Четвертый период

Стремительно холодало, и погоду после выходных с чистой совестью можно было назвать осенней. Притом в худшем смысле. Приближался ноябрь. Листья облетали ещё быстрее, чем зеленели весной. Нанаба обожала наблюдать это: когда голые деревья покрывались крохотными коричневыми почками, почки через день набухали, будто ватный диск, набравшийся водой, ещё через день лопались, и из влажных чешуек показывалась нежнейшая зелень. Один из удивительнейших цветов природной палитры зеленого. Спустя неделю их сад, как и все соседские, одевался уже не полупрозрачной зеленой дымкой, а самыми настоящими тугими листьями. В октябре происходило ровно всё то же, только в обратной перемотке. Кусты и деревья меняли цвет, через неделю редели наполовину, устелив тротуары плотным охряным ковром, а ещё через неделю от деревьев оставались одни только остовы, чернеющие под дождем. Дождей пока ещё не было, но синие тучи бродили по небу, точно высматривали удобный момент, когда народу на улицах будет побольше. Майк на ходу развернулся и, шагая спиной назад, взмахнул рукой, показывая ка-а-ак развернулся самолет на авиашоу, где они побывали с сестрой. — Все в крик, побежали, там ограждения, проход, — он опять показал, но уже двумя руками, — вот такой, двое не разойдутся. Кого-то уронили, чуть не затоптали. Тереза вот с таким животом! — он опять показал на себе, но Нанаба не засмеялась. Ничего смешного нет в беременной женщине, угодившей в гущу паникующей толпы. — Еле выбрались. — А самолет что? —Да ничего, выровнялся, всё нормально. Но мы никому не рассказывали, Тереза сказала молчать. — Но с ней всё в порядке? — Да! Родила мальчика, два года уже. У Майка была старшая сестра, и истории с её участием не заканчивались даже после того, как она уехала из дома, сначала в колледж, потом в соседний город, к мужу. Майк, как верный оруженосец, следовал за ней в большинстве отчаянных мероприятий, как например, посещении авиашоу на восьмом месяце беременности. Нанаба немного завидовала. У них с братом были отличные отношения, очень теплые, но приключений припоминалось мало. Может быть, дело в том, что Райт — такой же книжный червь, как сама Нанаба. И вот как тут определишь, что сработало: воспитание или генетика? Они уже свернули на Нанабину улицу, когда упали первые капли дождя. Сначала Нанаба подумала — показалось. Подняла голову и ей капнуло холодным на щеку. — О-о-о, — протянул Майк, — вот и осень. Он всё так же провожал Нанабу пешком. Каждый день. Даже если тренировка. Между уроками и тренировкой всегда был зазор личного времени, который близко живущие тратили на то, чтобы смотаться домой, а остальные коротали время либо за домашкой в школьной библиотеке, либо в столовой за питательным обедом, состоявшим, обычно, из бульона с гренками и картофельного салата. Нездоровой пищи, вроде бургеров, школьные повара не стряпали, за этим надо было бежать в кафе через дорогу. Тренер Шадис этого не одобрял. Майк в свои законные полчаса отводил Нанабу домой, там они стояли минут пять у калитки под сопение Хэма и цоканье его же когтей о забор, после Майк расстегивал куртку, прятал Нанабу за её отворотами, целовал и бегом несся обратно, называя эту пробежку разогревом перед основной тренировкой. Сегодня, впрочем, футбольная команда отдыхала, так что шли они не спеша, можно сказать, гуляли. Майк поднял с десяток кленовых листьев, сложил из них букет и вручил своей девушке. Они теперь, вроде как, встречались. Может быть, для Хитч Дрейс понятие «встречаться» означало куда более широкий спектр занятий, чем провожание после школы, кино в выходные, непрекращающаяся переписка и поцелуи: долгие — в машине, короткие, но безумно чувственные, под завесой спортивной куртки с эмблемой школьной футбольной команды, но им с Майком пока, вроде, было достаточно. Он сам спросил (письменно, Нанаба по-доброму за это над ним посмеялась) в тот вечер, когда привез Нанабу домой после фильма Макото Синкая: «Будем встречаться? Как пара». Нанаба ответила просто: «Да». И больше они это не обсуждали. Им хватало тем для разговоров, хотя даже и захотев, Нанаба вряд ли подобрала бы слова, чтобы обсудить с Майком её чувства к нему. Нравился ли он ей? Смешно. Нравились — это про тех, кто были до Майка. Не то чтобы много кто был, но поцелуй с Майком был в её жизни не первым. У него с ней (Нанаба совершенно спокойно дала бы за это на отсечение правую руку) — и подавно. Но раньше сердце не ухало так. Как в пропасть. В бесконечную звездную бездну. И вся Нанаба словно бы падала туда, и её вертело, кружило до сладкой щекотки под ребрами, когда губы Майка прижималась к уголку её рта, и он говорил: «Ты пахнешь мимозой, правда. Весной», и прижимался лицом ей к шее. Хотелось и смеяться, и плакать, и Нанабу, не склонную к перепадам настроения даже в самые лютые гормональные бури взросления, это немного пугало, но больше радовало. Её вообще теперь всё радовало. И просыпалась она не с мыслью, что сегодня у неё урок японского или факультатив у Карлы, или приезд Райта на выходные, а с тем, что сегодня они с Майком увидятся. Конечно же, они виделись каждый день. Даже в прошлые выходные, когда Майку нужно было уехать к тетке на весь уикэнд. Он примчался ни свет ни заря до отъезда, и позвонил, чтобы Нанаба высунулась в окно и помахала ему рукой, и на другой день, а вернее вечер воскресенья, приехал тоже, но тогда уже Нанаба вышла к нему, и они полчаса просидели в машине, почти физически чувствуя, как наблюдает за ними из окна спальни на втором этаже мистер Бенар, любимый Нанабин папа. Нанаба предложила Майку зайти в дом, но Майк так явно смутился и испугался, что она не стала настаивать. Однако тогда они сидели в машине и было ясно, на небе зажигались звезды, а теперь, несмотря на три часа пополудни, стояли густые сумерки, и капли били о тротуар всё чаще и чаще. — Заходи, — сказала Нанаба и распахнула калитку. Хэм, вывалив яркий язык, рванул к хозяйке, но, будучи хорошим и воспитанным мальчиком, не пытался упереться ей в брюки лапами. Вместо того, чтобы последовать за ней, Майк отступил на полшага. — Я лучше побегу, — сказал он, — пока не полило в полную силу. Нанаба на ощупь погладила Хэма, примяв пушистое ухо, и сказала: — Брось. Дома только бабушка, а она не кусается. Во всяком случае, я такого инцидента не припомню. Майк улыбнулся и пожал плечом, но входить не спешил. Дождь уже не накрапывал, а моросил, та короткая стадия, когда стихия как бы проверяет свою силу, прежде чем расходиться вовсю. — Посидишь, пока не закончится, ну или я хотя бы дам тебе зонт. Хочешь, чтобы я отпустила тебя под ливень, Майк Закариас? Да за кого ты меня принимаешь?! Челка почти закрывала ему глаза, но Майк тряхнул головой, откинул её со лба, подбросил рюкзак на плече и шагнул во двор. Нанаба прикрыла за ним калитку, взяла Хэма за холку и сказала: — И ты в дом. Услышав «дом» пес запрыгал на месте, побежал, развернулся и боднул Майка выше колена. Майк со смехом поставил руки под его облачный лоб. — Вообще-то он в теплое время всегда во дворе, — пояснила Нанаба, всходя на низкое, в три ступени крыльцо, — просто он белый и сейчас обязательно в грязи изваляется, а сушить его на улице уже холодно. Проще сразу в дом завести. Она открыла дверь, и пес пропал в недрах прихожей, а из глубины дома сразу же раздалось голосом бабушки: — Пустили тебя всё-таки, крокодила? Ну всё, фу, фу, сидеть. Хочешь торчать в прихожей? То-то же. Возня мигом стихла. Нанаба кивнула на внутреннюю дверь, ведущую в гостиную: — У бабушки не забалуешь. — И показала на сырой половик сбоку от двери: — Вытирай ноги. Бабушка, конечно же, не вышла встречать их из кухни, как положено картиночным бабушкам. Она сидела в своем кресле (все домашние знали, что это бабушкино кресло и не смели на него покушаться, хотя бы потому, что там вечно лежала туча мелочей, и только она сама знала, когда туда безопасно садиться, а когда надо убрать спицы, крючки или спрятанный в складках пледа смартфон), но поднялась навстречу, как всегда элегантная, в мягких домашних брюках и рубашке с отложным, модным во времена её юности, воротником. — Это Майк, — представила гостя Нанаба. — Майк, это София, моя бабушка. Майк переждет у нас дождь. Бабушка, надо сказать, немного, как она сама выражалась, «усела» с возрастом, однако маленькой женщиной не была. Судя по старым фото, ещё в зрелости она была такого же роста, как Нанаба теперь, на верхней границе среднего, однако ей пришлось поднять голову повыше, несмотря на то, что Майк свою, как мог, опустил. — Очень приятно, — сказал он, пожимая протянутую руку с аккуратным перстнем с сапфиром на безымянном пальце. — Взаимно, — ответила бабушка, и спросила со всей свойственной ей непринужденностью: — Ты баскетболист, Майк? Нанаба не сдержала улыбки, но хотя бы успела отвернуться лицом к камину. Конечно же, она рассказывала, чем в школе занимается Майк, но разве могла бабушка взять и упустить из виду эти два метра чистой мужественности, подчеркнутой развернутыми плечами. — Футболист, — ответил Майк, как будто немного смущенный, что не оправдал ожиданий, но бабушка просияла: — Нанабин дедушка обожал футбол! Нанаба почти видела, словно голова у Майка вдруг стала прозрачной, как у тех стеклянных медуз, у которых видно все внутренности, как крутятся шестеренки его мозга, цепляясь за конвейерные ленты вежливости (те самые, которые безостановочно несут бесконечные «пожалуйста» и «спасибо», едва воспитанный ребенок заучивает когда и кому их следует говорить: всем и всегда). Он знал, что дедушка давно умер, так что сказать: «круто, пусть дед приходит посмотреть на нашу игру» не катит, а ляпать «жаль, он не дожил, и мы с ним о футболе не поболтаем», тем более, но Майк выкрутился: — Правда? А за кого он болел? Нанаба перевела взгляд на бабушку, даже не сомневаясь, что уж она-то выкрутится. Нанаба дедушку в живых не застала, но знала по семейным рассказам, что дедушка Макс обожал регату, в молодости он жил около океана, а футбол — если не ненавидел, то презирал. — Не помню, — сказала бабушка так естественно, что Нанаба сама поверила. — Это же он болел, а не я. — Мы посидим у меня, — сказала Нанаба, взяв Майка за рукав, и едва сдерживая подступающий смех. — Пообедайте, — наказала бабушка и вернулась к своему креслу. Когда пятнадцатью минутами позже Нанаба возвращалась наверх с чайником и сэндвичами с говядиной, Хэм лежал у бабушкиных ног, но, заслышав мясной запах, забеспокоился, поднялся на лапы и поспешил за молодой хозяйкой по лестнице. — Не корми его хлебом с горчицей, — напутствовала бабушка, не отрываясь от экрана ноутбука, — он потом носится, как оглашенный. Нанаба пообещала быть ответственной и разумной собакохозяйкой. В комнате Майк не сидел и даже не лежал, хотя Нанаба, указав на свою кровать под пушистым пледом, это ему разрешила, а стоял у плаката, висевшего между книжными полками и окном. — Это Юдзуру, — пояснила Нанаба, ставя поднос на письменный стол. Комната её не сказать, чтобы очень просторная, но ей самой места всегда хватало, Майк же как будто съедал добрую долю пространства. Нанаба невольно задумалась, ударился бы он головой на чердаке или поместился, там низкий потолок. — Я знаю, — отозвался Майк. — В инете полно его фоток, он… забавный. Почти наверняка он хотел сказать «милый», но постеснялся. И, в общем, правильно, негоже звать милым двукратного олимпийского чемпиона. И вот оно как, он искал фото её кумира, читал о чем: Нанабу это очень погладило. Она подошла, положила руку Майку на бок, он накрыл её пальцы своей ладонью. — Почему он? — спросил Майк. — Нет, я ничего не хочу сказать, он крут, но есть же и… — Ты имеешь в виду Нейтана? Нейт прекрасен. Совсем другой стиль, модерн от фигурного катания, и он мне тоже нравится. Просто не так сильно. И он выигрывал с огромным отрывом, это было действительно мощно, но Юдзуру — гений. Странно говорить такое о фигуристе, но это так. Майк покивал головой, мол, верю, наклонился и поцеловал Нанабу в уголок рта. Она улыбнулась и потянула его, увлекая к постели: Майк послушно сел. — А Нейтан, кстати, — сказала Нанаба, наливая чай, — ещё и учится. — Да! — отозвался Майк с внезапным энтузиазмом. — В Йеле! Я думал, какая-то ошибка в статье, поискал другие — неужели правда? — Да, правда. Говорят, перед Олимпиадой возьмет перерыв на год, но сейчас совмещает. Сама Нанаба совмещала школу и японский, а с нового года планировала взяться за самостоятельное изучение корейского (неплохо бы с преподавателем, но родители вряд ли потянут эту статью расходов, а деньги с летней работы Нанаба сама решила отложить на будущие нужды: родители берут на себя расходы на её обучение в колледже, и стыдно нагружать их ещё больше, в конце концов, через год Нанаба будет уже совсем взрослой и жить, конечно, будет отдельно), но это совсем не то же, что совмещать учебу в университете и профессиональный спорт. Если чем Нанаба и восхищалась в людях, так это упорством и трудолюбием. А главным её пороком, разумеется, разве могло сложиться иначе, была лень. За школьные годы Нанаба, пожалуй, стала мастером по борьбе с ленью и прокрастинацией. Тучи, как Нанаба и предвидела, не разошлись, и уже когда она поднялась к себе с подносом, ливень стоял стеной. В комнате было свежо и уютно. Майк сидел на кровати, жевал сэндвич и запивал сладким чаем. Нанаба больше смотрела на него, чем ела. Её парень первый раз у неё в гостях, есть о чем волноваться, но волнения, отчего-то не было. Тем более Майк, едва шагнув через порог, заявил, что у неё очень хорошо, и он остался бы насовсем. Хэм процокал когтями по полу, сел, устроив свой толстый хвост поудобнее и уставился жалобными глазами. — Можно? — спросил Майк, извлекая из тостов и салатных листьев кусочек мяса. Слизал с него соус. — Конечно, нельзя. А тебя это остановит? — Конечно, нет, — ответил Майк в тон. — Ну разве что у него аллергия. У него аллергия? — Нет. — Хэм, — позвал Майк, и пес мгновенно оказался у его ног, — держи, приятель. Запомни, я свой. Запомнил? Молодец. Майк потрепал белоснежную холку, Хэм ещё с полминуты потолкался возле него, понял, что надеяться больше не на что (попытался разжалобить Нанабу, но та запихнула остатки сэндвича в рот и развела руками, мол, видишь, мне не жалко, я просто всё съела), ушел в изножье кровати и там улегся нежным весенним облачком. — Наелся? Есть томатный суп и спагетти, бабушка очень вкусно готовит. Майк медленно покачал головой и протянул руки: — Иди ко мне. От этой фразы веяло чем-то таким, отчего разряды бежали вдоль позвоночника. Нанаба послушалась, позволила взять себя за руку, привлечь. Уперлась коленом в матрас. Майк посмотрел ей в лицо. Нанаба сцепила пальцы у него на затылке и села ему на бедра. Шов его джинсов уперся ей между ног, не жестко, хотя и твердо, а напротив — волнующе. Тело горело, как прошлой зимой при ангине, когда сперва подумали, что градусник сошел с ума, и ездили в аптеку за новым. И так же кружилась в голове разноцветная карусель. Только на этот раз ничего не болело. Разве что сердце. Немножко. За стуком сердца не слышно было шума дождя. Когда Нанаба, отлепившись от майковых губ, распрямилась, то услышала, что ливень молотит по карнизу вовсю. — Ничего, что мы так? — спросил Майк, кивая на закрытую дверь. — Ничего. Бабушка не ворвется с ружьем наперевес, обещаю. Она даже спрашивала меня на днях, не стесняюсь ли я покупать презервативы. Нанаба сказала это легко, шутя, но поймала взгляд Майка и осеклась. Он смотрел на неё горячо, жадно и, может быть, сам не заметив, крепче стиснул ладони на её заднице. Они не говорили о сексе так, как, наверное, говорят о нем пары. Они целовались, забираясь языками друг другу в рты, они обнимались так тесно и горячо, что Нанаба взяла привычку оглядывать себя в ванной на предмет синяков и нередко их находила: на бедрах, такие четкие синие пятнышки там, где Майк неосторожно вдавливал пальцы. Хорошо, что уже не тепло, и папа не спросит, увидев её в шортах или коротком платье: а это ещё что, черт побери, такое, юная леди?! Они жались и льнули друг к другу, но дальше известных пределов дело не шло. Майк вовсю шарил ладонями по Нанабиным ягодицам, но не пытался забраться ей под одежду, Нанаба дважды клала руку ему на ширинку (первый случайно, второй, распаленная получасовыми тисканиями в машине после кино), но вряд ли это можно было назвать словом серьезнее, чем «забавы». Это даже не петтинг, как таковой. Ведь так? У Майка, как догадывалась Нанаба, опыта куда больше, и в «забавах», и в остальном, хотя бы потому, что у самой Нанабы опыта помимо легких тисканий и поцелуев (но не таких глубоких, почти отчаянных, от которых исчезал весь мир) не было. Уступила бы она, реши Майк, что настала пора зайти дальше? Нанаба наклонилась, поцеловала его под челюстью, поцеловала шею. Майк откинул голову, положил руку ей на затылок, легонько, почти невесомо, погладил. Нанаба поцеловала, отведя мягкие волосы, ухо, прикусила, дождалась возмущенного выдоха и уложила голову Майку на плечо. Резко выпрямилась. — Что такое? — заволновался Майк. — Этот засранец на нас пялится. Пес повернул уши в стороны, как бы возмущаясь: это кого ты тут назвала засранцем, здесь только хороший мальчик Хемингуэй. — И пусть, — сказал Майк, целуя Нанабу в висок. — Подумаешь. — Тебе всё равно? — У меня два кота, — ответил Майк неразборчиво. — Они всегда за тобой следят. — Всегда? — Попробуй не пусти их в ванную. Титан будет ломать дверь, а Кинг орать, как резаный. Не обращай внимания. Пес, которого Нанаба щенком таскала на руках (он был смешной и мягкий, как комок ваты), с легкой грустью в глазах наблюдал, как она сидит верхом на парне (парне с крепким, как стальной прут, стояком), и будто бы тоже думал: девочка, которой я лизал щеки, а она хохотала, захлебываясь, трется промежностью о какого-то, хотя и очень симпатичного и щедрого, человеческого самца. Нанаба поднялась, распотрошила последний сэндвич, покачала ломтиком говядины — философски-мудрое выражение мигом слетело с собачьей морды, Хэм поднялся и забил хвостом. — Будь хорошим мальчиком, — попросила Нанаба, скармливая ему вредность, — не пялься, как будто всё понимаешь. Дождь не утихал. Нанаба подошла проверить, не налило ли на подоконник. — Ты замерзла? — спросил Майк. — Если нет, не закрывай окно, а. Подоконник был сухой. Нанаба отодвинула занавеску, поглядела на улицу: по дороге и тротуару текли полноводные ручьи дождевой воды, их всасывало в стоки. В конце улицы появилась одинокая фигура под зонтом. Вот же кто-то торопится, подумала Нанаба, нет бы пересидеть. Нельзя отпускать Майка, пока дождь не закончится, даже с зонтом. Где-то в ящике лежал дождевик, но нет смысла даже искать, всё равно на Майка он не налезет. Фигура приближалась, и Нанаба разглядела, что человек (кажется, это был парень, судя по брюкам и куртке, но пока было трудно сказать) что-то несет во второй руке. Потом поняла, что не несет, а подбрасывает. — Что там? — спросил Майк, поднимаясь с кровати. Хэм проводил его взглядом, понял, что тот идет не к столу, и только облизнулся. — Мальчик в желтом дождевике потерял свой бумажный кораблик? — Почти, — отозвалась Нанаба. — Зик Йегер идет домой. Йегеры жили в конце квартала, окна их дома выходили на парк. Майк подошел, положил руки Нанабе на плечи и усмехнулся некрасивой, косой усмешкой: — Попортил им дождик тренировку. Поле небось всё размыло. — Похоже, он тренируется на ходу. — Иногда, — сказал Майк и довольно злобно, — мне охота этот мячик в жопу ему засунуть. Нанаба поежилась. Это ей не понравилось: ни сами слова, ни тон, каким Майк произнес их, ни выражение его лица. — Мне кажется, — сказала она, — это слишком. Из-за поля. Майк без пререканий кивнул и сказал уже совершенно обычным, и даже будто чуть виноватым голосом: — Твоя правда. Просто меня иногда трясет от одного его вида. Его и его мячика.