Четвертый период

Если это было похмельем, то не особенно сильным. Отдельное спасибо бабушке, которая, услышав, что Нанаба поднялась и, едва переставляя ноги, прошоркала в ванную, принесла стакан с прозрачной шипучкой. — Что это? — Лекарство для глупых взрослых. От шипучки и впрямь полегчало. Папа, вопреки опасениям (и страху, что неделю придется пробираться на улицу и назад через окно), не сердился и не читал нотаций, потрепал Нанабу по голове и припомнил, что её брат впервые явился пьяным домой будучи ещё моложе, и его, притом, никто не провожал. — Как тебе Майк? — отважилась спросить она, но голос был такой робкий, что папа, вместо того, чтоб нахмуриться, подтолкнул её в спину и сказал шуровать на кухню, мама приготовила горячий воскресный завтрак. — Ладно, — услышала Нанаба, — пускай провожает. Но чтоб без глупостей! Мама выдала короткую лекцию о подобающем юной девушке поведении и вреде алкоголя, но, в целом, семья к этому эпизоду отнеслась спокойно, и даже Хэм, хотя, наверное, его чуткий нос ещё мог уловить хмельные нотки в нанабином дыхании, подошел и положил морду ей на колено. Выше пасти на его белоснежной щеке расплылось какое-то невнятное пятно. — Ма-ам, а что это у него? Сожрал что-то! Как пить дать сожрал! Хорошо, если не… Но правда оказалась даже стыднее догадок: — А кто вчера с размалеванной моськой пса лобызал? Нанаба сползла по спинке, почти улегшись на стул и, полыхая от стыда и от мысли, что на Майке вчера — вот точно, вот сто процентов, — тоже были следы, один за другим отправляла в рот горячие блинчики. А говорят, с похмелья тошнит — да фиг там, аппетит зверский! К вечеру того дня аппетит, правда, совсем пропал. Даже чуть-чуть подташнивало, а щеки горели. Следующий за Хэллоуином день был днем рождения Майка. — Родился бы днем раньше или хотя бы ночью — быть мне Стивеном, — доказывал Майк. Его мама, высокая широкоплечая женщина с гладкими пшеничными волосами, смеялась и говорила, что это было послеродовое помутнение, конечно же «Майк» лучше, чем «Стивен», ведь все бы сразу спрашивали «в честь Кинга?» и это надоело бы до смерти. Его отец, мужчина такого роста, что высокая мама рядом с ним казалась малышкой, качал головой и вставлял ремарки, что только такие же книго, а вернее сказать кингоманы додумались бы до такого вопроса. За неделю до этого вечера, когда Нанаба спросила, что Майк планирует делать в свой личный праздник, тот ответил, что днем они погуляют или съездят куда-нибудь (и будут много целоваться, и может быть нанабины руки снова окажутся там, где Майк так любит их чувствовать, и это будет лучший момент дня), а вечером он приглашает её к себе в гости. — Что? — отреагировала Нанаба. — Нет! — Да никого не будет, даже сестра не приедет, только родители. — Это самое страшное и есть. — На моей памяти они ещё ни разу не ели гостей. — Да ты издеваешься! Но Майк был серьезен, как никогда. Почему она не хочет прийти к нему вечером? Они поужинают, посидят в его комнате, а потом он отвезет Нанабу домой — вот и всё, ничего ужасного не случится. — Я им не понравлюсь. — Да перестань, ты думаешь, они ни разу в жизни тебя не видели? Этот город меньше, чем школьный шкафчик! Моя мама, кстати, знает твою, они куда-то ходят вместе. — Да, я слышала. Наверное, у Нанабы был настолько несчастный вид, что Майк взял её руки в свои и уже без напускного пренебрежения к её страхам упокоил: — Ну я же буду с тобой. Что они тебе сделают, когда я рядом? — Правда? — Честное слово! Даже отлить ни разу не отойду. Клянусь. Нанаба не сдержала улыбки, чмокнула его в нос. — Ты правда хочешь, чтобы я пришла? — Очень хочу! Ну разве могла она отказать ему! Первую часть планов на день, правда, пришлось опустить, потому что хотя похмелья как таковое — как его описывают в книжках и показывают в кино — Нанабу миновало, однако смутная слабость осталась. Майк спросил, когда Нанаба позвонила с поздравлениями, оклемается ли она до вечера, Нанаба пообещала, что обязательно, и он уехал кататься с Ханджи и Эрвином, по пути они должны были заехать за Леви. Нанаба спросила, тая надежду, не придут ли и они вечером, но Майк добил её небрежным: «Да нет, просто посидим по-семейному». Это и в самом деле был уютный семейный ужин, и если бы Нанабу не колотило так, что она уронила вилку и только с третьего раза сумела её поднять, вечер с родителями ей даже понравился бы. Майк представил её без изысков, сказал просто: «Это Нанаба», а родители (Хелен и Сэм) не смотрели на неё оценивающе: просто девушка, гостья их повзрослевшего на год сына. За столом ей даже налили вина, но Нанаба, у которой подкатило к горлу от одного только запаха, едва пригубила. Надо сказать, присутствовали все домашние. Нанаба уже разложила салфетку на коленях (она надела платье, но краситься, конечно не стала, и без того еле вымыла утром въевшуюся в тонкую кожу между ресницами тушь, а кроваво-красный лак стерла и, чтобы прикрыть оставшиеся-таки следы, заменила его нежно-розовым), когда в дверном проеме гостиной показался некто, кого она с первого взгляда приняла за собаку, и не очень-то мелкую! Собак Закариасы не держали, это был, конечно же, кот. Второй, как выяснилось, всё это время лежал в кресле возле окна, но Нанаба так нервничала, что просто его не заметила. Громадный, в жизни ещё больше, чем казалось на фото, мейн кун, прошествовал от двери к столу и вдруг поднялся на задние лапы, уперев передние в сидение нанабиного стула. — Не приставай, Титан, — сказал Майк и попытался спихнуть его на пол, но кот только прижал уши, повел мощной башкой и увернулся. Майк почесал его между ушей и тут же получил от мамы: — Не гладь животных, когда сидишь за столом. Нанаба, которая потянулась было потрогать волшебные уши с кисточками, отдернула руку. Второй кот, завидев первого, поднялся, тщательно потянулся, вытягивая попеременно задние лапы, и спрыгнул на пол. Его жемчужная в белую полоску шерсть искрилась в электрическом свете. Нанаба по опыту знала, что это признак холеного здорового животного, которое питается отнюдь не объедками. Кот, хоть и беспородный, был очень красивый, и его, к Нанабиному удивлению, миссис Закариас не согнала, даже когда он вспрыгнул ей на колени, а только засмеялась: — Кинг! Пристава-ала. Кот Кинг потерся о её блузку (к праздничному вечеру все приоделись, Нанаба ставила все свои сбережения на то, что вообще-то это самая простая семья, и здесь ужинают в растянутых домашних футболках и закидывают ноги на спинку дивана) и оглушительно замурчал. — Любит вас, — сказала Нанаба. — Ну так! — отозвалась Хелен с довольной улыбкой и, позабыв, что животных нельзя наглаживать за столом, ласкала вытянутую морду с торчавшими белоснежными усами. — О-очень ласковый. Титан присел на задние лапы, Нанаба успела это заметить, но не сразу догадалась, что это значит, а означало это подготовку к прыжку. Майк поймал мейн куна в полете, поднял его под передние лапы (Нанабе подумалось, что если обычных размеров коты для обычных людей, то этот рысенок как раз по размеру большим парням) и внушил: — Куда ты намылился, кабанище? — Да пусть бы прыгнул. —Шутишь? На стуле или он или ты, на, попробуй. И Нанаба, решив, что запреты на прикасание к животным утеряли силу, приняла кота на вытянутых руках. Семейство поглядело на её лицо и дружно расхохоталось. — Боже, сколько он весит? — Да без понятия, — сказал мистер Закариас, — давно не взвешивали. — Но наш ветеринар, — прибавила Хелен, — говорит, что это самый крупный его пациент. Среди кошек, конечно же. А у вас дома собака, да? Животные — тема ещё лучше и нейтральнее, чем погода! Ну что там о погоде наговоришь? Был дождь, а в прошлом году жара, а дед рассказывал, как в пятидесятых навалило снега аж по второй этаж, и на городском музее с тех пор висит табличка-уровень. А дальше неловкое молчание и чай. Про чай, если не знаток, особо не пощебечешь. Животные — совершенно иное дело! У взрослых были в детстве щенки и котята, а потом — свои собственные, зависящие от них домашние звери. И у всех был разный характер, забавные повадки и странности, вроде поедания картофельной кожуры. Отец Майка, как оказалось, в детстве подолгу жил на ферме, катался на лошадях, помогал стричь овец и наблюдал, как доят коров: «вручную, никакой автоматики!». В маленьких хозяйствах и по сей день так, доильный аппарат на одну-две коровы — неразумное расточительство. И всё-таки речь шла больше о котах и собаках. Нанаба показала фотки Хэма, все дружно умилились и сказали (традиционно, Нанаба слышала это тысячу раз), что он похож на облачко. Кинг так и сидел у Хелен на руках, так что со стола убирали Майк и отец, Нанаба подскочила было помочь, но её усадили: не хватало ещё, возиться с грязными тарелками — не гостевое дело. К концу вечера Нанаба почти успокоилась. Ей разрешили подержать кота, если она пересядет в кресло. Она села (кресло оказалось таким уютным, что её после ужина и от остаточного волнения сразу начало клонить в сон), и Титан, покрутившись рядом, запрыгнул ей на колени. — Ой, — опомнился Майк, — надо было постелить что-нибудь, будешь вся в шерсти. — Ничего, — сказала Нанаба, ведя ладонью по шерсти, похожей на ощупь на шелк. По ощущениям это было примерно то же, как если бы она взяла на колени Хэма (к счастью, эту привычку пес оставил раньше, чем набрал полный вес, ну разве что мог иногда, испугавшись грозы, попроситься на ручки к папе). Кот обнюхал её, потоптался и спрыгнул, по-видимому, сочтя худые Нанабины коленки неподходящим ложем для его титанического величества. Кинг, спрыгнув с колен Хелен, тоже понюхал гостью и не стал зарывать лапами, так что можно сказать, всё семейство приняло её хорошо. Они поднялись к Майку в комнату, и родители не смотрели на это косо, только сказали взять сок и по куску торта. — Прямо как в детстве, — Майк слизал крем со своего куска, белковый пик пристал ему к носу, Нанаба обняла Майка за шею и сняла крем губами. Весь час, проведенный наверху, они целовались, изредка прерываясь на торт, пачкались в нем, смеялись и тянулись друг к другу снова. Верхний свет не зажгли, горела только настольная лампа, так что если уж говорить честно, то вот так, нормально и при полном освещении, Нанаба увидела комнату Майка только через две недели. Была суббота. В четверг вместе с: «Доброе утро, моя сладкая булочка», Нанабе пришло: «Родители уезжают в субботу утром, вернутся в воскресенье не раньше вечера». «А ты?» «Кит сказал, что если я буду пропускать субботние тренировки…» Сообщение пришло недописанным, а следующее, пришедшее через пару секунд, не описывало последствий пропусков: «С десяти, и в два-три часа я уже свободен» Пока Нанаба, стоя в незастегнутом лифчике и одном носке, раздумывала над ответом, Майк успел выразиться конкретнее: «В субботу вечером или в воскресенье утром. Если ты ещё хочешь» Нанаба стерла всё, что успела набрать и написала: «Хочу» «Может, как-то получится остаться на ночь?» «Да, очень смешно» В тот же день после школы Майк подвез Нанабу домой. Пешие прогулки они совершали реже, всю неделю лили дожди и если по декабрьскому снежку ещё можно приятно пройтись, обмотавшись шарфом, то гулять по ноябрьской слякоти — удовольствие не для каждого. Дома снова была одна бабушка и, конечно же, Хэм. Они поднялись к Нанабе, сели на кровати, обнявшись, и почему-то долго молчали, пока Майк не сказал: — Я тебя не заставляю. Будет другой случай. Если страшно, не надо. Приходи просто так, посмотрим что-нибудь или просто… Что — просто, он не договорил, понятно было и так: просто руками, просто ртом, этому они уже научились. У Майка получалось лучше, у Нанабы мгновенно уставала челюсть, и она смутно догадывалась, что кое-кого просто-напросто щедро наградила природа, потому что в одной из скаченных книжек (кто бы знал, что существует столько книжек про секс) черным по сепии было написано «среднестатистическая женщина без особых проблем способна поместить в рот мужской член полностью». Возможно, Нанаба выбивается из среднего статистического показателя. А может, автор просто-напросто врет, надеясь убедить женщин, что всё они могут и не фиг отмазываться, вон что показывают на порнхабе в разделе «оральный секс». — Я точно хочу. Нанаба честно об этом думала, и решила, что чем больше она думает, тем больше сомнений её одолевает. Хотя на нормальных сайтах и у нормальных блогеров всё было разжевано спокойно и по существу: не бойся, моя юная подруга, если твой парень не полный мудак и тебе всего этого правда хочется — всё будет норм, проверено. Договорились, что Майк заедет за ней, как обычно. Всё субботнее утро Нанаба уделила японскому, время пролетело быстрей и, к её изумлению, что-то даже застряло в голове, что значит — привычка заниматься: мозг знает, что от него требуется. Родители были дома, и она страшно боялась, что они всё поймут по её лицу: куда она собралась и что собирается делать. Наверняка это светится на её физиономии ярче, чем красная помада. Помаду Нанаба, кстати, покрутила в руках и бросила назад в косметичку. И вот теперь, в комнате, когда Майк вышел в кухню, а оба кота вломились и наблюдали за Нанабой, словно сторожевые псы, будто она только и ждет момента, чтобы стащить, скажем, макет моста, она оглядела комнату. Немного меньше, чем у неё, но, может быть, так просто кажется из-за второго стола. Второй стол, тоже письменный, предназначался не для учебы, а для хобби: макеты зданий и мостов расставлены были по полкам (даже внизу, это Нанаба видела в прошлый раз), а на самом столе стоял тот, который в процессе. Стоял не просто так, а под большим пластиковым колпаком, накрепко прикрученным к столу. Поступать Майк думал на инженерный. — Почему не архитектура? — Рисовать не умею и не так интересно. Инженер-проектировщик — это мне нравится. Нанабе понравилось тоже. На подоконнике стояли цветы. Названий Нанаба не знала, но долго стояла возле одного, разлапистого, силясь понять, это у него уже цветок в середине или просто так окрашены листья? Понюхала — и запаха нет. — Это неорегелия, — сказал Майк, поставив поднос на стол. На подносе стояли кружки, сок, корзинка с яблоками и апельсинами. В доме стояла тишина. Мимо дома, грохоча, проехал грузовик, и снова стало тихо. Нанаба положила руки Майку на плечи и привлекла к себе. Майк подался и обнял её за спину, постоял, решаясь, и опустил ладони пониже, хотя для этого ему и пришлось наклониться. — Давай так, — сказала Нанаба, — если кому-то перехочется, он это просто скажет и всё. — И всё, — повторил за ней Майк. Он подрагивал, словно слегка замерз, хотя в комнате было очень тепло. Нанаба мягко подтолкнула его к кровати и сама, всё так же не убирая рук с его шеи, последовала за ним. Кровать уперлась Майку под коленки, он сел, Нанаба забралась сверху. Всё как обычно, так они уже сто раз делали. Но поцелуи выходили почему-то скомканными. Майк поцеловал Нанабу в шею, но она почувствовала только щекотку. Щеки горели, хотя и желания, как такового, как бывало в машине, от переписки или просто от объятий, не было. Нанаба сгребла в горсть футболку на спине Майка, тот понял, сдернул футболку с себя и отшвырнул, целясь в стул, но промазал. Крепкие мускулы под чистой белой кожей выглядели, как литые. Нанаба провела ладонями по четким бицепсам, по широким плечам к широкой шее. Удивительно, но всё это больше не делало Майка… огромным. Может, потому что он сидел, а может, дело было во взгляде. Как будто немножко растерянном. Он держал её за бока, потом взялся за футболку крепче и потянул вверх. Нанаба подняла руки, выскользнула из ворота и рукавов, и взгляд Майка прилип к её черному лифчику. Он облизнул губы. Вопросительно посмотрел. Ну что же, решилась Нанаба, не собиралась же она оставаться в одежде. Они ещё ни разу не раздевались полностью: у Нанабы дома это было неловко, в машине — тем более, Майк иногда снимал футболку, чтобы Нанабе удобнее было обнять его ногами за шею (они пару раз провернули это на заднем сидении, и у Майка получалось всё лучше и лучше), но на том всё. И груди её Майк ни разу не видел. Было бы, в общем-то, на что смотреть. Эта мысль стала вдруг такой объемной и яркой, что Нанаба неожиданно для себя самой сжалась и резко, почти инстинктивно, обхватила себя руками. Вдохнула и выдохнула, когда Майк распахнул глаза в удивлении: ты чего? Завела руки за спину и в одно движение расстегнула застежку. Медленно, по одной, стянув бретели, Майк отложил потерявший форму кусочек кружева, склонился и взял губами сосок. Поцеловал его, провел языком — щекотно! — Я делаю что-то не так? — ладони Майка, лежавшие на нанабиной пояснице, стали влажными. — Может, разденемся? Совсем. Уговаривать его не пришлось. Через полминуты они уже лежали под одеялом, глядя друг на друга, в ожидании, что сделает другой. Нанаба протянула руку и взяла твердый, уже знакомый ладони и пальцам член, и Майк сказал: — Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю, — сказала Нанаба. Секунду подумала и прибавила: — И очень хочу. Просто как-то… — Неловко. — Да! — Но мы можем передумать. — Ты передумал? — Нет. — И я нет. Майк погладил её по щеке, а Нанаба провела языком по небу, убедилась, что слюны во рту много, не стала сглатывать и скользнула вниз уже не рукой, а вся. Она уже впускала его член в рот. Это было в машине, после того, как Майк заставил её кончить, сидя без футболки меж её разведенных ног. Просто сказала, что тоже хочет, и Майк, конечно, не возражал. На вкус член оказался даже интереснее, чем на ощупь, гладкая головка скользила по языку, но больше ничего не вмещалась, и Нанаба, как вычитала в статьях про секс, взяла ствол рукой и попыталась водить ею в такт движениям головы. Вышло рвано, но Майк скоро глубоко задышал и сказал сдавленным голосом: «Нанаба, я сейчас…», она не стала выпускать его изо рта, и вкус спермы не возмутил её, хотя и приятным назвать его было бы большим преувеличением. Под одеялом было темно, но от этого как-то спокойнее. Головка скользнула в рот, Нанаба обхватила её губами, взяла член рукой, выпустила изо рта, широким мазком лизнула уздечку. Майк завозился. Член задрожал в руке, и не прошло десятка секунд, как из него брызнуло горячим, и Нанаба снова прижала губы к щелочке уретры. Майк говорил, что не надо, если ей не нравится или если вдруг она думает, что так правильно, потому что так делают в порно, но Нанабе и правда понравилось. Не вкус, само собой, и не терпкое семя на языке, а момент, когда Майк напрягался так сильно, словно все мышцы его тела одновременно сокращались, и крупно дрожал, затихая и легонечко дергаясь всякий раз, когда она проводила языком по выталкивающей последние капли головке. Когда Нанаба, на всякий случай вытерев рот рукой, выбралась из пододеяльной тьмы на ускользающий дневной свет (тренировка затянулась, и пока они возились, подобрались сумерки), Майк лежал закрыв лицо рукой и смотрел на неё сквозь щелку между пальцами. Нанаба положила свои пальцы поверх его: — Э-эй, всё в порядке? Тебе понравилось? — Очень! — Майк встрепенулся, взял Нанабу за плечи и крепко, забираясь ей в рот языком, поцеловал. Уложил на спину и подозрительно начал сползать, Нанаба его поймала. — Это не обязательные элементы проката, — сказала она и вытянула ноги, крепко стиснув бедра. — Просто ляг рядом. Он лег и ласкал её пальцами, пока комната не погрузилась в густую вечернюю синеву. Несколько раз Нанабе казалось, что она вот-вот кончит, но Майк то отнимал пальцы не вовремя, то менял темп, словом, что-то срывалось. Бедра и рука Майка до самого запястья стали липкими от смазки, и Нанаба пошутила, что зря покупали искусственную в аптеке, в её собственной можно и утонуть. Майк улыбнулся, но очень легко, словно не чувствовал, что время удачно для смеха, поцеловал Нанабу в увлажненную испариной переносицу. И ввел один палец. Он сделал это медленно, вглядываясь Нанабе в лицо, а та в свою очередь смотрела на него во все глаза, не совсем понимая, что именно сейчас чувствует. Будет враньем сказать, что она не делала этого сама. Да хоть бы вчера, принимая вечерний душ. Палец вошел, крови никакой не было. Нанаба подумала, не попробовать ли с двумя, но чего-то забоялась. А Майка с истончением дневного света словно покинула робость. Второму пальцу в Нанабе не нашлось места, тогда Майк извернулся и стянул с тумбочки флакон, похожий по виду на дезодорант-спрей. Без запаха, без ментола, без стимуляторов. Просто смазка, потому что в первый раз, на этом сходились все достойные внимания статьи про первый раз, нужно много смазки! Смазки, любви и терпения. Жарко стало уже по-настоящему, и одеяло, безжалостно скомканное в четыре ноги, сначала прижалось к спинке, а потом, следом за тяжелым краем, свалилось на пол. Майк встал на колени, налил на руку столько смазки, что она чуть ли не потекла по скользкой и горячей коже ладони. Он быстро приложил её куда следует, и от того, как всё стало скользко и горячо, Нанаба развела колени пошире. Все поглаживания отзывались теперь сладкой дрожью внизу живота, и Нанаба честно старалась расслабиться, когда указательный палец Майка всё-таки скользнул внутрь неё и присоединился к среднему. — Тебе не больно? — Нет. Нет. Боли и правда не было. Было чувство наполненности, натянутости, что ли, словно происходило что-то, чего тело отчаянно жаждало, но одновременно с этим сопротивлялось. Не приятно. Нет, не сказать, что приятно, если палец другой руки не на клиторе, но и не больно, и не страшно, и не противно. И она, пожалуй, готова, принять в себя нечто большее. Она правда очень этого хочет. Нанаба открыла глаза, протянула руку, чтобы обнять за шею Майка, который всё так же стоял на коленях меж её разведенных колен, и отдернула руку, точно схватившись за что-то невозможно холодное. С пола за ней следили четыре горящих глаза. Два отчетливо желтых, два просто серебряных. — Ма-а-айк! Майк понял сразу, оглянулся и скомандовал: — Кыш. Его, конечно, проигнорировали. Нанаба подумала, что её Хэм уже поджал бы уши и хвост и виновато свалил, но коты на то и коты, чтоб плевать на всех, а на людей в особенности. — Они мешают? — спросил Майк с явной надеждой, что нет. — Они просто смотрят. — Нанаба подняла бровь, и Майк согласился: — Да, так себе прозвучало. Ладно, сейчас. Пришлось зажечь свет. Мощный Титан не сдвинулся с места, а вот проворный Кинг шмыгнул под кровать, и Майку пришлось ложиться на бок, чтобы достать его. Кот ворчал и отбивался, но в итоге был пойман и вместе с приятелем вышвырнут в коридор. С той стороны двери незамедлительно раздалось мяуканье, царапанье и удары, словно кто-то тяжелый (что чистая правда!) пытался вернуться в комнату. — Закрою в ванной! — рявкнул Майк. Звуки прекратились лишь на секунду. — Пусть, — сказала Нанаба, которая, лежа на боку, наблюдала за развернувшейся сценой выдворения кошачьих из наблюдательного рая. — Главное, что больше не пялятся. Майк подошел, взял влажные салфетки с прикроватной тумбочки, вытер руки. Член у него стоял параллельно полу, ровный, и только головка смотрела немножко вверх, словно уже не терпится. Матрас прогнулся, когда Майк встал на него коленями, склонился и поцеловал Нанабу в раскрытые губы. Они прижались друг к другу, сплелись ногами, и шум крови в ушах заглушил возмущенное мяуканье и треск дверной панели. Всё это отступило на второй план, перестало иметь значение. Нанаба взяла лицо Майка ладонями, отвела волосы со лба и заглянула ему в глаза. Майк приоткрыл губы, и Нанаба ждала, что он сейчас снова скажет, что любит её, но вместо этого он сказал что-то, наверное, более для него важное: — Ты пахнешь волшебно. Она улыбнулась, отпустила его и легла на спину. Возникла заминка, пока Майк сперва распаковывал, а после натягивал презерватив. Что-то как будто застряло, но потом пошло гладко. Нанаба глянула и зрелище почему-то её насмешило. Майк пригрозил: «Переверну на живот», и она подняла взгляд к его лицу. Протянула руки. Он лег сверху, первый в её жизни мужчина, и полностью накрыл Нанабу собой. Она попыталась обнять его ногами за спину, но это оказалось не очень хорошей мыслью, так что она просто развела их и подняла бедра, чтобы Майку было удобнее. Она не была уверена, что именно так — удобнее, но тогда, инстинктивно, решила так. И всё просто взяло и случилось. Нанаба лежала, прижавшись лбом к горячему плечу Майка, а его член был в ней. Совсем не такой, как пальцы, больше и, как ни удивительно, тверже. Он был в ней, и от одной этой мысли хотелось заплакать. От того, что всё случилось по-настоящему. Так, как они хотели. Нанаба обхватила его за шею, нашла губы, осторожно, опасаясь, что боль всё-таки появится, подалась бедрами чуть вперед. Майк крепко зажмурился, дернулся, весь напрягся, и Нанаба, хотя и не могла увидеть, что происходит, прекрасно знала, что с ним произошло. — Тебе хорошо? — Очень! А… А тебе? — Да, пожалуй. Очень сложно было понять. Что-то смутно приятное разливалось по телу и собиралось внизу. Нанаба положила пальцы на клитор, Майк отвел их и положил свои: — Можно я? Она разрешила, и кончила меньше, чем за минуту. Всё это время в дверь неистово ломились коты, и когда всё закончилось, и Майк бросил завязанный узлом презерватив на салфетку, Нанаба разрешила пустить хвостатых назад. На второй раз пускай смотрят, мохнатые извращенцы.