Четвертый период

Зик едва вошел в дом и не успел скинуть кеды, как из дальней части дома, из комнатки за гостиной, детской, раздалось счастливое: — Зик! Зик вернулся! Детскому голосу ответствовало невнятное бубнение, потом из дверей высунула голову мисс Фьюри. — Здравствуйте, — поприветствовал Зик эту обрамленную ореолом мелких завиточков голову. — Здравствуй, — ответила мисс Фьюри. — У нас тихий час. Эрен завопил, что это неправда, Зик усмехнулся: я слышу. Он поднялся наверх, в комнату, которую ему выделили как временную полтора года назад, (а как известно, нет ничего более постоянного, чем временное), и с омерзением стащил промокшие грязные джинсы, облепившие ноги холодом, как хирургическая клеенка. Бросил поверх кома джинсов футболку. Пощупал трусы на заднице, но решил, что их вполне можно оставить до вечера: это не дождь, это он просто вспотел. Сгреб грязную одежду и отнес в ванную, где, игнорируя бельевую корзину (красивую, с плетеной крышкой, всё, как нравилось Карле), загрузил барабан, достал из лотка на полочке капсулу с гелем, бросил внутрь и закрыл крышку. Подумал, открыл, и всё-таки прибавил к вещам трусы. Включил режим интенсивной стирки. Поначалу Карла пыталась стирать и его одежду, но на Зика от этого накатывало даже не возмущение, а скорее приступы брезгливости: вот она берет его майки, осматривает на предмет пятен от горчицы, загружает вместе с отцовскими а, может быть, ещё и своими, и всё оно вместе крутится в пене, якобы очищаясь. Якобы! — Карла говорит, ты стираешь свои вещи отдельно? — спросил отец через пару недель, голос его был невыразителен, он смотрел в экран своего телефона, листал статью. — Мне так удобнее, — ответил Зик. — Траты на порошок можешь вычесть из моих карманных расходов. Отец поднял голову, поднял глаза. — Не вздумай сказать это Карле, — предупредил он. — Делай, что хочешь, только укладывайся в рамки личной гигиены. Ты взрослый, думаю, мне не надо учить тебя, как часто нужно менять белье. Зик влез в ванну. Здесь, на втором этаже, стояла старая эмалированная ванна, внизу, возле комнаты для гостей, имелась новенькая душевая кабина, и Зик несколько раз пользовался ей, когда в доме никого не было. Он предпочел бы всегда мыться там, но мысль о том, как он вечером на глазах отцовской семьи пересекает гостиную и скрывается в недрах ведущего к душу коридора, отбивала всякое желание. Он снял лейку, включил воду погорячее, и обжигающие струи в два счета согрели его заледеневшие ноги. Мама учила, что горячая вода согревает лучше всего, поэтому после зимней прогулки — в душ. Только будь умным мальчиком, милый, не обожгись. У мамы это выходило так ласково. Обернув бедра полотенцем, Зик вернулся по пустому коридору к себе. Снизу доносился звонкий мальчишеский голос: возможно, время тихого часа и было в самом разгаре, но мисс Фьюри не решала за четырехлетнего Эрена Йегера, когда он будет или не будет спать. Это Эрен всегда решал сам. Зик однажды намекнул, что кто-то, похоже, не справляется со своими обязанностями, на что Карла ответила, что мисс Фьюри опытная и квалифицированная няня, к тому же согласная работать всего половину дня, и иногда в выходные. Доверять мальчика соседским девчонкам — немыслимо, а миссис Аккерман не может приглядывать за Эреном каждый день, у неё свой маленький ребенок в доме, хотя девочку спокойнее Микасы ещё поискать. Она даже не поняла, что Зик имел в виду! Или сделала вид, что не поняла — очень в её духе. Эрена от Зика держали подальше. Можно представить, как Карла радовалась, когда, пусть временно, это обрело статус «ради твоей же безопасности, Зик, ты же знаешь, чем старше, тем сложнее человек переносит ветрянку, меры предосторожности вовсе не лишние». Наверное, точно так же она объясняла себе желание держать родного сына на расстоянии от… Нет, не приемного. Этого ещё не хватало! Может быть, Зика, среди всего прочего, и прививали от ветрянки, кто знает. Это же не ежегодная прививка от гриппа. Сам он не помнил, а маму уже не спросишь. Медицинская карта Зика осталась в мюнхенской больнице, её не было в пакете документов, привезенных с собой в новенькой сумке через плечо, которую пришлось купить, когда у дедушкиного потертого чемодана с корнем вырвалась ручка. Мама, конечно, знала, чем и когда болел её единственный сын. Это Зик не знал, чем и как давно болела мама. Поначалу он очень на неё обижался, и обиде этой почти удавалось заглушить страх. Почему она не рассказала ему? Не верила, что он сможет её поддержать, что он будет с ней, что включится в её борьбу? Он был слишком мал, чтобы стать донором, и злился за это на себя страшно. Мама сопротивлялась бы, ругалась бы и кричала, но Зик отдал бы ей и почку, и две трети печени, и вытяжку из спинного мозга, и что угодно, но как отдашь свой желудок? К самому концу мама, и без того всю жизнь изумительно стройная, стала просто прозрачной. Сначала ей удалили половину желудка, потом ещё часть, а потом осталась только проводящая трубка. А метастазы уже ушли в легкие. До самой третьей операции Зик, пятнадцатилетний придурок, ни о чем не подозревал. Мама уехала, он поживет с бабушкой и дедушкой пару неделек. Ну, ладно. Кто знает, дошло бы него хотя бы, когда мама перешла на питательные смеси и пустые бульоны. Может, и нет, теперь Зик был совсем невысокого мнения о себе прошлом. До него не дошло, он просто нашел счета. На внушительные, надо сказать, суммы. И ещё неделю не решался спросить, жил с этим, спал с этим, и оттого, что совсем пропал аппетит, наконец-то заметил, как мало ест мама. До этого со своей звериной мальчишеской способностью смести разом полхолодильника — не замечал, а тут… В голове щелкнуло и отрицать очевидное уже не имело смысла. Мама не плакала. Мама утешала ревущего Зика и обещала очень стараться выздороветь. Тогда ей ещё давали не самые плохие прогнозы. А если вдруг что (это она сказала с улыбкой, как будто время откатилось назад, и Зику снова шесть лет, и он волнуется перед первым классом и всё время поправляет слишком туго затянутый поверх новенькой синей рубашки галстук, и чмокнула его в нос) переедешь к бабушке с дедушкой. Тебе же у них нравится, правда? Но это только в крайнем случае, не думай об этом, милый, мама с тобой. Она пробыла с ним ещё десять месяцев. К моменту, когда урну с её прахом закопали на старом кладбище, подходил к концу срок аренды их с мамой квартиры. Банковские счета опустошены, а машина продана. Зик правда хотел остаться. Он любил родной город, любил улицу, по которой бегал в своем желтом дождевике вслед за уносимым дождевой водой корабликом. Даже школу, где был вовсе не самым последним по успеваемости учеником. Но школу он бросил бы. Нашел бы какую-нибудь работу, неважно, что его, шестнадцатилетнего, не взяли бы даже грузить мешки, а если и взяли бы, то нелегально и за гроши. Бабушка этого не пережила бы. Тогда-то и настала пора вспомнить об их с дедушкой блудном сыне. Не сказать, чтобы Зик вообще не общался с отцом. Общался. Насколько можно это провернуть с папашей, который бросил их, едва Зику исполнилось семь, и уехал переквалифицироваться и строить карьеру на другой континент. Зик, в общем-то, помнил, как они жили все вместе, как отец водил его в гости к бабушке с дедушкой, и как те радовались Зику, но не очень-то радовались самому отцу. Странно для постороннего взгляда, но после их с мамой развода Зик стал видеться со стариками чаще, а с мамой их отношения были на порядок теплее, чем с родным сыном. Перелетая океан, Зик не таил обиды на них. Он уже повзрослел. Он уже понимал, что не всё в жизни случается так, как хочется. Сидя в кресле эконом-класса и потягивая холодный чай из стакана Зик уже получше остальных знал то, в чем позже убеждался неоднократно: справедливости в мире нет. Зик рассмеялся бы в лицо тому, кто решил бы это оспорить. Справедливо ли, что его умная и чудесная мама умерла, не дописав свою книгу (два сборника её сказок издали за последние пять лет, а после ещё переиздали, все гонорары ушли на лечение), а отец, этот человек, который, окончив медицинский, даже не оперировал несколько лет, а маялся черте чем, женился снова и родил нового сына, получше? И всё у него в порядке: семья, работа, дом. Отличный, кстати говоря, дом, в два этажа, с подвалом и чердаком, на котором не пылились банки от краски и сломанный велосипед, а стоял стол, кресло, и отцовская новая жена читала там свои бесконечные книжки. Зика это выводило из себя. Мама тоже любила читать, и он, хоть и вряд ли сумел бы облечь в слова свои ощущения, чувствовал, что Карла не достойна. Что она просто косит под начитанную, а на деле вряд ли понимает и четверть смысла. В конце концов, в этих учительских программах наверняка пишутся правильные интерпретации, это всё равно, что показать обезьяне, как достать банан из решетчатого ящика. В Карле его, если быть откровенным, бесило всё. Он не маленький мальчик, и давно уже не мечтал, что его мама и папа снова сойдутся и будут вместе, и будут любить друг друга и своего ребенка, а может даже родят ему братика или сестричку. Воспоминания о счастливом детстве, густо перемешанные с идиллическими картинками из кино и рекламы, давно не бередили его душу. Зик не ревновал отца и, в общем-то, не считал, что тот предает маму. Зик не романтический идиот. Просто Карла бесила его, и всё тут, хоть башкой бейся. Самое противное: она липла к нему, как шторка в душе к мокрому телу: так же раздражающе до желания сорвать и вышвырнуть. Не до той степени, чтобы ему хотелось Карлу ударить, нет, Зик цивилизованный человек, но если бы она сразу же приняла правила игры и с самого знакомства свела их общение к холодной вежливости, возможно, он даже счел бы её симпатичной. Но Карла лезла к нему. Играла роль доброй мачехи, выкаблучивалась перед отцом: смотри, дорогой, я примерная жена, мне нравится твой сын от другой женщины, он такой милый и даже чем-то похож на тебя, ах, мы совсем как настоящая семья, теперь с двумя мальчиками, очаровательно. За очередным ужином, облепленным фальшивыми улыбками Карлы, Зику хотелось опрокинуть стол и заорать во все горло: ХВАТИТ. А отец ничего не видел. Он вообще ни на что не смотрел, пропадал в своей клинике, а вечерами, свободными от дежурства, собирал с Эреном конструктор, очередной военный корабль или что-то вроде того. Несколько раз предлагал Зику присоединиться к ним, Зик отвечал, что у него много уроков, приходится сопоставлять прошлую, европейскую, и здешнюю программы и заполнять пробелы. Да ещё этот чертов английский! Карла однажды зашла так далеко, что предложила Зику дома говорить на немецком, дескать, это будет полезно для Эрена, вырастет билингвом, да и сама Карла заодно подтянет язык. Зик процедил сквозь зубы: — Мне нужна разговорная практика. К счастью, отцовской жене хватило мозгов не настаивать. Эрен — вот единственный искренний человек в доме. Когда Зик приехал, Эрену было два года, и он уже вовсю лопотал, теряя половину звуков по пути из своей темной головенки ко рту. Эрен — вылитая Карла, но Зика, вот странность, это не смущало ни грамма. Характер, если опустить буйный и шумный темперамент, доставшийся, очевидно, от той же Карлы, который она так тщательно научилась скрывать, у Эрена был совсем отцовский. Зик, которому помимо его воли, тоже многое досталось от отца, это видел и чувствовал. Словом, только Эрен скрашивал его одиночество первые месяцы в этом не очень-то пришедшемся по душе Зику месте. А потом появился мистер Ксавьер. Зика определили в школу, где преподавала Карла. Была ещё одна, но отец сказал: эта лучше, там ты получишь достойную подготовку к колледжу, и Зик ещё слишком мало знал этот город (и однажды даже заблудился, возвращаясь с прогулки), чтобы возражать. Школа ему, в общем, понравилась. Непохожая на его старую, она, впрочем, производила впечатление добротного учебного заведения. Он достаточно читал о буллинге, чтобы опасаться, что ему, европейцу, начнут подкидывать дохлых жаб в сумку и лить кетчуп в сменную обувь (или то забавы для младшей школы, а в старшей сразу начнут бить за углом спортивного зала), но ничего такого не произошло. Учителя оценили его уровень языка, некоторые оказались настолько предупредительными, чтобы уточнять в конце урока, уяснил ли Зик тему и не нужен ли ему дополнительный, упрощенный материал. Среди одноклассников он с неделю был знаменитостью, но это быстро прошло. Больше, впрочем, ничего не было. Друзей он, конечно же, не завел. Как и недругов. Поначалу. Что было в этой школе по-настоящему клевого, так это столы на заднем дворе. В теплый сезон (а был он, как после уяснил Зик, довольно длинным, и даже зимы почти по-европейски мягкие) там толклась туча народу: ели, болтали, доделывали уроки, валялись между скамейками на газоне. Компаниями и парочками. Были и одиночки, как Зик, но он довольно скоро заметил, что в большинстве своем они одни не по тем же причинам, что он, которому, в общем, никто особо не нужен (он повторял себе это с такой настойчивостью, что ко встрече с мистером Ксавьером совершенно в этом уверился), а просто изгои. Один из них, странный угловатый парень с брекетами и в неизменной вырвиглазно желтой футболке пытался набиться к Зику в приятели, но Зик успешно закосил под слабо понимающего его речь иностранца, тому быстро надоело, что каждое его слово переспрашивают, и он отвалился сам. Столов и скамеек вколочено было много, хватало на всех, и даже новичку-одиночке было куда приткнуться. С краю, конечно же, на углу, около тропинки, где все ходят мимо, но можно ведь сесть спиной и обратиться внутрь себя, а лучше, само собой, вглубь книги. Когда сидишь с книжкой — это одновременно и создает хороший образ, и сигнализирует окружающим: я занят. Ради этой цели Зик даже носил с собой не смартфон, а покетбук, несмотря на то, что он занимал в сумке лишнее место. Так вот, Зик сидел и читал, а мячик пролетел над его плечом и упал в траву. Зик машинально поднял его, оглянулся. — Извини, — крикнул кто-то, — не бросишь обратно? Зик огляделся, не сразу нашел глазами позвавшего, а когда нашел, сперва не поверил, что это он. Невысокий толстоватый мужчина в старомодных очках, одетый в синие джинсы и тенниску. На груди у него висел тренерский свисток, и Зик подумал: немудрено, что он видит этого человека впервые. Уроки физкультуры он пока что не посещал, не хватало справки для бассейна, а всё из-за потерянной карты. Он швырнул мяч назад, как сумел. Мужчина поймал его неправдоподобно большой (Зик не жаловался на зрение, просто ярко светило солнце и он не увидел, что это перчатка) рукой и крикнул: — Отличный бросок! Так Зик познакомился с мистером Ксавьером, учителем физкультуры и по совместительству тренером бейсбольной команды. Того, что могло бы стать бейсбольной командой, если бы чертовы футболисты не перетащили к себе всех потенциально сильных игроков. Варварское, глубинно-первобытное нечто, замаскированное под спорт. Зик сказал бы, что американский футбол — это даже не бокс, а гораздо, гораздо кровавее. Там хотя бы один на один, а здесь стенка на стенку. Зик и за нормальным-то, европейским футболом не особо следил. Мама болела за сборную, он болел вместе с ней, но истинного болельщицкого чувства не знал и хотя в старой школе была, конечно, своя команда, Зик даже не пытался вступить в неё. Здесь, по другую сторону океана, футболом называли мешанину валяющихся на газоне тел. Зик несколько раз смотрел записи на спортивном канале. Ничего не понял, кроме того, что один игрок пытается пронести через поле мяч, а вся команда противника скопом молотит и роняет его почем зря, уворачиваясь от тумаков защиты. Ни один уважающий себя человек, решил Зик, не станет в этом участвовать. Потому хотя бы, что в достойном человеке нет такого резервуара агрессии. — Что поделаешь, — беззлобно пояснял мистер Ксавьер, — у футбольной команды хорошая репутация, наша школа выигрывала соревнования штата пять лет подряд. «Демоны» тренера Шадиса — отличные ребята, он делает всё, чтобы команда не ослабевала, когда старшеклассники выпускаются, заранее обучает новых, вот Оньякопон к ним и ушел. Жаль, из него вышел бы замечательный подающий. Откровенно признаться, Зик не очень-то понимал, что такое бейсбол. Видел в фильмах, читал в книгах, хотя больше, конечно, в духе: герой в юности был отличным игроком и умел обращаться с битой, а сверху присыпано горсткой терминов: дом, база, питчер. В голове всплывала картинка: один игрок бьет по мячу, второй ловит мяч огромной перчаткой. — Ты из Европы? — спросил мистер Ксавьер своим мягким голосом, когда Зик, как сам он верил, случайно забрел на тренировочное поле, где трое ребят под руководством тренера отрабатывали бросок. — Наверное, это всё темный лес для тебя. Зик покивал: — Я немец. И правда не очень-то понимаю, что тут у вас происходит, но выглядит здорово. — Тогда оставайся, — сказал мистер Ксавьер и похлопал Зика по плечу раскрытой ладонью. Сначала Зик остался просто так. Подумал, что это отличный повод, чтобы попозже возвращаться «домой» и при этом не отвечать на вопросы Карлы, где это он гуляет, неужели наконец-то завел друзей, пусть пригласит их, она приготовит домашние чипсы. Тренировки — отличная отмазка. И опять же, лучше, чем шататься по улицам. Школьная команда насчитывала двенадцать человек: девять необходимых для основного состава и трое запасных, но половина ходила от случая к случаю. Трое, как позже выяснилось, вообще состояли просто так, для строчки в характеристике. Мягкий характер мистера Ксавьера заставлял его это терпеть, и Зик, поначалу изумившийся положению вещей (он слышал, что в футбольной команде совсем не так, и там всерьез борются даже за место на скамье запасных, не говоря уж об основном составе), постарался принять это, как есть. — Бросая мяч, я обо всем забываю, — сказал он мистеру Ксавьеру через несколько месяцев, когда доверие между ними вышло за рамки отношений ученик-тренер. К тому времени Зик уже знал, что мистер Ксавьер семь лет как вдовец. Жена и сын, погибшие в автомобильной аварии, улыбались на фото, которое тот носил в своем бумажнике в кармашке с прозрачной пленкой: миловидная женщина с высокой прической и мальчик со светлыми глазами и игрушечной обезьянкой в руке. Мистер Ксавьер после трагедии сперва запил, а потом завязал и переехал в другой штат. И всё. И жил сам. Преподавал физическую культуру в школе, а на второй год работы воскресил номинально существовавшую, хотя на деле только на бумажках в кабинете директора, секцию по бейсболу. В кладовой тренерской пылились четыре биты, шишковатые, негодные для игры мячи, да расползшиеся по швам перчатки. Он сам всё это рассказал Зику. О месяцах запоя в том числе, коллеги об этом пятне на его прошлом не знали. А Зик теперь знал, но отношения его к мистеру Ксавьеру это не поменяло. Кто знает, был бы он парой лет старше, может, и сам после маминой смерти запил бы. Его подкупила и честность тренера, и его слова, сказанные в завершение внезапной исповеди: — Всегда есть решение лучше, чем сдаться, Зик. Помни это. Сдаться — это то, что ты успеешь сделать всегда, нет смысла торопиться с этим. А когда совсем худо на сердце, ну что же, бери мяч да бросай. Это помогает, сам же почувствовал. — Да, — ответил Зик с восторгом осознания, что наконец-то он не один, наконец-то и у него появилась родственная душа. — Да, я это очень хорошо чувствую. Занимался он со школьной перчаткой. Латаной, крепко пахнущей сыростью кладовки, ну да какая разница. Мистер Ксавьер позволял брать её домой, и вскоре Зик уже не мог с нею расстаться. А на Рождество, под елкой, около огромной коробки с лего для малыша Эрена, его ждал пакет со снеговиками, а в пакете — новенькая, скрипучей кожи перчатка, такая приятная, что хотелось от неё откусить. Отцовский подарок. Тогда, в каникулы, у них с отцом будто бы наладились отношения, когда Зик, преисполненный юношеской веры в чудо, думал, что отец всегда приходил домой поздно, уходил рано, и не мог видеть, как Зик на крыльце прячет перчатку в сумку. Не мог, и всё-таки заметил. Потому что ему не совсем всё равно. И много позже, к концу каникул, понял то, что тщательно от себя прятал: Карла ему сказала. Может быть (скорее всего!) и купила перчатку она, и положила в пакет, а пакет положила под елку. И отцовского в этом подарке — списанная с карточки сумма «на подарки мальчишкам». Отцу некогда. С подарками разберется его вторая жена, она же такая умница! На учебу после каникул Зик вышел со старой школьной перчаткой. Сыростью тянуло только из швов, но и это скоро выветрилось, а когда Карла спросила за ужином, почему Зик не пользуется папиным подарком, он ответил, что жалко и бережет. Вот так. Не прикопаешься, поняла? Впрочем «жалко», не распространялось на игры с Эреном, который, сунув ручку в перчатку чуть не по локоть, пытался ловить на заднем дворе поданные Зиком мячи. Эрен и мистер Ксавьер — Зику, в общем, хватало. И спустя год он всё ещё не завел друзей, хотя были те, с кем вполне хорошо общался. Пик, например. Милая приятная девушка. Зику она нравилась в самом лучшем человеческом смысле. Пик умела молчать, и они порою молча сидели вместе на заднем дворе школы, и Зику было комфортно. И не казалось, что Пик просто добрая душа и жалеет его, одинокого иностранца. О нет! Пик совершенно другой породы! Она, которую и саму всем кругом, наверное, охота жалеть, как больного, но такого милого зверька, не приемлет общения на базе унизительной жалости. Просто ей тоже требовалась иногда молчаливая компания. Вряд ли она могла помолчать с подружками, девчонки только и делают, что трещат, даже такие, вроде Нанабы Бенар, которая Зику, в общем-то, тоже нравилась, хоть они никогда особо и не общались. А ещё Пик, бывало, приходила на бейсбольные тренировки, просто сидела на трибуне на краю поля, и тогда игрокам (тем, кто всё же пришел, а не как обычно), казалось, что они (на самом деле!) настоящие спортсмены, команда, и собрались здесь не просто так. Это укрепляло командный дух, и за это Зик симпатизировал Пик сильнее. Но теперь всё иначе, думал Зик, одеваясь в своей комнате, и прислушиваясь к тишине первого этажа (мисс Фьюри, кажется, всё же удалось совладать с Эреном и уложить его ради дневного сна, или же Эрена просто одолела высокая температура). Теперь Пик, хотя и приходит посмотреть на тренировки команды (вот хотя бы сегодня, с трибуны её согнал только хлынувший дождь), Зик помнит и не может выбросить из головы: Пик дружит с Нанабой Бенар. Нанаба Бенар встречается с Майком Закариасом. С Майком Закариасом, который при каждой удобной возможности пытается застолбить тренировочное поле за футболистами, и подначивает тренера Шадиса, и без того упертого, как дьявол, не уступать. Это было сегодня, Зик слышал собственными ушами, как мистер Ксавьер сказал, стоя на краю поля и потирая переносицу под дужкой очков: — Это уже чересчур, Кит. У меня и без того всего две тренировки в неделю, притом одна из них в неудобное для ребят время, через большой перерыв после уроков, многим неудобно возвращаться из дома, в итоге они пропускают. Это никуда не годится. — Что твои пацаны не могут сработаться — проблема не перерывов, — ответил Шадис. — И не моя. Мне пришлось ставить тренировку на субботу два раза в месяц из-за того, что вы забираете у нас поле на среду. — Это не ваше поле, Кит, — мягко возразил мистер Ксавьер, — оно школьное, общее. — Ага. А соревнования у нас тоже общие? Я своих в хвост и в гриву гоняю не от любви к искусству. Мне нужно это время. На кой черт тебе две тренировки? Вам и так остается понедельник сразу после уроков, и субботу себе возьми, а среда моим ребятам нужна. У меня новички, они не успевают вписаться. Мистер Ксавьер снял очки, и Зик, подбрасывая и ловя мяч на перчатку, подумал: зря. Таким, как Шадис, надо смотреть в глаза. Смотреть прямо, пока не отступят. Мистер Ксавьер ответил что-то, но Зик не разобрал, а Шадис хмыкнул, дернул горлом, словно хотел сплюнуть, и отошел. — Всё в порядке? — спросил Зик, когда мистер Ксавьер подошел к нему. — О, — отозвался тот. — Да. Да, Зик, не бери в голову. Просто поле у нас одно, вот и возникают закономерные прения. Вот бы нам второе, правда? Но второго поля у школы не было, а средств, чтобы арендовать частное — уж тем более. Одна тренировка в неделю — это ничто. Зик живет от среды до понедельника, видит волшебные сны с понедельника на вторник, а во вторник думает: завтра среда, отлично, жизнь не такая уж и гадкая штука. И он не позволит выдрать из этого расписания среду, в которую он сидит на всех уроках, даже ненавистном английском, счастливый. Потому что там, где сокращают часы тренировок, скоро зайдет речь и о ликвидации спортивной секции. Когда об этом впервые заговорят — только лишь вопрос времени. Вопрос времени ещё меньшего — когда перчатки, мячи и биты снова займут свое непочетное место в углу кладовки в тренерской. Мистер Ксавьер человек интеллигентный и мягкий, и ему даже, может быть, всё равно, где перебрасывать мяч, на поле или на заднем дворе, но Зик не такой. Он ни за что не отступится! Ликвидация команды, которая тренируется ради удовольствия, а не кубков и славы школы — подлость. Готов ли Зик пойти на подлость ответную, чтобы этого не допустить? Даже не сомневайтесь. У Зика нет друзей и очень мало добрых знакомых, но ему по-настоящему симпатизирует милая Пик, а у хромоножки Пик, в ряду прочих есть очень важное качество: она фантастически наблюдательна. Она не так часто говорит Зику что-нибудь помимо «привет» и «после обеда дождь, наверное, будет», но когда всё-таки делится наблюдениями и выводами — это не бывает пустой болтовней.