице, — жутко смущался. Казалось, что каждый прохожий оглядывается и понимающе так, снисходительно улыбается, будто знает то, что мне неведомо. Потому хотелось нетерпеливо, по-детски топнуть ногой и заорать: «Что вы лыбитесь? Не было ничего между нами! Не было!» Видимо Соловей заметил мое напряжение, не выдержал:  — Да расслабься ты, Няш, мы всего лишь пообедаем. Я скосил на него недоверчивый взгляд и, вопреки желанию, расслабился, обмяк, запустив холодную руку Даньке под куртку, отогревая пальцы. От этого необычного и даже… запретного для самого себя поступка, все скручивалось внутри, словно туго намотанная спираль, переворачивалось и пело. И было так хорошо, как никогда не было с той же Стасей. И если бы не встреча с утра, по пути на работу, я так ни разу бы не вспомнил о ней. Мысль о Золотаревой-Рыбкиной слегка отрезвила. В кафе было тепло и пахло горячей выпечкой. Я втянул носом соблазнительный аромат и словно очутился посреди цветущие улочки старого довоенного Парижа, каким видел его на черно-белых лентах синематографа. С маленькими кафешками и уличными ресторанчиками под полосатыми зонтиками, с антикварными лавочками и книжными магазинчиками, где даже от корешков пахло стариной, основательностью. С его уличными выставками молодых художников, рисующих портреты прямо на ходу. Достаточно заплатить лишь несколько монет. И незабываемыми звуками старого патефона, разливающимися картавыми голосами шансонье. Маленькие круглые столики, покрытые белыми скатертями с аккуратными ажурными кружевными оборками и небольшими букетиками живых маргариток в причудливых вазах расставленных по центру каждого… и двое из «тридцати трех» вот и все, что бросилось в глаза. От неожиданности подзавис, искоса поглядывая на эту парочку, воркующую у дальней от стойки стены. Уж кого, а их встретить тут не ожидал. Оба женаты и есть дети, а туда же, воркуют, взявшись за руки. Они вдруг повернулись, подмигнули, а мне захотелось сквозь землю провалиться. Смущенно отвернулся: «Что бы это значило?»  — Что ты увидел там интересного? Ваши обедают?  — Да, но дело не в этом.  — А в чем? — закинул удочку Данька, видя, что парни явно неравнодушны друг к другу. Во взгляде появилась некая заинтересованность, будто ему было важно мое мнение относительно однополых отношений.  — Они вместе… — я вдохнул, будто собирался нырнуть. Сева с Игнатом пришли в отряд года три назад, почти одновременно с моим возвращением в Зельево. Служили в каком-то секретном подразделении, совершили несколько боевых вылазок, потом около года мотались по горячим точкам. Рождение детей заставило остепениться и осесть. Мытарства закончились попаданием в отряд «Витязь». После женитьбы они довольно плотно дружили семьями — оказалось, не только…  — Ты против однополых отношений? — перебил он.  — Да нет же, ты не дослушал и перебил… как всегда, кстати, — прошипел. — Оба женаты, есть дети и надо же, держатся за руки, — оглянулся и едва не подавился, увидев нежно целующуюся парочку в углу. — А теперь целуются, — я растерялся. Такого поворота даже не ожидал.  — Подумаешь, новых впечатлений захотелось. Глядел на свои покрасневшие от холода пальцы, кивал. Но внутри от этих слов все переворачивалось, ныло, словно проткнутая ржавым гвоздем незажившая рана. Такая свобода в отношениях была не для меня. Естественно наивным мальчиком, смотревшим на мир через призму идеальных отношений — знакомство, конфетно-букетный период, брак— я не был. Но и кидаться от одного любовника к другому… Этого я не понимал и вряд ли смог принять. Да, я не гей, и когда-нибудь… возможно… будет семья. Не век же мне с Даней куковать в общаге. Нужно потерпеть всего полгода, и… А что «И»? Чего ожидать через пол года? У меня ведь нет никого (кроме матери, но она не в счет)… и даже если так… Мне нравилась теплота и стабильность в отношениях, замешанных на реальных чувствах, а не на разовом трахе. Даже слова Даньки о том, что верен своим решениям и их не меняет, как-то обесценились на фоне последнего высказывания, даже появилось желание проверить, так ли это. Удостовериться. Но я всего лишь глянул на часы. Захотелось вдруг встать и уйти, не дожидаясь заказа. Аппетит пропал. От обеденного перерыва оставалось минут двадцать. Поесть все же надо. Рассиживаться особо времени не было, видимо, Данька заметил это по моему скисшему фейсу, и тут же «взял быка за рога», точнее за яйца, заказав нам обоим яйца по-французски по знаменитому рецепту Поля Бокюза, круассан и чашку кофе, а затем завел разговор о литературе. Это было настолько удивительно и необычно, что я не поверил своим ушам. Поэтому больше сидел, пораженно слушая, чем поддерживая беседу. **** POV Данька Я разливался соловьем, как бы парадоксально это не звучало (мысленно хихикал, смакуя этот каламбур). Румяный от холода и смущения Ростовцев выглядел так притягательно, что у меня тряслись руки от желания прикоснуться кончиками пальцев к щекам, провести по скуле до уха, нащупать пульс, бешеными толчками бьющийся под кожей. Проведя с ним три неполных дня, видел прекрасно, что Няш не так холоден и безразличен, каким хочет казаться. Внутри он так же подвержен желаниям и сомнениям, и эти чувства грызут его изнутри. Я шумно сглотнул, кадык на шее судорожно дернулся. Трясущиеся руки надо было срочно чем-то занять. Иначе наворочу дел и испорчу уже то, чего удалось достичь. Хотелось горячего… Мысль звучала неоднозначно. Перед глазами стоял образ только проснувшегося Няша, пытающегося завернуться в простыню. Нет, надо думать о чём-то другом, хотя бы… о еде. Хотелось супа. Но понимая, что попросту не смогу держать ложку и обольюсь весь, заказал ещё один круассан. Естественно, все это время, долгие годы, что я не видел парня, не вел жизнь монаха. Глупо было бы ожидать такого от двадцатитрехлетнего молодого мужчины после длительного отсутствия Няша и без каких либо гарантий возвращения. Да и сам он вроде целибат не соблюдал. Вспомнил, каким взглядом он провожал Стасю Золотареву-Рыбкину. В данном случае природа брала свое. Впрочем, как и в моём. Мы оба с охотой подчинялись инстинктам и банальной физиологической потребности. А сейчас было просто необходимо переключить свой мозг на любую другую тему, чтобы избавиться от нарастающего с каждой минутой возбуждения и эрекции упиравшейся в молнию черных джинсов — единственных захваченных из дома три дня назад. В то время я вовсе не думал, что условие Колобкова всерьез. Не верил, что это надолго. Надеялся, что поиграют власть имущие в благодетелей и разбегутся по углам. Но оказалось, что Добрыня не собирается отступать, а мне эта его упертость была на руку. Пока Няш с маниакальным блеском в глазах выполнял условия, выдвинутые судом, я реализовывал давний план по соблазнению… точнее завоеванию парня. Колобков принес заказ и мы умолкли, переводя дыхание и наблюдая за пассами рук кулинара. Короткий взмах и в чашке поверх кофе выросла густая шапка пены.  — Bon appétit, les garçons*…  — с улыбкой произнес он.  — Мerci beaucoup, monsieur, ** — в тон ему произнес Добрыня и улыбнулся в ответ. Я запихивал в рот яйца по-французски, хотя кусок в горло не лез. Не нравились мне эти реверансы, что отвешивал хозяин кафе Добрыне, не нравились их теплые улыбки. И плевать, что пацан Колобкову в сыновья годился. Внутренний голос твердил свое: доверять Колобкову нельзя. Хоть я буквально вынужден отбывать здесь наказание, но с собственником засевшим где-то в глубине души, спорить не собирался. Добрыня был Мой, и никто не посягнет на парня. Как бы смешно это не звучало, эту задницу я застолбил для себя. Однако сейчас мне Ростовцев так не улыбался, а наоборот, смотрел, склонив голову на бок, как на диковинную зверушку, которую и трогать боязно, и выбросить жалко — подарок…  — Ты чего так уставился на меня? — вдруг стало интересно. Может пенка прилипла к губе, а я не замечаю. Вытерся салфеткой. Няш мотнул головой, мол «Ничего» и хлебнул свой кофе, выпачкав верхнюю губу пеной. Сахара было маловато. Он сделал почти неуловимое движение кистью, произнеся заклинание невербально и кусочек сахара из изящной фарфоровой сахарницы поднялся в воздух и нырнул в чашечку. Я восхитился: это довольно высокий уровень магии, пусть и на бытовом уровне. Притом выполненный фактически неосознанно, вовсе не для того, чтобы покрасоваться передо мной, почти интуитивно. Ложечка тут же завращалась, формируя миниатюрную воронку из горячего напитка. Пара движений, пасс рукой, на среднем пальце сверкнул небольшой зачарованный перстень. У меня тоже был подобный, а размахивать чем-то вроде палочек на Руси было не принято. Вот кольца, браслеты и посохи — это да. Один едва уловимый миг и всё. Волнение в чашке Няша улеглось. Парень обхватил её ладонями, грея озябшие руки об изящный глазурованный фарфор, с нарисованными цветами и птицами. Я потянулся к нему, намереваясь стереть пенку с губы, но вдруг спохватился и глотнул кофе, обжигаясь:  — Я тебе тут принес кое-что… вот, забежал в «Лукоморье» к Котофеевичу, — достал из внутреннего кармана куртки небольшую книгу в мягком переплете. Когда-то она принадлежала Ростовцеву. Добрыня удивленно посмотрел на меня:  — Стихи Бальмонта?.. Ты помнишь? Странно…  — Помню, — только и ответил, не уточняя, что это та самая книга, что я вытащил из ранца у Няша в седьмом классе накануне отъезда и берег все эти годы как зеницу ока. Добрыня улыбнулся. Он, видимо, узнал свою собственную книгу, загнутый уголок на седьмой странице, и растекшуюся слезу на пятой, и ничего не сказал. За что я ему был признателен. Лишь потянулся через стол и благодарно хлопнул меня по плечу, невесомо мазнул губами по щеке, обдав скулу горячим дыханием. А я покраснел.  — Спасибо! — обнял ладонями книгу и прижал к груди. — Мне пора… — поднялся из-за стола. А я так и остался сидеть не в силах сдвинуться с места, чтобы не обнародовать свой стояк. Им теперь орехи, наверное, колоть можно. Лишь кивнул, словно стукнутый из-за угла пыльным мешком. Няш усмехнулся: оказывается нужна такая малость, чтоб сделать из ротвейлера щенка. — Счет оплатить не забудь, кавалер, — и пошел к выходу, продолжая обнимать любимый томик стихов. **** POV Добрыня Зачем я полез целоваться к Даньке (конечно это громко сказано, и все же), и сам не мог понять. Но дело сделано, назад уже не отмотать, как бы мне этого не хотелось. А если уж честно, хотелось намного большего, а не просто мимолетного прикосновения к щеке. Глупость, скажете, всего лишь дружеский чмок. Но нет, не для меня. Тем более по отношению к парню… к этому парню. Как теперь прикажете держаться подальше? Я сам своими руками перечеркнул все планы и намерения из списка на предстоящие полгода. Правильно говорят: хочешь рассмешить судьбу, расскажи ей о своих планах. А чего я хотел? Ведь уже не наивный мальчик, что хлопал испуганно глазами в школьном туалете. Я прекрасно видел, что каждое его слово — подкат, каждое действие — попытка сближения. Да и себя понимал прекрасно. Мне нравился Даня, очень. Но эта «дружба» ни к чему не приведет. Мы расстанемся через полгода, разъедемся каждый в свою квартиру. И что дальше? Тупик?  — Что-то ты совсем не торопишься на службу, малец, — хлопок Богдана по плечу вывел меня из мозгового штурма. Я даже не заметил, что уже какое-то время стою на крыльце Управления и не двигаюсь, тупо пялясь на закрытую дверь. «Шестнадцатый» открыл ее передо мной и жестом пригласил внутрь. Я, суетливо дернувшись, поймал на лету выпавшую от испуга из рук книгу и со скудным «спасибо» юркнул внутрь. Надо было работать. Ежегодный Благотворительный Календарь, которым занимался полковник Черномор, разошелся на «ура», за ним последовал заказ такого же календаря, только в фотореале. Но Черномор напрочь отказал подопечным в фотосессии, мотивировав тем, что очень много работы и времени на ерунду совсем нет».  — Пусть лучше бабулек с деревьев снимают и кошек через дорогу провожают, чем будут перед камерой мудами светить, — ворчал он, привычным «цыпа-цыпа» подманивая фуражку и покидая красный уголок, где проходило собрание. Меня же накрыло беззвучным хохотом. Всю вторую половину дня занимался тем, что оформлял протоколы по делу о разбойном нападении на гражданина Пиши-Читаева, моего бывшего преподавателя, а теперь обычного библиотекаря. Только, что преступники пытались найти в библиотеке, было неясно. «Разве что карту клада», — усмехнулся и взял следующий протокол. Зачарованное самопишущее перо заскользило по листу, оформляя стандартную «шапку». Муромцев и Попович меня разговорами и вопросами типа «Как все прошло?» или «Уже целовались?» (атмосфера в кафе к этому вполне располагает) не цепляли. Хотя я и ожидал чего-то подобного от них. Необычайно тихо обсуждали покупку авто, рассматривая предложения на Авито и обсуждали возможность его после зачаровать. Я же время от времени бросал взгляд на томик стихов, которые вернул Данька и подвисал в мыслях: «Почему вообще вернул? Почему именно сейчас?», — и пришел к выводу, что парень что-то задумал, решив таким образом заработать доверие. — «А может там внутри что-то есть?» — перелистал все страницы, но ничего не обнаружил, даже разочаровался. И все же недоверчиво косился на книгу, словно на опасное существо, которого следует поостеречься.  — Мужики, у нас труп, по коням! Возможно криминал, — заглянул в кабинет «двадцать второй», Славка Барышев.  — Уже идем, — поднялся, взял из сейфа табельное оружие Алексей Иванович, заправив его в кобуру. Кроме магических артефактов-концентраторов, оперативная группа имела и свое табельное оружие. Не всякое заклинание можно остановить щитом, а пулю — заклинанием, поэтому и носили оружие простецов. Так было надежнее. Я с толикой зависти проводил их с Муромцевым до двери и углубился в работу, если поехали по вызову, значит дел прибавится в разы. И сидеть ловить мух не время. За работой время всегда пролетало незаметно. Оформляя документацию и занося данные помимо протоколов еще и в базу данных, прорабатывал версии по каждому делу, строил экстраполяции происходившего, изучал модель поведения преступника. Порой на спор с самим собой выстраивал логическую цепочку случившегося и безошибочно находил преступника еще до того, как дело было раскрыто. ****  — Вы не понимаете, я его видел, — Саня Вихров, «двадцать пятый», из спецподразделения, спустя пол часа сидел на стуле между Муромцевым и Поповичем, подпирая голову кулаком.  — А потом он просто исчез? — встрял Алексей Иванович.  — Да, — при этом Вихров выглядел помятым и каким-то растерянным. — Если он появился в городе, то жди трупака.  — То есть, шел-шел и растворился в воздухе? Просто мистика какая-то. Сплошная философия Фрейда, как сказал бы полковник Черномор. А может ты обознался? — Муромцев оторвался от дела рецидивиста Комара и посмотрел на Саню, прекрасно понимая, возможности сильного мага. Те же наведенные порталы, портключи могли легко обеспечить это исчезновение. Но стоило подумать, серьезно поразмыслить над версиями, проработать их на месте происшествия и отследить остаточные миазмы. Может опергруппе удалось засечь вектор перемещения, считать магический след.  — Нет, вы не понимаете! Я узнал бы его из тысячи. Он три года назад проходил по делу об убийстве, и мы его взяли. А он прямо отсюда сбежал. Просто растворился, сквозь антиаппарационный барьер. Я узнал его сразу.  — Ага, с закрытыми глазами и со спины? — продолжал ерничать Попович. — Пойдем, Илья Викторович, домой пора, — мужики похватали куртки и вышли из кабинета. Санька разочарованно смотрел им вслед и по-прежнему топтался посреди служебного помещения.  — Они мне не верят. Понимаешь, не верят, — он ударил себя в грудь. — А я докажу, вот посмотришь, — склонился ко мне.  — Послушай, ты знаешь, что такое синдром мотылька? — я отложил протокол и взял следующий.  — Нет, — Вихров выглядел удивленным.  — Это когда мотылек знает, что умрет и все равно кружит возле огня. Брось это дело, послушай, гиблое оно, гнилое. Отложил протокол в сторону и выровнял стопку бумаги.  — Ладно, — глаза Александра светились азартом. — Я докажу, вот посмотрите! — вышел из кабинета, хлопнув дверью. Я лишь покачал головой. С момента, как работаю в УМП, никогда не видел Вихрова таким возбужденным. Парня словно подменили. Или это влияние магнитного излучения или темных магических эманаций преступника? Понять, не зная всей подоплеки, было трудно. Да и не мое это дело, а штатного мозгоправа. Снял с вешалки и стал накручивать на шею полосатый шарф. Хотя жаль, что следаки не приняли всерьез его слова, что-то в этом деле определенно не вязалось в единую цепь. Время подбиралось к шести и я прилично подзадержался на работе, а надо еще забежать за продуктами. Торопливо надел куртку, шапку с большим помпоном и, взяв со стола дела, томик стихов, вышел в коридор. Дверь за спиной захлопнулась. Торопливо развернулся и едва сделал шаг, как уперся в сидящего на скамье Даньку.  — А ты чего здесь? — испуганно пролепетал. В голове сразу пронеслись тысячи мыслей одна страшнее другой, от «сбил кошку на дороге», до «загнал бродячую старушку на дерево». Но тут же одернул себя. Сбить не имея ни прав, ни машины просто невозможно, а бродячих старушек в Зельево отродясь не водилось. Затрясся от беззвучного хохота.  — Тебя жду, в магазин же собирались. Помогу сумки донести, — Данька поднялся и протянул руки. — Давай, помогу.  — Сумки? А магия тебе на что? Фокусы простакам показывать?  — Ну мало ли… — Соловей пожал плечами и вновь протянул руки за моей ношей.  — Нет, это сдать в архив надо. Пойдем. ~~~~~~~~~~~ Délice paradisiaque — Райское наслаждение * — приятного аппетита, мальчики… **— большое спасибо, месье