Четвертый период

Хэм лежал на коврике у дивана, но вскочил и завертелся у Нанабы под ногами. Выдал её. Мама положила журнал на колени, посмотрела на дочь в мягком, падающем из прихожей свете и сказала голосом, в котором намешано было и ужаса, и непонимания, и неожиданной радости: — Беги скорей, пока папа тебя не увидел! Оттенок назывался «круэлла», как злодейка из древнего диснеевского мульта, и из натуральных блондинок он делал роковых женщин. С глазами пришлось повозиться дольше, нельзя было переусердствовать, но как это сделаешь на светлом-то лице? Наверное, не вышло. Может, коричневая тушь спасла бы положение, но у Нанабы была только черная. Ну даже если и так, то что, Хэллоуин же. Пусть будут яркими и губы, и глаза. Это её костюм! Мама сказала: — Красавица. Моросивший днем дождь кончился, в черном небе, словно в бархате вырезали круглую дырку, светила луна. Даже ветер утих. В конце улицы сразу десяток детских глоток распевал мрачную праздничную песню, которая через несколько лет будет казаться им до ужаса смешной, как и сам Хэллоуин, но сегодняшней ночью не один и не два малыша попросятся спать с родителями, припомнив соседку миссис Уэлш в костюме настоящей болотной ведьмы. О, семидесятилетним соседкам всегда удаются такие образы! Вот бабушка София всегда наряжалась доброй феей! А бабушка Аманда, та, что по маме, однажды на Нанабиной памяти облачилась в костюм женщины-кошки. Больше Нанабу с братом Райтом на Хэллоуин к ней не возили. Нанаба поправила куртку на плечах и спустилась с крыльца. Фонари просвечивали голые кусты насквозь, в собственном дворе больше не спрячешься, и идти она старалась красиво, высоко держа голову и радуясь, что ветер тоже почти утих. Если и растреплет немного волосы, то художественно. Майк ждал, замерев у калитки, и сначала только сглотнул. Потом опомнился, схватил Нанабину руку, поднес ко рту. Губы у него были теплые и сухие, Нанаба провела по ним большим пальцем, чуть надавила, и горячее дыхание согрело костяшку. Глаза у Майка горели. Кто бы знал, что это не художественное преувеличение: у человека правда от восторга могут гореть глаза. — Тебе очень идет. Знать бы ещё, как на это всё реагировать! — Спасибо, — бросила Нанаба, возможно, слишком небрежно, и села в машину, когда Майк кинулся и открыл перед ней дверцу. Зацепилась за порожек носком ботильона, но на сидение шлепнулась не очень сильно, Майк, кажется, и не заметил ничего. В первый раз за этот вечер Нанаба подумала, что обувь на каблуках была небольшой ошибкой. Но не нацепишь же тяжелые толстоподошвенные ботинки под губы «круэлла»! Не тот сегодня вечер. А каблуки не очень высокие, она выдержит. На повороте фары выхватили из тени живой ограды компанию маленьких ведьм. Все как одна в остроконечных шляпах из магазина сувениров и с метлами, ручки которых торчали высоко у ведьмочек над головами. — Целый шабаш, — улыбнулся Майк. Он был, конечно же, без костюма. Хэллоуинские костюмы — это для детей. И почему-то для взрослых. Старшеклассники где-то посередине. Для старшеклассников Хэллоуин — это шумная вечеринка на заднем дворе Петры Ралл, родители которой уехали, а старшая сестра закроет глаза на тусовку с алкоголем, если с ней поделятся пивом и не разнесут дом. — А ты, случайно, не ведьма? — Майк показал пальцем вокруг своего рта, Нанаба постаралась не жевать губами. Если верить рекламе, все помады такие стойкие, что можешь смело перецеловать хоть весь город, не то чтоб одного Майка Закариса, но если кто-то и врет нам больше рекламы, то это политики, а может, они наравне. — Первое правило ведьминского клуба — не говорить о ведьминском клубе. Они проехали мимо заправки, и довольно долго ехали прямо. Нанаба хотела сказать, что Майк пропустил поворот, но папа учил её никогда (никогда, слышишь, заруби себе на носу) не дергать и не учить водителя какой дорогой ему ехать. Что же, сделают небольшой круг. Круг они сделали даже меньше, чем Нанаба прикидывала, развернулись у парка и вдоль фигурных, подстриженных на зиму кустов, подъехали к кофейне. Кофейня по случаю праздника светилась мистическими огнями. Гигантский паук, налепленный на одно из стекол между тыквой и силуэтом ведьмы (сплошные ведьмы!) довел бы до нервной трясучки любого арахнофоба. — Надеюсь, — сказал Майк, заглушив мотор, — есть места. Мы, вроде, не поздно, а сегодня все шатаются за конфетами или бухают. Кровь бросилась в лицо, и первую секунду не разобрать было, что это: волна отчаянной, захлестывающей ярости, от которой вот-вот сами собой заскрежещут зубы, или подступающие от обиды рыдания. Такой обиды, которую можно сравнить только с той, когда Нанаба ждала на свой десятый день рожденья щенка, а ей подарили день в парке аттракционов. На всех фотках она с воспаленными глазами. Бабушке Аманде сказали, что ветром надуло на колесе обозрения. Дверца открылась. Нанаба даже головы не повернула, побоялась, что заполнившее её изнутри чувство выплеснется, сдвинься она хоть на дюйм. Майк переступил с ноги на ногу — дверца закрылась. Глухо прозвучали шаги, открылась дверца со стороны водителя, Майк сел на своё место. — Что я сделал не так? Нанаба молчала. Сглотнула. Что скажешь? Ну вот что тут, мать твою, скажешь?! Чтобы слезы не покатились, надо вдохнуть глубоко. Набрать полную грудь воздуха, и тогда… Глаза стали горячие, будто там, в голове, подожгли мозги, и они кипели теперь, и плавили все слизистые: глаза, рот, не хватало только, чтобы из носа потекло. И на лице, главное, как маска. Бесполезная маска, которая не скроет ничего, кроме крохотного прыщика на подбородке, и которую нельзя снять и вышвырнуть, приоткрыв окно, вместе с этими чертовыми ресницами и неприлично красными губами. В мусор. И саму Нанабу туда же, если она додумалась до того, что этот парень куда-то её позовет. Туда, где шумно и весело, туда, где его друзья и туча знакомых из школы, туда, где можно не только целомудренно приобняться. С кем, с Нанабой? Школьный квотербек? Х-ха! — Я не пойму, — произнес Майк после минутного молчания, — если ты не скажешь. Мне угадывать? — Нет. Голос оказался таким некрасивым, как если бы она полчаса прорыдала, а после забыла высморкаться. — Тогда давай. Давать? Ну держи! — Я знаю, что у Петры Ралл вечеринка, и тебя туда очень звали. Она сказала это громче, чем следует говорить в машине, и таким обличительным тоном, что позавидовал бы и окружной прокурор: я знаю, что это вы убили свою жену, а затем расчленили и частями выбросили в кишащую пираньями реку! А Майк неожиданно растерялся. Это было так явно, что Нанабина обида на секунду немного (до уровня подбородка) схлынула. — Ну… да. Звали. Я не пошел. А ты… Так, подожди. Подожди-подожди… Ты хотела туда пойти? Уровень слез поднялся обратно. Нанаба моргнула — они подступили снова. Ну ещё разревись тут, как пятиклассница! Вдо-ох!.. Не помогает! Резко вдохнув и так же резко — воздух с шумом прошел через приоткрытые губы — выдохнув, Майк обеими руками взъерошил себе волосы, они поднялись неровными пиками и тут же опали назад под собственной тяжестью. — Я думал, ты не любишь такие места. — Да? А я думаю, ты меня просто стесняешься! Это было так несправедливо! И Нанаба понимала это, открывая рот, чтобы произнести слова, которых не следовало произносить, но разочарование этим вечером оказалось сильней. Слишком сильным, чтобы она сумела остановить себя. Но Майк не обиделся, он растерялся. — Стесняюсь? Боже, чего? Не реви! Это только в музыкальных клипах смотрится круто, а в жизни нет ничего более жалкого, чем поплывший от слез макияж. — Так ты поэтому?.. — Майк снова обвел пальцем по кругу, но уже не рот, а всё лицо. Нанаба почувствовала, что если не кивнет и не выпустит это, то всхлипнет. Она кивнула, и Майк сказал: — Оу. Ну… Ч-черт. Вот как я должен был догадаться? — Спросить? — Я… Го-осподи. Ты что, плачешь там? — Нет. — Как нет, слезами же пахнет. — Не плачу я! — Зашибись! Майк стукнул ладонями по рулю, рука соскочила, и стоянку перед кофейней огласил протяжный гудок, проходившая мимо парочка подростков дружно вздрогнула. Майк опять поворошил свои волосы. Теперь они встали дыбом куда как качественнее, может, он от нервов вспотел. Если бы Нанаба обладала настолько же острым обонянием, сказала бы точно. — Ладно, — Майк обхватил пальцами ключ, — там ещё и не думают расходиться, сто процентов. — Не надо мне твоих одолжений. Обида колола всё так же остро, и чувствовалась, будто многоугольник с сотней краев впихнули Нанабе в грудь, но глазам было уже не так горячо, и голос прозвучал поприятнее. Даже уверенно. Может быть, даже гордо. Майк бросил ключ и попытался её обнять, Нанаба отодвинулась к дверце. — По-дурацки всё вышло, — сказал Майк, держа руку возле её плеча. — Я правда думал, тебя такие сборища бесят. Ты сама же говорила. — Что я говорила? — Про шумные компании. Что не любишь. — Часто. Часто не люблю. — Значит, я тебя не так понял. Нанаба попыталась бесшумно прочистить горло, ничего из этого не вышло, конечно же, и сказала прокуренным голосом певицы кабаре, на секунду усмехнувшись от мысли, что могла бы озвучить сегодня целую серию аниме за всех персонажей сразу: — Ну и всё. — Я люблю тебя, — шепнул Майк. Нанаба только вздохнула. — Поедем? Нанаба молчала. Пусть. Пусть поуговаривает теперь. Помада «круэлла»! Она-то, как дура, полчаса проторчала в магазине косметики, сравнивала тона: холодные, теплые. Ногти накрасила! Как ни смывай, останутся разводы от красного лака. — Ну? — Майк боднул её в шею, потерся лбом выше ворота куртки. — Едем? Молчать. Рано ещё. Наверное. Как найти точку, чтобы не пережать? Майк отстранился, сел прямо, пристегнулся, завел машину и спросил уже без заискиванья: — Хочешь на вечеринку? Нанаба? — Да. Меньше выделывалась бы, уже бы на полпути были. И как теперь в зеркало посмотреться без палева? От этой вечеринки у Нанабы осталось два впечатления: «какая же она дура» и «Майк прекрасен, она прекрасна, и земля всё норовит выскользнуть у неё из-под ног, но Нанаба скользит на ней с такой легкостью — с такой, что до Юдзуру Ханю ей, конечно, ещё далеко, но она точно не хуже Нейтана Чена». Разумеется, их сразу заметили, как не заметишь Майка, и Нанабе в какой-то момент показалось, что её сейчас затопчут или задушат. Кто-то оттеснил её, но она вцепилась Майку в руку, тот сразу всё понял, поймал её и притянул к себе. На каблуках Нанаба с легкостью дотянулась до его уха, но не успела сказать ни слова, как на Майка навалился кто-то с другой стороны и с протяжным: — Припе-ерся! — повис у него на руке. Оказалось, Нил Доук. Такой веселый, Нанаба и не думала, что он таким может быть. Но тут даже не надо было его нюхать, чтоб догадаться: да, это не безалкогольная вечеринка. Позади дома, со стороны внутреннего двора, была большая пристройка, вроде веранды, будто ребенок прилепил дополнительную комнату к картонному домику: там и толпился народ. Проходя по садовой дорожке, Нанаба видела, что на втором этаже горит свет, но на двери (и как потом оказалось, внутри, перед лестницей) висело напечатанное яркими буквами объявление: «Наверх не ходить». Кто-то пренебрег предупреждением, забрался до лестничного пролета и сидел на ступеньках, свесив голову между колен. — Кто обидел Фройденберга? — расслышала Нанаба сквозь грохот музыки голос Майка. Голос Эрвина ответил ему: — Хитч закрылась с кем-то в туалете. Говорят, с Джулией Элш. Нанаба оглянулась, Эрвин улыбнулся ей и кивнул: привет. — Ну, — усмехнулся Майк, — удачи им. — Да хер там, — Леви не стал двигать Нанабу в сторону, а втиснулся так, чтобы стоять между Майком и Эрвином, — полчаса не можем их выкурить, а у меня лично скоро из ноздрей хлынет. Не из распахнутых настежь дверей веранды, а из маленького коридорчика сбоку вышла хозяйка в джинсах и накинутой поверх алого джемпера черной жилетке, огляделась и направилась к их компании. — У меня устала рука и я оставила Эрда стучаться к ним, — сообщила Петра, взяв Нанабу под локоть, и Нанаба вдруг подумала, что Майк всех, и её в том числе, видит вот так, сверху вниз. Где-то она читала, что слоны, оказывается, воспринимают людей, как люди воспринимают щенков — с умилением. Может быть, в этом разгадка спокойного майкова нрава: он просто видит всех маленькими и милыми. — Они не выйдут, пока до смерти не обкончаются, — мрачно пророчествовал Леви, и так же мрачно, безо всякого стеснения сообщил: — ещё немного, и тебе зассут весь сад. Я первым буду. Нанаба ждала, что Петра возмутится, но вместо этого лицо её стало грустным, она отлепилась от Нанабы, шагнула к Леви, — рядом с ним она не казалась такой уж маленькой, — взяла его за рукав свитера и что-то сказала на ухо. Леви ответил ей: — Эрвину тоже надо. — Ну ладно, — Петра сдалась. — Только чтобы никто не видел, а то я не отобьюсь. — Эй, — Леви стукнул Майка в плечо, — прикрой-ка нас. Это чем-то походило на спецоперацию в кино: Майк встал около лестницы так, чтобы загородить её спиной, а Петра, следом за ней Леви, а за ним, пригибаясь и пряча голову за перилами, Эрвин, заспешили по ступеням вверх. Марло Фройденберг поднял голову, поглядел на них, и Петра виновато ему улыбнулась. В руке Марло держал пустую пивную бутылку. — Мало, — прокомментировал Майк. — Ему надо или домой идти, или уж добавить, раз ждет. — У них с Хитч всё так серьезно? — спросила Нанаба. — У него. От жалости к бедному Марло Фрондербергу, наверно, всё и случилось, во всяком случае, так Нанаба объяснялась наутро со своими совестью и стыдом. На веранде, прямо у входа, на двух садовых столах стояли ящики. Майк не мог оставить свой пост, так что Нанаба пошла одна. С другого конца комнаты, от окна, её увидела Мари Арчер и поприветствовала, подняв бутылку над головой. Нанаба ей помахала, и Мари, продираясь мимо пританцовывающих фигур, пробралась к ней. — Привет! А Нил сказал, что Майка не будет. Ты же с Майком, да? Это «да» она произнесла не просто так, а наклонив голову и приподняв бровь. Нанаба кивнула, спросила, можно ли брать пиво, и Мари вскинула руку со своим: — А то! В том и смысл всего этого… — она описала рукой дугу, и случайно ударила в бок Фриду Рейсс, которая стояла, как охотничья собака, напрягшись в стойке, и выглядывала в гостиную. Нанаба поглядела через плечо. С этого места отлично просматривалось подножие лестницы и притулившийся к перилам Майк. Рядом с Майком, поминутно заправляя волосы за уши, стояла Петра и ещё кто-то. Кем-то оказался Нил, он обернулся, увидел Мари и заспешил на веранду. Нанаба же сгребла три бутылки и в свою очередь поспешила занять его место. За её спиной шумно обсуждали, что приехал Закариас, супер! Есть люди, которых ждут на любой вечеринке. Это хорошие люди. Нанаба сунула две бутылки Майку, тот, перешагивая через две ступеньки, отдал одну Марло, который только поднял голову, что-то буркнул под нос, но бутылку взял так цепко, будто Майк мог и передумать её давать. Из коридорчика, в котором прятался гостевой туалет, высунулся Эрд Джин, помахал рукой, моргнул, жестом поприветствовал Майка и что-то сказал подошедшей к нему Петре, а та, выслушав, развела руками, как Дамблдор на суде: ну твою ж мать. Наверху лестницы показались друг за другом Эрвин и Леви, и Майк, когда они спустились до нижних ступенек, сказал: — Неужели. Я уже думал, вам внизу туалета не досталось, так вы верхний до утра застолбили. Лицо Леви переменилось. Он сузил глаза, цыкнул и, быстро глянув на Нанабу и на не обращавшего на них внимания Марло, отошел, а Эрвин проводил его взглядом и многозначительно сказал: — Майк. Майк поднял руки, будто сдавался: — Шутка же. Помада на губах в тепле дома, казалось, таяла, Нанаба аккуратно потрогала губу языком. Зачесался глаз, она подняла руку, вовремя опомнилась и почесала самым кончиком ногтя, осторожненько и совершенно не там, где чесалось. Спина за минуту стояния успела затечь, а под пятки точно подложили булыжники. С чего она вдруг решила, что будет весело? Нет, здесь весело, разве поспоришь, одни знакомые лица, и все танцуют, хохочут, музыка, кстати, классная, пива залейся, а парочка девчонок закрылась в туалете и можно только гадать, чем они там заняты, и нащупать пределы своей фантазии, которая с каждой бутылкой светлого наверняка всё смелей. Весело! А Нанаба даже шуток здешних не понимает. Майк стоял рядом и уже болтал с Эрдом Джином, который в красках описывал, как приложил ухо к дверной ручке туалета, и какие оттуда слышались звуки. — Звучит так… чавкающе, — сказал Эрд, и они с Майком расхохотались. Нанаба свернула крышку бутылки, словно шею цыпленку, и пальцами, а не ушами, потому что гремела музыка, почувствовала шипение рванувшего на свободу газа. Пиво оказалось лаймовым. А дальше пошло как по маслу. Пиво, как выяснилось, присутствовало в трех видах: цитрусовое, вишневое и просто очень вкусное. Из закусок: конфеты, которые, оказывается, все приносили с собой, сделав эдакий Хэллоуин наизнанку: никто не требует конфет, гости сами приносят их. Ну не остроумно ли, а? Нанаба обшарила карманы свои высоких, специально под каблуки, чтобы ноги казались ещё длиннее, джинсов, но нашла только брошенную туда в последний момент упаковку ментоловых леденцов. Они что, хуже других? Халявщики?! Майк поначалу не мог взять в толк, чего Нанаба от него хочет, но потом пошел и порылся у себя в бардачке. С чем он вернулся, Нанаба не знала, потому что, когда всем, кроме Марло (который, впрочем, успел задремать, привалившись к стенке) уже надоело караулить, из туалета вышла чисто умытая и гладко причесанная Хитч и заявила, что не ожидала, что здесь такое бестактное собрание: ломиться в уборную к двум леди, где это видано! Чем присутствующие могут загладить свою вину? Её встретили крики, хохот и неразборчивые в шуме комментарии. Кто-то даже закричал: «Браво», как будто за закрытыми дверями прошел гениальный спектакль и пропустивший его зритель восхищен заочно. Джулия привселюдно поцеловала Хитч в щечку, тряхнула пружинками черных волос и походкой от бедра проследовала на выход. Нанаба, дружно со всеми, проводила её бурными аплодисментами. Марло поднялся и, пошатываясь, ушел за ней, даже не взглянув в сторону Хитч. Его никто не провожал, только Майк (сказав «я быстро, ладно?»), Леви и Эрвин вышли за ним. А потом завертелось. Нанаба никак не могла понять, почему она не дружит с этими ребятами так же тесно, как с Пик. Петра, например, отличная девчонка, скормила ей десяток конфет с разными начинками, а перед этим спросила, вдруг у Нанабы аллергия на орехи, шоколад или ещё какая-нибудь беда. Ну разве не мило? А Фрида Рейсс вовсе и не заносчивая, подумаешь, её отец бизнесмен и миллионер, живет-то он здесь, не перебрался в какой-нибудь мегаполис, и дочка у него очень простая и приветливая. А Нил так очаровательно танцует с Мари! И так смешно дуется, когда та отходит к другим или вовсе пропадает с веранды. Вишневое пиво кончилось раньше других, но какая, блин, разница, главное компания! Нанаба так и сказала, когда Майк нашел её в компании Петры, Нила и Эрда и сказал, что им, пожалуй, пора. — Вечер в самом разгаре, — заявила ему Нанаба. — Как бы тебе сказать, булочка — это ты в разгаре, а не вечер. Где-то там, под толщей вишнего-лаймового веселья шевельнулось легкое понимание, что да, Майк, наверное, прав. Но ребята с девчонками всё ещё были здесь, почти никто не ушел, хотя на первый взгляд так могло показаться: примерно треть гостей разбилась на парочки, и казалось бы, нет на веранде столько углов, чтобы по ним рассоваться, но они их нашли. — Тебе надоело? — попыталась угадать Нанаба, обнимая Майка за руку, потому что обнять за шею стало вдруг тяжело и высоко, несмотря на каблуки. — Уже поздновато. А мне надо вернуть машину домой до полуночи. А, да, правда же. Майк рассказывал: машину в его пользование выдали на нескольких (вполне выполнимых) условиях: он будет аккуратно водить и не будет ездить ночами. Что бы там ни было, а тачку до двенадцати поставь в гараж. Поздний вечер после теплоты дома показался по-морозному обжигающим, хотя изморози, как Нанаба ни вглядывалась, на траве не нашлось. Впрочем, Нанаба и с крыльца не сразу сошла, а без помощи Майка её точно развернуло бы на коварных ступеньках, но он схватил её за талию, прижал, и Нанаба сделала только неполный оборот вокруг ставших не менее коварными каблуков, и если бы не крепкая молния-застежка, точно выпала бы из ботильонов. Во-от почему фигуристы обматывают коньки поверху скотчем, прямо приматывают к ноге! Обувь сидит крепко, Нанаба бы не упала, и все эти умозаключения она, как самому близкому (а никогда, кажется, она не любила его, как сейчас) Нанаба и вывалила на Майка, объяснив: — Я скольжу. — Как на коньках? — Да! Это между прочим высокорционный... высоорц… высорциронный… Вы-со-ко-ко-ор-ди-на-ци-он-ный вид спорта, во! Майк подвинул руку, словно хотел подхватить Нанабу на плечо и понести, и она уже прикидывала, как будет сопротивляться, потому что она идет, отлично идет, но он только перехватил её за талию крепче. Машину они оставляли поближе, разве нет? Машина. Нанаба даже остановилась. Майк, тут нечего сомневаться, прочел её мысли. — Я не пил. — Что, совсем? — Я же за рулем. Они, наконец, дошагали, и под конец этого пути Нанабе казалось, что она и вправду идет по гравию на коньках. Коленные суставы превратились в сломанные шарниры и, казалось, готовы были согнуться в любую сторону. — Обычно, — объяснил Майк, заняв своё место, — после вечеринки я иду пешком или меня кто-нибудь подвозит. Да. Он же всего этого не планировал. Шум вечеринки отступал, выветривался из головы. Из вишнево-лаймового моря веселья всё отчетливее проступали рифы неловкости. Она что, напилась? В первый же раз, когда они вместе появились в компании за переделами школы? И Майк видит это с кристальной чистотой, потому что он-то не пил. Видит. И Нанаба увидит это ещё яснее наутро. А у пива, кстати, кислое послевкусие. Оказывается. Раньше, от половины бутылки, которой с ней за просмотром вечернего фильма делились родители, такого не было. — Со мной это первый раз, честно, — прошелестела Нанаба, приоткрыв окно, уповая, что холодный поток воздуха обдует затуманенное сознание. — Верю. Они были уже не так далеко от дома, у парка, когда легкая тошнота отступила перед свежим дыханием ветра, который Нанаба вдыхала, привалившись к дверце плечом. Ниже, под курткой, ещё хранилось тепло, Нанаба сунула туда руку, положила себе на живот, и от теплой руки по теплому животу разлилось легкое, но отчетливое, ни с чем не спутаешь, возбуждение. Когда в прошлом году, летом, она ездила к бабушке Аманде, то Ники, двоюродная сестра, которая на два года старше и учится в медицинском колледже, рассказывала, когда они лежали ночью без сна и болтали, спрятавшись под одним одеялом, что перед своим первым разом выхлебала два полных стакана джина. «Не расслабишься по-другому, всё равно лезет в голову всякая дрянь». «И как, получилось?». Ники хихикнула и многозначительно протянула «О-о-о, да». Нанаба тогда решила — рисуется. И сама бы она ни за что не стала напиваться ради первого секса, но, черт возьми, что это, если не идеальный момент? Да, случайный, но разве не всё захватывающее происходит случайно. Она дождалась, когда Майк остановится на светофоре. На этом перекрестке, собственно, и были только они в машине да светофор. — М-м, — отреагировал Майк на руку на своей ширинке. — Слушай, я думаю… — он не договорил, что думает, а положил свою руку сверху, как в тот раз, когда у них получилось то, что кто-то назвал бы тактильным сексом, но не прижал её сильнее, а сдвинул себе на бедро. Боже мой, вишнево-лаймово промелькнуло в мыслях, что с этого девственника возьмешь, конечно, стесняется! И Нанаба вернула руку на место. Молния никак не хотела поддаваться и ползти вниз, как будто Майк подготовился и залил её клеем. Словно ожидая подвоха, например, что Нанаба на него бросится, Майк полз черепашьим шагом. И вот уже показался дом с оранжевым прямоугольником окна на втором этаже. Кто-то из домашних не спал, наверное, мама. — Булочка, я думаю, это не самый подходящий момент. — Но я хочу! — Думаю, это не совсем твоё желание. — Ты не хо-очешь? Майк отстегнул ремень, потянулся к Нанабе, положил ладонь ей на затылок и поцеловал в губы. Поцелуй был приятным, но что-то прыгнуло к горлу, и Нанаба отпрянула, шарахаясь одновременно и от мысли, сколько она успела выпить за вечер, сколько конфет с начинками (каждый раз разными, и одна, кстати, была прям совсем не очень) сжевать, и как вспотела в духоте переполненной нетрезвым народом веранды. Ф-фу! — Не нюхай меня! — Почему? Ты замечательно пахнешь. Нанаба сжалась на сиденье, поежилась. Жар вдруг уступил место ознобу, и она закрыла окно. — Уже поздно? — В пределах правил. По дороге к дому (Майк, благородный рыцарь, не бросил её, а пошел провожать до крыльца) Нанаба прочувствовала всю глупость идеи «хорошо выглядеть в красивой обуви». Красивая обувь — это кеды и ботинки на толстой подошве. Хорошо выглядеть — это не рисковать навернуться на каждом шагу и переломать себе весь организм. На крыльце остановились. Нанаба взобралась на ступеньку, но всё равно держалась за плечи Майка, не окончательно уверенная в своей способности держаться на этом орудии инквизиции, которое почему-то совершенно легально продают в обувном магазине. — Спасибо за вечер, — сказал Майк и поцеловал Нанабу в нос, потому что лица их были как раз на одном уровне. — Я же его испортила. — Ничего подобного. Тебе было весело. — А тебе? — Тоже. Очень. Буду знать, что ты не против вместе куда-то сходить. Ну, где есть знакомые. Нанаба хотела сказать, что, пожалуй, немного переоценила свои силы, и если только будет совсем маленькая компания, вроде ребят-футболистов и Ханджи, и если можно будет позвать с ними Пик, но дверь открылась, и на пороге, в торжественном луче падающего из гостиной света предстал хозяин дома, и Нанаба в очередной раз восхитилась находчивостью и хладнокровием Майка, окажись она на его месте, проглотила бы, наверно, язык. — Добрый вечер, мистер Бенар. — Добрый вечер, юноша, который привез мою пьяную дочь домой. — Папа, это Майк. Майк, это папа. Папа, я в порядке, — и это было, в общем-то, правдой. Холодный воздух отрезвил. — Иди наверх. Нанаба почувствовала, как Майк ласково, подбадривая, погладил её по локтю. Нанаба поцеловала его в щеку. — Напиши, когда будешь дома. — Проходя мимо папы, Нанаба тронула его за руку: — Пап, пожалуйста. — Иди в свою комнату. — Отцовский голос звучал ровно. Правда, не очень ласково. — Только разуйся внизу. Мимо их ног на крыльцо протиснулся Хэм. Нанаба потянулась его погладить, вспомнила, что собаки не любят пьяных, и отняла руку. Пес её не заметил, подошел к Майку и ткнулся в него меховым лбом, потом ещё и ещё раз, пока Майк, наконец, его не погладил. Папа еле ощутимо подтолкнул Нанабу в прихожую, дескать, иди куда велено, не грей уши, но Нанаба отступила в условную темноту только на два шага и конечно же слышала, как папа, надо сказать не очень-то строго, хмыкнул: — Всех в моем доме приручил, да?