Четвертый период

Нил Доук приподнялся, уперев носки бутс в газон, качнулся на пятки и встал, крепко зажав шлем под мышкой, словно позади Майка стоял фотограф и снимал его на обложку спортивного журнала. — Она смотрит? — спросил он. Майк начал поворачивать голову, но его остановило испуганное шипение: — Да не пялься ты так! Естественнее. Майк закатил глаза, но промолчал. Повернулся, как будто разминал поясницу. Мари Арчер, сидевшая на трибуне позади них, болтала с Хитч Дрейс и смотрела в другую сторону. Делала она это так же непринужденно, как сам Нил, но Майк сказал объективную правду: — Нет, не смотрит. Нил мигом сник, выдернул шлем из-под мышки и напялил себе на голову. — Эта женщина пожалеет, что не оценила тебя сразу, бро, — с видом знатока пообещал Эрвин, который добрых две минуты присев на корточки завязывал шнурки, и подмигнул Майку снизу. — О да, — поддержал Майк бесцветным голосом, — потерпи ещё года два, ставлю свою капу на то, что она одумается. Нил дернул плечом (под защитой было толком не разобрать) и бросив: «да ну вас к хренам», ушел на другой край поля. — Поддерживать моральный дух игроков — тоже твоя обязанность, — просветил Эрвин. — Да он просто дурью мается. — Но это может сказаться — и скорее всего скажется — на его игре. На это Майк ничего не сказал, только подбросил и поймал шлем в воздухе. Эрв херни не скажет, Эрв был квотербеком два года, и лучшего капитана ни Майк, ни Нил, ни даже Кит Шадис не желали, но дела такие, что команда всё-таки не профессиональная, а игроки в её составе не профи, уже выбравшие спортивную стезю в качестве жизненной, а школьники. При хорошем раскладе будущие юристы, врачи, архитекторы и кто угодно, на кого надо заранее и упорно готовиться. Это точно про Эрвина! Когда в конце августа он предупредил тренера, что записался на подготовительные курсы при юридическом колледже и, хотя остается в команде, некоторые тренировки будет заведомо пропускать, так что быть капитаном, очевидно, не сможет, Кит сперва шумно побуйствовал, как это с ним бывало (Майк давно не боялся, просто Кит так выпускал пар), а потом сказал, подняв на Майка глаза: — Ну что, тогда ты. У Майка почти уже вырвалось: «а чего это сразу я?!», но он успел захлопнуть рот и сжать зубы, дал себе, как учила мама, минуту переварить информацию, и по истечении этого срока кивнул: — Тогда я. Не то чтобы ему очень хотелось, но команда же. Он играет в футбол с младшей школы. В его первые бутсы у него, нынешнего, не влезет, наверное, даже половина ладони. Ну и в самом деле, кто, если не он. Потом, после выпуска этого года, квотербеком будет, наверное, Райнер, и он же будет капитан, а пока это для него слишком большая ответственность. Для самого Майка, если честно, тоже. Но он как-то справится. Тут главное не задумываться слишком много над своими страхами. Он так, например, в детстве, страх темноты поборол. Просто не думал, что в комнате темно, отворачивался к стенке и засыпал, а наутро оказывалось, что никой монстр так и не вылез из шкафа. Все говорят: фигня, а у него сработало! Было бы хуже, если бы Эрв ушел (а ведь он думал об этом, Майк в курсе) или попросился перевестись на скамейку запасных, чтобы там решать свои бесконечные тесты из колледжа. Майк готов был пригрозить, что за это повыдергает ему руки, но Эрв сам принял решение остаться: подготовка — это важно, но активная спортивная жизнь очень хорошо смотрится в характеристике выпускника, а для юридического колледжа ни одна мелочь не лишняя, там какой-то совершенно адский конкурс на стипендию. Вряд ли мистер Смит-старший на свою учительскую зарплату осилит платное обучение, а самому Эрвину, чтоб оплатить учебу, пришлось бы сдохнуть на ночных подработках. Со всех сторон разумнее делать то, что он делает сейчас. Майк, как лучший друг, его поддержал. Поддержка — это то, что всегда входило в понимание Майка о дружбе, хоть в пять лет, хоть в восемнадцать. Им было по одиннадцать, тот самый возраст, когда мальчик уже не чувствует себя ребенком (ну разве что с мамой и папой, когда от грозы вырубило электричество и семья собралась в его комнате, чтобы поддержать малыша), но и парнем пока не чувствует, хотя это уже на подходе, и мальчишеские компании уже занимают голову не целиком, оставляя место для смутных и едва уловимых мыслях о девочках. Так вот, им было одиннадцать, и они с Эрвином дружили лет пять, когда в той злоебучей поездке к водопаду Майк (по официальной версии) не выдержал автобусной тряски (а на деле адски-едких духов миссис Питч, почему их не запретили при разливе, как опасные для здоровья и жизни?) и наблевал полный карман, пристроченный к чехлу переднего сидения черт знает зачем. Для мусора, может быть. В автобус помещалось два класса, два учителя, гид и водитель, естественно, но черт бы с ним, тот, со своей ездой да на том маршруте такого сто пудов навидался. Салли Янг, которая нравилась тогда Майку больше всех остальных девчонок (у неё были короткие рыжие волосы, круглые щечки и ростом она почти догоняла Майка, а он ведь уже тогда был выше всех ребят в параллели), зажала нос пальцами и завопила, как гребаная пожарная сирена: ф-ф-у-у-у-у-у! И через три года Майк, бывало, просыпался в холодном поту, всей взмокшей спиной чувствуя вибрацию этого крика. Молодая учительница растерялась, бросилась искать в сумке влажные салфетки, а Эрвин, который всё это время сидел рядом, видел, слышал и лучше всех обонял, взял Майка за локоть и вытолкнул в проход, чтобы дальше протащить мимо фукающих одноклассников и вывести из автобуса на свежий воздух. Потом-то всё равно пришлось обратно зайти, но поступок этот Майк помнил. Как понимал и то, что не в последнюю очередь благодаря Эрвину, который продолжал общаться с ним, как ни в чем не бывало, к нему не прицепилось даже клички, вроде какого-нибудь Блевуна. А Нюхач, который появился попозже, лет в четырнадцать, ну что же, Майку даже нравилось. Он ведь и в самом деле нюхач, никто так больше не может. Поэтому, когда в прошлом году (на самом деле в этом, весной, просто после летних каникул всё видится, будто случилось давным-давно) Эрв поделился с ним кое-чем, Майк не стал ржать и уж тем более морщиться. Вот это правда было бы мерзко, хуже, чем проблеваться в битком набитом автобусе. Когда Майк был маленьким, на шестидесятом дне рождения дедушки собралась просто целая толпа родни, и один парень, даже будто не их семейной масти, яркий шатен, про которого Майку сказали, что это его двоюродный дядя, пришел с другим парнем. Не другом, а как мама с папой пришли. Он смутно помнил, что несколько человек поднялись и ушли с заднего двора, где умопомрачительно пахло мясом и овощами на гриле, и как выяснилось, ушли с праздника вообще. Уехали, чтобы не делить пространство «с этими». Родители обсуждали происшествие, но не в машине, а дома. Майк с сестрой подслушивали, сидя наверху лестницы. — Я ничего не имею против, — раздавался голос отца, приглушенный кухонной дверью, — но о таком надо предупреждать. — Интересно как? — поинтересовалась мама. — Разослать приглашения с пометкой «в гостях будут геи»? Это не их проблемы. Если твой брат такой принципиальный, почему бы ему не вырыть бункер на заднем дворе и не поселиться там, мало ли с кем ещё доведется столкнуться. — Ты перегибаешь. — Ты думаешь? А если бы речь шла о Майке? — Только не начинай! — Нет, я серьезно. Рано или поздно он вырастет. И приведет кого-нибудь знакомиться сюда, к нам. Выгонишь Майки из дома, если это будет не девушка? Сестра ткнула Майка в бок локтем: о тебе говорят, но Майк и без того слушал, забыв дышать, хотя и всё ещё слабо понимал, о чем речь идет. Отец огрызался, но мама додавила, и он признал, что нет, не выгонит, это же сын, это их дорогой мальчик, всё неважно, был бы здоров и счастлив. И вот это Майку почему-то запомнилось. Насчет Эрвина Майк даже не догадывался, что с ним «что-то не так». В восьмом классе Эрв встречался с Мари Арчер, и они сто процентов целовались, даже, скорее всего, с языком. Этого Эрв не говорил, но Майк догадался по крепкому запаху апельсиновой жвачки. Её жевала Мари. После вечеринок, куда они вваливались по пятницам, от Эрвина пахло духами, лаком для волос и отдушками, которые добавляют в косметику, от доброй половины которой у Майка свербит в носу, поэтому он давно отказался целовать на семейных встречах любимых тетушек. Когда Леви перевелся в их школу, они, конечно, с ним познакомились. Нормальный парень. Пахло от него мылом, и сквозь мыло всегда — машинным маслом. Майк спросил, и оказалось, что дядя Леви держит автомастерскую для старых машин типа бьюиков и паккардов (остальных тоже обслужат, но их-то где угодно на обслуживание возьмут, а древние американские тачки — другое дело). Если выехать из города на восток и втопить по трассе, минут через десять как раз и она, не пропустишь. Как раз тогда Майку наконец-то перепала давно обещанная мамина машина, и он частенько заезжал, когда Кенни Аккермана не было на месте, подкачать шины, долить масла, по мелочи. Больше поболтать. Леви на вечеринках, куда его пару раз получилось-таки затащить, держался ото всех поодаль, но в тесной компании болтал только так, особенно о машинах. У Эрва машины не было, но он всё равно почему-то регулярно оказывался в мастерской. Так что вовсе не факт, что Майк сам допер бы и сделал правильный вывод по запахам. Хотя догадаться было не то чтобы трудно: сам Эрв пах очень слабо. У всех есть свой естественный запах, это уж Майк знал, как никто другой (ну разве что служебные псы), но Эрва как будто пять минут назад выпустили из барокамеры, и пахнуть-то от него пахло, но еле-еле. А тут вдруг стало: машинным маслом… и мылом джонсонс бэби. Эрв сделал упреждающий удар, не дожидаясь, пока у Майка в голове докрутятся шестеренки и обработают эти данные. — Мы с Леви вместе, — сказал он и запил колой из банки. Кит ругался, говорил, не пейте эти сраные газировки, пейте сок или, в крайнем случае, коктейли на выходных, но не эту гликемическую бомбу, ясно вам? Но они были далеко от стадиона, у Майка в комнате, так что позволили себе и колу, и чипсы с беконом. — Ага, — сказал тогда Майк. — Понял. — Я говорю тебе, потому что ты мой друг, — продолжил Эрвин, разламывая огромную чипсину, та с хрустом раскололась надвое, — но вообще-то это тайна. — Думаешь, отец не поймет? Мистер Смит преподавал в их школе историю — от древней до новейшей — и производил впечатление человека современного и просвещенного. По учителям не так-то трудно понять, кто из них кто, в смысле, кто нормальный человек, а кто полная сволочь, так вот мистер Смит, которого Майк видел не только в школе, потому что частенько бывал у Эрвина дома, да и с его родителями тот приятельствовал, не походил на ярого гомофоба. — Нет, — ответил Эрвин. — Дело в семье Леви. Ему есть чего опасаться. Поэтому пока не окончим школу, наши отношения придется скрывать. О своей жизни до переезда в их город Леви не особо распространялся, но из обрывков и оговорок Майк понял, что все его школьные годы они с семьей (матерью и её старшим братом) провели в разъездах, и школы он менял чуть ли не каждый год. Жилье они сняли на самой окраине, и на дорогу, несмотря на скромные размеры городка, Леви тратил чуть не по часу. И полностью перемывал свой драндулет цвета «умри с тряпкой» каждые выходные, потому что на проселочной дороге, ведущей от их дома, крылья покрывались то толстым слоем пыли, то жидкой грязью, которая стекала и застывала разводами. Его дядька Кенни ездил на едва ли более новом пинто. В городе о нем знали мало и, надо сказать, не стремились знать. Зимой и летом Кенни таскал одну и ту же ковбойскую шляпу, джинсы и берцы, которые в жару менял на пляжные шлепанцы. Если из его рта не торчала сигарета, оттуда лились понукания и ругань на нерадивого племянника: натащил пиздюков, ногу поставить некуда, хоть бы пива привезли, засранцы ушастые. — Ты, — остановил он как-то Майка, который, поняв, что они засиделись и проморгали возвращение Кенни, спешил к своей машине. — Работа нужна? Но прежде чем Майк успел взвесить предложение на весах «за» и «против» и прикинуть, покроет ли заработок траты на бензин, Леви встал между ним и Кенни, маленький, едва им обоим до плеч, но решительный, и твердо сказал: — Нет, ему не надо. Краем уха Майк слышал, что Кенни связан с криминалом, но сам, если честно, думал, что такое бывает только в кино: автомастерская на трассе и мафия. Ну что он там, кокс в пакетах под капотами прячет? Однако Эрв сказал: дело в семье. Эрв ничего не будет говорить просто так. Майк тогда хлопнул его по плечу, мол, заметано, я могила. Вышло, в общем, не как в романтической драме про спорт: Эрв привел Леви в команду уже после того, как у них всё сложилось (что именно, Майк не вникал, он пару (десятков) раз посмотрел гей-порно, почесал репу и решил для себя, что это не его дело, чем они там конкретно заняты наедине, может, просто целуются, а он тут себе навыдумывал). Притом надо знать Эрвина, чтобы понимать: он не привел бы своего парня просто потому, что он его парень, у Леви на самом деле были задатки сильного игрока. Кит Шадис оглядел его с ног до головы, не дождался, чтобы Леви сказал что-нибудь первым, и спросил: — Играл? — Да. В восьмом классе. Рессивером. — Выгнали? — Переехал. Потом в школе команды не было. Кит кивнул: ясно, и заставил Леви пробежаться по полю. Потом пустил на полноценную тренировку, потом сказал: — Вертлявый и быстрый. Это хорошо. Рессивером и будешь. В первой же настоящей игре Леви, притиснув к себе мяч, как будто это были его собственные драгоценные яйца, бежал через поле так, что один лайнбекер, позер с нарисованными на шлеме бычьими рогами, просто отскочил в сторону. Словом, Леви оказался для команды отличным приобретением, и теперь, глядя, как он поправляет защиту на бедре, стоя на краю поля, Майк думал, что они обязательно сработаются ничуть не хуже, чем у них было с Эрвином. Пасы Эрвина Леви ловил, как опытный кошара ловит сонную мышь. У Майка бросок посильнее Эрвинова, но он уверен, Леви поймал бы и пушечное ядро. Леви, наконец, расправился с бриджами, трусцой пересек разделяющее их расстояние и что-то сказал Эрвину, тот быстро ему улыбнулся и, кивнув Майку, потрусил следом. Кит задерживался. Кто-то видел, как он заходил в учительскую полчаса назад (что странно, потому что дальше спортивного зала и тренерской он забредал нечасто), и что-то, по-видимому, там его задержало. Иногда начинали ходить слухи, что у Кита роман то с одной незамужней учительницей, то с другой, а однажды Майк вообще слышал, что его якобы видели с миссис Йегер, но тут двух мнений быть не могло: они давние друзья, это в школе известно. Дружба между мужчиной и женщиной дело якобы сомнительное, но Майк считал, что знает об этом больше других. У него была (почему была, есть!) Ханджи. Вон она сидит на трибуне в своих сумасшедших очках, которые мистер Зоэ, её дед-инженер, смастерил, когда внучка расколотила четвертую пару за лето. Если считать по годам, то дружба с Ханджи старше дружбы с Эрвином лет на пять. Дворы семьи Зоэ и семьи Закариасов разделял общий забор, и вряд ли получится сосчитать, сколько мелкие Майк и Ханджи разодрали штанов и футболок, перелезая через него, чтобы воссоединиться для самых изощренных детских проказ. Мозговым центром их тандема, надо признаться, уже тогда была именно Ханджи, но выросший Майк мог гордиться собой-пацаненком за то, что когда их провалившиеся предприятия достигали ожидаемого финала — наказания, он никогда не изворачивался и не ныл, что это не он всё придумал и вообще он не хотел. Даже если Майк и сомневался, стоит ли пихать щетку сквозь забор Андерсенов и проверять, как далеко их злющий бульдог способен растянуть цепь, Ханджи всегда удавалось убедить его в разумности и важности эксперимента, а раз согласился, то что же, значит, тоже виноват. Одна из девчонок, с которым Майк встречался в прошлом году, устроила ему сцену ревности, которой он сначала даже не понял. Что? Ханджи? Ну да, сидели у неё в воскресенье, рубились в игру, что такого? Девчонку звали Сьюзан, очень милая, с пружинистыми кудряшками, и она под конец ссоры уже еле дышала от всхлипываний, добиваясь, как Майк мог с ней так поступить. Как? Вот так нагло и не скрываясь проводить время с другой. Да с кем? С Ханджи! И дальше по кругу, пока до Майка наконец не дошло: его ревнуют к Ханджи, Сью на полном серьезе решила, что у них что-то с ней может быть. Говоря откровенно, у Эрвина в этом смысле было бы раза в три больше шансов. Со Сью, конечно, расстались (но мягко, Майк правда старался не обидеть её ещё сильней), а Ханджи вон сидит, уложив на колени куртку, и смотрит во все глаза, как появившийся наконец-то на поле тренер Шадис втолковывает Оньякопону, что если тот ещё раз высунется на поле со жвачкой во рту, то эта жвачка… Кит всегда умел изъясняться очень доходчиво. Майк перехватил шлем за забрало и поспешил к ним. Ну просили же быть помягче хоть первое время! Оньякопон, идеальный кандидат в защитники, долго отказывался присоединяться к футбольной команде. Эрв ходил за ним чуть ли не каждую перемену, а толку всё не было, пока Оньякопон не признал, что играть-то он не против, футбол любит и уже играл в средней школе, но побаивается тренера. — Не слушай, что о нем говорят, — увещевал Эрв. — Люди склонны преувеличивать. — А что мне слушать? — изумился Оньякопон. — Его ор с поля от входных ворот слышно. Еле уговорили! А Шадиса уговаривали на новичка не орать. Это остальные привыкшие, а этого парня пугать не надо. Ну в самом-то деле! Оньякопон Киту очень понравился, а обещание быть помягче он через неделю уже позабыл. Ну что тут сделаешь, не вырвешь же Киту язык, придется парню просто смириться. Как и с тем, что Ханджи наблюдает весь этот разнос. Майк смутно догадывался, что не только красноречие Эрвина и его собственные доводы побудили Оньякопона всё же принять предложение. И он, похоже, не прогадал: Ханджи действительно приходила почти на каждую тренировку. А Нанаба не приходила ни на одну. Майк позвал её сразу же, немного смущаясь, мол, сам он не знает, что там такого интересного со стороны, но на трибуне вечно толчется чуть не полшколы, так что, может быть, не такое уж скучное зрелище. Нанаба не сказала твердого «нет», но на футбольной тренировке так ни разу и не появилась, даже после того, как они начали встречаться по-настоящему. Она прямо говорила, что не любит футбол. Майк втайне надеялся, что она придет посмотреть не на футбол, а на него самого. То есть он не дурак, понимает, что часы его тренировок она тратит на то, чтобы не провисала учеба. На японский, на домашние обязанности, на всё то, ради чего пришлось бы оторвать время от их встреч, приходи она посмотреть, как они тут швыряют друг другу мяч. Нанаба умеет распределять приоритеты и время. Нанаба большая умница, да, но вот хоть бы раз!.. Другая, более рациональная половина Майка этому обстоятельству даже радовалась. Пока некоторые одноклассники спали и видели как бы завязать отношения хоть с одной девчонкой (или не девчонкой, а отношения в принципе), Майк встречался с седьмого класса. Не очень долго, не всегда понимая, зачем вообще ему это надо, но почти в каждый период времени у него была если не постоянная девушка, то, во всяком случае, та, которой можно позвонить вечером или в субботу и предложить провести время вместе. Почти всегда они соглашались. И все без исключения восхищались спортивной стороной его жизни, другими словами, не делали вид, что то, что Майк футболист, не имеет никакого значения. Это имело о-го-го какое значение, и Майк к этому как-то… привык. С Нанабой многое было непривычным. Ей нравился он сам и его рассуждения о произведениях Хемингуэя. Майк и сам не догадывался, что может так долго и всерьез о них рассуждать! И этого, наверное, достаточно было, чтобы влюбиться, наверняка да, если бы с ним это не случилось немного раньше. В тот раз, когда Майк увидел как херов бейсболист Йегер швыряет мяч и тот летит живому человеку прям в голову, он действовал не раздумывая, на рефлексах. Мяч тогда больно ударил его в лопатку, и невольно не раз и не два потом, пока не сошел синяк, возникала мысль, что если бы это был футбольный мяч, лопатка бы, наверное, треснула. Считай, повезло. Так вот, он толкнул Нанабу Бенар, с которой они никогда, в общем-то, не общались, на секунду оказавшись так близко к ней, чтобы вдохнуть запах её волос, и чувство, зародившееся в нем от этого запаха, заставило его безо всяких видимых причин потащиться и на целый семестр записаться на литературный факультатив миссис Йегер. Запахи. Только в средней школе до Майка наконец-то дошло, что не все люди воспринимают их так же, как он. Маленький Майк здорово озадачивал родителей заявлениями, пограничными с ясновидением: он знал, когда приезжал на обед отец, даже если сам в этом время спал наверху. Он тыкал пальчиком на отцовское место за столом и говорил «папа». Поначалу мама понимала это, как «малыш соскучился», но Майк делал так не в любой момент времени, и не ближе к обычному времени возращения отца домой, и не каждый день (потому что половину недели отец обедал в городе), а когда выявила закономерность не сразу догадалась как именно Майк это понимает. Он различал по запахам и семью, и родственников, и соседей, и лет до десяти не мог сказать, кто из тетушек блондинка, а кто шатенка, зато отлично знал, что тетя Джулия пахнет удобрениями для цветов (в её квартире на подоконниках цвел настоящий сад из бегоний и примул), а тетя Фиби — ментоловыми сигаретами (она скрывала, что курит, от пожилых родителей, и когда Майк по незнанию её выдал, разразился грандиозный скандал, где сорокалетней женщине устроили самую настоящую выволочку за пагубную привычку). Обоняние, в конце-то концов, такое же чувство, как зрение, но девяносто девять процентов людей, в таком случае, чудовищно близоруки. Если бы существовал аналог очков для обоняния, его носили бы все поголовно. Кроме Майка, конечно же, ему от природы досталось абсолютное чувство запаха, такое же уникальное, как абсолютный слух. Если быть честным до конца, Майк не думал, что с Нанабой всё так далеко зайдет. Такое уже бывало: ему нравился запах, он провожал девушку домой, и если она всё ещё ему нравилась — они какое-то время встречались. Не то чтобы со временем запахи ему приедались, просто… Человек — это не только запах. Майк не маньяк, который следует за своими обонятельными рецепторами, куда бы они не вели, в самом деле, это было всё равно, как если бы, будь он визуалом, он западал бы на каждую красивую девушку только из-за её красоты. Он проводил Нанабу и понял, что хочет проводить её ещё раз. И куда-нибудь с ней сходить. И взять её за руку, когда она говорит или просто смотрит своими строгими серыми глазами. Когда Нанаба оборвала его корявую шутку про Пик — Майк восхитился. Они с парнями постоянно друг друга стебут почем зря, а за косяки внешности — обязательно: Эрвина за брови, Леви за мелкий рост, самого Майка за нос, конечно же, что поделаешь, он реально здоровый, и ещё несколько лет назад Майк всерьез об этом переживал, но теперь привык, не в последнюю очередь из-за дружеских (беззлобных на самом деле) насмешек. Но Нанаба не позволила ему поддразнить подругу, которой с ними там даже не было! Это было так… по-взрослому. Так по-взрослому, что Майку захотелось показать ей: он не такой уж пацан и дурак, он тоже серьезный и взрослый. Правда! — Закариас, — заорал тренер, — у тебя столбняк?! Даже собак вовремя прививают, а тебя упустили! Майк, очнувшись, нахлобучил шлем и с шага перешел на быстрый бег: все уже собрались в центре поля, одного его не хватает. Подъезжая к дому Нанабы Майк думал ещё об одной штуке: не то чтобы этого не было раньше, было, конечно же, но не в таких глобальных масштабах. Теперь у него постоянно стоял. Особенно в машине, потому что чехол на пассажирском сидении пропитался Нанабиным запахом насквозь. Самое неловкое, Нанаба об этом, похоже, догадывалась, и просто чудо, как Майку удалось ещё ни разу не опозориться перед ней, когда они целовались по полчаса здесь же, в машине, или у неё в комнате. Майку казалось, что взорвется не то что член, а он сам. Они прощались, он уезжал и останавливался где-нибудь неподалеку если было темно или спешил скорее домой, если стоял белый день, но каждый раз всё заканчивалась одинаково: он кончал, едва успевал расстегнуть ширинку. А запасами салфеток из его бардачка можно, пожалуй, вытереть от вишневого джема целую группу детсада. Нанаба уже ждала во дворе: трепала за уши Хэма, и Майк не впервые подумал, как мало в ней нарочитого и напускного. Она не скрывает, что вышла из дома, чтобы встретиться с Майком, не сидит и не ждет контрольного звонка, чтобы сделать вид: ах, я совсем забыла, что ты должен приехать, как будто по запаху Майку не знал, как его дожидались. И Нанаба и Хэм обернулись на звук мотора, и фары, скользнув по белому забору, на пару секунд осветили ух. Уже стояли густые сумерки, но светлокожая Нанаба и белый, как первый снег, пес, буквально светились на фоне почерневших деревьев. Хэм, послушно команде, сел, но когда Нанаба вышла со двора, всё равно вскочил, подбежал и умостил лапы на забор: ты же вернешься? — Сиди, — сказала Нанаба, открыв дверцу и уже поставив одну ногу на коврик. Хэм опять сел под забором, а Майк поспешил сказать: — Слушаюсь, — и улыбнулся. — Привет, — сказала Нанаба, хотя они виделись в школе днем. — Привет, — сказал Майк, и подался к ней. После захода солнца было уже не так-то тепло, и губы у Нанабы были прохладные, Майк постарался согреть их. — Подожди, — сказала Нанаба, отстранившись. — Отъедь в конец улицы. В конце улицы был тупик для машин, глухой забор, и только две узенькие дорожки для пешеходов огибали его по обе стороны. Закрывали забор почти полностью облетевшие сиреневые кусты. — За нами наблюдают? — пошутил Майк, но Нанаба совсем не шутила: — Папа дома. — Будто подтверждая её слова, прямо над машиной зажегся яркий фонарь, и Нанаба сказала: — Ну вот. Поэтому не зову тебя в дом, извини. — Чем я не хорош? — посерьезнел Майк и поправил невидимые очки. — Что мне подтянуть, чтобы достойно выглядеть? Нанаба только покачала головой. — Нет-нет, папа не имеет ничего против лично тебя. Просто он… опасается. — Майк вопросительно поднял брови, Нанаба не поддалась: — Ты понимаешь — чего. Фары уперлись в выложенную декоративным камнем ограду, прикрытую кружевом мелких веточек. — Мистер Бенар — разумный человек, — сказал Майк, погасив фары, но не зажигая в салоне свет. Нанаба протянула руку, положила ладонь Майку на шею, и он не заставил себя уговаривать, отстегнул и отбросил ремень безопасности так, словно бы только ремень его и удерживал, и прижал Нанабу к сидению, зарывшись лицом ей в волосы. И беспорядочно, будто позабыл, где у неё губы, принялся целовать, вдыхая её особенный свежий запах. Он сказал, что она пахнет мимозой, но это, конечно, было не совсем правдой. Во всяком случае, не буквально. Люди не пахнут, как цветы или как конфеты. Да, к ним часто пристает запах еды или дождя, а запахи шампуня и дезодоранта часто въедаются в кожу на целый день, но сами люди пахнут совсем по-другому. Чем человек моложе, чем запах легче, свежей, и юная Нанаба, конечно же, пахла очень нежно, как и все остальные девочки, но от кожи немного тянуло прохладой, такой едва уловимой, какая бывает ясным весенним утром, и именно с этим запахом у Майка ассоциировались солнечные клубочки мимозы. — Ты опять меня нюхаешь, — Нанаба погладила его по волосам, заставила поднять голову и поцеловала Майка в губы. — Что вынюхал на этот раз? Прежде чем ответить, Майк сначала лизнул её между бровей, а после сообщил с видом эксперта: — Дегустация показала, что ты сладкая булочка. Сквозь смех Нанаба прижала его к себе так крепко, что Майк подумал: её бы в полузащитники. Жар разлился по телу. Майк дернул молнию вниз, стянул с плеч куртку, она застряла на локте, Майк завозился, пытаясь высвободить руку, Нанаба, подцепив пальцами перекрутившуюся на запястье резинку, ему помогла и шепнула, смеясь: — Что, прямо сейчас? Майк замер. Он понял, что она пошутила, правда понял, но сердце ухнуло в живот, и член предательски дернулся, словно вот-вот… ещё не то что одно движение, а хотя бы слово. Нанаба, заметив его замешательство, взяла в ладонь его щеку. — У меня ещё не было, — призналась она. — Но я не очень боюсь. Только не в машине, ладно? И Майк (у которого по всем правилам должно было пересохнуть в горле, но рот напротив набрался слюной, он быстро сглотнул), подумав, что темно, и Нанаба наверняка не видит хорошо его глаз, признался в ответ: — У меня тоже. Нанаба отодвинулась и возмутилась погромче: — Очень смешно! — Нет, — сказал Майк, — не очень. Но уж как есть. Спроси у него причину — он бы её не назвал. Первая девушка появилась у него в седьмом классе, и с тех пор они не переводились, это чистая правда, но Майк с ними не спал. Читая на эту тему, можно внезапно узнать, что секс — это что угодно, что сами люди считают сексом, потому что не у всех пар есть член и есть вагина, но это не значит, что секса у них вообще нет. Сам Майк, опираясь на классику, порно и свои представления, полагал, что нечего тут выкручиваться: проникающий секс — это проникающий секс. Которого у него не было. Сказать, чтобы Майк не помнил, как его впервые взяли рукой за член — соврать. Ещё лучше он почему-то помнил, как ему впервые позволили влезть под юбку — а вообще-то это было летнее платье — и как его тогда прошибло стальной иглой от макушки до задницы. Девчонки были не против. В пятнадцать Майковых лет отец с излишне строгим лицом сунул ему пачку презервативов, и сказал, чтобы Майк не стеснялся покупать сам, а если стесняется, то ему вообще всё это рано. И чтобы никаких «давай без резинок» - понял?! «Резинки» — это какой-то древний родительский сленг. Но Майк понял. Пожалуй, даже слишком хорошо. Случилось то, чего отец от него и добивался, и чего добивался учитель на занятиях по сексуальному воспитанию: Майк осознал ответственность. И испугался. А вот с Нанабой этого страха в нем почти не было. Волнение — да. Но это же нормально! — Ну… Ну хорошо тогда, — сказала Нанаба, неловко заправляя ему волосы за уши. — Ты не боишься? Майк тихонько засмеялся, касаясь кончика её носа своим: — Нет. И подумал, что вот сейчас, вот именно сейчас, а не потом когда-нибудь надо сказать слова, которые он уже не первую неделю вынашивает у себя в сердце, и которые скоро перестанут там помещаться, от них уже становится больно. — Я люблю тебя. И вдруг она его оттолкнула. Не толкнула в буквальном смысле, а уперлась ладонью в плечо и как-то… подвинула. Майк поддался и послушно сел на водительское сидение. — Тогда ты не будешь против? — она спросила это шепотом, таким пробирающим, что у Майка по потной спине побежали мурашки, и положила руку ему на ширинку. Она не знала, что делать, и так ему и сказала: — Покажи, как тебе нравится. Майк и хотел бы поколебаться, но сердце стучало уже не в груди, и даже не в животе, а колотилось в паху так сильно, что каждый удар пропускал электрические разряды по венам вверх, в головку. Он боялся, что кончит в ту же секунду, как Нанаба отодвинула резинку трусов — резинка даже не сорвалась и не шлепнула его по уздечке, — но как-то сдержал себя. Член был влажным от пота и смазки, и когда Нанаба сомкнула пальцы вокруг ствола, они заскользили легко, как по гладкому камню. Она издала тихий звук, что-то среднее между «о» и «у», и наклонила голову, не пытаясь приблизиться, а будто желая получше рассмотреть его в густой тени руля. — И просто вот так? — она провела пальцами снизу вверх и назад, показывая как «так», и Майк зашипел от очередной судороги, которая пробежала по телу и сконцентрировалась там, где Нанаба касалась его рукой. — Д-да, — ответил он. — Так. Просто двигаешь и… всё. Он положил свою руку сверху, прижал, стиснул, ощутив на секунду и мягкость кожи, и бугорок мозоли от карандаша, и короткие ногти без лака, и в следующую секунду действительно стало — всё. Когда Майк, вытерев руку себе и Нанабе, полез к пуговице на её джинсах, Нанаба мягко остановила его и сказала: — Я тоже тебя люблю. Мне хочется, но не в машине около дома, ладно? Она пахла так ярко, как, пожалуй, ещё ни за разу за всё время, что Майк её знал. У него снова стоял. Он поборол желание снова устроить нанабину руку на своем члене, привлек её к себе и крепко поцеловал в губы. — Мы что-нибудь придумаем. Нанаба потерлась о его щеку своей и поцеловала в уголок губ. Майк невольно подумал, что на белье у неё давно уже огромное мокрое пятно, и что когда они выберут день и место, он будет нюхать её везде, пока не кончит от этого, и плевать, если это будет выглядеть как жуткое извращение. Нанаба поймет, Нанаба тоже любит его. Боже, это ещё лучше, чем кончить. — Я люблю тебя, — повторил он ещё раз, потому что от этого в груди всё сладко переворачивалось. Нанаба ответила ему тем же и снова крепко прижала к себе.