Деньги не пахнут.

      Старое здание Законодательной Ассамблеи, расположенное в историческом центре города, в этот вечер светилось огнями, искрилось блеском шампанского, шепталось голосами высокопоставленных гостей. Бронзовый слон перед зданием — подарок от короля Сиама Рамы V Чулалонгкорна в 1871 году — под бликами многочисленных ламп казался изящнее и светлее обычного, гости неторопливо огибали его и скрывались в высоких дверях здания. Воздух зала Ассамблеи был наполнен ароматом цветов, духов и пафоса. Каждая деталь интерьера — выверена до миллиметра. Сегодня здесь не было никого лишнего. Ловко лавирующие между гостей официанты, разносящие напитки и закуски, источали благодушие и официальную любезность. Алмаз учтиво принял похвалу в свой адрес и поблагодарил за беспокойство о здоровье, заверив, что чувствует себя превосходно, а случай во время майского заседания Кабинета министров — лишь результат переутомления, не более, это паникёры-медики перестраховались и упекли на шесть недель на больничный, а он не только законопослушный гражданин, образец для подражания, но и благодарный пациент. Кабинет министров назначил ему исполняющего обязанности — это злило. Алмаз заподозрил неладное: Подготовились к рокировке? Решили списать его? — и неусыпно следил за событиями в Минфине, продолжая лично контролировать дела. Его собеседник снова вернул разговор к заявлению министра по бюджету на 2016г. на мартовском заседании Парламента, заставив Алмаза хмыкнуть в бокал… Было понятно, к чему клонит этот слегка заплывший тип; блондин внутренне хохотнул, когда господин Джиба начал описывать своё видение на Новый Инновационный район Джуронг, запланированный к поэтапному введению до 2022. City Developments, совладельцем которой был Джиба, всего пять лет назад занимала тринадцатую строчку Forbes в списке Сингапурских компаний, но сейчас спустилась в третий десяток. Очевидно, он прощупывал почву и шансы получить выгодный тендер. Но кто именно будет воплощать в реальность новый район и пилить деньги, Алмаза не волновало: бюджет больше, чем рассчитано по сметам с учётом инвестиционных вливаний, он всё равно не даст. А там бизнесмены пусть хоть глотки друг другу перегрызут. Министра куда больше занимала новая Программа трансформации промышленности (ПТП), дорожные Карты которой разбирались в тот злосчастный майский день, когда Алмаза настиг ишемический инсульт. Неприятный сюрприз, но вроде обошлось: срочная операция тромбоэкстракции избавила от тромба в сосудах мозга — значит, впереди у него ещё много побед, и приступить к работе Алмаз был готов уже через пару недель после операции, но медики были настроены менее позитивно. Обсуждение проекта отложили до официального возвращения министра в строй, так что в настоящий момент удовлетворить свою жажду к подсчёту прогнозируемых доходов и политическим интригам Алмаз не мог. Чего обсуждать с несведущими? Почти два месяца он вынужденно провёл в стороне от будничной суматохи, считая потерянные минуты, и сейчас особо остро ощущал ничтожность коэффициента полезного действия своего присутствия на этом мероприятии. Шла вторая половина июня, и пятая неделя его больничного… Требовалось ещё немного подождать. Придя в себя после операции, Алмаз помнил только, что у него сильно болела голова, а повышенная чувствительность к яркому свету преследовала его всю жизнь, поэтому только кривился на допрос врача: как самочувствие, как зовут, сколько лет, дата рождения, имена детей. — Каких ещё детей? — рявкнул министр. — Какое сегодня число?! Дайте телефон… Врач сурово посмотрел поверх очков: «Здесь не МинФин, здесь я начальник», — и продолжил монотонно рассказывать про диагноз и надоевшее «Вы же понимаете, что Ваш случай особенный». Никакой новой информации Алмаз услышать не ожидал. И не услышал. Закатил глаза и приготовился выслушивать отповедь. Решив, что проблемы с сосудами и свертываемостью крови — это многим лучше, чем рак кожи к тридцати годам, которым медики упрямо запугивали с детства, Алмаз поинтересовался датой выписки. Покинуть больницу хотелось ещё вчера… Эскулапов послушать, так родителям стоило водрузить крест над его прахом сразу после рождения. А где-нибудь в Танзании из его костей настрогали бы десяток дорогих амулетов. Он до сих пор помнил постную мину врача, когда едва слышно ворчал про амулеты. Повеселился. От неприятных мыслей министра отвлекли короткие аплодисменты, ворвавшиеся в музыкальное сопровождение и возвращающие его в настоящий день. В зал вошёл Тони Тан — седьмой президент страны, выдающийся банкир, математик, в прошлом отказавшийся от кресла премьер-министра и почти десять лет занимавший пост министра обороны. Алмаз питал к нему уважение и с горечью отметил, что в следующем году истекает срок президентства Тана, и «Мудрец» уходит с политической арены. Сколько тайн хранил этот человек, невозможно было представить. Мало кто заставлял Алмаза испытывать восхищённую зависть. Тони Тан был из тех редких экземпляров. С ним было интересно играть в шахматы. Превзойдёт ли он когда-нибудь Тана? Кстати, прекрасный стимул пережить ещё не одного своего эскулапа. Утомительно вечно слушать про свои собственные похороны. Он бы от души станцевал чечётку на могилах многих из них. Представляя себя в серой двойке отплясывающим над прахом генетика, Алмаз удовлетворённо хмыкнул и обвёл взглядом зал в поисках министра транспорта Малайзии, тому стоило бы поторопиться к Тану. Весь этот вечер — не более чем прелюдия перед подписанием Меморандума о взаимопонимании по проекту строительства скоростной железной дороги Куала-Лумпур-Сингапур. До даты подписания оставалось меньше месяца, но требовалось сгладить и обсудить некоторые политические шероховатости без протоколов, официоза и секретарей. Всё же скоростная линия через границу — это не только мобильность и дополнительный кровеносный сосуд в экономику, но и головная боль и брешь в безопасности. Всюду велись неспешные приглушённые беседы. Негромкая музыка струнного квинтета, разливающаяся по залу звучными, хоть и тихими аккордами, плыла над головами, дополняя торжественность официального мероприятия. Взгляд плыл по верхам, по лицам гостей и невольно остановился на жене: она танцевала с Дэвидом Ли, миллиардером, владельцем The Islamic Bank of Asia. Её волосы стали длиннее, почти касались плеч, и привычные краски губ и глаз заиграли по-новому: чётче, глубже, ярче. Изящный хрупкий стан — бесподобное творение с нескромной гибкостью — выделялся из сверкающей толпы. Густо-чёрное длинное платье, наглухо закрытое спереди, с рукавами до кистей, имело умопомрачительно-глубокий вырез на спине, который дарил фантазии о приятной истоме и обрывал ласкающий взгляд на самом сладком… от чего томящее чувство требовало продолжения и реализации — но строгий фиалковый взгляд хранил неприступные границы почище золотого блеска на безымянном пальце. Алмаз заново открывал жену для себя. Эта женщина всё больше сводила его с ума. Манила магнитом, в ней неуловимо что-то изменилось. Что-то большее, чем причёска: загадочная грустинка поселилась в бездонных глазах, благородная тревога появилась в голосе. Мысль, что она так чутко чувствует и беспокоится за него, трогала за живое… Этот старый лысеющий хрыч смотрел на Хотару глазами послушного сентиментального бассета, держался чинно и с лёгкой неуклюжестью вёл танец. Несмотря на общую степенность, Алмаз почувствовал облегчение, когда танец закончился и Ли отпустил Хотару. Пара отошла с центра зала, продолжая что-то обсуждать. Алмаз мог руку дать на отсечение: её тяготил собеседник, — но Хотару улыбалась очаровательно, как только она умеет, и легонько поглаживала массивный браслет на правой руке… А собеседник читал в этом жесте что-то своё и видел в её улыбке обещание. Джиба продолжал упоённо расписывать свои фантазии, на которые Алмаз механически кивал и вставлял ничего не значащие фразы, продолжая как заколдованный рассматривать собственную жену… как она выверенно, в такт музыке, шагнула назад, уклоняясь от касания её предплечья, улыбнулась, прикрывая пушистыми ресницами глаза, и в следующую секунду пригвоздила наглеца уничтожающим взглядом. Изображать несуществующий интерес надоело, и, сославшись на необходимость немедленно обнять своё дорогое сокровище, Алмаз покинул просителя, направившись к Хотару на подмогу. Приближался неслышной поступью хищника, со зловещим удовольствием наблюдая, как, почувствовав его властный и тяжёлый взгляд, меняется в лице хмырь, распушивший хвост перед его женой… Министр умел смотреть так, что, казалось, запросто может раздавить. Не злоупотреблял умением, но… для обороны своего сокровища пускал в ход любые средства. Бассет ретировался, стоило Алмазу преодолеть половину пути. — За что ты меня мучаешь?.. — призывно шепнул министр Хотару на ухо, подходя со спины. Тёмные ресницы дрогнули, и она резко повернула голову, настороженно взглянув на мужа. Весь поглощённый её нежной кожей и узкой спиной, Алмаз не заметил промелькнувший на её лице испуг. Едва касаясь костяшками пальцев ложбинки между её лопатками, он не смог преодолеть соблазна: провёл линию сверху вниз по её позвоночнику и собственнически прижал Хотару к себе, приобнимая за талию: — Приём только начался, а я не могу думать ни о чём… кроме тебя. Стоит на минуту отвлечься, всякие миллиардеры вокруг шакалить начинают. Хотару выдохнула, и Алмаз принял это за знак одобрения. — Давай сбежим?.. — предложил он, почти невесомо поцеловав в тонкую линию на плече между тканью и обнажённым телом. Хотару в ответ прильнула к нему, вскинула руку, касаясь мягких светлых волос, и томно посмотрела из-под пушистой вуали ресниц: — Если ты этого хочешь… — и каждое её слово искрилось таинственностью и порочностью. В фиолетовых глазах родились и брызгами вспыхнули искорки глубокого потаённого огня, который, словно струйка живого пламени, пробежал по руке — к запястью, к ногтям, пробрался к его коже… Он научил её принимать внимание как должное, не стесняться своего тела и порывов. Но учил для себя… и упивался результатом. Терпеливо полировал свой алмаз до бриллиантового блеска. Мечта, воплотившая в себе сексуальность и притягивающая обожание, сочившееся из глаз каждого, кто на неё взглянет, стояла рядом с ним, в его руках, принадлежала ему по праву завоевателя. Алмаз кожей ощутил густую волну концентрированного внимания, успевшего разлиться по залу и обращенного к ним… И вспомнил, почему не отказывался посещать эти скучные ля-фуршеты… Из-за этого опаляющего кожу чувства зависти — к нему, получившему всё. Слегка пьянящего и приятно покалывающего, граничащего с осуждением. Он был не таким, как все, с самого рождения, шёл поперёк выверенных путей, не принимал многого, был непримирим с рядом вещей, действовал по-своему, позволял себе больше, чем отмерено обществом… и добивался лучших результатов, вызывая на себя зависть, порицание и осуждение. О, да… кто-то же должен играть чёрными фигурами, и почему бы не белый король? И даже сейчас: ему полагалось быть в тени, поправлять здоровье, а он, наплевав на всех, соблазнял собственную жену на глазах сотни богатеев и чинов. Хотару, держащаяся с достоинством и грацией, не идущая — плывущая рядом с ним, источала мощнейшую энергетику, прямо волны магнетизма. Алмаз позволил себе улыбку, предвкушая безумство, рука невольно крепче сжала изящный изгиб, кожу обожгло прикосновение к обнажённой спине. Любые её действия, даже мысли о ней приводили к ласкам и поцелуям, потере самоконтроля и прощанию с рассудком. За несколько метров до двери его остановил Тони Тан и, Алмаз, едва не взвыв, выпустил талию жены из своей хватки: — Прости, дорогая, это займёт немного времени. Встретимся у слона Рамы через двадцать минут.

***

Она привычно отпустила мужа в его мир, где он был титаном, вершителем, полубогом, и поторопилась покинут зал, пока кто-нибудь ещё не успел перехватить её с очередным предложением о танце или беседе. Хотару, как в тумане, помнила 12 мая. Звонок с работы мужа разбил её размеренный день, и Сапфир домчал до Tan Tock Seng Hospital. Она не помнила, как добралась до больницы, как собиралась и выходила из дома, как искала нужный этаж, врача и палату. Даже папарацци у входа не тронули её — или она никого не заметила… Смысл слов доходил до неё с трудом, врач говорил про операцию, показатели и решающие 48 часов. Мозг отказывался обрабатывать информацию, но она отчётливо помнила состояние беспомощности, поглощающее её изнутри: в тот момент от неё совершенно ничего не зависело, и липкий холодный страх подбирался к горлу, вымораживал конечности. Несмотря на тёплую ночь, Хот потряхивало от нервного озноба. Приняв для себя самое рациональное решение, Хотару отчаянно пыталась сохранить привычный мир, но он рушился вопреки всем усилиям… Трещины расползались по фундаменту её жизни, и она уже не могла с этим справиться. Реальность менялась, — Хотару невольно винила себя в этом. Нет!!! Последним, чего бы она хотела, была смерть мужа. Да, она ждала перемен в себе, да, она хотела другого, но боролась с этим навязчивым чувством. Хотела перемен, боялась и бежала от них без оглядки. Но судьба всякий раз оказывалась на шаг впереди. И Хотару ощущала себя мотыльком, застрявшим в липкой и цепкой паутине: не выбраться. Камень брошен, и вибрации пошли по её жизни. На её нерешительность и страхи Вселенная отреагировала жутким решением! Её хрупкий мир ушёл из-под ног. Бойтесь своих желаний, они исполняются. Хотела свободы?! Пора было признаться самой себе в этом! Но цена… Неприемлемая. Хотару не готова была на неё согласиться. Алмаз ни в чём не виноват и не должен нести ответственность за её ошибки. В реанимацию пустили всего на несколько минут, и она не узнала мужа; сердце сжалось от жалости и страха… Таким безжизненно-серым и представить его не могла. Алмаз всегда выделялся своей внешностью, но никогда даже на мгновение, не казался блёклым, — нет! Снежное божество, сияющий атлант, спустившийся с небес. Ледяной ангел с горящим сердцем и насмешливыми пронзительными глазами совершенно необычайного цвета. Описать его болезненно-бледным не мог бы никто. Алмаз горел волей к жизни и заряжал ею, безвозмездно делясь энергией с Хотару. А в те минуты в больнице он виделся ей потухшим, подобно выгоревшему пеплу, надломленным, и казалось, совсем не дышал, хотя множество датчиков мелькали данными и регистрировали нормальную сатурацию и сердечный ритм. У неё больше никого нет. Кто она без него? Они одни были друг у друга. Что она без него? Чувство острого одиночества объяло и заполнило её до краёв. Время шло медленно. 40 решающих часов… Она наотрез отказывалась ехать домой в оглушающую тишину, боялась, что если хоть на минуту покинет больницу, порвётся последняя нить между ней и мужем. Хотару вздрогнула, услышав своё имя, и, недоумевая, посмотрела на поднос перед собой. Совсем как в ту ночь, только тогда перед ней стоял Сапфир с кофе и бульоном, а сейчас официант предлагал шампанское. И Хотару с облегчением вдохнула наполненный запахом травы воздух, взяв фужер с подноса. Настойчивое «Поешь» тугой пробкой стояло в ушах. Хотару помнила, что отказалась. — Решила занять соседнюю палату? Алмаз не одобрил бы. Она вскинула голову и пристально посмотрела на стоящего рядом с ней мужчину: Всё это время он был рядом и недосягаемо далеко. Безропотно следовал за ней, ограждая от назойливых расспросов. Только сейчас Хотару осознала, что в тот день, с момента звонка из министерства и почти двое суток после, её не потревожили больше ни одним звонком. Словно она была вырвана из бесконечного рёва информации. Незаметно, молниеносно. Значит, Сапфир снова включил переадресацию, и где-то неслышно надрывался другой телефон. Как же она благодарна ему за эти несколько часов… До дрожи в коленях, до горькой нежности и грешных снов. Его естественное проявление человечности и сочувствия добавили изрядную порцию масла в костёр желаний. Если бы не Сапфир, она бы осталась совсем одна и потерялась бы в давящем страхе и панике. В ту ночь Сапфир ещё раз настойчиво сунул ей поднос, и Хотару послушно взяла высокий картонный стакан с горячим бульоном. Желудок отозвался благодарностью: оказывается, она проголодалась, но не осознавала этого. Теперь у неё было чуть больше сил на самоедство и страх. Допивая в молчании кофе, она продолжала смотреть в окно на мерцающий огнями город. Боже, какая же она, оказывается, трусиха! Растерянная девочка. Шелуха барского мира так легко облетела, и реальность била в самое слабое место. Метко. В цель. Это кошмар наяву — застрять меж двух таких разных миров: один владел душой, второй — телом. Не разорваться. Алмаз, пожалуйста, только не так! Ты не имеешь права бросить меня вот так… — молила она, — поцеловав с утра сонную, уйти в вечность. Я буду винить себя всю жизнь. Хотару не могла представить Алмаза инвалидом, с трудом формулирующим фразы и еле выговаривающим слова. Нет. Алмаз никогда не согласится на полумеры. Всё — или ничего. — Он выкарабкается, — словно отвечая на её мысли, произнёс Сапфир. Хотару обернулась на голос. Сапфир стоял рядом, загораживая её от всех опасностей мира, и напряжённо смотрел куда-то за её спину. Его голосу верилось. Ей хотелось поддержки, хотелось уткнуться в крепкое плечо и забыть обо всех проблемах. Сапфир перевёл взгляд на неё и твёрдо добавил: — Уверен. И слёзы брызнули из её глаз. Хот зажмурилась, пытаясь справиться с ними, и больше почувствовала, чем увидела, как мужчина подался вперёд чуть ближе. Хотару инстинктивно уткнулась ему в плечо, беззвучно плача, выплёскивая из себя душевную боль и страхи. Жизнь — не кино, не получится вечно играть счастье для красивой картинки. Рассвет встретил их на балконе больничного холла. Хотару до утра вспоминала и рассказывала события их совместной с Алмазом жизни. Сапфир с непроницаемым лицом слушал, к обеду уговорил поехать домой. Она уснула в машине, проснулась к вечеру, укрытая его пиджаком. В открытое окно автомобиля врывался свежий ветер, а Сапфир на улице охранял её сон и обернулся, стоило ей пошевелиться. На следующий день в кабинете Алмаза Хотару нашла пачку фотографий с её Дня рождения, Алмаз на них был такой живой и счастливый, что в груди защемило. Она молила небо — дать ему здоровья, звёзды — самой яркой жизни, солнце — счастья. «Я загнала себя в ловушку. Кто бы подсказал, как выбраться?». Небо услышало — Алмаз пришёл в себя, операция прошла успешно, повреждение мозга минимально, и муж быстро пошёл на поправку. Она обязательно с ним поговорит. Но не сейчас. Позже. Из потока образов и мыслей её вырвал знакомый сиреневый блеск. Никто больше не мог подпирать серый пьедестал памятника с таким видом, будто опирается на мраморную колонну собственного замка. Алмаз смотрел на неё одним из тех странных взглядов, которые никак не поддавались расшифровке, но она поняла: её ждали новости. Передала бокал официанту, улыбнулась и вопросительно изогнула тонкую бровь, ожидая его дальнейших действий. — Я говорил, что обожаю тебя, моё сокровище? — наконец прервал молчаливые переглядывания муж. — Да, за вечер это четвёртый раз. Он подошёл совсем близко, захватив жену в крепкие объятия, и, глядя в глаза, тихо сказал: — У меня к тебе серьёзный вопрос. Хотару поправила идеальный узел на его галстуке, стараясь скрыть напряжение: — Я твоя жена, что может быть серьёзнее? — Как тебе роль Первой Леди страны, справишься? — Довольный блеск сиреневых глаз не могли затмить никакие огни. — Я утверждённый и главный кандидат на смену Ли. Хотару отчётливо услышала щелчок тяжёлого замка.             Ловушка захлопнулась.