Июнь подходил к концу, и за последние дни какое-то необъяснимое беспокойство завладело разумом Сапфира, странная тревога сжимала душу в своих цепких пальцах, заставляя её безотчётно трепетать.
Беспокоиться…
Вот уже который день творилось что-то неладное: заказчик по возвращении с последнего приёма весь сверкал подобно неоновым стометровым папоротникам из «Аватара» в парке Gardens by the Bay и разве что не пританцовывал на ходу, даже продление больничного (что-то не понравилось врачам на его томографии головного мозга) не омрачило его настроения и не вызвало ничего даже отдалённо похожего на его майское недовольство, а Хотару определённо нервничала, стала совсем молчаливой, и даже редкая улыбка не скрывала невысказанной безнадёжной грусти в её глазах. Найти логическое объяснение этим двум диаметрально противоположным фактам Сапфиру никак не удавалось. И он всё чаще ловил на себе совершенно странные спешно-просительные взгляды Хотару. Ждал, что она что-нибудь скажет, попросит, но Хотару молчала. Что с ней творилось, Сапфир решительно не понимал. Сам спросить не решался, опасаясь выдать себя неуместными расспросами, и, теряясь в догадках, перебирал в голове самые немыслимые варианты, чем всё больше изводил себя: неужели думает, что я мог выдать её Алмазу?.. Подозревает в чём-то, или сделал что-то не то?
Её спокойствие стало для него не просто условием контракта — жизненно важной необходимостью.
С того злосчастного приёма Его Богиня потеряла покой, и первосвященник не находил себе места.
От мысли, что она вновь беременна, его нутро скручивало в тугой узел, и Сапфир с замиранием сердца вглядывался в её лицо, но никаких внешних признаков, подтверждающих мысли в этом направлении, не находил. И Алмаз ни разу не заикнулся про наследников или детскую.
Или причина странного поведения Хотару была в болезни заказчика и беспокойстве за мужа?..
Тогда чем Сапфир мог помочь? Кардинально оборвать его страдания, если только…
Если дело и было в этом, то не ясно, чего Алмаз такой радостный! Заказчик совсем не походил на собирающегося отчалить в мир иной; всего полтора месяца, как соскочил с этого экспресса, выпрыгнул прям на ходу, послав на прощание воздушный поцелуй костлявой, и галопом пошёл на поправку, и выцарапал себе выписку домой, буквально измором взяв врачей.
Хотару, как заботливая супруга, окружила его вниманием и все рабочие вопросы по мере возможности решала дома.
Сапфиру под пристальным контролем начальника службы безопасности — как будто этот кретин понимал, что именно сгребал Сапфир, действуя под её диктовку в наушнике, — пришлось собрать в банке несколько увесистых папок и набор электронных ключей; из Пенсионного Фонда пакет для неё доставил курьер на дом.
Хотару лишь пару раз перенесла свою запись в салоне и всякий раз, покидая мужа, старалась нигде не задерживаться, сразу торопилась вернуться домой. И забыла про теннис.
В таком ритме истлел май и половина июня…
Надежда на восстановление привычного хода вещей забрезжила, когда Алмаз увёз Хотару на какой-то званый вечер: первый с момента его больничного.
Сапфир минут десять просто стоял на террасе, облокотившись на перила, наблюдая за тем, как огонь от фар министерского авто движется всё дальше вдоль побережья по выверенной линии дороги. И вот-вот скроется за первым поворотом.
Хотару стала его стимулом, его солнцем, которое ненавистный ему Бог узурпировал на целых тридцать пять дней и сейчас увозил на своей колеснице за край горизонта.
Маленькая личная катастрофа, оставляющая в душе лишь одно — пустоту.
Пустоту, которую не заполнить ничем. Сапфир физически ощущал потерю, словно Хотару навсегда покидала его мир, оставив после себя лишь тёплую частицу воспоминаний. Он с трудом гнал эти мысли, напоминая себе, что до конца контракта ещё семь с половиной месяцев… И раз Алмаз решился вернуться в привычный рабочий ритм, для Сапфира эта поездка сулила если не счастье, то скорое облегчение точно.
Но всё стало только хуже!
Хотару погрузилась в себя и практически перестала с ним разговаривать, словно боялась обмолвиться, сказать что-то лишнее, а Сапфир отмечал, как она напрягается всем телом, скованно поджимает плечи, как от озноба, и судорожно кусает нижнюю губу, поспешно отводя взгляд.
Всё бы ничего, но эти её неожиданные обжигающие и быстрые взгляды рождали в нём странное желание, непохожее на обычное сексуальное возбуждение.
Ни на что не похожее непонятное стремление быть ближе — даже не на расстоянии дыхания — ещё ближе, касаясь кожей кожи, как тогда, в клинике — толкало на шаг вперёд, практически вплотную к ней. Аж пальцы сводило от неодолимой тяги прижать Хотару к себе и обнимать так крепко! — и чувствовать биение сердца, отвечающее на его собственное судорожное дыхание, — это желание заставляло Сапфира тихо выдыхать сквозь неплотно сжатые губы ставший в один миг плотным воздух.
И узнать, вымолить у Хотару всё про корень и мотивы такого поведения.
Дабы изничтожить эти причины!
Сапфир, наверное, в тысячный раз прокручивал в голове майские и последующие события в попытках найти ответ, но все его усилия были тщетны. Ответ явно находился за гранью известных ему событий.
Воспоминания одно за другим, словно кадры киноплёнки, всплывали из тайников, запрятанных глубоко-глубоко в душе за семью печатями, принося с собой целый букет разносортных ощущений…
Он помнил, как Хотару вышла из кабинета в гостиную, прижимая телефон к уху, и в полной растерянности посмотрела на него. Несколько раз моргнула, но, как оглушённая, не могла сказать ни слова.
— Что случилось? — немедленно среагировал Сапфир, вскакивая на ноги, готовый защитить её от всего мира и любой опасности.
— Алмаз в больнице, его готовят к операции, — едва опомнилась, среагировав на его голос, ответила Хотару.
И сердце бешено забилось в груди, реагируя на такой неожиданный подарок, буквально оглушало своим набатом. Сапфир побоялся, что Хотару услышит, и сдавленно хмыкнул, желая подавить всплеск своих эмоций.
— Едем, — извлёк телефон, чтобы не терять время и немедленно построить маршрут: — Диктуй адрес.
Поворачивая ключ зажигания, он успел подумать: этот баловень судьбы не может взять и просто свалить с планеты, отдавшись в объятия старухи с косой. Слишком алчен, чтобы делать такие подарки… Но если всё же…?! И в груди что-то тёплое с толикой злорадства расправляло пушистые крылья, щекоча нахлынувшим трепетом каждый нерв, и тут же умирало, стоило Сапфиру увидеть бледное сосредоточенное лицо Хотару в зеркале заднего вида.
Он попытался сглотнуть и сказать что-то ободряющие, но комок, крепко вставший поперёк горла, перекрыл не только воздух, но и способность говорить.
Услышал стук собственного пульса, рвущегося в висках с такой силой, что заглушал все другие звуки. Сердце, цепляясь за последние обрывки стойкости, пропустило болезненный удар, и орда колючих мурашек атаковала его.
Сапфир хмыкнул второй раз, стараясь не позволить скрипу зубов прорваться сквозь тихий гул мотора, и остервенело стиснул руль, вдавливая педаль газа в пол, едва не отпустив сцепление — автомобиль дёрнулся, чуть забирая вправо, — и выдохнул, стараясь успокоиться и совладать с собой.
Память недавнего прошлого резала по нервам подобием лезвия…
Отчего-то вспомнил, как практически впечатал в стену какого-то юркого очкарика с камерой, выскочившего перед Хотару у дверей клиники. Вспышка фотообъектива, сверкнувшая перед глазами, разозлила, развязала руки, и Сапфир вырвал и вышвырнул камеру — после издание требовало неустойку и возмещение, а получило иск за вмешательство в частную жизнь. Наверное, если бы не нелепое продолжение инцидента, этот эпизод не отпечатался бы в его памяти.
Машина давно скрылась за поворотом.
Привалившись спиной к стене и практически слившись с ночными тенями, Сапфир продолжал вглядываться в дорожные огни. Мысли о прошлом увлекли его, и, как всегда, прошлое не замедлило вернуться, зримое и яркое, хоть рукой щупай.
Отравленный Кипящей Ревностью мозг желал Алмазу сдохнуть и подначивал устроить провокацию, подсовывая идеи одна другой заманчивее; но стоило взглянуть на неё, услышать трепет надежды в её голосе, когда Хотару говорила с врачом, как сердце раздирало на части от сочувствия, жалости и нежности. Превозмогая себя, Сапфир гнал искушающие мысли: Хотару он любит сильнее и не станет причинять боль — даже если это подарит призрачный шанс быть с ней.
Возможно, костлявая окажется хитрее и настырнее… он надеялся на это и всё же тайно взывал к Богу, так любимому и почитаемому отцом, прося, чтоб заказчик выжил. Ради неё.
Сердце обливалось кровью ощущая её растерянность и страх.
В тот день Хотару была настолько ранимой, испуганной и сильно нуждалась в поддержке.
Ничтожное… Жалкое… понимание того, что происходящее никоим образом не остановить, душило бессильной яростью, и это сжимало его тело в тиски. Сапфир постарался подбодрить Хотару, как мог. Выбрал нейтрально-полезный перекус и кофе для неё в кафетерии больницы и настоял, чтобы съела. Наверное, его поведение выглядело сухо и чёрство, но это максимум, который Сапфир смог выдавить из себя, продираясь через пламя пляшущей в нём неистовым огнём ревности и кипящего яда, алчущего крови одного альбиноса.
А Хотару крепилась из последних сил. Сапфир ощущал её растерянность кожей, вдыхал её страх, обжигая себе лёгкие… и в какой-то момент отключил свою глухую защиту, подался ей навстречу. Всего на миллиметр, практически мысль, несказанная, но осязаемо-зовущая. Хотару словно услышала и одним шагом смяла расстояние между ними, уткнувшись ему в плечо; аромат лаванды и чертополоха, такой близкий и манящий, вскружил голову… Сердце ёкнуло где-то в глубине, явно давая понять, что ему такой поворот сюжета определённо по нраву — а Сапфир до треска швов перчаток сцепил в замок руки за своей спиной и постарался выдохнуть как можно тише.
Хотару беззвучно заплакала, поддавшись эмоциям…
Он не мог её коснуться, но сердцем обнимал её всю.
Внизу живота расплылся клубок обжигающих искр, ещё больше мешающий сосредоточиться. Сапфир прикрыл глаза и постарался вдохнуть поглубже.
Стояк был не самым удобным состоянием, но возбуждение от достижения столь долго лелеемого желания спадать и не думало.
И её слёзы о другом серной кислотой выжигали душу.
Сапфир ей их простил, перетерпев боль, что они ему дарили.
Под утро, стоя на балконе и наблюдая на небе оргию алых оттенков, и то, как листья на деревьях медленно наливаются огненным светом, Сапфир украдкой посмотрел на Хотару и осмелился спросить:
— Любишь его?
Дай… Дай один намёк на сомнение, развяжи мне руки, и Алмаз покинет это здание только в одном направлении.
Она задумчиво посмотрела в небо. А он просто стоял, не в силах даже отвести взгляда от её тёмных волос, развевающихся на ветру, от необычно ярких глаз, прикрытых длинными, чёрными как смоль и лёгкими, как крыло махаона, ресницами.
Её тихий ответ подхватил ветер и понёс в даль.
Сапфир зажмурился и глубоко вздохнул.
И бурлящее чувство ревности, перемешанное с ощущением невероятной близости, готовое вот-вот сорваться с цепей и разнести на атомы всю больницу, залпом захлебнулось под её «ДА».
И хоть он готовился услышать именно это, часто прокручивал такую реакцию в голове, это не спасло его сердце от боли, подобно лезвию пронзившей насквозь. Она даже не представляла, что сейчас разрушала его хрупкие мечты.
Её слово — закон.
Взгляд — пуст.
На лице — маска равнодушия, а в душе — болезненное смятение и тоска.
И всё равно, несмотря ни на что, она вызывала желание улыбаться так, как не улыбался никогда, говорить что-то, что не сказал бы никому, держать свои руки при себе и не позволять телу посылать сигналы, которые женщины расценивали вполне однозначно.
Каким-то чудом к обеду следующего дня Сапфиру удалось уговорить Хотару поехать домой. Ей требовалось отдохнуть, но она упрямо отказывалась, хотя не сомкнула глаз уже более суток. Здравый смысл это был, или она просто решила сжалиться над ним — неважно.
Заметив, что она задремала, Сапфир сбросил скорость до минимально возможной и двигался практически крадучись, чтобы не потревожить и не разбудить.
В какой-то момент даже головой тряхнул, отгоняя навязчивую мысль: рвануть сейчас же через границу, украсть её, пока она спит, а псы Алмаза караулят у больницы.
Конечно, сдержался.
И даже укрывая её около дома, чтобы не будить, не позволил себе дотронуться.
Но на душе всё равно было тяжело.
Коснуться её равно сломать себя.
И страшны последствия. Что там, за тактильным контактом? — Безумие, в котором исчезает контроль и рассудок, умирают долг и обязательства.
Он бы не отпустил её, обрушил бы мир, но не выпустил Хотару из своей жизни.
При мысли о ней, такой близкой и такой недосягаемой, в душе поднималось что-то томящее, поющее, нежное, приправленное болезненной горечью.
Алмаз пришёл в себя и потекли будни, в которых Сапфир чувствовал себя третьим лишним, пятым колесом и бесполезной единицей. Заказчик постоянно находился дома, и брюнет практически запер себя в тренажёрном зале, иногда выезжая на стрельбище. Старался не высовываться со своей части дома и как можно реже пересекаться с Алмазом.
Не хотел, чтобы его принимали за вещь и использовали для удовлетворения собственного тщеславия или демонстрации власти. Общих тем для разговоров у них не было, если не считать обсуждение условий и деталей контракта, но в этом случае разговор неминуемо привёл бы к Хотару, а это последнее, о чём Сапфир хотел бы говорить с Алмазом. Весь срок его больничного Хотару старалась по максимуму находиться дома, лишь изредка покидала супруга, отлучаясь по делам. Полтора месяца Сапфир жил этими крупицам моментов: нацепив на лицо вежливую маску, держался подчёркнуто в рамках деловых отношений.
Невозможно было её делить. Не мог он жить между хочу и должен, и на жизнь в тени другого согласен не был. А короткие моменты единения с ней были особенно ценны, их хотелось сохранить в своей памяти — каждый.
За эти полтора года Сапфир почти привык так жить: раз за разом прокручивать в голове редкие приятные фрагменты, окунаясь в щемяще-терпкое болезненное чувство, без которого уже не мог дышать.
Относиться к ней, как к объекту, стало практически невозможно, она жила в его венах, и отодрать Хотару от себя Сапфир не был в силах.
Июнь практически истлел…
У него оставалось всего двести шестнадцать дней рядом с ней.
***
Владея ценной информацией о своих перспективах, Алмаз успокоился и использовал высвободившееся время на неожиданно растянувшемся больничном во благо стране, себе и своему капиталу. Правильнее будет расставить приоритеты так: себе, капиталу и стране, но это мелочи, ничуть не меняющие смысла.
Запланированная перепрошивка промышленности ПТП требовала денежных вливаний, внушительных расходов и новых масштабов, что грозило повышением налоговых ставок и недовольством гражданского общества. Ещё в мае этот нюанс нисколько не волновал министра, а после душевного разговора с Тони Алмаз понимал, что дополнительная налоговая нагрузка на плечи граждан народной любви ему в роли премьера не добавит, а станет ещё одним препятствием, и каждый малейший промах, что неминуемо будет, вплоть до случайной аварии или гибели работников, злые языки попытаются повесить на его плечи и шею, вменив в вину.
С этим надо было что-то делать. И если возможности предусмотреть и предотвратить всё у министра нет, то сгладить углы и минимизировать потери он в силах. Тем более Вселенная дала такой шанс! Кабинет министров не успел даже в общих чертах ознакомиться с планируемыми преобразованиями, и больничный продлили… Чем подарили Алмазу время на размышления.
Оказывается, иногда очень удобно болеть. Правду говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Как-то, обсуждая этот вопрос, Хотару предложила вариант с инвестированием государственных субсидий через банковский сектор. Государственные целевые средства, выделенные на промышленные предприятия, будут размещены на счета компаний, но с обязательством банка контролировать и проводить взаиморасчёты только за фактически произведённые услуги и договора. Таким образом в выигрыше остаются все: предприятия могут рассчитывать на дополнительную прибыль, даже ещё ничего не произведя: за счёт процентов на размещённые суммы на своих счетах;
банки получают оборотные средства, поддержанные спросом;
государство — экономию бюджета и дополнительные налоговые отчисления, и всё это не потребует дополнительной эмиссии денежной массы.
А, если в итоге и потребуется поднимать налоги, то не сразу, а по прошествии нескольких лет и совсем незначительно. Экономика в любом случае получает дешёвые длинные деньги, а Программа Трансформации Промышленности — возможность безболезненной реализации.
Алмаз внимательно выслушал жену, ещё раз про себя отметил, что очень удачно женился, и предложил написать презентационный план для представления и согласования с парламентом. В том, что предложенную схему одобрит Кабинет Министров, Алмаз не сомневался, но за право войти в 'золотой список' банков, подключённых к программе, пришлось бы побороться — и не факт, что обошлось бы без крови, скандалов и ряда громких пертурбаций в правлениях многих банков. За позиции своего Дорогого Сокровища он был уверен: только круглый дурак рискнёт сместить «самый близкий к Минфину источник информации».
Настолько близкий, что Ближе некуда…
Не стоило и упоминать, что банк его жены в его планах уже оказался в десятке счастливчиков и получил контракты по ПТП на ведущие отрасли.
Но предложенную программу требовалось оформить безукоризненно, чтобы ни антимонопольная служба, ни отдел по борьбе с коррупцией не смогли найти, за что зацепиться.
Его жена гений финансовых схем, а они все идиоты. В этом Алмаз был уверен.
Его трастам лишь останется заранее вложиться в акции нужных компаний и снимать сливки.
Этот день в начале июля был распланирован с самого утра до глубокого вечера и полностью посвящён Алмазу. Хотару заехала с ним в Министерство, и неожиданно для неё муж решил обсудить «план» более обстоятельно в узком кругу юристов. Если бы Алмаз предупредил о своих замыслах заранее, Хотару непременно бы взяла с собой флешку.
На его предложение юристам немедленно перейти к изучению и оценке составленных графиков и схем, Хотару только устало вздохнула, и напомнила мужу, что мысли до сих пор читать не научилась, но постарается исправить и это досадное недоразумение, а сейчас с собой информации у неё нет.
Ну вот что ему стоило упомянуть о своих планах? Хотару была уверена, что этот разговор муж запланировал заранее, а её в известность поставить как-то не посчитал нужным…
Алмаз на секунду замешкался, словно уставившись на неожиданную брешь в его вселенной, в которой подобное ну никак не могло произойти и, предложив юристам возобновить встречу через час, решительно предложил поехать домой забрать требуемое.
Когда они добрались до дома, Хотару сразу направилась к себе, попросив мужа подождать. Открыв дверь в кабинет, Хотару на секунду замерла в проходе, не ожидая такого сюрприза: разместившись на мягком подлокотнике, закинув руку за голову и согнув правую ногу в колене, на диване лежал Сапфир. Он никак не отреагировал на её появление, и казалось, спал.
От нахлынувших чувств Хотару прижала руку к груди, попыталась выровнять дыхание, сбившееся к чертям… обвела взглядом кабинет и обернулась убедиться, что за спиной никого нет, только после этого неслышно вошла в кабинет и направилась к дивану.
Ступая с мягкой кошачьей грацией, как если бы шла к давно ожидаемой цели, которую искала почти с отчаянием, как будто от этого зависела вся жизнь, при этом даже не понимая до конца, что именно она ищет, и почему это так важно.
И вот эта цель неожиданно оказалась рядом за привычной дверью… И каждый шаг сопровождался замиранием сердца в надежде, что наваждение не рассеется.
Шаг.
Ни звука.
Замерла…
затаив дыхание и застыв над спящим мужчиной.
Смотрела, впитывая в себя его образ, и видела его таким впервые: расслаблен и беззащитен, ресницы едва заметно подрагивали в такт ровному дыханию, и льющийся в окно свет рисовал мягкие тени на его лице, скользил по коже и терялся в лёгком беспорядке волнистых волос… Её рука сама потянулась к ним, хотелось потрогать упругие волны, погладить, пропустить меж пальцев.
Её голову как туманом заволокло сладостью и горечью с медовым привкусом поцелуев, жаром горячих и долгожданных объятий, терпкостью невысказанных слов.
Сердце стучало бешено, со всей мощью барабаня о ребра.
Полшага до пропасти.
Полмига до счастья.
В этот момент Сапфир как почувствовал, как знал, и снова предотвратил её падение в бездну…
Открыл глаза и посмотрел на неё.
Хотару замерла, и не коснувшись, и не одёрнув руку, растворившись в звенящей тишине, опутавшей их, провалившись в синюю бездну без дна и края. Видела и с упоением наблюдала, как его глаза потемнели и зрачки расширились. Или то солнце засмущалось, невольно подглядев за ними, и поторопилось оставить этих двоих наедине в интимном полумраке.
Прошло целых десять секунд, а казалось — вечность.
Сапфир не пытался её остановить, прервать это намерение дотронуться, и даже черты его лица не стали суровыми, как обычно, когда ей удавалось перехватить его взгляд. Наоборот, он продолжал мягко смотреть на неё, не шелохнувшись, внимательно, словно ждал.
Всё. Это. Время. Ждал. Её.
В его глазах плескалось желание. Неподдельное, ничем не прикрытое, пугающе пьянящее. Оно волной пробежалось по её телу, и взрывами фейерверков отразилось в животе.
Сапфир вызывал в ней не просто эмоции — водоворот из них, который затягивал в пучину безумия, игнорируя стоп-кран и любые тормоза.
Её искушение и мечта была прямо перед ней и смотрели на неё тёмно-синими притягательными глазами.
И кажется, что и не было всех этих мучительных дней, месяцев душевного одиночества.
Осталось только решиться, сделать последний шаг, дотянуть навстречу руку и коснуться его, переплести свои пальцы с его, — ей не показалось, нет, — он звал её и подался ей навстречу, это не иллюзия и не самообман. Надо лишь устоять на подкашивающихся ногах, не провалиться в бесконечную синеву и замереть в прикосновении на целую вечность…
***
В этот июльский день заказчик с Хотару уехали с самого утра, и Сапфир не ждал их возвращения раньше 19 часов. Одиночество и тоска давно терзали его, а мытарства последней пары недель практически довели до депрессии. Сапфир спасался в тренажёрке, до седьмого пота загоняя себя тренировками, и в стрелковом клубе, яростно расстреливая отчего-то только светлые мишени.
Ну, ещё девочки. Но мира в душу они не приносили, и иногда Сапфир был груб, не в силах найти покой в умелых объятиях.
В её кабинет редко заглядывала горничная, и, желая побыть один, Сапфир скрылся за его дверями.
Нет, он мог сколько угодно твердить себе, что просто хотелось побыть одному, и совсем не чувство бесконечной тоски и не тонкий аромат духов, которыми здесь дышала каждая вещь, привели его в её обитель…
И вовсе не то, что здесь её присутствие ощущалось особо остро, будто Хотару вышла на минуту и скоро вернётся…
Обманывать себя он уже устал и просто поддался внутреннему зову.
Окунуться в холодное одиночество Сапфир мог и в своей части дома, но хотелось душевного тепла и — пусть на каплю — унять немую тоску.
В последнее время он часто был одет без официоза: в джинсы и футболки, — вот и сейчас, не боясь помять шмот, улёгся на диване, устроившись головой на мягком подлокотнике, включил музыкальный плейлист, открыл сайт NASA, успел прочитать статью о завершении строительства в Китае крупнейшего в мире по площади отражателей радиотелескопа с одной апертурой. Пять лет монтажных работ подходили к концу.
С ухмылкой отметил, что год его работы стоит как телескоп с диаметром рефлектора в пятьсот метров, — не знал, хорошо это или плохо и насколько определяющей является оценка себя в телескопах — и незаметно уснул, убаюканный мерной музыкой в наушнике.
Ему снился приятный сон.
И сам не понял, как границы стёрлись и сон прорвался в реальность. Просто во сне он отозвался на её чарующий голос и открыл глаза, растворяясь в теплоте её взгляда, в манящей красоте: тягучей, преисполненной достоинства и эротизма… «Люблю её», — бархатным шелестом пронеслось в голове. Это знание, дарящее желание жить, теперь всегда было с ним: в грёзах, во сне, наяву.
Вот так просто, даже не дыша.
Вот она, перед глазами, светится, и такая реальная.
Благословенная, несравненная, сводящая с ума одним только своим присутствием, мимолётной улыбкой, обворожительным взглядом.
И мысли о ней обладают чуть ли не физической осязаемостью. А напряжение в паху становится просто невыносимым.
Она здесь, рядом, и тянется к нему, словно отвечая на порыв его сердца.
И смотрит, боже! как она на него смотрит…
С каким огнём…
Воспламенила.
Погубила.
Жизнь к её ногам, за эмоции, что Хотару в нём пробудила.
И благодарность всем богам за встречу с ней.
Его пальцы дрогнули в ответном стремлении потянуться к ней… коснуться…
Он так по ней соскучился! Всевышний, как он соскучился…
Из коридора послышался голос Алмаза, острым лезвием вспарывая сотканное наваждение.
Чарующее видение исчезает в одночасье, принося этим буквально физическую боль.
Сапфир молниеносно всё осознал: это не сон, Хотару реально стоит рядом, и он по глупости своей почти нырнул в манящий омут.
Неслышно вдохнул, медленно прикрывая веки, а когда через мгновение распахнул — дневной свет содрогнулся от холодной неприступности, полоснувшей подобно удару кнута замершую над ним Хотару. Скулы сводило от внезапного и резкого желания стиснуть зубы; его взгляд был жесток, суров и непроницаем.
И в следующую секунду Сапфир лениво повернул голову в сторону двери.
В дверях как раз появился Алмаз.
Молча проследил за блондином — тот бросил на Сапфира слегка удивлённый взгляд, сказал, что надо бы накинуть пару рабочих дней к его контракту за то, что Алмаз уже седьмую неделю за двоих впахивает, а секретарь прохлаждается, и поторопил Хотару, напомнив про время.
Сапфир молчал, в ответ внимательно следя за заказчиком и за тем, как девушка направилась к столу…
Боги, как же ей идёт этот наряд: длинная чёрная зауженная юбка ниже колена с высокой талией почти под грудь и свободная белая блузка, забранная под пояс юбки. И фантазия сама дорисовала мерцание искрящихся бликов от длинных тонких серёжек на её щеках.
Его тело всё ещё пульсировало от шока и от неудовлетворённого желания, и подрагивали пальцы… От того вожделенного, что почти случилось.
Чувствовал, как неровно билось сердце, отступая перед пламенем, всколыхнувшимся так сильно и ярко, как могло только оно — вернувшееся, разгорающееся, неугасимое.
Он видел ответный огонь в её глазах, успел окунуться, глотнуть и обжечься.
И это было реальностью, не сон, не плод его фантазии или наваждение. Он обжёгся о её Нежность…
Но стоило едва тлеющей искре почерпнуть сил в её глазах, а пламени взмыть, опаляя сердце, как немедленно вмешалась суровая действительность, неся с собой, вымораживающий холод и гнетущее «Не тронь».
Ты — отдельно, Она — отдельно.
Смириться с этой простой истиной теперь оказалось невозможно.
