Четвертый период

Зеленый замигал, когда они уже подъезжали. Затем, почти попав в тон сентябрьской улице, загорелся желтый. Пропиликала навязчивая мелодия, и через переход потек ручеек пешеходов. Молодая мама вела за руку гордо шагавшую девочку в толстовке с Капитаном Америкой, из розового рюкзачка торчал завернутый в бумагу багет. Где-то рядом, наверное, пекарня, только там так заворачивают выпечку. Нанаба поглядела на Майка, он улыбнулся ей, и она улыбнулась ему в ответ. Подумала, говорить ли, и решила, что это будет ему приятно: — Ты хороший водитель. Улыбка Майка стала шире. Ну вот, порадовалась Нанаба, не надо молчать, когда есть за что искренне похвалить. За рулем Майк вел себя так же, как и в общении: внимательно, с оглядкой на знаки (в случае Нанабы — вербальные и невербальные, в случае вождения — вбетонированные вдоль дороги). Даже между городами, на трассе, где ограничения скорости как такового не было, он не стал разгоняться настолько, чтобы Нанабе пришлось его осадить. Сама она водила с опаской. Папа говорил, что это просто недостаток опыта, и очень хорошо, что она боится, так не наделает глупостей в первый год — самый страшный для начинающих водителей. Наверное, именно из-за этого смутного страха навредить себе и, ещё хуже, другим, Нанаба и не настаивала на личной машине, хотя бабушка спрашивала её об этом ещё в прошлом году, и могла бы делиться с Нанабой своим стареньким фордом, который, впрочем, как и сама бабушка, был ещё о-го-го. Нанаба ответила, что до школы и без того неприлично близко, на том и закрыли тему. Но на семейном совете уже постановили, что своя машина ей непременно понадобится в колледже. Если поступит. Учитывая Нанабину успеваемость, «если» вернее было заменить на «когда», и родительское обещание подарить ей машину в честь поступления, следовало рассматривать, как планы на будущий год. Майк, как он сам рассказал, ездил на собственном транспорте ещё с прошлого года. Во-первых, дорога в школу занимала у него куда больше времени, жил он далековато, и его отец даже вздохнул с облегчением, избавившись наконец от многолетней необходимости ежеутренне возить сына в школу, потому что со школьным автобусом вечно случалась какая-то беда и рассчитывать на него нередко было просто нельзя. Во-вторых, машина была в самый раз для школьника: не новая, но на ходу. Никаких последних моделей, никаких наклеечек из салона. Прежняя мамина, которую отец когда-то подарил ей на десятую годовщину свадьбы. Но Майк по этому поводу не страдал, главное, не пешком, и есть куда закинуть форму и запасные кроссовки. Особая свежая чистота салона выдавала недавнюю влажную уборку. Нанаба осторожно провела рукой по сидению около правого бедра: мягко. Улыбнулась. Майк поймал это в зеркале, и улыбнулся тоже. Они только и делали, что улыбались друг другу весь день и всю последнюю неделю, пожалуй. Уже не так робко, как раньше, и не ища поводов. В прошлую среду, правда, Хитч Дрейс неслабо попортила Нанабе настроение, притом даже не на один день, и как ни пыталась Нанаба внять голосу разума и убедить себя, что Хитч её просто подначивает, что-то дергало, как за ниточку, вплоть до сегодняшнего дня. Девочки тогда только-только вышли из душевой и одевались каждая у своего шкафчика, когда Хитч, обернувшись с руками, заведенными за спину (она застегивала лифчик и морщилась, никак не попадая в петельку вторым крючком) спросила: — Мне кажется, или Майк Закариас две недели провожает тебя домой? Нанаба застегнула бюстгальтер спереди (скорее бы зима, чтобы было непонятно под свитером, есть на ней белье или нет, жаль, что с тонкой блузкой этот номер не провернешь, а теплая погода затянулась), развернула его, вдела руки в бретельки и ответила с нарочитым спокойствием, хотя сердце подпрыгнуло: — Тебе не кажется, Хитч. — О-о-о, — Хитч обернулась и подмигнула стоявшей через два шкафчика подружке. — А я думала, что-то путаю. Машина его всегда на парковке. Разжевывать мысль не требовалось, Нанаба отлично всё поняла: да, малышка, может быть один из самых популярных парней школы и ходит размять ноги до твоего крашеного белым забора, но в машину свою он тебя не посадит. На машине подвозят девушек, вроде Хитч. Девушек, вроде Нанабы, можно водить и пешком, но недолго, скоро дожди начнутся. — Не бери в голову, — сказала Пик, когда Нанаба за обедом ей это пересказала. — Она просто тебя дразнит. И завидует. — Угу. — Да конечно завидует, шутишь? Это же Майк! Хитч бы из трусов выпрыгнула, если бы он хоть раз её проводил. — Я думала, Марло за ней ухаживает. Пик закатила глаза. Она уже ходила без костыля, хотя в этот раз он был с ней на два дня дольше обычного, всю неделю с понедельника до пятницы, но в следующий понедельник всё, вроде бы, вошло в норму. Нанаба спросила, как она себя чувствует, Пик ответила, что в полном порядке и уже вмазалась с утра, уж она в этом деле профи. Ампулы обезболивающего её родителям по рецепту выдавал врач. Нанаба невольно думала, смогла бы Пик ходить без этих уколов даже и с двумя костылями. Так или иначе, а слова Хитч задели Нанабу и, несмотря на уверенные и не лишенные разумности слова Пик, чтобы она выбросила это из головы и оставила место для чего-то более полезного, сделать это было не так-то просто. Майк наконец-то заметил, что улыбка её не такая же, как когда улыбается она просто так и, припарковавшись у кинотеатра, спросил без обиняков: — Всё в порядке? Не говори, что из пассажирского сидения торчит пружина, Эрв никогда не жаловался, но у него, небось, задница железная. Или пыльно? — он потянул носом, как делал часто, и Нанабу эта его привычка, надо сказать, умиляла. — Всё в полном порядке, — заверила она. — Просто я уже думала, что мне в твою машину нельзя. Она улыбнулась как могла обворожительно, но Майк этого почему-то не оценил. Он отстегнул ремень, повернулся к ней полностью. Потянулся рукой, словно хотел взять в неё Нанабину руку, но только поскреб ногтем ремень безопасности, счищая с него невидимое пятно. — Вот как, — сказал он, и Нанаба почувствовала себя неловко, словно расстроила его, и так оно, судя по выражению его глаз и опустившимся уголкам губ, и было. — Хочешь правду? — Хочу, — отозвалась она сразу. Если уж заговорила о чем-то, учила бабушка, то говори честно и до конца, выясни всё, чтобы потом не терзать себя додумками и сомнениями. Фантазии способны попортить нам жизнь ещё хуже реальности, запомни это, Нанабушка. Майк счистил остатки воображаемого пятнышка и положил руку себе на колено. Смотрел он прямо и какую бы тайну ни собирался выдать, смущался её разве что совсем чуть-чуть, хотя всё же смущался. — До твоего дома, — сказал он, — ехать пять минут по дальней дороге, а пешком идти все пятнадцать. Кто знает, как нужно реагировать на такие признания. В свои семнадцать Нанаба не нашла ничего умней, чем расхохотаться. Хитч Дрейс в жизни не поверила бы в такую отмазку, но Нанаба поверила сразу и безоговорочно. Нанаба видела, какие у Майка при этом были глаза. В зале кинотеатра зрителей собралось не так много, и Майк сказал, что чуть ли не впервые такое видит: когда он попадает в кино, забиты, обычно, даже передние ряды по краям. — Это потому, — озвучил он догадку, которую Нанаба решила придержать за зубами, — что я хожу на Марвел. Фанатов аниме-полнометражек с субтитрами само собой оказалось меньше, а тем более ценителей фильмов, которые давно уже можно найти в сети. Просто Нанаба хотела посмотреть на большом экране. Кинотеатр их города крутил это в прошлом году, повторять прокаты владелец счел нерентабельным и был, скорее всего, прав. Нанаба не скрывала, что уже видела фильм и не раз, Майк и сам догадался бы, увидев год выпуска, так что сказала правду и про большой экран, и про субтитры, когда Майк в середине недели предложил ей сходить в кино на выходных. До этого они ни разу на выходных не встречались. Переписывались (вначале переписки состояли из гифок и мемов, так выяснилось, что чувство юмора у них вполне совпадает, а это уж большой плюс для общения и, наверное, дружбы). На прошлых выходных Майк ей позвонил, и Нанаба, не большая любительница телефонной болтовни, очнулась только через полтора часа, лежа в кровати с задранными на стенку ногами, посреди обсуждения «По ком звонит колокол». Майк сказал, что во всем виноват её самоед, захотелось перечитать дядю Хэма. Нанабе очень понравилось это «перечитать», и ещё, что Майк выбрал не «Старик и море». Она обожала «Старик и море», но именно его выбрал бы кто-нибудь, кто в жизни своей с Хемингуэем не сталкивался. А «Колокол» — это уже серьезно, это можно обсудить. Они не сошлись во мнении по поводу самой сильной сцены (Нанаба считала, что сильнейшая сцена не только «Колокола», но и литературы вообще, та, где дон Гильермо идет сквозь строй горожан и никто не решается ударить его, а Майк, что та, где Марию выводят из парикмахерской, и её подруга не узнает её, стриженную, а когда узнает — начинает кричать от ужаса), но так было даже интереснее! В общем, предложение выбраться в кино показалось Нанабе закономерным продолжением их общения. Бабушка сказала, что это свидание, Нанаба вспыхнула и отвернулась, счищая остатки спагетти с тарелки в контейнер. Бабушка, со всей свойственной ей деликатностью, не стала развивать тему. «Это удивительный фильм» — написала Нанаба в сообщении с прикрепленной ссылкой. «Режиссер гений своего рода. И уникальный художник. Смотри, это не фото, а скрин». И следующим сообщением прислала одуванчик в каплях дождя. «Мне нравится название» — написал Майк. — «Значит, договорились, не планируй ничего на субботу». Может быть, она не рискнула бы и предложила сходить, скажем на «Твоё имя» или что-нибудь миядзаковское, но ни то, ни другое не шло, а шло «Пять сантиметров в секунду», когда-то пронзившее насквозь Нанабино сердце, и почти весь сеанс, одновременно с новой волной трепета и восхищения, которое всякий раз поднимали в ней эти три коротких истории, она боролась со всё выше поднимающим голову опасением: ему не понравится, он не поймет, скажет: они что, не могли созвониться? Но Майк сказал, когда в зале зажегся свет: — Так пронзительно, что даже неловко, как будто в душу ему заглянул. Нанаба улыбнулась, и хоть легкое разочарование ещё клубилось внутри (она думала, в темноте кинозала Майк возьмет ей за руку, и бабушка, а не она, твердящая ей и себе, что это просто напросто-напросто дружеская встреча, окажется права), ей понравилось, как он это сказал. Просто и искренне. Обратной дорогой оба не замолкали ни на минуту, ни о каких неловких паузах и речи не шло. — Я боялся, — признался Майк, — что с субтитрами будет не очень, но оказалось нормально. А тебе это принципиально, слышать японский, да? Знаешь язык? — Что ты, — вскинула руки Нанаба, — только учу! На слух мало что поняла бы, но это хорошая практика. — Из-за аниме учишь? Я не стебусь, не подумай, хороший стимул. Какая разница, в чем мотивация, главное результат. — Нет, — ответила Нанаба, — не только. И не такая уж я анимешница, просто нравится рисовка, сюжеты, в западном кино такого не встретишь, мультипликация совершенно иная, а в два дэ есть своё особое очарование. — Согласен, — Майк кивнул и прибавил немного скорости, но снова не так, чтобы Нанаба забеспокоилась. Они выехали за городскую черту. — Тогда почему ещё? В машине ненадолго всё-таки воцарилось молчание. За окном мелькали перепаханные черные поля, фермеры уже собрали урожай и подготовили почву к зиме. Бабушка рассказывала, как во времена её детства на фермах в глубине штата ещё пользовались тягловой силой, чтобы вспахать землю после уборки картофеля и кукурузы. Волы тащили плуг, его железные зубы вгрызались в чернозем и оставляли за собой глубокие рытвины, словно некий гигант запустил руку и прочесал поле растопыренной пятерней. Теперь фермеры управляли новенькими комбайнами, и Нанаба, когда удавалось застать их работу, проезжая на заднем сидении родительского автомобиля, иногда думала, что неплохо бы жить вот так, возделывать землю, жить в большом доме с открытой верандой, и завести трех собак, а коты, пожалуй, сами прибьются. Это было смешно, она ни разу даже не бывала на настоящей ферме, а фермерскую работу знала только по фильмам, да по «Серебряной ложке» Аракавы, которую, кстати, пускай не полностью самостоятельно, а регулярно подглядывая в словари, уже могла читать в оригинале. — Да ладно тебе, — наконец произнес Майк, — выкладывай. Самураи, сумо, ритуал чаепития — что там такое? И Нанаба решила признаться. — Юдзуру Ханю. — Ханю? Он японец? Из нашей школы? Это тот, который брекеты носит, из младшего класса, да? Вы… общаетесь или что? Ремень безопасности не дал Нанабе полностью сползти на пол, но она уперлась ногами в коврик, привалилась к дверце плечом и хохотала, пока не потекли слезы, а когда относительно (смешки ещё рвались сквозь сжатые губы, которые Нанабе приходилось прикусывать) успокоилась, Майк сидел с каменным лицом. Таким каменным, какое бывает только у человека, который из последних сил сдерживает улыбку. — Ладно, — сказал Майк и погладил руль большими пальцами, у Нанабы от этого жеста вдруг побежали мурашки по шее и по плечам. — Я понял, что сморозил фигню. Это наверняка какой-нибудь полководец или император или ещё кто-нибудь, и о нем слышали все образованные люди. Смешок всё-таки вырвался, Нанаба зажала рот рукой, но было уже поздно. Правый уголок рта Майка пополз вверх. — Это фигурист. Он мотнул головой, по лбу мазнула челка, и переспросил: — Фигурист? — Да. Одиночник. Неудивительно, что ты его не знаешь, но если бы хоть чуть-чуть интересовался фигурным катанием — обязательно знал бы. И да, он японец. Майк недолго подумал и кивнул с выражением: теперь всё понятно. Кумир среди спортсменов — это нормально. — Это интересно? — спросил он. — Ну, я хочу сказать, они же просто катаются под музыку, это даже не хоккей, как понять, кто лучше? Нанаба отозвалась со всем негодованием возмущенной болельщицы. — Это очень серьезный спорт! И очень травматичный! О любом спорте можно сказать, что это бессмысленно. Фигурное катание — это хотя бы красиво, а что сказать о двух командах парней, которые носятся по размеченному газону и пытаются отобрать друг у друга мяч? Прежде чем запрокинуть голову и захохотать, Майк сбросил скорость. — Ладно, — сказал он, утерев глаза. — Уела. Кстати сказать, хоккей в семье Нанабы, в общем, любили, папа иногда смотрел по маленькому кухонному телевизору, который включал, когда готовил свою знаменитую картофельную запеканку с цветной капустой и сыром. Вместе с бабушкой Нанаба смотрела бокс по большому телевизору в гостиной, а к фигурке её приучила мама. Как сказать «приучила». Просто смотрела главные старты, а маленькая Нанаба сидела рядышком. Лет с десяти и сама стала следить с интересом. Тогда как раз и появился Юдзуру. Нельзя сказать, чтобы она, даже в ранние подростковые годы, была влюблена в него, нет. Он был больше, чем спортсмен, больше, чем реальный человек. И однажды Нанаба услышала его интервью на японском. Совершенно иной даже на слух, не говоря уже о письме. Это, как бы пафосно ни звучало, разделило её жизнь на до и после. Несколько лет назад Нанаба написала Юдзуру небольшое письмо с благодарностями за стимул к изучению языка, и только в самой глубине души надеялась, что он прочитал, несмотря на то, что, конечно же, не ответил. Страшно представить, сколько сообщений ему шлют ежедневно. Вряд ли редакторы успевают всё разгребать, и уж почти наверняка не передают ему лично. — А сама катаешься? — поинтересовался Майк. Они уже въехали в город, но Нанаба отметила, что Майк выбрал самую длинную дорогу к её дому, они сделают приличный крюк, огибая музыкальную школу и городской парк. — Не-а. Мама как-то возила меня на большой каток, мне лет пять было. Возила месяц или два, но на том всё и кончилось. Ей, маленькой, нравилось просто скользить по льду. Растягиваться, учить элементы, вздрагивать от окриков тренера — не очень. В итоге маме сказали, что она, конечно, может вкладываться в дочь и тянуть её к спортивным вершинам, но не похоже, чтобы у девочки было желание. Будете перебарывать? Мама любила фигурное катание, но своих детей она любила больше, так что с тех пор они разве что иногда выезжали всем семейством в торговый центр и скользили по исцарапанному льду, хохоча и взявшись за руки. — Я не хотела обидеть футбол, — сказала Нанаба, когда по правой стороне от дороги разлился синим полотном городской пруд. На водной глади, как пятна жидкого золота, лежали кленовые листья. — Я знаю, что командные виды спорта — это серьезно и сложно. Просто… немного не понимаю этого, теряюсь, куда смотреть, а если форма похожа — ещё и перепутаю своих с чужими. Но это всё равно тяжело, одиночники отвечают сами за себя, и все ошибки разребают, если что, сами, а у вас все отвечают за всех — это морально сложнее, я думаю. Под конец её короткой и не очень-то связной речи Майк сидел за рулем довольный, как нализавшийся индюшиного паштета кот. И улыбался примерно так же. — Всё так, — сказал он. — Но говорят, что для футбола много мозгов не нужно, взял мяч — и беги. Нанаба, попадавшая в один класс с Эрвином Смитом, слышала не раз и не два, причем не от учеников, а от учителей: футбол, правда? По тебе и не скажешь. Как будто игроку школьной футбольной команды интеллекта должно хватать ровно на контроль за оттоком слюны, чтобы она не капала на пол. «Личность, — отвечал Эрвин, — должна быть развита гармонично». — Но Кит, — продолжал Майк, — не берет в команду отстающих в учебе. Не знаю, из-за принципов или из-за проблем с родителями учеников, но за просевшую успеваемость можно если не вылететь, то отправиться на скамейку запасных. Такое бывало. — Кит? — переспросила Нанаба. — Кит Шадис, тренер? — Он самый. Он мужик с характером, но если не принимать близко к сердцу его вопли — всё отлично. — Я слышала, — сказала Нанаба, с осторожностью, потому что мало ли кто что слышал и что о ком говорил, Нанаба Бенар не собирает сплетни, — что были инциденты… с рукоприкладством. — Головой, — невозмутимо уточнил Майк. — Что-что? — Кит никогда не распускает руки, если что-то не так, он треснет тебя лоб в лоб, а башка у него крепкая. Но я лично такого не видел, рассказывали, что был когда-то такой случай, кончилось разбирательством у директора. Кит тогда чуть не вылетел, но был ещё молодой и его пожалели. Но поверь мне, если будет надо — он опять кого-нибудь треснет своей чугунной башкой. Сколько ни кружи и ни пропускай повороты, дороги маленького городка приведут тебя к пункту следования куда раньше, чем того хотелось бы, и уже через полчаса они подъехали к обнесенному белым забором дому Нанабы. Майк остановил машину около стриженого аккуратным прямоугольником куста, ещё зеленого три недели назад, но уже пожелтевшего и начавшего облетать. Ещё через месяц от него останутся одни веточки, и можно будет смотреть напросвет, как Хэм снует и вынюхивает следы вечно забредающего к ним во двор соседского кота. Нанаба отстегнула ремень, и он, чуть застряв, втянулся на своё место над её плечом, как втягивается шнур в корпус старого пылесоса. «Спасибо за приятный день», — хотела сказать она, но Майк сидел с таким лицом, будто вовсе и не собирался прощаться. Как если бы они сидели не в машине, а на скамейке в парке, и уйти сейчас было бы ровно так невежливо, как подняться и уйти посреди спокойного разговора. Тогда Нанаба спросила, решив, что Майк, в свою очередь, тоже мог бы поделиться пристрастиями: — Ты ходишь на футбол, потому что он тебе нравится? Вопрос немножечко нахальный, но Нанабе показалось, что она может его задать. Школьный футбол — это что-то вроде престижного клуба учеников, куда стремятся попасть именно ради завистливых перешептываний, уважения сверстников, симпатий девочек (или парней). — Ну-у, — Майк потер ладонью затылок и улыбнулся немного смущенно, словно его спросили, мерил ли он когда-нибудь стринги и понравилось ли ему. — Отец всегда смотрел футбол, он ого-го болельщик, и я уже в восемь лет играл за команду младшей школы. Нравится, конечно, почему нет? И командная работа, и адреналин, когда играем по-настоящему. Время, конечно, отнимает, но я привык. Тем более поле сразу при школе, никуда ехать не надо. Кит, если его не злить, ко всем относится хорошо, тренер он отличный, лучше, чем был до него. Если бы мне разонравилось, я бы наверное, бросил, но вот всё хожу. Он пожал плечами, и Нанаба подумала, что ему так же сложно объяснить это, как, например, гимнасткам, фигуристкам или юным балеринам, которые начали тренировки раньше, чем помнят себя. Это просто часть жизни, вот и всё. И здорово, что Майку это всё по душе. — Нет, — продолжал он, — само собой я не думаю становиться профи. Максимум в колледже, а потом разве что по выходным, чтобы не потерять форму, но это не дело всей жизни. Он сказал это просто, без грусти, но Нанабе показалось, что это немного печально, когда человек заранее готовится превратить главное дело своих школьных лет в воскресное хобби и смотрит на это будто со стороны, дескать, да, так и будет. — Я надеюсь, — сказала она, — у тебя есть ещё какое-нибудь хобби на замену. Она сказала это шутя, но вот тут-то Майк смутился по-настоящему. Отстегнул ремень безопасности, придерживая, чтобы его не засосало в бездну сматывающего устройства, и мял шершавую черную ленту в ладони. — Да перестань, — Нанаба позволила себе легонько толкнуть его в плечо, Майк покачнулся, словно у неё в самом деле хватило силы сдвинуть его с места, и опустил голову ещё ниже. Нанаба всё равно видела его смущенную улыбку. — Я тебе всё про себя рассказала, а ты не будешь? Какое коварство, бог мой! Не ожидала от тебя, Майк Закариас! Он засмеялся, но коротко и отрывисто, и всё же выпустил ленту. Она исчезла с приятным для слуха «вжжж». — Ты смеяться будешь, — покосился на Нанабу Майк, и почему-то только сейчас она увидела какие ясные у него глаза. Вовсе не чистый голубой цвет, как небо осенью, а скорее, как море ближе горизонту, где толща синей воды сталкивается с палящими лучами желтого солнца и волны приобретают от этого зеленоватый оттенок. — Не буду, — пообещала она, посерьезнев от своего внезапного открытия. — Даже если ты фотошопишь себе кроличьи уши и постишь это в фейковый акк инстаграма. Кстати, длинные уши были бы тебе к лицу. Смех вырвался раньше, чем Майк успех открыть рот, поэтому он фыркнул носом, закрылся ладонью так, что спрятал под ней всю нижнюю половину лица и проговорил немного невнятно, из-за чего Нанабе пришлось прокрутить в голове сказанное ещё раз, чтобы разобрать смысл: — Я цветы люблю. — Что-что? Цветы? — Да, именно. — То есть? Они красивые… — Не-ет, — Майк помотал головой, смущение почти слетело с него, и он, отняв руку от губ и жестикулируя ею, словно бы иллюстрировал свои слова. — То есть, они, конечно, красивые, но дело не в этом. Мне нравятся запахи. Запахи… Пик рассказывала. Нанаба даже не допускала мысли, что та не шутит. — Запахи — это целый отдельный мир. Как звуки. Все же слушают музыку! — Для этого, — согласилась Нанаба, — достаточно слышать. Да, наверное, все, у кого есть уши, слушают музыку. — С обонянием то же самое, — заверил Майк и постучал себя кончиком пальца по кончику нос, — у всех же есть носы. — Поэтому люди любят духи. Если бы Нанаба захотела сосчитать, сколько в их доме флаконов с духами и туалетной водой — мамиными, папиными, бабушкиными и теми, которые брат оставил, потому что почти закончились и не тащить же с собой в колледж пустые флаконы, — то потратила бы на это полдня. Сколько флаконов у неё самой, она знала и так: семь штук. Три она выбирала сама, четыре — подарки от бабушки по маме и тетушек (может быть, Нанаба оценит эти волшебные ароматы, когда сама вступит в их возраст). Майк покачал рукой, обозначая что-то вроде «не-а, не то». — Духи пахнут, да, но как-то слишком. — Слишком? — Слишком навязчиво. Я хочу сказать, вся эта химия. А цветы — идеальный баланс. — То есть, тебе нравятся только цветущие цветы? — Нанаба вошла в азарт. Да этот парень ещё интереснее, чем она думала. Цветы, боже, и он ведь это всерьез! — Нет, — возразил Майк, — почему же? Есть такие, у которых хорошо пахнут листья. Но лучше, конечно, с цветами. Не обязательно что-то яркое, лилии, например, пахнут здорово, но я после них ещё час ничего другого не чувствую. Вот комнатные фиалки пахнут еле-еле, кто-то даже говорит, что не пахнут толком вообще, а мне нравится, очень тонко. Но я две фиалки уже загубил, и мама сказала, что больше меня к ним не подпустит, — он засмеялся, Нанаба тоже. Она прислонила висок к подголовнику, то же сделал и Майк, и они смотрели друг на друга так, будто лежа. Солнце приблизилось к горизонту, свет залил салон, и Нанаба могла разглядеть каждую щетинку вдоль Майковой челюсти, волоски от яркого света казались желто-рыжими. — У нас во дворе две клумбы, — продолжал Майк, — и ещё кусты: роза, шиповник. В горшках тоже много. Завели бы и больше, но коты. Титан ленивый, он только пальму любит, а Кинг любитель распотрошить парочку хоть раз в неделю. — Ты так и не рассказал, почему он Кинг? — Тетя привезла его из штата Мэн, — ответил Майк, поглядел Нанабе в глаза с очень серьезным видом и смотрел долго, пока она не расхохоталась. — Дурак, — она шлепнула его по вышитому на футболке лого, и Майк вдруг поймал её руку, прижал своей, и Нанаба почувствовала, как колотится его сердце. Как зверь в капкане. Не мышонок и не тушканчик, а огромный и хищный зверь, способный отгрызть себе лапу ради свободы. — Просто мама любит Кинга. Даже хотела назвать меня Стивеном. — Серьезно? — Да. Отец сказал, что пора ей переходить на другую литературу. Улыбка медленно сошла с его лица, оставив только тень на приоткрытых губах. Нанаба смотрела на них, не отводя взгляда. Майк осторожно, будто боясь спугнуть её, потянул носом нагретый воздух салона. Так значит, Пик не шутила? — Это правда, что ты ориентируешься по запахам? — Правда. Это несложно. Все люди по-разному пахнут, я это просто запоминаю. «А как пахну я?», — почти сорвалось с Нанабиных губ, но всё же она промолчала. Было в этом что-то слишком интимное. Запах. В голову лезло что-то совершенно порнографическое, словно зашла на тот самый сайт. — Ты пахнешь мимозой. Правда? Может, она и спросила бы, если бы Майк не наклонился к ней, большой и горячий, дышащий сбивчиво и глубоко. Сердце под ладонью пустилось галопом, словно пойманный зверь всё-таки сумел вырваться и теперь несся через ручьи и овраги во весь опор. Может быть, Нанабино обоняние и было самым обычным, но она легко различила запах дезодоранта, легкую ноту геля для душа и слабый, но такой будоражащий запах пота. Запах самого Майка. Они столкнулись носами, но Майк наклонил голову вбок, и крыло его носа тронуло Нанабину щеку. Его губы были совсем рядом, так близко, что Нанаба уже не видела их, а чувствовала своими губами. Почти чувствовала. Отчаявшись дождаться, когда же он всё-таки наклонится по-человечески, Нанаба взяла его за взмокший затылок и поцеловала сама.