***
— Зачем ты его нанял? Ты знал… Всё знал. — Ты моё сокровище. А сокровища требуют рисков.***
За его спиной гости вели неспешные беседы. Алмаз не переносил посторонних в своём доме, но сегодня: — он официально стал старше на год; — закончился его длительный больничный; В преддверии триумфального возвращения министра в Кабинет требовалось соблюсти ряд ритуалов. Алмаз бы с бо́льшим удовольствием оплатил банкетный зал, но Хотару отказалась, аргументируя, что из дома к десяти проще спровадить гостей, подав в девять вечера чай и десерт, а в ресторане они оба будут вынуждены находиться до последнего гостя и исполнять роли внимательных хозяев. Не испытав особой радости от перспективы наблюдать толпу малознакомых людей в своём саду и гостиной, Алмаз не стал спорить и согласился, подозревая, что жена ещё не пришла в себя после случившегося в банке и подсознательно избегает людей и незнакомых мест. Предварительно запланированный список гостей решительно сократил втрое, безжалостно вычёркивая чуть ли не каждого. Хотару ежедневно терпеливо актуализировала и вносила изменения в заказ в кейтеринговую компанию, изредка возвращая в список те или иные фамилии, напоминая мужу, чем именно ему выгодны эти люди и почему необходимо пригласить вот этих. Покачивая в руке бокал красного, Алмаз всматривался в вечер: за окном в танце медленно кружилась пара, в островках низкого паркового освещения мелькали их тени, — и размышлял над превратностями судьбы… …как профессионалы неожиданно теряют рассудок и исчезают в неизвестность; …как дочь его давнего приятеля — молодое дарование, основательница проекта The Grandma Reporter, обладательница степени Магистра искусств в области искусства и социальной практики — прямо в эту минуту и три часа до в буквальном смысле домогается убийцу в стенах его дома; …и о том, какое грандиозное падение с карьерной лестницы вскоре ожидает «исполняющего обязанности министра финансов», что почти четыре месяца сидел в его кресле… Никто не смеет безнаказанно примерять свою тушу к его территории. Алмаз заранее подготовил все бумаги, нисколько не сомневаясь в своем праве на подобный ход. Терпкое вино выдержанным букетом смазало горло. Отмечая равновесие кислотности, сладкости, танинности и крепости напитка, хозяин и виновник торжества продолжал безучастно наблюдать в окно, как умненькая Амелия, в миру Си Джи, что-то увлечённо рассказывая, утянула наёмника в сумрак сада. Алмаз переключил внимание с беседующей пары в саду на отражение в стекле: вот он — светлые волосы, пряди небрежно откинуты с глаз влево, открывая высокий лоб без единой морщины, глаза спокойны и горят холодным огнём, прямой нос, волевой подбородок, чётко очерченные ключицы под сильной длинной шеей, — Титан, создавший сам себя из ничего. И вон они… о чём-то увлечённо беседующие высшие чины из госбезопасности, коллеги по министерству, больше похожие на серо-чёрных мышей; …посмеивающиеся женщины — их жёны — играют в карты и соревнуются в дороговизне цацок… …и Она — на мгновение мелькнувшая в отражении хозяйка его дома, неусыпно и зорко следящая за гармонией вечера. Сегодня Хотару была подобна эльфийской царевне: в струящемся складками белом платье до пят, в сапфирового цвета приталенном жилете с глубоким узким вырезом и отделкой жемчужными нитями по плечам и груди*. На пальце — крупный бриллиант в виде капли… она и есть его бриллиант, в его оправе. Чёрные волосы ровной волной прикрывают лопатки. Алмаз вдруг понял, что у Хотару очень быстро растут волосы. Раньше он как-то не замечал. Дом был щедро украшен изысканными композициями из гладиолусов белых и персиковых оттенков: символизирующие статус, уважение, величественность и новое начало в преддверии изменений в жизни и принятии судьбоносного решения*. Алмаз посчитал это слишком откровенным намёком, Хотару же, теша его гордость, назвала свой выбор декора вполне достойным мужа и говорящим достаточно нахально-ясным языком. От обилия цветочных композиций эльфийский образ Хотару только усиливался, Сейчас, глядя на всю картину в целом — украшенный зал, наполненный напыщенными чёрными фигурами, похожими на пингвинов и мышей, — Алмаз чувствовал себя их дрессировщиком и не мог не согласиться с женой: тонкое неприкрытое превосходство и насмехательство очень в его духе. Но настроение было ни к чёрту. Гости четвёртый час требовали внимания, улыбок и лишнего пустословия. Часы показывали пятнадцать минут девятого, навязанное общество требовалось терпеть ещё почти два часа. И даже в собственном кабинете не скрыться от этого фиглярства! Он же Звезда вечера… куда забредёт это стадо без путеводного света? Что они без него?! «Пигмеи…» — устало заключил Алмаз, сделав ещё глоток вина. Дом — единственное место, где он мог хоть немного расслабиться, но сегодняшний выходной превратился в очередной рабочий день, а он — в недосягаемое светило, вынужденное разводить тучи и сиять против своей воли для плебеев всех мастей, что тянутся к нему. «Ничтожества…» И липкое омерзение поползло по венам. В последние дни отвратительное настроение посещало его всё чаще. Алмаз не любил август, не любил свой День рождения, и с годами нелюбовь, подобно выдержанному вину, набрала вкус, цвет и градус. С детства чувствовал себя не в своей тарелке в эти дни. Воспоминания, как задний план, фоном пробегали в сознании, не вызывая в нём никакого чувства: ни жалости, ни злобы, ни какого-либо сожаления… были намёки на меланхолию сытого льва, но Алмаз не фокусировался на этом чувстве. Он помнил, как врачи с неприкрытым удивлением фиксировали очередной год его жизни и добавляли в список возможных смертей ещё парочку вариативных диагнозов, и, разом перечеркивая радостную улыбку матери, назначали дату очередной операции. За это он авансом презирал их всех. Тогда ему казалось: над ним измываются, используя вместо лабораторной мыши, — и в доказательство его подозрениям, практически все люди шарахались от него, как от белой крысы, нисколько не утруждаясь скрыть брезгливость или ступор, как при встрече с чудищем. В детстве он не знал причин такой реакции, ведь он ничем не отличался: две руки, две ноги, голова — всё как у всех… и хвоста у него тоже нет. Только подслеповато щурился и постоянно мучился от слезливости. Очки не помогали, любое напряжение зрения отзывалось стреляющей болью в висках и затылке. К вечеру голова раскалывалась настолько, что его тошнило, и он иногда терял сознание. И кожа горела при малейшем контакте с солнцем, которое, казалось, задалось целью во что бы то ни стало зажарить его до углей. Не понимал, за что ему «посчастливилось» родиться в проклятом теле. Оно как будто было не его, а его настоящее тело кем-то украдено. Подменил неизвестный вор. Из-за проблем со здоровьем ему пришлось пропускать много всего, что есть в жизни обычных детей, заняв это время больницами. В школу пошёл позже на год и всё равно пропускал большинство занятий. Приходилось с утроенным усердием и скоростью навёрстывать пропуски и доказывать всем, что он не «призрак» и не «отсталый», как его прозвали скорые на ярлыки дети. Слишком болезненно он смотрелся в чёрной форме и был старше одноклассников, что в одночасье записали в доказательство его тупости. Окружающие с удивлением пугались отсутствию у него бровей и ресниц. Алмаза изумляла всеобщая навязчивая тяга к волосам на его теле, и в какой-то момент он перестал отвечать очевидное: всё есть, просто они кипенно-белые, а из-за частых операций ему стригли и ресницы, и брови. Зато сейчас ресницы у него густые и длинные, а брови соболиные и ровные… всё такие же кипенно-белые. И к цвету его глаз докапывались все кому не лень. Обзывая то вампиром, то оборотнем. Но ничто так не раздражало, как жалость в глазах взрослых. На него даже учителя смотрели с жалостью, стараясь чрезмерно хвалить за успехи. Выглядело это мерзко, Алмаз с отвращением морщился, понимая, что отвращение вызвано реакцией на него самого, от чего на душе становилось ещё гаже. В средней школе ему нравилась девочка с длинными светлыми волосами, — он думал, они чем-то схожи и ей нужна поддержка — плакса и раззява, но она открыто улыбалась всем и, разбив коленку, выла как сирена. Он ей искренне сочувствовал: на его теле синяки и ссадины проступали от малейших ударов. Подошёл и, протянув платок, предложил помощь, но она отшатнулась и закричала, горячо выпалив: «Не прикасайся ко мне!» В её больших синих глазах Алмаз увидел своё отражение и неподдельный ужас… Она словно призрака наяву увидела. Мальчишка, в тот момент он каждой клеточкой ощутил прикованное к ним насмешливо-напряжённое внимание. Это стало последней каплей. Потом блондинка много извинялась и что-то лепетала в оправдание про свою больную фантазию. Но «призрак» — не человек: ему чужды чувства, понимание и прощение. Навсегда бросив попытки «быть как все», Алмаз принял решение быть тем, кто он есть, и намеренно подчёркивал каждую деталь своего отличия. Подслушав, как родители решали перебраться на север, к менее агрессивному солнцу, или уехать в Англию, Алмаз холодно спросил: — Переехав, я перестану быть белым? Люди не будут шарахаться от меня? Или вы прекратите постоянно говорить о больницах и уже начнёте замечать меня самого? Мама, ты понимаешь, что куда бы мы ни уехали, я останусь таким, какой есть? Школьную форму самовольно сменил на ослепительно-белый костюм и смотрел так, что никто слова сказать не решился: с превосходством и насмешливым презрением. И больше никогда не позволял себя стричь. Нет, его Белый и близко не походил на призыв о «перемирии» или «переговорах». Его Белый «флаг» был олицетворением силы и непогрешимой грешности. Он не был рождён бездушным циником. Таковым его сделало общество, не способное принять отличий, избегающее его и страшащееся того, чего не понимает. Реакции ровесников, едкие эпитеты и прозвища, сыпавшиеся на него, высушили душу; жалость и приглушённые разговоры взрослых — унижали, словно он глухой дурак и не в состоянии понять, что речь идёт о нём… Всё это вкупе медленно, но уверенно уничтожило всё тёплое и человечное в его душе. Иной бы сломался, а Алмаз выбрал путь завоевателя. — Тот, кто знает, «зачем» жить, преодолеет почти любое «как», — с пугающе холодной решимостью говорил тринадцатилетний мальчишка, вкладывая совершенно иной смысл в слова Ницше. До головокружения повторял гимнастику для зрительного нерва, шейного отдела позвоночника и растягивал грудино-ключично-сосцевидную мышцу настолько рьяно, что красоте его шеи сейчас могут завидовать именитые модели. Перенёс ещё четыре операции на глазах, забыл о слезливости и практически избавился от головной боли, вызванной напряжением глазного яблока, вопреки всем увещеваниям и прогнозам получил права и почти привык к реакции на яркий свет. Маска красивого, наглого и эгоистичного поганца оказалась по размеру и быстро прижилась. К семнадцати Алмаз научился излучать подавляющую ауру власти, отчуждённости, одиночества и пресыщенности. С месяц глумливо выбирал из десятка льнущих к нему «достойную» высокой чести лишить его девственности. Покорил Олимп, доказав своё превосходство. «Призрак» обернулся Белым Королём, драгоценным алмазом, человеком, которому в рот заглядывают миллионы, и никто не смеет смотреть на него с жалостью! Сам жалости ни к кому не испытывал, до сих пор был уверен, что она унижает. И по внешности никогда не судил: Он есть живое воплощение теории «внешность обманчива». Не отказал себе в удовольствии растоптать карьеры некоторых своих одноклассников. Намеренно мести не искал, но, когда подвернулся случай, шанса упускать не стал. Пользовался людьми и никого к себе не приближал. В глубине души хотел «нормальных» человеческих отношений, но чем больше он добивался и чем дальше поднимался, тем чаще читал страх и подобострастие на лицах окружающих. А легко дающееся не ценил и быстро забывал. Пресыщенная скука слишком быстро тушила в его душе мелкие вспышки новизны, что он не успевал и не хотел рефлексировать. Этот постоянный бег приостановился после встречи с Хотару… и обрёл новые смыслы. Она с первой минуты смотрела на него открыто, воспринимая исключительно с прагматично-профессиональной стороны. Анализировала, а не принимала на веру каждое его слово. Робела, но эта робость была вызвана отнюдь не неприязнью или страхом перед ним. Хотару сразу приняла его таким, какой он есть, не пыталась переделать, пожалеть или поиметь что-то с него. И нахмурилась, стоило ему заикнуться про её протежирование в Госбанк. Алмаз думал, что Хотару упирается регистрировать их отношения из-за разницы в возрасте. — Ты заблуждаешься. Для меня это последний из аргументов: разница в возрасте моих родителей была куда более существенной. — Тогда в чём причина? — Это серьёзный шаг. Статус твоей жены несёт с собой бремя дополнительной ответственности. Не уверена, что смогу соответствовать. Чем укрепила его в мысли: никто иной, известный ему, с этой ролью лучше не справится. — Хорошо, я подожду, когда ты окончательно убедишься в неотвратимости этого шага. Через два года после этого разговора она согласилась. Алмаз не любил ждать, но иногда требовалось время для создания нужных условий. Они понимали и отлично дополняли друг друга. Идеально слаженный партнёрский союз: Алмаз показал ей её возможности и чего она стоит, а Хотару не только добавила масла в костёр полыхающей гордости и подарила ощущение надёжного тыла, но вдобавок скрасила душевное одиночество, разбудив в нём давно потерянное чувство обладания сверхценным, уникальным и «только его» сокровищем… А алчное вожделение в глазах других приятно поглаживало самолюбие: он и женщину себе выбрал идеально: не торопился и дождался наиболее выгодного варианта. Были ли в его постели другие драгоценности? Были. Отчего не быть, когда само в руки плывёт и заискивающе заглядывает в рот. Оттого их было легко забыть и не жалко выбросить. Были ли в его жизни ещё сокровища? Да. Ключи ко всем надёжно хранила Хотару. Ни это ли высший показатель доверия?! С ней в его жизни стало проще добиваться поставленных целей и завоёвывать мир. И если не подарить, то разделить Мир с Хотару он вполне был согласен. Это ощущение было странным и не поддающимся анализу… Делиться Алмаз приучен не был: забрать, присвоить, овладеть — да… Делиться? Он не мог сказать, являлось ли это непонятное стремление любовью, в которую он не верил, но присутствие в сердце какого-то особенного тепла при виде жены обеспечивало ему желание смягчиться рядом с ней. К нему подошла Хотару. Увлечённый своими мыслями Алмаз не расслышал её слов и, перекинув вес тела с ноги на ногу, поймал её за талию, притянул к себе ближе: — Что-то странное происходит, — тихо сказал он, указывая бокалом в окно, где, прижавшись к наёмнику, едва доставая тому до плеча, дочь его приятеля увлечённо что-то показывала Сапфиру в небе, рисуя в воздухе линии и круги. — Я уже минут пятнадцать за ними шпионю. Кажется, он увлечённо её слушает. Не понимаю, как это расценивать. Хотару узнала дочь одного из членов правления — по совпадению, приятеля мужа — и перехватила бокал из рук Алмаза. — Стоило резервировать ресторан, ты был прав, — залпом выпила его вино. — Ещё не хватало истерик её отца. — Думаешь, не увлечётся? — с такой интонацией обсуждают собачий забег не принимающие участие в ставках. — Очень на это рассчитываю, — в тон ему ответила Хотару. — Она хорошенькая. А какой компромат мог бы быть у тебя в руках! Сколько у него пакет? Что-то около неполных 27%? Считай, четверть правления в твоей власти. Алмаз говорил, прекрасно осознавая, как всё это ничтожно в сравнении с тем, что начиналось и уже практически началось для него… премьера подобное отребье не интересует. Даже начерно перечёркнутая репутация его приятеля нисколько не трогала его. — Неуставные отношения, — резко прервала его речь Хотару. — И «то» обоюдоострый компромат, — закончила она, собираясь уходить. — Что такое? — вскинул брови Алмаз и последовал за женой. — Мне послышалась ревность? Она замедлила шаг, дав мужу возможность подойти ближе: — Тебе показалось. Или ты соскучился по адреналину и хочешь дополнительных проблем? И он вполне честно улыбнулся ей в ответ: — Всё-таки умеешь ты поднять настроение.***
В одиннадцатом часу ночи, шелестя шинами по плитке, алая Acura въехала в ворота резиденции и, забирая вправо, замерла боком ко входу. Алмаз поспешно преодолел пять ступеней и легко и мягко двинулся навстречу машине, холодным серебристым сиянием выделяясь на фоне ночи и жёлтых огней — одет безупречно, даже серебряно-серый жилет застёгнут на все пуговицы, ни единой мятой складки на рубашке или брюках, светлые туфли из мягкой кожи скрадывали все звуки шагов. Выглядел, будто готовился встретить не жену, которую чуть не потерял этим вечером, а принца крови, заглянувшего в гости. Но внимательный наблюдатель мог заметить несвойственные Алмазу перемены, выдававшие внутренне напряжение министра: поджатые губы, сосредоточенное лицо, потемневшие глаза и складка меж бровей. Сапфир успел выйти из машины, когда Алмаз распахнул дверь напротив пассажирского сиденья. Видимо, сам хотел сесть в машину к жене, но Хотару прервала его стремление, выбравшись из салона. Алмаз в едином порыве обнял её за плечи и, запутывая пальцы в тёмных волосах, с несомненным облегчением прижался губами к её лбу… И замер, прикрыв глаза, напряжённые плечи расслабились. Переживания последних трёх часов отпускали медленно и болезненно… уступая место медленно кипящему презрению. В этот момент Сапфир в равной степени понимал и ненавидел Алмаза. Молча наблюдал, как министр крепче обнял жену, прижавшись щекой к её виску, и с немым требованием намеренно перехватил взгляд Сапфира… у министра была масса вопросов, но сначала требовалось позаботиться о самом дорогом, что у него есть. Никто не сказал ни слова, вечер не услышал ни звука, но Сапфир его понял и, отвечая на немое распоряжение, медленно прикрыл веки, соглашаясь. Давя в себе свирепого зверя, министр потянул жену в дом. Алмаз заранее распорядился приготовить ей ужин, наполнить ванну, сам выбрал вино, но совершенно не был уверен, что что-либо из этого сейчас привлечёт Хотару.***
— Кабинет потребует ремонта, — категорично произнёс наёмник, как только заказчик прикрыл за собой дверь кабинета. — Мелочи, — поняв скрытое за короткой фразой, отмахнулся Алмаз. — Утром вызову инженера, — подходя к креслу, буквально рухнул в него. И если сначала ему хотелось рвать и метать, снося всё подряд на своем пути, то сейчас, когда он оставил жену отдыхать и убедился, что она цела, внутри всё будто выгорело, оставляя пустоту. — Иногда требуется соблюдать протоколы, — наёмник старался говорить как можно убедительнее. — Пока что об аварии никто не знает. «Аварии»? — исподлобья глянув на источник звука, Алмаз почувствовал недовольство. Он совершенно не желал привлекать никого лишнего, он бы из собственных средств оплатил ремонт кабинета, а теперь без привлечения страховой компании не обойтись. — Не вижу иного внятного объяснения, с чего бы оплачивать ремонт имущества компании из собственных средств. Хотару не тянет на капризно-избалованную, требующую менять паркет, если оттенок новых портьер к нему не подходит. Сапфир хотел сказать, что членам правления совсем не обязательно давать повод задаваться лишними вопросами — а почему ремонт? А с чего вдруг такая щедрость? А где начальник охраны? Но предпочёл не строить из себя особо умного. Алмаз в ответ лишь расслабленно откинулся на спинку кресла, с вызовом уставившись на Сапфира. Доводы были приняты, и данная тема для него была исчерпана: — Я не хочу, чтобы этот мистер Коу когда-либо ещё заскучал о моей жене… Или моих деньгах, — в его взгляде была жестокая ярость или даже ненависть, но обманчиво доброжелательный, по-королевски властный голос звучал повелительно, проникая в каждый нерв, подчинял, намертво уничтожая возможность как-то иначе истолковать его слова. Этот длиннохвостый подонок замахнулся на шантаж! И рискнул покуситься на его сокровище, на его деньги и подвести под удар его карьеру. Он или просто псих, или конченый псих. Стало понятно его пронырливое мельтешение перед глазами каждый раз, когда Алмаз посещал жену в банке. И бесконечные ненужные заверения, что у того всё под контролем… Министр списывал это на попытки выслужиться и игнорировал все поползновения долговязого оказаться на месте личной охраны Хотару. Алмаз успел подумать, что совсем не зря слушал свою интуицию и близко не подпускал этого проныру. Мало ли чем могла повернуться ситуация, согласись Алмаз приблизить его. — Мне требуется отдохнуть. Три-четыре выходных дня. Алмаз, вырванный из раздумий, подавился воздухом, желая немедленно озвучить свои возражения, но напоролся на ледяную стену решимости и скрыл пришедшее понимание за ухмылкой, наблюдая, как наёмник растирает запястье сложенной в крепкий кулак кисти, после чего пытливо заглянул тому в глаза — рассеять последние сомнения — и согласился: — Пять дней. Мы все заслужили отдых. Пять дней оплачиваемого отпуска. Через пару дней из банка поступила информация, что кабинет Хотару пострадал от протечки с верхнего этажа. Ничего страшного не было, но на потолке пятно, картина поплыла и местами вздулась краска, а паркет на полу имеет следы деформации.***
Сапфир исчез с самого утра четверга на следующий день после случившегося в банке и его не было до утра воскресенья. Алмаз был по-царски торжественно спокоен и необычно словоохотлив, а Хотару от нервов перебила всё хрупкое, что попадалось ей в руки. — Дорогая, ты сегодня какая-то рассеянная. Не поранилась? — подошёл ближе и взял её кисть в свою, искал порезы. — Нет, всё хорошо, только из рук всё валится. Алмаз решил, что её начал накрывать нервный срыв от пережитого — а то уж больно спокойно она перенесла выходку Коу. Она же не железная леди, а его хрупкая королева. Отставил в сторону бокал, забрал из её рук матерчатую салфетку — с этим мелочами разберутся другие люди — и утянул её в спальню, восстанавливать душевное равновесие. Восстановишь тут, как же! Она несколько раз пыталась дозвониться Сапфиру, но телефон был вне зоны доступа. Даже попробовала проверить GPS, но и тут облом: аппарат был отключен или заблочен на поиск. Это только добавило в голову Хотару неприятных мыслей. Они стройными рядами маршировали в её мозгу, одна другой страшнее и неприятнее. Алмаз ничего ей не сказал о своей ночной беседе с наёмником, ответив, что хочет побыть с Хотару наедине и дал Сапфиру несколько дней выходных, чтобы никто не смел напоминать его сокровищу о неприятном инциденте. В воскресенье на парковочном месте вместо алой Acura стоял синий Mercedes S-Classа. Сапфир вернулся раньше отведённого ему времени на два дня. И стало ясно, за каким чёртом наёмник менял машины каждый месяц: чтобы не успели примелькаться. Ранее министр списывал это на пижонство.***
Алмаз вошёл неслышно и, привалившись к дверному проёму, скрестив руки на груди, с минуту наблюдал за тренирующимся наёмником. Эта, мать-ити, его манера подкрадываться и выжидать, как хищник, выводила из себя, принося ощущение опасности, словно у загнанной в ловушку жертвы. — Врач прописал физнагрузки? — сквозь скрип зубов выговорил Сапфир, обозначая, что заметил присутствие заказчика. Несмотря на наличие тренажёрного зала в доме, Алмаз заглядывал сюда реже, чем на кухню, месторасположение которой он, по мнению Сапфира, и вовсе не знал. — Я несколько озадачен, — голос Алмаза не выражал совершенно ничего, а глаза внимательно наблюдали за наёмником. — Может, стоит встретиться с этим, как его… Сейей? Сапфир дожал вес и не торопясь поставил штангу в пазы, после чего сел и исподлобья глянул на заказчика. С вызовом выдержал его тяжёлый взгляд: — Не стоит впустую тратить время. — … Алмаз вопросительно изогнул белую бровь, в глазах на мгновение показался довольный блеск. — Возможно, — осторожно продолжил министр, — я слишком перебарщиваю с заботой, — хотел убедиться, правильно ли он понял двусмысленный ответ наёмника, — но её спокойствие важно для меня. — Уверен, для проявления заботы есть сотня других причин и способов. Потемневшие синие глаза настойчиво предостерегали от дальнейшего продолжения разговора. Продолжая подпирать косяк плечом, Алмаз отвёл тяжёлый взгляд в сторону узкого окна напротив двери и равнодушно улыбнулся своим мыслям. Сапфиру показалось, что мысли их были схожи. Это был первый раз, когда он смог прочитать и догадаться, о чём думает заказчик.***
Дней через десять новый начальник службы безопасности заглянула в кабинет к секретарю. — Я хочу внести несколько поправок в служебные документы по обеспечению безопасности, вот, — она протянула Сапфиру пакет бумаг, — передайте Председателю на рассмотрение и утверждение. — Хорошо, положите на стол, — не поднимая глаз и что-то отмечая у себя в планшете, ответил Сапфир. Она присела, продолжая держать бумаги: — Думаю, стоит расширить круг должностных лиц с правом находиться в здании с оружием. — Очень зря. Я бы всем запретил, — сурово ответил он, по-прежнему не отвлекаясь от своего дела. Никогда ни с кем задушевных бесед не вёл, отвечал коротко, по делу, сотрудники банка не были исключением, а после ЧП посчитал, что должен стать ещё незаметнее. Блокиратор работы проводных видеокамер Сапфир включал всегда перед тем, как войти в свой кабинет, и подумывал установить ещё парочку в коридорах… но длинный лаг отсутствия связи будет слишком заметен и неминуемо привлечёт внимание охраны, что спровоцирует поиски причин потери связи. Как выйти из этой ситуации, Сапфир пока не решил, потому с самого начала, ещё полтора года назад, ограничился только своим кабинетом и до сих пор медлил расставить блокировщики по всем углам здания. Он долго думал, почему до сих пор служба безопасности не отследила систематическую потерю сигнала с его камер в кабинете. Посещение квартиры Сейи разрешило эту загадку. Коу регулярные перебои заметил, но предпочёл не бить тревогу, а навести справки. Выжидал, собирал информацию и искал слабое место. Но выбрал себе спарринг-партнёра не по зубам. Посетительница выслушала резкий ответ, граничащий с игнором, обдумывая: принять это за его типичное поведение, или секретарь просто мелко мстит ей за прошлое — и, искоса глядя на Сапфира, как бы невзначай обронила, что Коу не отвечает на звонки: — Возможно, его не стоило упускать из виду. — Её выразительные серые глаза спокойны и горят холодным огнём. Она теперь отлично знает: человек напротив до зловещего опасен. А если бы не он, то, чем развернулась бы ситуация с Коу, одному Богу известно. Она бы однозначно потеряла лицензию, после такого её бы и в полицию работать не взяли. — Не скучаю, — твёрдо отозвался Сапфир, — и тебе советую. В общих чертах Хаура составила для себя картину той ситуации: видеоряд до нужной камеры она долистала, когда Сапфир уже подошёл к двери, а Коу притаился с другой стороны. Блондинка попробовала отмотать запись, но её ждал сюрприз, — камеры наблюдения, к которым она интуитивно кинулась, в коридоре третьего этажа и кабинете председателя выдавали только картинку, не фиксируя запись. Два плюс два для её светлой головки сложить оказалось не так-то сложно. Доступ к настройкам и пароли были у её начальника и, возможно, нескольких сотрудников IT-отдела. По данным системы фиксации персонала, Сейя Коу покинул банк больше часа назад. Она это точно знала, когда, от скуки читая ленту монитора с именами и цифрами, наткнулась на инициалы начальника и расстроилась, ведь именно из-за него поменялась с коллегой на пару вечерних часов на «постовой»… чем-то этот шустрый проныра её зацепил. Она и цеплялась к Сапфиру потому, что Коу его терпеть не мог. Солидарность со своей симпатией проявляла. В следующую минуту все двери на выход и лифты здания были заблокированы, а симпатия к синеглазому хвостатому окончательно померла под звук первого выстрела. Развернувшаяся на мониторе картина техничной расправы над Коу врезалась в её мозг острым лезвием, чем породила интуитивное внутреннее убеждение, что всё время работы секретарь над ними насмехался, играя, как с несмышлёными котятами. В данную минуту убеждение уверенно обретало твёрдость. То, что её рука остановилась за полсекунды до вызова полиции, подарило Хауре новое кресло, внушительную прибавку и десять человек в подчинение. Два дежуривших быка, поднятые по тревоге, остались довольны премией и переводом с повышением в другое место.***
Неуверенно держась за потолок и пошатываясь, в проёме спуска в каюту показался человек. Задержался на короткое время у самого выхода, осмотрелся и, едва увернувшись от покачнувшегося паруса, вышел на палубу… Стоило изрядно помятому и потрёпанному брюнету оказаться наверху, как Сапфир кинул ему под ноги чёрный мешок размером с кулак. Глухой удар о светлую палубу был едва слышен, но ощутимо попал по стопе. Коу интуитивно дёрнул погон гика-шкота — первого, что попалось под руку, — видимо, решил, что эта металлическая палка сойдёт для самообороны. Парус резко мотнуло, и гик приложился по плечу, но заиметь «оружие для самообороны» не удалось. Осознав тщетность попытки, брюнет выпрямился и ещё раз глянул себе под ноги. — Что это? — подал голос Коу, оторвавшись от созерцания чёрной кляксы у себя под ногами и с презрением посмотрев на силуэт человека напротив себя. Голос казался каркающим, дышалось всё ещё с трудом. Беглая оценка обстановки показала, что он в малоприятной ситуации. Ночь он был заперт в банке, потом очнулся в незнакомом месте. Видимо, его всё же напоили каким-то дерьмом. А вот теперь он на палубе какого-то судна, хер пойми где, черным-черно… ни одного огня вокруг, лишь звёзды и луна, иногда выглядывающая из-за облаков. И ни черта больше. Коу плохо видел человека, сидящего напротив, но прекрасно понимал, кто это. Он настолько сильно ненавидел его, что узнал бы по запаху, скрипу половицы под его ногой, дыханию. Никто иной никогда не смотрел на него, как на бесполезный торшер посреди залитого светом холла… даже сейчас, в темноте средь океанских волн, Коу ощущал на себе этот стальной пренебрежительный взгляд. — Цена за мою голову, — низкий ледяной голос нёс в себе приговор, — 290 граммов алмазов высшего качества, общей стоимостью 20 миллионов сингапурских долларов. Столько ты обозначил как выкуп. Нееет, этот «секретарь» не задавал вопросов, он давил каждым словом. Напряжение, витающее в воздухе, ощущалось уже довольно чётко, покалывая кожу. Его можно было взять и пощупать. — Но сильно продешевил, — закончил Сапфир, не повысив интонации. От него ощутимо веяло агрессией и опасностью. Сапфир встал и подошёл ближе, настолько, что Коу смог чётко разглядеть горящие бешенством глаза, и сразу всё понял: этот человек знает, он был у него дома, и говорит не о себе. — Это не первая твоя ошибка, — скрежет, подобный стеклу о стекло, неприятно резанул слух. И это не морской ветер треплет тёмный хвост, это смерть сжала в волосах костлявые пальцы и дышит в шею. — Она стоит в десятки раз больше, — приближаясь вплотную, свирепо продолжал Сапфир. Коу был выше ростом, но на яхте это преимущество оборачивалось против него. Инстинктивно отступив вбок, Сейя замахнулся для удара, но споткнулся о низкий борт и неуклюже присел, цепляясь за натянутый ахтерштаг и кормовой релинг. Сапфир коршуном навис над ним, в душе клокотало неуёмное желание вырвать этому гаду сердце. Резко отскочив в сторону и обернувшись, Коу ударил его со спины в область левой почки. Но адреналин, текущий по венам и щедро приправленный неконтролируемой яростью, притуплял болевые ощущения, Сапфир, не глядя, в ответ ударил хвостатого локтем по лицу. … Стоя на краю задней кормы, Сапфир какое-то время смотрел в чёрную ночь, потом плюнул в темнеющую водную рябь и поднялся на палубу. Запустил мотор и в тусклом свете приборов внимательно осмотрел весло. Ему показалось, что он сломал его, когда, зацепив о рулевое перо, использовал весло как рычаг, топя сопротивляющегося Коу. Не сломал. Поцарапал и погнул. Но этого было достаточно, чтобы не возвращать весло в уключину, проще заплатить ущерб компании арендодателю и концы в воду. Никаких следов оставлять нельзя. Яхта была забронирована на паспорт Коу, с его же карты оплачена, и, пожалуй, дополнительные платежи с неё это больше плюс, чем минус. Сверив координаты и задав направление, Сапфир сел на рундук, закреплённый у борта, и только сейчас заметил чёрное пятно на палубе. Потянулся, чтобы поднять, и пару раз машинально подбросил в руке, вспоминая, как несколько часов просидел, сжимая в руке эквивалент Bugatti La Voiture Noire, в ожидании, когда Коу придёт в себя и, гонимый желанием выяснить, где находится, поднимется на палубу. Вспоминал, как покидали здание банка последними, убедив Алмаза, что с Хотару всё в порядке и пресса ничего не прознает. Как перед этим сдал Коу под неусыпный контроль двух быков, заперев его в оборудованной для отдыха комнате до утра, а по окончании смены быки прихватили «перебравшего с вином друга» и увезли в рассвет. В заранее обговоренное место. Как долго искал этажом выше подводку для охлаждения кондиционеров, чтобы обеспечить пробоину в нужном месте. Этот кретин взвёл курок и выстрелы оставили явные следы на стене и потолке (вряд ли члены правления окажутся идиотами и не начнут задавать лишние вопросы: что-кто-почему-зачем?). Как собрал в его квартире фотографии Хотару в разных ракурсах и местах, на некоторых попадался и он сам, и как, давя в себе желание сохранить эти фотки, жёг одну за другой; как обрушил жёсткий диск домашнего компа, включил ТВ и свет в ванной, чтобы счётчики продолжали мотать электричество, и сломал спускную арматуру в бочке унитаза — чтобы вода текла, заставляя счётчик неспешно наматывать литры. Автоматическое списание денег по счетам, это не всегда плохо… И даже удобно. Трёхмесячная компенсация позволит на год отсрочить вопрос с пропажей Коу. Чем большее количество времени никто его не хватится, тем лучше. Он уже выкинул ключи от его квартиры в океан и его фотокамеру, и туда же последовал Beretta 93R с удлинённым стволом с дульным компенсатором. Сапфир долго рассматривал знакомое изделие, удивляясь, как этот недоделок достал в Сингапуре итальянский автоматический пистолет для военных? Подозревал, что пистолет имеет тёмное прошлое и ввезён в страну нелегально, и даже не пытался гуглить возможное упоминание в сети. Ещё раз встряхнул в руке бархатный мешок ценой в состояние: — «Кесарю кесарево, а Божие Богу», — глухо сказал Сапфир, обернувшись к задней корме, и кинул его в воду. В конце концов это был выкуп за его голову, так что пусть вымогатель им насладится. У него для этого есть целая вечность. Возможно, Алмазные биржи Антверпена и ранее проводили подобные ускоренные и странные сделки. Кто знает…? Оставшиеся до рассвета часы Сапфир провёл в борделе, так и не притронувшись к томной крошке рядом. А утром невозмутимо и как ни в чём не бывало пожелал доброго утра Хотару, когда она спустилась в гостиную. И чтобы прервать затянувшееся молчание, в котором она неотрывно смотрела на него, вызывая мучительное чувство вины, предложил съездить поиграть в теннис. Уверенный, что она поймёт истинный смысл, вплетённый в этот ребус: не о чем беспокоиться, ей ничего не угрожает. Он всё решил.