Жили-были...

POV Данька За Колывановым я следил почти неделю. Его дневной распорядок не отличался особым разнообразием. Дом — работа — дом, иногда прогулка в парке с Демоном. Но ежедневным ритуалом, что ли, стал заход по пути домой в стрип-клуб «Кудыкина Гора», как раз сразу после открытия. Он садился на высокий стул в баре, от чего тот едва не подгибался на тонких ножках под тяжестью грузного тела. Заказывал себе двойной виски с содовой и, спустя пять минут, уходил в заднюю комнату. Я не раз заходил туда после его ухода и не увидел ничего примечательного. Четыре глухих стены, дверь и полное отсутствие мебели, за исключением простого деревянного стула посредине комнаты, куда падал свет включенного под потолком софита. Что он делал в абсолютно изолированной комнате, было не понятно. Скорее всего помещение использовалось работниками клуба для приватных встреч, да и то не факт. Уж слишком аскетичный интерьер. Не комната, а практически бетонный мешок с единственным выходом. Вот и сейчас, проследив за ним взглядом я довел его до стрип-клуба и, спустя минуту, зашел следом. Колыванов сидел на своем обычном месте, потягивая золотистую жидкость из пузатого приземистого стакана — бурбон. Здесь он особенно хорош. Проследив за ним: нечеткий профиль, немолодое изрытое оспинами лицо, рыхлый подбородок, скрывающийся в тени крупного носа. Неприятный сканирующий взгляд маленьких глубоко посаженных глазок, тяжелые надбровные дуги, нависающие над дряблыми щеками. Толстые пальцы-сардельки зажимали в руках трубку мобильного телефона. Экран засветился и погас через пару мгновений. Я понаблюдал за ним еще минуту. Он расслабленно откинулся на стойку, лишь потягивал напиток. Бросив взгляд на часы, я отправил СМС Няшу: «Забери Юру и идите домой. Не жди. Скоро буду. Д», краем глаза заметив движение у бара. Раздавшаяся знакомая до боли трель рождественских бубенцов заставила дернуться и опасливо оглядеться — такой же сигнал стоял на смсках няшева телефона. У меня неприятно засвербило внутри от нехорошего предчувствия. В это время Колыванов открыл телефон, видимо, чтобы прочитать сообщение. Мне издалека не было видно, что именно. Затем улыбнулся и положил его в карман. Поднялся с места и грузно направился в заднюю часть клуба. Видимо, в ту самую «приват комнату». Я спустя пару мгновений двинулся следом, пробираясь через постепенно наполнявшийся народом зал. Проходя мимо танцпола, заметил наших соседей по общаге, Тихона и Миколу, в лаунж-зоне кивнувших мне Жарова и Игната, за столиком в углу Якова, обхаживающего своего основательно подкрепившегося спиртным «неприступного принца», прикрывавшегося от него как щитом своей кожаной водительской фуражкой. Прошел по коридору вглубь подсобных помещений обычно шумных, а сейчас погруженных в давящую на уши тишину. Вязкую, тяжелую. Что-то было не так… я не получил от Добрыни подтверждения, хотя обычно он писал. Иногда слово, не значащее ничего, не относящееся к теме или делу, или просто отписывался парой смайлов, но я знал, что сообщение получено и прочитано. А тут ничего… Еще раз проверил телефон на предмет сообщений и разочарованно выдохнул. Внутри сжался холодный как стальной сплав ком. Чуйка орала об опасности благим матом на все лады, когда я бесшумно подошел к двери уже знакомой мне комнаты. Проверил палочку, легким движением кисти вбрасывая её в руку и так же легко отправляя в кобуру. Снял с предохранителя свой ТТ и коснулся пальцами нагревшихся от телесного тепла пары сюрикенов. Послал сигнал — код-А в Управу и затем невербально открыл дверь и замер от увиденного. Челюсти сжались до боли, внутренности полыхнуло холодной яростью, будто покрывая ледяной коркой. На стуле посреди комнаты под направленным на него светом прожектора сидел привязанный спеленутый по рукам и ногам Няш. В его висок упирался ствол «беретты», а к ногам был примотан плачущий, связанный Юрка. К груди его был привязан скотчем флакон с ядовито-зеленой жидкостью — «Жидкая смерть» (Мы изучали её свойства в академии) и пара шашек С-4, а над ними датчик с застывшими на панели цифрами 120. «Вот же сука! Я распылю его в прах… использовать ребенка — ниже опуститься уже невозможно. Это до какой степени надо деградировать, чтобы даже замыслить такое?» У меня не укладывалась в сознании увиденная картина. Захотелось потрясти головой, чтобы стряхнуть морок, избавиться от этой жестокой иллюзии. Но глубоко в сознании я понимал, что все увиденное — реальность. Из тени за спиной Добрыни выступил оскалившийся улыбкой Колыванов, держа в руке пульт или телефон, я так и не смог понять. Но то что эта смертоносная игрушка связана с датчиком на груди Юрки, было понятно сразу. — А я уж ненароком подумал, что ты не придешь, — фанатично поблескивали в свете софита его глаза. — Думал не послать ли приглашение. Тон его был издевательски слащавым. Маленькие глазки бегали из стороны в сторону, словно выискивая что-то. Он был словно обкурившийся травки торчок. — Отпусти их, Степан Ильич, и разберемся тет-а-тет. Я постарался успокоиться, мысленно посчитав до десяти. Мне нужно было потянуть время, чтобы дать понять Няшу, как действовать. Лицо Колыванова покрылось красными пятнами. Доминант в нем ревел протестуя против моего жесткого бескомпромисного «Я». — Приказывать тут буду я! — рявкнул он, словно щелкнул кнутом перед моим носом. — Оружие на пол, быстро! Посмотрел в подернувшиеся слезами глаза Няша, я мысленно извинился и, достав пистолет, аккуратно опустил его на пол. — Кольцо, палочку, что там у тебя еще? — рявкнул Колыванов и взвел курок «беретты». Я снова посмотрел на Няша, не решаясь выполнить приказ этого сумасшедшего. Метнул парализующее в голову сумасшедшего, но заклинание отскочило от мощного, засветившегося синим щита, прикрывающего всех троих — освободить их магией у меня тоже не выйдет, хотя эта мысль проскальзывала в голове. Колыванов рассмеялся как сумасшедший, а затем продолжил: — Ты думаешь что я не знаю, что это ты пробрался в мой дом, ты установил «жучок»? — он вытащил из кармана маленькую камеру, похожую на горошину, нанизанную на нитку провода, и вытянул перед своим лицом. — Я её нашел… почти сразу. Хотя не был уверен, что это ты. Все думал, что это должен быть кто-то, на кого подумаешь лишь в последнюю очередь, и оказался прав. Ты так не считаешь? —  молча следил за ним глазами, хотя мыслями был далеко. Как же мне подать знак Няшу? — Отвечай! — снова рявкнул он. Лицо покрылось пятнами, кровоподтеками, будто внутри него бесновался зверь. Я кивнул, соглашаясь, о чём бы он не вел речь. Мне нужно потянуть время. — Как я вас всех ненавижу! И этот город — забытое Велесом захолустье, и эту работу, разрушившую мои планы, и жизнь на жалкие гроши. Но больше всех тебя, вмешавшегося в прекрасно просчитаную операцию. Мой провал тебе дорого встанет! — горячился он. Я не перебивал, перебирая варианты того, как освободить ребят. — И я лишу тебя самого дорогого… — вновь расхохотался, погладив Добрыню по виску курком «беретты». Тянуть дольше было нельзя, но и выхода я не видел. — Даня, пожалуйста… — перебил его Няш. Голос моего парня был сиплым, надтреснутым, словно он сорвал его крича. — Ты считаешь, я должен подчиниться? — обратился к Добрыне, ловя малейший проблеск эмоций на застывшем от страха лице. Мое сердце сжалось от понимания, что если даже я сделаю это, мы обречены. Он не отпустит никого из нас, активировав подарок на Юрке. И тут я у видел как Няш дважды моргнув обоими глазами, потом подмигивает левым. Это был наш знак, разработанный еще в детстве мной, когда я вынуждал его убегать от моих так называемых друзей. Поначалу думал, мне показалось. Но нет… Он повторил свои действия дважды, показав, где откроется слепая зона. И повторил: «Пожалуйста, подчинись.» Я вытянул левую руку с зажатой в пальцах палочкой и осторожно стал опускаться к полу, чтобы положить ее у ног. Кольца у меня не было. Как раз в этот момент Юрик всхлипнул, Добрыня моргнул дважды и отклонился максимально влево. Я мгновенно выхватил оба сюрикена и метнул в голову Колыванова. Раздался громкий болезненный «кряк», выстрел и огромная туша осела на пол. Сюрикены пробили щит, как подтаявшее масло. Мне полоснуло болью плечо. «Зацепил все же, сука!» Я шагнул к всхлипнувшему Добрыне, испуганно смотрящему в лицо Колыванова на торчащие глубоко из глазниц лучи звездочек-сюрикенов пробивших череп. На подгибающихся ногах опустился возле него, освобождая от веревок, затем из последних сил разрезая скотч, удерживавший на Юрике взрывчатку и левитируя ее палочкой в угол комнаты. Меня мутило и выкручивало так, что хотелось выплюнуть собственные внутренности. Что было в этой пуле? Яд? Парализующее вещество? Сознание уплывало, обрывками повисая на канве реальности. Я ощущал, что медленно, но неумолимо погружаюсь в небытие. Не слушались руки, с трудом втягивал в легкие воздух. Онемение распространилось по всему телу. Сквозь помутившийся взгляд видел бегавших, что-то кричавших людей, отдающего приказы Черномора и мечущегося возле меня Няша. — Даня, Данечка, любимый, не умирай, не оставляй меня одного. Я согласен… согласен всегда быть снизу, даже на замужество соглашусь, если захочешь, — шептал сквозь слезы, — только не умирай! — Ловлю на слове, — произнес заплетающимся языком и провалился в темноту. *** Очнулся я в больнице. Судя по тому, что солнце опускалось за кромку Дремучего леса, был вечер. И алые всполохи лучей выплясывали по стенам свой последний ритуальный танец — "Огненный закат" — выводя гибкие, изысканные пируэты. Ярко, дерзко, на грани феерии касаясь то рук, то лица, то оглаживая грудь, оставляя после себя горячий, притягивающий след. Белый потолок, розоватые от всполохов стены, одноместная палата. Скорее всего реанимация. Куча склянок на тумбе справа, куча проводов тянущаяся к пальцам левой руки и груди. "Спеленали, как куколку бабочки, — улыбнулся — Не впервой". В гнетущей тишине, когда казалось, что я один в мире, и сотканный из солнца и света реал всего лишь мираж, очень удачно сотворенная иллюзия, послышалось хриплое покашливание в районе паха. Вздрогнул, чуть приподнимая голову, посмотрел вниз и увидел русую взлохмаченную макушку с широкой абсолютно белой (или будет правильнее сказать седой?) прядью волос, источавших аромат яблока и корицы. Преследовавший меня последние несколько недель даже во сне. Подняв руку, я осторожно погладил пушистые пряди. Чуть пошевелившись, охнул. Плечо горело и пульсировало болью, хотя по тактильным ощущениям уже затянулось. Вместо открытой рваной раны тело чуть ниже ключицы украшал аккуратный, едва заметный круглый след от пули с вогнутыми внутрь краями — очередной знак доблести на моем теле, который тоже придется скрывать иллюзией. За что стоит благодарить магию и ускоренную регенерацию. Няш приподнялся, неосознанно широко зевнул и снова лег, примостив голову на койку. А через мгновение вскочил. — Даня? Ты очнулся! — Няш заметался по палате, хватаясь то за телефон, порываясь позвонить врачу в ординаторскую, то за стакан с водой, настойчиво предлагая напиться, а то и за сердце, вспоминая прошедшие… сутки? Не знаю, сколько я здесь нахожусь. — Няш, успокойся. Сядь уже... я жив и относительно здоров. А на фоне скачущего по палате Ростовцева чувствовал себя по-дурацки облажавшимся юнцом, только вступившим в период пубертата. — Знаешь, чувствую себя полным лохом, идиотом, которого развели на красивую обертку. Даже сторож в Управе знает о тебе больше, чем я. Потому, что я не знаю, кто ты. Не знаю о тебе вообще ничего! Он остановился посреди палаты и потыкал пальцем в направлении меня, лежащего в коконе трубок и систем. Он был прав. Я все скрывал от него: сведения о себе настоящем и о своей секретной миссии. И даже сейчас я не мог рассказать ему всего. Потому что нельзя, потому что секретность, Мордред ее дери! — Да брось... ты знаешь меня с самого детства. Я все тот же Данька Соловей, твой сосед и друг... — улыбался, словно прося прощения. — Мой враг! — припечатал, как отрезал. — Тот мальчишка из детства меня бил и шпынял. Да, о нем я знаю больше, чем о тебе за эти почти полгода, что мы прожили под одной крышей, засыпая в одной постели. Рассказывай! Велес всемогущий! Ну что я мог рассказать!? Кто я такой на самом деле, знали в Зельево лишь несколько человек. Потому что информация строго засекречена. Даже родители не знают до сих пор, в каком подразделении служу. Да им и не стоит об этом знать с их репутацией. А Добрыня... Ведь мне придется ненадолго уехать, чтобы сдать рапорт и решить уже: тащить его с собой по гарнизонам, обрекая на кочевую жизнь в вечном ожидании меня с задания, или же уволиться, к чертям, и вернуться в Зельево на вечное поселение. Но глядя в эти синие как озера в ясный день глаза парня, я решился. — Сядь... — дождался, когда он займет кресло возле моей койки. — То, что я тебе скажу, знают лишь ... — вздохнул — короче, хватит пальцев одной руки, пересчитать осведомленных. И нет, дядя Федор, сторож в Управе, не знает обо мне ничего. Да ему и не положено. — замолчал на несколько мгновений, собираясь с мыслями. Добрыня нахмурился, нетерпеливо заерзал: — Что и правда все так серьезно? — Да, кстати, как Юрка? — я проследил взглядом седую прядь в его волнистых волосах. Интересно, Няш видел ее? Сглотнул. Это всецело моя вина. Никогда не смогу простить себе столь вопиющую беспечность. Верх непрофессионализма. Расслабился, позволив увлечься, и едва не потерял дорогого мне человека. Того, за кого готов расстаться с жизнью. — С ним все в порядке, сейчас не отлипает от отца с матерью, в соседней палате. Но ты мне зубы не заговаривай... Рассказывай. Я кивнул. — Когда ты уехал в Ростов к Деду и не вернулся, я понял, что в Зельево мне ждать нечего. Плохая репутация семьи играла против меня. Помогла тетка Варвара. Я уехал в Чернигов, поступил в академию и через пять лет мотался по гарнизонам от одной миссии к другой с краткими перерывами на отдых. Сначала была Чечня, потом теракт в первопрестольной, где мне в числе многих приходилось локализовать конфликт, после несколько случаев по России и на Ближнем Востоке. Тогда в верхах и поняли, что преступников прикрывает кто-то из своих. И аналитики вышли на наш родной Зельево. Добрыня сглотнул и ухватился дрожащей рукой за мои пальцы. Его ладошка была ледяной. — Примени согревающее заклинание. Ты весь заледенел. — я потер его пальцы своими и поднес к губам, согревая дыханием. — Это от волнения, — отмахнулся он и заерзал на месте. — Продолжай... — Да... вопрос — кого отправить на задание — даже не стоял. Однозначно того, кто знает городок и жителей как свои пять пальцев. А в этом мне не отказать. И даже легенду создавать не пришлось. Репутация семьи была на руку. Оставалось разыграть из себе идиота, мелкого преступника, что Черномор и отцы города провернули мастерски. Я попал в больницу, объевшись колобковской выпечки, а тебя обязали быть при мне едва ли не "охраной". Мне лишь оставалось выяснить, кто крыса, и обезвредить. Что я и сделал вчера. Добрыня кашлянул, помялся на месте, пряча припухшие, видимо от слез, глаза: — Вообще-то, четыре дня назад. Ты все это время пробыл в магической коме. Рана пакостная, все не срасталась и магия не помогала. Не в курсе, что там было за проклятье, Айбалит после расскажет. Но мы боялись, ты не выкарабкаешься. Твои предки только пару часов назад ушли домой, принять душ и немного поспать. Все дни сидели у постели.— голос его с каждым словом становился все тише. — И они приняли меня. Мать сыном назвала. Отец правда молчал, скрипел зубами, но кивал в знак согласия с матерью. Мое сердце сжалось от волнения и пустилось в галоп. Был рад... нет, не так... я готов был плясать от счастья, кричать в эйфории, накатившей как девятый вал. Помнил каждое его слово, перед тем как отключиться. Каждое обещание. Я ждал его слишком долго, но больше не собирался терпеть ни минуты. Необходимо было срочно закрепить сделку. Огляделся по сторонам: — Подай-ка колу. — Тебе нельзя. — глаза Няша округлились. Но он все же встал и протянул мне алюминиевую банку колы. — А я не собираюсь пить. Держи ее крепче, — отодрал кольцо с клапана крышки попробовал беспалочково продублировать, но не получилось. Магия не слушалась. Видимо, проклятая пуля «высосала» меня едва ли не досуха. Пришлось просить Няша. — Продублируй его. Через секунду у меня на животе лежало два колечка-петельки. Потянул его за правую руку на себя, поцеловал каждый пальчик. — Я помню каждое твое обещание над моим бессознательным телом там, в "Кудыкиной Горе", каждую слезу, каждый взгляд, — парень зарделся, глядя на меня. — Поэтому спрошу еще раз. Согласен ли ты, Добрыня Никитьевич идти со мной по жизни рука об руку? — Да, — разлилось по палате тихой трелью. — Согласен ли ждать меня еще с месяц, пока разберусь с делами и уволюсь в запас? — Да, — губы Няша растянулись в счастливой улыбке, а щеки слегка порозовели от волнения. — Согласен ли ты разделить со мной жизнь и Магию? — Да! — я опустил петельку на его палец. Уже через мгновение она задрожала, пошла мелкой рябью и трансфигурировалась в аккуратный тонкий алюминиевый ободок, вспыхнувший изумрудным мягким сиянием ознаменовавшим завершение формирования плетения рун "согласие" и "обещание". Добрыня улыбнулся и взял вторую петельку. — Согласен ли ты, Даниил Дамирович, идти со мной по жизни рука об руку? От нахлынувших эмоций горло перехватило спазмом, голос стал сдавленным, хриплым, а глаза помутнели от вдруг заполнивших их слез: — Да... — как же давно я ждал этого момента! — Согласен ли ты, быть всегда предельно честным со мной? — Да... — не смог сдержать улыбку, потому что доверие — наше все! — Согласен ли ты разделить со мной жизнь и Магию? — Да! — Вторая петелька как влитая опустилась на мой палец, и превратилась в аналогичный ободок с рунами. Я притянул Няша за талию, запечатлевая почти целомудренный поцелуй на губах. Письмена на колечках вспыхнули алым и тут же погасли. Магия приняла брачные клятвы. — Твоя мама нас четвертует, а мои предки ей помогут. Мы лишили их возможности устроить сабантуй, — я улыбнулся теперь уже своему магическому супругу. — Ничего, мы устроим им посиделки позже. Да и в Управлении тоже. Нам тайного брака не простят. А повод всегда найдется. Ты ведь помнишь, что мы живем в России? — Добрыня подмигнул и рассмеялся. А я выдохнул и поцеловал колечко на своем пальце. Оно для меня было дороже всего золота и бриллиантов мира.