Жили-были...

POV Добрыня Этой вылазки на природу, пусть и всей Управой, я ждал с нетерпением. До дрожи в руках хотелось понаблюдать за поведением Дани в большой компании. И то, что сейчас видел, не было неожиданностью. Он не зажимался как девственница в борделе, но и не был развязным и пошлым. Напротив, показал себя неплохим организатором. Улыбка не сходила с лица, глядя на то, как Соловей, коротко кинув клич, собрал вокруг себя компанию пострелят, и уже через минуту они вместо озорства и визга — неотъемлемых атрибутов любой компании с участием детворы — носились по берегу, собирая хворост для костра. Даня тоже не «валял дурака», а задавал темп этому добровольному отряду юных гринписовцев. С каждой минутой все больше убеждаюсь, что к нему тянет все сильнее. Невольно вспомнились его аккуратные объятия с утра, заключившие меня в кольцо сильных рук. Горячее дыхание у виска, ощущение мускулистого тела, прижимающегося сзади. Все это и взгляд, который я никак не мог отвести от худощавой широкоплечей фигуры в черной куртке и плотно облегающей бедра джинсе, приводили в возбуждение. И со всей ответственностью в происходящем со мной эмоциональном бардаке мог признаться себе, что начинаю влюбляться в него. Хотя и не понимал, как и почему. Ведь меня никогда не тянуло к парням. Всегда нравились девушки, и Стася тому яркий пример. Очень яркий… но даже с ней я не испытывал и половины тех эмоций, что бушевали во мне во время наших утренних… эмм… «кувырканий» с Даней. И что это должно означать? Что я все же больше тяготею к парням? Или то, что «бивалентен», как говорил наш химик в колледже, где я осваивал компьютерную грамотность. Химия и компьютеры так же близки, как автомобилестроение и разведение лошадей. Но, как учил Лев Александрович, всегда надо быть готовым к тому, с чем не ожидаешь столкнуться. Я смотрел на молодых членов отряда «Витязь», стараясь прислушаться к себе и своим эмоциям. Но там все было глухо. Меня не тянуло ни к кому из них. И только Соловей и мысли о нем вызывали шквал непонятной неуправляемой тяги, рвущей внутренности на части. Да, я влюбился… так нехило и бесповоротно. Однако с предельной ясностью понимал, что Данька оставался собой в любой ситуации. Взять хоть тот момент, когда он шел по берегу и отпихнул камень и ветку. Булыжник, улетев в камыши, спугнул дикую крякву, а ведь у нее там было гнездо. А ветка, взвившись в воздух, пролетела аккурат над столом и плюхнулась в таз с салатом, стоявший рядом с моим шезлонгом. Хорошо девчонки не заметили, увлекшись болтовней. А мне удалось вовремя убрать следы Даниных проказ. И ведь больше чем уверен: он сделал это не нарочно. Просто так фортуна повернулась. Какой смысл тогда в его подселении ко мне? Что хотели отцы города, решив исправить неисправимое? Если рассуждать здраво, то лишив Соловья его многогранности, индивидуальности; небольшой части детского задора вкупе с детской же непосредственностью; толики чувства юмора, присущей каждому его действию; каждой реплике, от которой я до боли в скулах растягивал в улыбке щеки, то в итоге может быть и получим степенного, скучного, до зубовного скрежета, занудного гражданина Зельева. Но тогда получится уже не Данька, а лишь бледная пародия на него. Хочу ли я чтобы он так менялся? Хочу ли видеть рядом это занудно-скучное нечто? Нет… определенно не хочу. Очнулся я от одолевавших меня мыслей, лишь уловив громкий зов к столу. И только тогда обратил внимание, что Соловей как приклеенный сидит, облокотившись на мое левое бедро спиной, а голова уютно примостилась на животе. Мои пальцы бабочками порхают в его коротких волосах, а на лице такое умиротворение, что кажется, кроме вот этой непритязательной ласки, он ни в чем не нуждается. Ему хорошо сейчас в этом моменте и принадлежит все время мира. А что тогда нужно мне? Ответа на этот вопрос у меня пока не было. Да и кто я, пока сам не разобрался. Но с каждым приближающимся к Велесовой ночи днём, понимал, что разговор с матерью неизбежен. А значит надо осмыслить и принять себя или же отринуть все, что было до этого момента. Мысль заставила поежиться и передернуть плечами, а в груди образовался тугой ком — без Даньки уже никак… Дело в том, что Велесова ночь — это ночь великой силы, когда истончаются границы между мирами, когда духи предков и тех, что будут жить после нас, предстают единым целым, неотъемлемым целым, вместе с умирающим и обновляющимся миром, со всеми стихиями и их необузданной мощью. Ночь, когда Белобог окончательно передаёт Колесо Года Чернобогу, а врата Нави до первых петухов или же до самого рассвета широко распахнуты в Явь. И прежде всего, это семейный праздник. Каждый год в эту ночь, аналог Дня всех Святых в Европе, я праздновал с матерью. Мы обязательно разводили огонь, прыгали через него и ходили по раскаленным углям. Правда это делали лишь дед да мама, как бы очищаясь и освобождаясь от злых сил, навевавших и нашептывавших крамольные мысли. Мама по традиции выставляла на улицу тарелку с угощениями и дарами для умерших. А я тайком бегал следом и норовил стащить угощение. Оно мне казалось пышнее и вкуснее, ароматнее, что ли... Один раз у меня даже получилось, почти… Вот только угоститься подношением я не успел, дед тогда от души угостил меня хворостиной. А дома на подоконник мать ставила свечу, будто маяк для душ, которые готовы прийти помочь и защитить. Будучи зеленым мальком, таращился в ночь, пытаясь разглядеть будущих помощников. На алтаре выставлялись яблоки, тыквы, цветы и кабачки в дар умершим. В этом же году мне предстояло решить, где и как праздновать. Идти к матери и бросить Соловья одного, не выход. А остаться и проводить обряд с ним… мы не семья и даже не близки. Это неразрешимая дилемма. Надо было взвесить все «за» и «против». Но не сейчас. Сейчас я был намерен отдохнуть от проблем, суеты. В который раз мысленно поблагодарив Никиту за напоминание о пледе, я стянул края на живот, заложив ногу на ногу. И вовсе не от холода, хотя погода становилась все прохладнее и время от времени накрапывал дождь. Надо было срочно успокоиться, чтобы не оконфузиться перед сотрудниками. Даже короткое упоминание Даньки в мыслях вызывало неподдельный интерес в определенной части моего тела. — Вчера купила в лавке Мука экзотические фрукты. Раньше он таких не привозил… Эмм… манго, — услышал я, словно издали, разговор Надежды и Светланы. — И знаешь, у Верочки появилась сыпь на теле. Она показала, приподняв футболку, на своем животе. Светлана, шутя, шлепнула ее по пузу и хихикнула совсем по-девчачьи. Подобные смешки я слышал от Стаси, когда она высмеивала своих подруг одноклассниц. — На себе не показывай и попробуй успокоительное модифицированное. — Или супр@стин, что простецам в этом случае выписывает Айболит, — вклинилась в разговор Старцева и, подцепив ногтем кусочек грудинки, отправила его в рот. — Вот! Нина дело говорит. — Света поучительно подняла указательный палец вверх.— А чтобы быть до конца уверенной, что у ребенка именно аллергия, проконсультируйтесь в областной клинике. Там принимают как простецов, так и магов. Фоном проскальзывал мимо сознания разговор женщин о моде, погоде, покупках и воспитании детей. Но я как-то не осознавал происходящее, все еще цепляясь за собственные мысли, голодными тараканами разбегавшиеся в голове, в то время как по телу разливалось приятное тепло. Кончики пальцев покалывало от желания более тесно прикасаться к вольготно привалившемуся ко мне Даньке. Великий Велес! Как приятно! Из ощущения накатившей неги вырвал голос Марины Жаровой: — Эй! Голуби, вы есть-то думаете? Проворкуете и не останется ничего. — Она улыбалась, держа в одной руке большой стакан с пенным квасом, а другой упираясь в поясницу, невообразимо изогнувшись и пытаясь сохранить равновесие — большой круглый живот тянул хрупкую на вид женщину к земле. — Хорош яйца высиживать, идите сюда, — Тихон, приобняв левой рукой свою пару, похлопал правой по свободному месту рядом. Микола, вторя ему, улыбался нам и махал рукой. Все довольно плотно сгрудились возле потрепанной скатерти-артефакта. Таких давно не было у нас в Зельево. А этот контрафакт наверняка был позаимствован. Уж больно дорогая вещь, чтобы хранить ее дома. Думаю, эта чудо-скатерть скорее всего музейный экспонат, исчезнувший года два назад из Музея Прикладного Магического Искусства. Не предполагал даже, что она у нас в вещдоках обитает. Но не суть… Место за «столом» было лишь одно, и нам вдвоем как-то нужно было туда втиснуться. Рядом… Вроде, в тесноте, да не в обиде? Ну уж это вряд ли… Не на колени ли Даньке я должен был сесть? Ага… щазз! Ядрены кочерыжки! Да, я готов был сесть и рядом, и на колени, и верхом, и любой из 365 поз Камасутры, лишь бы касаться его. Засосало под ложечкой. Может я подсознательно ждал… нет, желал именно этого, когда тянул время, не спеша за стол? Может подсознательно хотел сидеть прижавшись, но так чтобы не палиться? Хотя, уверен, Данька понял подоплеку всего этого на раз, поэтому терпеливо дожидался моей реакции? Адова преисподняя! Если так меня плющит и ломает уже сейчас, по прошествии всего месяца совместного «заключения», то что будет через полгода, когда он, наконец, отбудет эту повинность, исчезнет из поля зрения и из моей жизни? Хотелось побиться головой о дерево. Мелькнула мысль: а не остаться ли в шезлонге, и пусть Данька велением моего королевского величества побегает с тарелками наперевес и поухаживает за мной. Всплывшая картинка моего светящегося удовольствием от испытанного гастрономического оргазма лица и возлежащего с шампуром в одной руке и стаканом кваса в другой, вызвала волну смущения и истерического смеха, который я с трудом сдерживал. Кровь от головы хлынула к паху. И только что успокоившаяся часть меня вновь заинтересованно вскинула голову. Великий Велес! Да, этого хотелось. Но пришлось подняться продвигаться к импровизированному столу. Я опустился на колени, еле втиснувшись между Ниной и Миколой, опустился на пятки. Данька сел у меня за спиной и, обхватив правое плечо горячей ладонью, потянулся за едой, заглядывая мне в лицо. — Что тебе положить? — он подтянул к моим коленям одну из пластиковых тарелок, зачерпнул ложкой салата, пару котлет, пирожков с капустой и грибами. — Поухаживаешь теперь за мной? — добавил и я молча кивнул. Его дыхание обожгло щеку так близко, что, слегка повернув голову, мог бы коснуться его губ. Мой желудок совершил тройной прыжок, прогнувшись, норовя пробить собой землю. Разбушевавшаяся фантазия сразу подкинула воспоминание о том утре, когда я, как спятившая от счастья амеба, растекался под ним на кровати, а Соловей буквально пылал страстью впиваясь в мои губы… Исчезли звуки, в голове зашумело. Адова преисподняя! Пришлось несколько раз вздохнуть, чтобы переключить эмоции на окружающих. — Давай возьмем немного мяса и запеченных овощей, — ответил машинально, хотя есть уже не хотелось. Стол, точнее скатерть-самобранка, изобиловал не только шашлыками, ощерившимися букетом шампуров из большого оцинкованного ведра с тушеным над углями лучком в маринаде, но и перемежающимися шампурами с молодым картофелем, чередующимся нарезанными кольцами и запеченными на углях перцем, томатами и баклажанами. На красочных фарфоровых блюдах горкой румяными бочками поблескивали пирожки с различными начинками, драники, румяные диски сырников, в высоком блюде исходил ароматом овощной салат из свежих огурцов, капусты и укропа. Рядом красовались пышущие жаром картофельные вареники в сметане и масле, пряные пельмени по-татарски в соусе из сметаны и хрена. Детей баловали котлетами, пирожными с заварным кремом и прозрачным, как слеза, яблочным соком. — Ну что, Илья, ты надумал насчет Ларгуса? — поинтересовался Игнат, «15», прищурив один глаз и смачно откусывая кусочек мяса прямо с шампура. Сменить устаревший Ларгус на тюнингованный магией Ларгус Кросс Новицкий мечтал давно. Но денег, как всегда, в нужный момент то не было, то ушли по другой статье семейного бюджета. А мечта все так и брезжила миражом на горизонте, и никак не хотела не только реализовываться, но и просто стать максимально ближе и реальнее. Тогда Игнат решил попросту продать свою старую «тачку», купив более новый и удобный вариант для семьи. Он уже пару месяцев обхаживал Муромцева, который никак не мог решить, нужна ему машина или нет. Вроде бы и пешком до Управления идти не более десяти минут. Но и машину ох как хочется! Потому-то дни напролет, каждую свободную от дел минуту он шерстил каталоги новых и подержанных авто, порой отрывая и меня от работы. Илья бросил вопросительный взгляд на Алексея Ивановича, как бы спрашивая совета. Тот неопределенно пожал плечом, и впился зубами в мясо, капая жирком на собственные колени. Я хмыкнул, глядя на эту пантомиму. Эти два «неразлучника» никогда не могли принять решение самостоятельно. — Ну и что ты на него косишься? — Игнат аж подавился от увиденного. — Реши уж наконец, нужна она тебе или нет. А то складывается впечатление, что вы и до ветру не ходите, пока не посоветуетесь. — Ну не за столом же, Игнат! — его супруга, Наталья Ильинична, второй библиограф в нашем зельевском «царстве слова», недовольно шикнула на мужа. — А что я такого сказал? — возмутился громким шепотом, покосившись на Муромцева. — Можно подумать, я не прав? — возмущенно. Он был прав, практически стопроцентно. Почему практически? Так потому, что право принять решение принадлежало женам. Муромцев нахмурился. Ему не нравилось само направление, которое взяли эмоции, но будучи человеком немногословным, обошелся лишь касанием к руке Поповича и коротким лаконичным ответом. — Нужна. Возьму. — Как же сложно с вами, мужики… Ну, цена-то хоть устраивает? — покачивая недовольно головой, Игнат плюхнул ложку капустного салата себе в тарелку. — Устраивает, Любавушка рада будет, — при этих словах его губы растянулись в улыбке, а теплый, полный любви и нежности взгляд скользнул на русоволосую красавицу с косой до пят, сидевшую рядом. Чуть правее, сидящий в обнимку с супругой Черномор положив ей в тарелку очередной сочный кусочек мяса, поднял взгляд на подчиненных. — Кончайте бузить, братва. Мы здесь поздравляем с рождением будущую мать, а не дела решаем. Людмила Николаевна, откусив небольшой кусочек от предложенного мужем, подложила оставшуюся часть на тарелку супруга. Тот, не глядя, наколол его вилкой и отправил в рот. Полковник был истинным мясоедом и никакие салаты-винегреты, типа «силос», его не прельщали. Атмосфера за «столом» была теплой и непринужденной. То тут, то там тосты перемежались бытовыми вопросами, те в свою очередь плавно переплывали на тему детей и образования (преимущественно магического). В этом году предполагалось отправить в Колдовстворец — школу волшебства — еще троих детей. — Верочка, возьми салфетку, детка, не вытирай жирные руки о себя. — Светлана, сокрушенно вздохнула, прервав диалог о школьных делах. — Да будет тебе, Света, сейчас очистим, — улыбнулась Нина и произнесла очищающую формулу, сделав пас рукой. Камень на кольце сверкнул синим и пятна с платья девчушки исчезли.  — Кстати, — обратилась к подругам Света, — меня пригласили туда преподавать Магозоологию. — Ну а ты? — Нина заинтересованно отложила столовый прибор и вытерла салфеткой губы. — Да вот думаю. Время у меня есть до второго семестра. Придется на полгода минимум оставить семью. Не нравится мне это, — вздохнула сокрушенно. Но все это проходило в сознании фоном, а я чувствовал лишь тепло Даниного тела, прижимающегося к моей спине всякий раз, как он тянулся то за шампуром, то за салатом или за стаканом медовухи, попутно подкладывая и мне особо аппетитные кусочки, то за пирожками. И меня раз за разом пробирала мелкая дрожь, на что Соловей жарко дышал мне в ухо, спрашивая: «Не замерз?», «Может плед на спину накинуть?», «Хочешь еще что-нибудь?» Ядрена кочерыжка! Да что ж со мной такое?! Кажется, я прилично захмелел. — Дань, — Егор вытер губы и неосознанно сжал кисть Федора, — не сочти за труд, принеси бочонок кваса и упаковку «Балтики». Вон там, у берега плавают. Опершись на мои плечи, Соловей поднялся, и мне показалось, что я ощутил прикосновение губ к своему затылку. По телу расплывалось тепло. — Сиди, я быстро, — прошептал он и побежал к заводи, где плавали ограниченные магическими щитами батареи пенного, медовухи, бочонки с квасом и упаковки безалкогольного пива. Я решил, что мне вот прямо необходимо развеяться. Пошел следом и одновременно с ним произнес формулу призыва. Если бы я знал, что выйдет то, что вышло, завязал бы свой язык морским узлом. Но в тот момент, я даже предположить не мог, что усиленная двойным заклинанием формула даст столь мощный эффект. Данька выловил бочонок кваса, и призвал одномоментно со мной упаковку пенного. А дальше случилось то, от чего мои ноги подкосились, а в глазах потемнело. Упаковка не выдержала двойной волны магии. Из лопнувшей оболочки вырвалась банка и как реактивный снаряд впечаталась Соловью точно промеж глаз. Я испуганно вскрикнул, и осел на землю. Данька ж обернулся ко мне, сияя впечатляющим фингалом в центре лба и со словами «Няш, все окей!», кулем свалился в обморок. Поднялся шум, гам, причитания. По берегу — кто платок намочить, кто водой полить — забегали женщины. А я все сидел, как контуженный, и не мог отвести глаз от побледневшего Даниного лица. — А вот это уже покушение, — выдал несловоохотливый Муромцев, расплываясь у меня перед глазами бесформенным темным пятном. Я моргнул, вздохнул и с мыслью: «Неплохо так погуляли…», провалился в темноту. Очнулся я от тряски и тихих жужжащих разговоров. Открыв глаза, понял, что нахожусь в автобусе. Рядом на соседнем трансформированном в койку сидении лежал Данька и нежно смотрел мне в глаза. На лбу красовалась приличных размеров фиолетовая шишка, словно наметившийся рог. Не выдержав его изучающего взгляда, я моргнул и ощутил, как зрение расплывается, а к горлу подкатывает ком. — Ну ты что, Няш! Все ж хорошо. Живой я. Ну ты и плааакса! — вытер пальцем соленую дорожку, побежавшую по моей щеке. — Все… будет… хорошо… Я дернулся, вырываясь, но спустя мгновение затих, уткнувшись носом в его плечо, понимая: «Да! Все будет именно так, как он сказал». И я в это безоговорочно поверил.