Жили-были...

Старик Емельян Щукин ждал свою посылку с нетерпением. Прошло уже три дня, и он нервно заглядывал в почтовый ящик в надежде увидеть там заветное извещение едва ли не каждый час. Спину жутко тянуло, будто бы он ночами грузил мешки с зерном. Даже поднять ведро с рыбой не мог без того, чтобы огласить окрестности отборным матерком. Вот, наконец, на исходе третьих суток он заметил торчащий из-под откидного клапана почтового ящика заветный уголок белого листа. Емельян не спал добрую половину ночи, поглаживая пальцами притягательную бумажку под подушкой. Все возился, ощущая отголоски боли в пояснице, хотя принял едва не лошадиную дозу обезболивающего зелья. Но боль все не проходила. Под утро он уже стал сомневаться, что бальзам, который ожидает где-то на почте, поможет. А после осадил себя: с таким настроем можно на погосте прописку оформлять. Едва рассвело, дед сполз с печи, толкнув по пути и бабку Веру, свою супружницу, рыкнув: «Нехер спать, когда коров пора на выпас отправлять». Вера Ильинична потерла глаза и волком зыркнула на деда. «Какой выпас? Уж неделю как скотина дома кормится». Но с печи все же слезла и отправилась на утреннюю дойку. Зорька, корова Щукиных — скотина спокойная, не то что ее прикормыш — телок Ветерок. Тот, родимый, нетерпелив и дюже бодлив. Вот и приходится кормить, доить и убирать в четыре руки. Где дед подержит телка, пока Вера доит Зорьку, где она сгрудит вилами отходы, пока дед корма задает. Наскоро прибрав у животины, едва часы пробили семь, Емеля спохватился и поспешил в почтовое отделение. Ничего, что до открытия еще пара часов. Он подождет, зато непременно будет первым в очереди. Нетерпеливо подергав запор и попробовав открыть его отпирающими чарами, он разочарованно выдохнул. Замок не поддался. А из скважины, куда все порядочные люди вставляют ключ, выплыл мыльный пузырь, в виде фигуры из трех пальцев, на его округлом боку проявилась надпись: «Нака-си, выкуси!» Зло покосившись на странный механизм, Щукин занял скамью справа от входной двери и под тихое курлыканье крылатых письмоносцев стал ритмично постукивать тростью о гладкие доски крыльца. Время от времени его рука ныряла за пазуху, чтобы нащупать заветный лист-извещение, а окрестности оглашались отборной бранью. В нетерпеливом ожидании прошло почти два часа. Щукин успел за то время пересчитать голубей, спеть песню о Щорсе и сыграть с самим собой в подкидного дурака. Однако, когда наколдованный будильник с кукушкой показал, что уже почти девять, дед выругался, а кукушка покрутила крылом у виска, говоря о его умственных способностях. Емельян крякнул и со вздохом вскочил со своего наблюдательного поста, заприметив наконец появившуюся из ниоткуда Танечку Воронцову— хозяйку этого склада писем, посылок и местной маго-периодики. Худенькую невысокую волшебницу, заведующую почтой вот уже с десяток лет.  — Не рановато ли вы, Емельян Кузьмич? — выдохнула она, покачав головой.  — Я то может и рано, зато ты, пигалица, и вовсе не торопишься.  — А куда мне торопиться? До начала рабочего дня еще (она наколдовала часы и показала Щукину. — десять минут. Так что вы это зря говорите. Подойдя ближе, женщина заглянула в извещение, которое постоянными поглаживаниями и потираниями дед превратил в подобие промокашки из школьной тетради.  — Номер 133. Да, было вчера такое. — колдонула восстанавливающим заклинанием. Выхватила листок из рук Щукина. — Погодите немного. Женщина поднялась на крыльцо, одним движением открыла замок, отозвавшийся приятной мелодией, и скрылась в помещении. Появившись менее чем через минуту, протянула небольшой сверточек. Дед ухватил его и прижал к груди, как нечто дорогое или даже бесценное. Хотя, по его меркам возможно так и было. Емельян Щукин стал счастливым обладателем яркой коробочки с неизвестным ему пока содержимым. Он нетерпеливо покрутил ее в руках, вздохнул, что придется терпеть до дома (но не здесь ведь начать лечение), нахмурился, натянув на лицо привычную маску всем недовольного субъекта и постукивая тростью об асфальт, отправился восвояси. Едва переступив порог, нетерпеливо содрал с коробочки яркую желтую упаковочную бумагу, сплошь заляпанную печатями, штампами, марками всех расцветок и жестким закаменевшим сургучом. Под почтовой упаковкой оказалась деревянная шкатулка, с тиснением на крышке, а в ней разделенный на секции резервуар со вставленными в гнезда ампулами с зельем. Открыть ампулу оказалось делом плевым, и уже спустя пару минут, он, кряхтя, опустился на лавку, втирая зелье в поясницу. Душу грела мысль, что вот сейчас, ну максимум через часок боль отпустит, отступит и придет долгожданное облегчение. Но и через час, и через два эффекта не последовало. Емельян, зло покряхтывая, поднялся со скамьи в поисках очков.  — Мать, Вера, ты мои окуляры не видела? — крикнул он копошащейся в сенцах жене, в то же время расшвыривая по сторонам комода разную хозяйственную мелочёвку.  — Как же, видела, конечно, вчера… — старушка вошла в дом, вытирая о передник руки. — Если бы ты поменьше их разбрасывал везде, то искать бы не пришлось. Зачем они тебе, старый?  — А вот если бы ты поменьше болаболила, а прочитала вот эту инструкцию, то и толку от тебя было бы больше. А то натер спину, а эффекту — пшик! Емеля сунул бабке в руки бумажку, отпечатанную мелким шрифтом и примостился на скамью готовый внимать рекомендациям эскулапов. Бабка со вздохом опустилась напротив, сдвинула очки на кончик носа и забубнила, прищурившись себе под нос. Дед нетерпеливо хекнул-крякнул:  — Ты вслух, вслух читай, дурища старая. Четко и с выражением!  — Так я и читаю. Тут писано, что не втирать надо, а пить.  — Вот же напасть, а в газетке писано натирание, — он бросил взгляд на ампулу впустую потраченного зелья и, взяв новую, одним махом перевернул в рот, передернув плечами от неприятного вкуса.  — Ну, ежели опять эффекту не будеть, то напишу жалобу в Министерство.  — Тьфу, блаженный, вот всегда так добро переводишь, — Вера ворча покинула горницу и снова зашуршала-завозилась в сенцах. Через полчаса эффект вдарил в полную силу, но не в поясницу, а в пах. У деда стояло так, как не стояло смолоду.  — Теперь моим удом орехи колоть можно, — пролепетал растерянно. Он попытался вспомнить, когда они с бабкой последний раз на печи кувыркались и не смог. Округлившимися глазами оглядел пустую горницу, скульнул и прижав руки к паху, заорал во всю мощь своих легких.  — Верка, рыба ты снулая, подь сюды! — жар окатил с головы до пят, голова загудела, закружилась. Дед пристроив клюку к печи споро освобождался от портков. — Мать, ну где ты там?  — Да иду, ужо, иду… Ну чаво тебе ещё? Емелю повело, закружило приложило о печь. А ставшие вдруг ватными ноги отказывались держать. Вошедшая в избу Вера Ильинична, окинула беглым взглядом горницу, деда, без порток, с крепко стоящим членом, словно вождь пролетариев с указующим перстом, и в валенках, оседавшего кулем на пол. Спохватилась, резво, горной ланью дернулась к окну и заголосила:  — Мироновна! Скорую! Колдомедиков вызывай! Дед помирает! — обливаясь слезами, утирая углом платка морщинистые дряблые щеки. POV Добрыня Проснулся я от холода, беззастенчиво пробравшегося под отогнувшийся угол стеганого одеяла и покусывавшего за один бок. Другой же, неплохо так жарило от прижавшегося к нему обнаженного тела. От одного лишь осознания того, что рядом Даня… без пижамы… абсолютно голый, захотелось зажмуриться покрепче. А вдруг все, что было накануне, лишь сон. Крышесносная иллюзия. Мираж. Осторожно запустив в путешествие руку под одеялом, чуть касаясь пальцами нащупал бедро, выступающую тазовую косточку и… член? Сглотнул и зажмурился покрепче. Данькин стояк в полной боевой готовности приглашающе приподнимал одеяло.  — Кажется утро по-любому обещает быть добрым, — пророкотал над ухом хриплый со сна голос Соловья. — Забирайся… — пригласил он, не открывая глаз. — Не медли.  — Ммгм… — выдал неопределенное и погладил гордо стоящее естество, плотно обхватив ладонью. Эта тяжесть и шелковистая твердость были приятно ощутимы в руке. Визуализируя образы проносившиеся в памяти, сравнивая с одномоментными ощущениями, я мог точно сказать, реальность была круче. Чтобы достоверно убедиться в этом, я приподнял голову и встретился с помутневшим от удовольствия взглядом Дани.  — Продолжай, — прошептал он одними губами, приподняв голову, накрыл мои губы своими, мягко двинув бедрами. Головка скрылась в кулаке и показалась вновь. А шелковистая твердость в ладони ощущалась… я не мог подобрать определения. Рот наполнился слюной. Это было сладко. Умопомрачительно. И да, крышесносно. Моя крыша — так слетела, словно от пронесшегося урагана. Зарождавшаяся было где-то в глубине души неуверенность в себе, в правильности происходящего рассеялась, как дым на ветру. Захотелось большего. Повторить. Нет, ответить так же. Но я был не уверен, что Даня позволит. Свою роль, нижнего в паре, я принял безоговорочно. По другому я себя не видел в тот момент. Тогда мне хотелось в полной мере ощутить прелести анального секса. Я и сейчас еще чувствовал легкий дискомфорт от Данькиного вчерашнего присутствия внутри. Все тело расслабленно пело, каждая мышца ощущала его фантомные прикосновения, хотя он не сделал ни единого движения, все также расслабленно лениво удерживая меня одной рукой за талию. Спустившись дорожкой влажных поцелуев по линии подбородка на шею, затем к груди, захватывая губами твердые горошинки сосков. Лизнул. Подул. От этого они напряглись еще сильнее, а Даня рвано с посвистом выдохнул. Мне нравилась его отзывчивость. Захотелось большего. И я продолжил исследовать его тело. Смугло-золотистую кожу, чуть угадывавшуюся линию ребер, аккуратный завиток пупка, я уделил ему больше внимания, дразняще целовал бедра, стараясь «десерт» оставить на потом. Даня урчал как кот. Или это был кот тетки Варвары? Я поднял голову, осмотрелся. Васька округлившимися, потемневшими, заполнившими всю радужку зрачками глаз внимательно следил за моими действиями, сидя на приступке печной трубы. На морде отражался нешуточный интерес к происходящему.  — Мрр?  — Няш? Продолжай, — Даня подался бедрами вверх, переводя внимание на себя. Нахмурившись, перевел взгляд на Соловья. Похоже, ему было безразлично, что у нашего интимного приключения появились зрители.  — Я так не могу. Он подсматривает.  — Он и вчера глаза не закрывал, — усмехнулся Даня. — И судя по выражению на его мордахе, Ваське понравилось. Не правда ли? — кинул взгляд на кота.  — Мряу, — прикинулся глухонемым Василий, хотя накануне трещал — не заткнуть. Я подавился воздухом. Значит, пока он меня вчера шпилил, у нас были зрители? Видимо, заметив мою негативную реакцию, Соловей сник. Утешать и успокаивать я его не собирался, по крайней мере не сейчас. А подумать над тем, что говоришь или делаешь, всегда полезно.  — Давай-ка домой собираться. Только приняв для себя решение, я ощутил насколько замерз. Скатился с печи. Зябко поеживаясь, собрал разбросанную по избе одежду. Печь давно остыла, и по полу гулял сквозняк, выстуживая помещение, а в углах и вдоль плинтусов образовался налет инея.  — Как выбираться будем? Не думаю, что волки так легко сдались, хотя метель стихла. Данька кинул взгляд на белую сверкающую на солнце пелену снега за окном. Лишь деревья, словно темные стражи, охраняли покой теткиной Заимки.  — На ступе, конечно, если уместимся вдвоем, — зрительно примеряя нас обоих. Вообще ступа — транспорт сугубо личный. Это как спортивный гоночный болид. Рассчитана на одного пассажира. Но если прижмет, вот как сейчас, то и на шею заберешься, чтобы выбраться из леса.  — Тут у тетки есть ступа? — Данила удивленно замер с берцем в руках.  — Ага, «Калина» последней модели, — гордо похвастался я знанием современной маготехники.  — Ничего себе! — восхитился он, подпрыгивая на одной ноге и на ходу натягивая ботинок. Рывком распахнул дверь и присвистнул. — Велесовы подштанники! Вот это техника! Мощность под сотню лошадей, — пальцы профессионально забегали по кнопкам. Ступа заурчала не хуже Васьки, крутившегося у ног. — Полный привод. Двигатель вибраниумный на четыре цилиндра. Разгон до ста за одиннадцать секунд. Няш, что ж ты раньше молчал? Ей даже топливо не надо!  — Я забыл, — если честно, его восторг немного расстроил меня. Получалось, что скажи я ему о ступе вчера, он бы сорвался в метель и ничего бы, из того что произошло вчера ночью, не было. А его просьба остаться с ним (я вспомнил о ней только сейчас и щеки предательски запылали) лишь пустой звук? Сказанное в порыве страсти? У меня резонно возник вопрос: правильно ли я поступаю, веря его словам? Можно ли доверять человеку только и делавшему, что нарушающему правила, как пятнадцатилетний подросток? Не окажусь ли я потом у разбитого корыта с расколотым вдребезги сердцем? Не совершил ли я ошибку, безоглядно и бесповоротно влюбившись в него. Думать об этом сейчас не хотелось. — Я подумаю об этом завтра, — решил, как небезызвестная героиня романа. — Няш, собирай наши вещи. Мы летим домой. — Даня нажал на панели кнопку и труба над нами стала расширяться. **** POV Данила Путь до портала в Зельево занял минут пять. Мы стремительно вылетели в трубу Заимки, с легким сердцем оставив позади волков-вэрысей и дремучий лес. Добрыня сидел позади меня, широко расставив ноги. Я стоял между ними, взяв на себя управление сложным аппаратом и даже сквозь куртку ощущал прикосновение его горячего тела, крепко обнимавшие меня руки и корил себя за несдержанность. Видел же, как больно ударили по его самолюбию мои слова. Как потухли лучащиеся светом глаза, как морщинка залегла между бровей, и мне всеми силами захотелось ее разгладить, как поджались и подрагивают губы. Он в мгновение стал похож на поникший от холода цветок. Захотелось постучать головой о стенку. Но и этого я был сейчас лишен. Надо будет подумать, как исправить положение. Возвращались мы, так и не добыв сведения о ритуале. Но желание посетить профессора Пиши-Читаева, руководящего библиотекой и архивом меньше не стало. А вот шерстить домашнюю библиотеку Ростовцевых пока погожу. Просить помощи у Кузьмы Порфирьевича можно только в крайнем случае. Он еще не наступил. А вот опасаться очередной пакости стоит. На центральной улице Зельева топилась туча народа. Поначалу даже показалось, что это встречают нас. Мы приземлились поближе к краю, и только теперь я увидел припаркованную ближе к дому Щукиных карету скорой помощи. Вокруг крутились колдомедики, шушукались старухи соседки и сновала под ногами малышня. Я поначалу даже испугался, не случилось ли чего. Но ждать и гадать пришлось недолго. Из ворот показались два дюжих молодца, несущие носилки, на которых лежал матерясь и потряхивая кулаками, разозленный как мантикора старик Щукин. Укрытый до самого подбородка простыней стоящей палаткой на животе (заказ свой он похоже получил). Дед дико вращал глазами, потрясая клюкой в одной руке, сложенной пополам бумажкой — в другой, когда заметил меня.  — Это все он! Он! Соловьев выкормыш, отрыжка мантикоры! Это он мне подсунул это зелье! — дед рвался с носилок, прикрывая пах ладонью. Успокойтесь Емельян Кузьмич… — увещевал спокойным голосом Айболит, словно успокаивая малого ребенка, — Лягте, пожалуйста, мы со всем разберемся. Вам вредно волноваться. Давление в вашем положении — дело нешуточное.  — Ну и что ты снова натворил? Неужели так и не вырос из своих проказ? — Добрыня поджал губы и одним прыжком забрался в ступу. — Давай домой, там поговорим. Вернулись мы впритык к завтраку. Удивленная нашим отсутствием Наталья Сергеевна встречала на крыльце, закутавшись в большую пуховую шаль. Считав хмурый взгляд с лица сына и мой виновато-побитый, поджала губы и грозно сверкнула глазами.  — Что-то случилось? Где вы были весь вчерашний день и ночь?  — Все в порядке, мам. Я позже расскажу, — коротко прижав мать к себе, Няш подхватил рюкзак и скрылся в особняке. Я двинулся следом, когда почувствовал на плече ее руку.  — Простите, можно не сейчас? Всему виной моя несдержанность. Я сам все исправлю. — пристальный взгляд глаза в глаза, и я мчусь следом по коридору в нашу спальню, ощущая затылком тяжелый взгляд няшевой матери.