Run с Бантан

Хосок просыпается резко, как от удара. Он приподнимается на руках, не узнавая в полутьме комнату. Сердце больно частит остаточным адреналином. Лампа на прикроватной тумбочке, его собственные ребристые очки рядом. На нём футболка, перекрученный ворот впился в шею. Голова муторно ноет, руки не держат, он падает лицом в подушку с каким-то жалким хрипом. Это не его комната, но где он? — Хэй, хён, ты чего? Всё хорошо, слышишь? Матрас проседает под чужим весом, Хосока крепко обнимают за плечи, не давая барахтаться в ловушке футболки и одеяла. Чимин буквально всем весом ложится на него поверх, фиксируя и продолжая бормотать на ухо. — Всё хорошо, хён, всё хорошо, тише, тебе надо отдохнуть, поспи ещё. Хосок замирает, пережидая озноб. Чимин освобождает одну руку и гладит его: по спине, по предплечью, по волосам — а Хосок не помнит, смог ли добраться до душа или вырубился, едва переступив порог номера. Точно. Они в отеле в Чикаго. Чимин прилетел к нему. Фестиваль. Он справился. Горячее подкатывает к глазам. Хосок хватает поглаживающую его небольшую тёплую ладонь и прижимается к ней губами, зажмурившись. Чимин за спиной замолкает, а затем забрасывает поверх одеяла и скрючившегося под ним Хосока ногу. Они лежат так, пока напряжение, будто спазм, не покидает тело Хосока, и тот не проваливается в сон снова. Второе пробуждение более щадящее. Лампа с другой стороны кровати ненавязчиво роняет свет на распахнутые чемоданы, разбросанные тут и там вещи, выделяет тенью Чимина, который по привычке свернулся креветкой на боку, к Хосоку оголившейся поясницей. Ему не хватило одеяла, он спит, трогательно прижимая к груди самый его краешек. От этой картины Хосока снова затапливает всякими чувствами по самые глаза, но он смутно помнит, что уже рыдал в Чимина сегодня, так что только шмыгает носом и сползает с кровати, бережно укрыв того до макушки. Чайник мягко щёлкает кнопкой, и Чимин открывает глаза. Не шевелясь, следит за Хосоком, который топит в чашке пакетик чего-то травяного, если верить рисунку на упаковке. Чимин взбивает подушку, устраивается сидя у изголовья, хлопает ладонью рядом с собой, приглашая Хосока вернуться. Принимает блюдце с чашкой, вкусно сёрбает, пока Хосок гнездится возле. У Хосока в голове благословенный штиль, впервые за бесконечно долгие два месяца. Только бродят, как неприкаянные, остатки скомканных признаний. «Я чуть не умер». «Я думал, чокнусь». «Ты свет». «Спасибо, что ты приехал». — Было невероятно круто, — Чимин будто тоже продолжает тот их диалог с вилайва, подтверждая, что действительно так считает, что готов повторять это не только на камеру, но и вот так, наедине, когда Хосок уже в состоянии действительно его слышать. Хосок, улыбаясь, трясёт головой — до сих пор не верит, что всё получилось. Хоть и чувствует, что дикое напряжение ушло, расплавив его в слепок сонливости, благодарности, удовлетворения и пота, кажется, намертво въевшегося в кожу и волосы. С последним компонентом всё-таки лучше что-то сделать, прежде чем отправиться досыпать — за панорамным окном ни намёка на утро. — Переоденься тоже, — он кивает на брюки Чимина, который после душа зачем-то залез в них обратно. Должно быть, спать в них то ещё удовольствие. Чимин выглядит так, будто задремлет, как только за Хосоком захлопнется дверца душевой. Так что он возвращается, роется недолго в своём чемодане, достаёт сразу двое домашних штанов, и одни отдаёт Чимину. — Ага, — Чимин сладко зевает и съезжает по спинке, не утруждает себя тем, чтобы подняться, елозит по кровати, переодеваясь, затем подтягивает к себе колени и трогательно скрещивает ступни. — Не задерживайся. — Не жди меня, спи, ты тоже устал. — Я обещал проследить, что ты хорошо выспишься, хён, я сдержу обещание. Хосок вытягивается по струнке в дверном проёме и козыряет ему двумя пальцами. Он оборачивается, чтобы прикрыть за собой дверь, когда: — Юнги не написал тебе? Хосок не знает, специально ли Чимин порой вот так проглатывает уважительное обращение в чужом имени. Он просто иногда делает это. Так естественно. — Он напишет, — уверяет Чимин, не дождавшись ответа. — Он тоже гордится тобой, ты ведь знаешь. Хотел бы я, чтобы он – и все – были здесь. — Да, — не спорит Хосок ни с одним утверждением и щёлкает задвижкой. В его номере помимо кровати есть огромный плюшевый на вид диван, аккурат напротив панорамного окна. Нужен он здесь ради завтраков с видом на город или для удобства вот таких, как свалившийся спасением на его голову Чимин, внезапных гостей, Хосоку без разницы. Он укладывается на кровати, поперёк которой таки сморило Чимина. Тот не снял ни свои серьги, ни широкие кольца, на его запястье браслет участника фестиваля. Тёмная прядь падает ему на нос, но Хосок не двигается, чтобы смахнуть её — разбудит. Его бесценной группе поддержки тоже нужен отдых. — Ты свет, — он одними губами проговаривает фразу, которую обронил случайно и повторил уже сто раз, кажется, в порыве признательности, но которая тонким звоном отзывается в самом сердце. — Спасибо, что ты приехал.