На дуэль решиться легче, чем написать письмо. Людвиг Баварский, драма Лукино Висконти
— Я не стану писать заявку, — юноша откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. — Я не хочу. — Тебя никто не спрашивает, хочешь ты или нет, — мужчина, сидящий во главе стола, окинул юнца презрительным взглядом. — Когда уже в этом доме начнут учитывать мои желания и моё мнение?! — младший вскочил на ноги. — Ты думаешь, наши с твоей матерью желания как-то учитываются? Мы тоже много чего не хотим, Юнги. Мы не хотим жить в старом доме и считать копейки, не хотим видеть холёные зажравшиеся рожи вельмож, на которых работаем, не хотим терпеть политический строй, нас угнетающий, — мужчина принял из рук молчаливо суетящейся возле жены блюдо с исходящим от него горячим паром и ароматом украденных женщиной с работы специй. — Послушай отца, сынок, ведь ты уже неглупый мальчишка, — женщина спешно обтёрла руки о подол старого цветастого фартука. — Да он мне даже не отец! — Юнги уже хотелось как в детстве просто спрятаться ото всех в чулане и расплакаться от собственного бессилия и безосновательного гнева. — Тот, кого ты предпочитаешь называть отцом, хорош был только в постели и пьянках, — глава семьи спокойно наполнял свою тарелку едой. — Генрих! Довольно! — женщина впервые повысила тон, садясь за стол справа от мужа. — Он уже немаленький, пусть слушает, — мужчина наполнил большую деревянную кружку дешёвым нефильтрованным пивом. — Не твой отец бессонными ночами качал твою колыбель, когда твоя мать от усталости глаз разомкнуть не могла. Не он работал вдвое больше положенного, чтобы купить тебе азбуку или школьные ботинки. Он просто бросил твою мать в чужой стране, в незнакомом городе, когда та на немецком едва два слова могла связать. Ты для него тогда был просто орущим свёртком. Не он видел твои первые шаги и утешал твою мать, когда у тебя подскакивала температура из-за болезни. Юнги стоял, не смея пошевельнуться. Всё тело сковал ужас осознания сказанного. Глаза неумолимо наполнялись слезами из-за жжения ощущаемого всем естеством стыда. — Позволь нам наконец выбраться из этой нищеты. Позволь своей собственной матери расправить сгорбленную от работы спину. Позволь сойти грубым мозолям с её ладоней. Мы давно с ней немолоды. Это значит, что придёт час и мы не сможем столько много работать, как раньше. А кому нужны старики с плохим здоровьем и трясущимися руками? Государству нужна глупая молодая рабочая сила. Если твою матушку уволят, куда она пойдёт? На одни мои выплаты мы долго не протянем, Юнги. Повзрослей и прими шанс, данный тебе свыше. Пойми, что мир не столь идеален, как тебе казалось в детстве, — мужчина заправил застиранное полотенце за ворот и принялся ужинать. Порция Юнги так и остыла на шатком деревянном кухонном столе, ведь за другим столом в маленькой слабоосвещённой комнатке, марая чернилами пальцы, юноша старательно выводил адрес королевского двора на письме с заявкой о зачислении в кандидаты на пост канцлера Королевства Бавария. Свет лампы был шибко тусклым, поэтому Юнги стащил листы со стола и устроился прямо на полу, окружив себя несколькими керосиновыми лампами и канделябром с огарками свечей. Мин старался писать аккуратнее, чем обычно, но это было вовсе не от важности персоны получателя, а от пронизывающего кончики пальцев волнения. Юнги понимал, что прямо сейчас он собственноручно заключает сделку с судьбой. Теперь бы ещё оправдались ожидания безутешной матери и проницательного отчима. *** Минул месяц, и в почтовый ящик домика на окраине городка Хоф, прилегающего к горам Фихтельгебирге, упал конверт из лощёной бумаги с помпезным королевским гербом на лицевой стороне. «Герр Мин Юнги, спешим оповестить Вас о том, что Ваша заявка прошла конкурс и была рассмотрена. Вы зачислены в кандидаты на пост канцлера великого Королевства Бавария. Ожидаем Вашего прибытия в Мюнхенскую резиденцию в течение двух недель с момента получения Вами письма. Вы имеете право взять с собой необходимые вещи, однако чрезмерное их количество недопустимо.С уважением, дворец Её Величества Елизаветы Королевы Баварии».