От ненависти до любви

Господи, как?! Ну как Чондэ в это вляпалась? — Давай, детка. Пока я добрый, — усмехается Джин и легонько тянет ее за волосы. — Откушу, — предупреждает она. — И придется оправдываться перед родителями за Исландию. И за нанесение тяжких телесных, — хмыкает этот гад. И, к сожалению, прав — придется Чондэ оправдываться, еще как придется. И за давно и тщательно планируемое путешествие (только с Бэкхи! всякие там не предусматривались — что почти выяснила мама и ой как возмутилась), и за то, что вроде как дорогой и любимый жених в травматологию (или куда там еще?) попал. И почему жизнь такая сука? — Так как? — приподнимает бровь Джин. И Чондэ, жалея — вот прямо очень-очень жалея! — что не может себе позволить огреть этого придурка чем-нибудь тяжелым по голове, все же садится на кровать и наклоняется к его бедрам, все еще прикрытым полотенцем. Ну хоть душ принял… Ладно, будет ему. Чондэ сдергивает полотенце и легко касается губами члена, который уже почти в боевой готовности. Значит, от мыслей, что нагнуть ее во всех смыслах может, возбудился? Ну держись, гад. Потому что самое твое дорого сейчас в руках Чондэ. И в зубах, да. Она приоткрывает рот и… — Оу! — Нет, это не от боли, это от испуга. Потому что Чондэ сильно не кусала, так, чуть надавила зубками и даже не на самое нежное и чувствительное место на члене. — Тебе разве не нравится поострее, милый? — как можно невиннее спрашивает Чондэ, полусадясь и хлопая глазками. — Чондэ… — Что? — Если ее зубы в тридцати сантиметрах от члена, это совсем не значит, что кое-кто может говорить что вздумается — у Чондэ есть еще и руки. А у Джина — яйца, которые, как выяснилось за последний месяц, весьма чувствительное (а значит — и уязвимое) место. Не стоит говорить неприятное женщине, ладонь которой сжимает твою мошонку. — Перестань. — Но не дергается — значит, понимает, в насколько невыгодном положении находится. — А ты у нас будешь хорошим мальчиком? — Ладно, пока сжимать сильнее яйца не стоит, это уже чересчур будет, а вот чуть наклониться и демонстративно щелкнуть зубками в сантиметре от самого дорого можно. — Буду, — выдыхает Джин. — Умница, сразу бы так. — Угу, а то хозяина положения принялся тут строить. — Что говорят хорошие мальчики, когда просят? — А теперь можно нежно. Например, языком под головкой — складка кожи, которая там, чувствительная очень. Ну и еще головку на миг сжать губами. И пока это делается, стоит ослабить чуть хватку на яйцах, а вот потом, если хорошим мальчиком таки не будет… — Пожалуйста. — Будет, значит, куда он денется. И раз уж он так просит... Нет, глубокой глотки не будет — не далась она Чондэ пока — но кое-что показать можно и без нее. Для начала губки сжимать посильнее — но скользить легко, и воздух не втягивать, не все любят. Потом отпустить — и подразнить языком, вдоль члена, от основания до головки. Потом опять в рот… — Без рук. — Да, яйца все еще в опасной доступности, чем Чондэ и пользуется, снова их сжимая, довольно сильно. Ну не любит она, когда ее за волосы хватают и начинают ртом на член насаживать! Сбивают же с ритма, да и вообще так неудобно, вот и сейчас прерваться пришлось, потому что кто-то ручки распустил. — Или ты сегодня плохой мальчик? — А теперь опять наклониться и зубками — чуть-чуть, едва ощутимо, только для демонстрации. Конечно же, Джин слушается — не хочет хозяйством рисковать, и потому, видимо, простыню в кулаках сжимает, чтобы руки инстинктивно не туда не потянулись. Что ж, хорошие мальчики заслуживают награды — и Чондэ сжимает член у основания ладонью, начинает ей двигать быстро-быстро, а головку и под ней ласкает ртом, по разному — и «засосом», и облизывает, и просто губами почти мнет, они у нее сильные. Такое обычно парням нравиться, и кончают они от этого быстро. И Джин тоже. Минуты три всего — и Чондэ чувствует его сперму, она жидким теплом наполняет рот. Кажется, вернее, что наполняет — ее ж немного на самом-то деле, просто ощущается так. Конечно же, Чондэ сглатывает — и улыбается после. Брезгливых она никогда не понимала — зачем вообще сосать, если противно? — к тому же ей нравится реакций парней на свою весьма искреннюю, довольно-сытую улыбку. Да, реакция Джина ей нравится тоже. После того, как Чондэ сглатывает, он быстро, но плавно садится, наклоняется к ней, целует, долго и глубоко, а потом прижимает к себе и утыкается носом ей в шею. И это все так по-влюбленному, с такой горячей благодарностью в каждом прикосновении, что Чондэ невольно усмехается: надо же, как кое-кого пробрало… И вдруг Чондэ становится неловко. Удовольствие от собственной власти над Джином слишком быстро исчезло, и теперь Чондэ… никак. После обычного секса хоть удовлетворение остается, и она делается лениво-благодушна, и кое-чьи объятья не раздражают, так что можно про себя усмехнуться с сытым снисхождением: ну ладно, пусть будут. А тут и этого нет, Джиново проявление чувств (или просто посторганзменных эмоций, они ж вроде у мужиков тоже есть) вызывают только растерянность — а что Чондэ делать-то сейчас надо? Оттолкнуть? Или и дальше так сидеть? И то, и другое кажется глупым. Поэтому она тихо поглаживает пальцами его спину, чтобы хоть как-то ответ обозначить. От нее, в конце концов, не убудет. * — Все взяла? — Мама. Она с выходных сайгаком скачет вокруг Чондэ, вернее, вокруг ее чемодана. И все норовит засунуть туда что-нибудь такое... Ну, вот вчера эта была шелковая красная коротенькая сорочка и такого же цвета кружевной халатик, предусмотрительно купленные без ведома Чондэ — потому что сама бы она к такому в магазине даже не прикоснулась, а уж померить тот ужас ее вообще бы никто заставить не смог. Как и позавчерашний купальник а-ля «я еду красиво лежать на пляже» (потому что нормально плавать в этом, с пушами и норовящими свалиться с задницы крошечными трусиками, невозможно). И, конечно же, из чемодана уже приходилось выгребать косметику, тени и помады настолько яркие, что Чондэ ими в жизни пользоваться бы не стала. Да-да, она собирается в Исландию, а не на Мальдивы, но мама считает, что даже на Северном полюсе женщина должна быть в полной боевой готовности — а то вдруг и там найдется подходящий для соблазнения объект? — Все, что надо, — отвечает Чондэ не слишком вежливо. Нет, не потому что злится, а потому что иначе мама с утроенной силой примется настаивать на своем, причем ее пожелания и советы все чаще будут звучать как приказы. У нее вообще какие-то странные представления о виктимности: если не огрызаешься — значит, отпор дать не сможешь. Поэтому унять мамулю можно только одним способом — ясно показать, что недовольна. — Хорошо, тогда давай я попрошу мистера Квана отвезти багаж… — Не надо! — Это чтобы Чондэ кучу всего веселого потом обнаружила уже по прилету, а нужного наоборот не досчиталась? Нет уж. Поэтому резко и хлестко: — Я сама. — Ну, так будет удобнее… — Нет-нет, — мотает головой Чондэ. И с нажимом: — Я его сама отвезу. — Ладно, — неожиданно покладисто соглашается мама. — Но если что… — Я сразу же обращусь к тебе, — выдыхает Чондэ. — Конечно, мамочка. — Хорошо, — удовлетворенно кивает та. Похоже, Чондэ таки отделается малой кровью. Надо вытерпеть только последнее мамино слово, которое во всех их разговорах как точка: — Будь умницей, доченька. — Да, мам. Уф. Теперь можно спуститься на кухню и выпить кофе. С коньяком. Или просто коньяка — ну и что, что завтра вставать в шесть, все равно ж работать не надо — только с бумажками пробежаться везде, чтобы печати поставить и отчет о практике на кафедру занести. А потом десять часов в самолете и плюс исландская ночь — хоть успись. А на кухне Джунмен, сидит, травяной чай свой потягивает, зануда. — Достала? — понимающе хмыкает он. — Угу, — вздыхает Чондэ, даже не уточняя, кого братец имеет в виду — только один человек в их доме способен достать так, что хоть в окно прыгай. — Она хочет как лучше. — Угу, — кивает Чондэ. Мама и в самом деле хочет как лучше. Только получается… ну, как получается. Но маме, конечно же, это говорить не стоит. Да и Джунмену лучше не надо. Никаких реплик и вопросов не следует, поэтому Чондэ, пожав плечами, наливает себе братцев травяной чай — ладно, не будет она кофеином и алкоголем на ночь глядя организм шокировать, ему еще завтра десяти-с-чем-то-часовой перелет выдержать как-то надо будет. — Кстати, что у тебя там с Джином? — как бы — о, это такое всегда у братца явное как бы! — невзначай спрашивает Джунмен. — А что с Джином? — Ну это я у тебя спрашиваю. — Ну, мы… вроде… встречаемся? — Он тебе хоть нравится? — Ну… да. — А ты ему очень нравишься. Чондэ молчит. Ей очень хотелось фыркнуть в ответ: «Разве что трахаться со мной», но сдержалась — потому что она ж вроде как с Джином встречается, а такая реакция при отношениях… ну, не очень. Джунмен, видимо, расценивает ее молчание по-своему, и продолжает: — У меня такое ощущение, что ты спишь просто потому, что больше не с кем. Да не то чтобы… Чондэ, если честно, и сама не понимает, почему с ним спит. Как-то само получилось. Она пошла с ним в апартаменты тогда, в их первое вроде как бы свидание, потому что ночью дома ее не ждали, а спать где-то надо было. И личиком стоило посветить, раз уж родители Джина, которые те апартаменты и сняли, договорились с тамошним администратором о… хм, информировании, когда и сколько раз якобы влюбленная парочка туда приходить будет. А вот дальше… Джин сказал очередную гадость, Чондэ завелась, захотела уйти, он ее попытался удержать, она вырывалась — в итоге они как-то оказались рядом с кроватью и упали на нее. Джин очутился сверху, он практически лежал на Чондэ, сжимал ее запястья — и усмехался, гад. Она ему глаза была готова выцарапать — а это для Чондэ опасно. Злость — ее личная эмоция-афродизиак, слишком уж легко в страсть переходит. Вот и в тот раз перешла: на поцелуй Чондэ ответила. А дальше как-то само пошло. И да, ей понравилось. А потом секс на каждом «свидании» был… ну, потому что был. Изображать из себя девочку-недотрогу после всего произошедшего как-то глупо, да и трахается Джин, надо признать, хорошо. А то, что он ее малость бесит — так это даже плюс, качественному сексу способствующий: у Чондэ агрессия с желанием как-то забавно связаны. И… и, наверное, все. Взаимодействие за пределами постели у них всегда идет по одной схеме: подколоть друг друга, и у Джина это каждый раз почему-то получается лучше, Чондэ заводится — и да-да, они опять оказываются в одной постели. Попытки просто поговорить (Чондэ пыталась, честно) заканчивались теми же взаимными подколами. Причем начинал всегда Джин — неудивительно, что мамочка его так любит, у нее та же дурацкая привычка вставлять шпильки посреди беседы, причем когда собеседник меньше всего этого ждет — так больнее и забавнее. Рыбак рыбака. Или Джин просто так провоцировал Чондэ на секс. Потому что в более спокойном состоянии она на него как на парня особо-то не реагирует. Такое тоже может быть. И, в общем-то, о многом говорит — например, что Джину с Чондэ хочется трахаться, а не разговаривать. Джунмен, видимо, опять расценил ее молчание по-своему, а потому продолжает: — Знаешь, я боялся, что он разобьет тебе сердце, потому что такие девушки, как ты, не в его вкусе, и его просто потянуло на новенькое, но это быстро пройдет и он бросит тебя. Но пока что получается наоборот. — И поэтому ты решил со мной поговорить, — хмыкает Чондэ. — А раньше было не надо, потому что мое потенциально разбитое сердце — это не проблема, а вот сердце Джина — это да. — Не передергивай, — морщится Джунмен. — Я с ним об этом разговаривал, он пообещал мне чуть что выйти из этих отношений как можно быстрее и как можно деликатнее по отношению к тебе. — О даже как! О Чондэ, оказывается, позаботились. — Но я не вижу необходимости выходить ему — у него-то как раз чувства есть. А вот у тебя… — и такая многозначительная пауза. Да, любит братец театральные эффекты. Как мамочка прямо. — И что мне надо делать? Полюбить его в срочном порядке? — Чондэ усмехается как можно более скептически, чтобы сразу было понятно, что она обо всем этом думает. — Хотя бы присмотрись к нему, — поджимает губы Джунмен. — Вы ведь только раз в неделю видитесь, не переписываетесь и не перезваниваетесь между встречами даже. Конечно не переписываются и не созваниваются! Если б это розовопринцессковое еще и в будни звонками-эсэмэсками Чондэ доставало, она бы точно уже его прибила. И, кстати: — А ты откуда знаешь, что мы не созваниваемся и не переписываемся? — Джин крайне плохо придумывает пароли. — А тебе ничего не говорили про личное пространство? — Хотя вопрос глупый: Джунмен очень во многом похож на маму, а она всегда читала их с Чондэ дневники и обшаривала шкафы под предлогом «ну должна же я знать, что там с моими детьми происходит». И конечно же, делалось это все из самых благих побуждений — а вдруг кто ребеночка обижает? — Я беспокоюсь. — Ну да, кто бы сомневался. — И знаешь, я все больше начинаю верить, что вы действительно идеальная пара. Если сумеете правильное взаимодействие построить. Чондэ усмехается. Да, про идеальную пару ей много кто говорил, даже Бэкхи. И доводы, надо признать, были весьма убедительны: в плане личных качеств Чондэ с Джином, в общем-то, и правда весьма удачно дополняют друг друга (а уж если рассматривать их брак с точки зрения финансовых выгод и деловых перспектив, так вообще всем парам пара получаются). Вот только почему-то никто из говоривших не учитывал один момент: даже самые подходящие партнеры могут сраться каждый день по малейшему поводу и даже без, потому что люди — не детали, и идеальное совпадение по каким-то там параметрам еще ничего не гарантирует. — Я прошу тебя к нему присмотреться, Чондэ, — говорит Джунмен. — И попробовать его к себе подпустить поближе. Я понимаю, что тебе удобно в своей скорлупе из иронии и насмешек, больно в ней не бывает. — О, а это уже психоанализ пошел! Братец это дело тоже любит, да. — Ирония — прекрасная броня, сквозь нее не проникает плохое — но и хорошее тоже. А я бы хотел, чтобы ты была по-настоящему счастлива. Чондэ молчит. Она, в общем-то, много чего может сказать — но зачем? Джунмен останется при своем мнении — просто потому, что считает, он лучше знает жизнь вообще и что в этой жизни нужно Чондэ в частности. А что-то пытаться объяснить при таких вводных — бесполезно. — Чондэ, — вздыхает Джунмен. Он всегда так делает, когда видит: его слова должное впечатление не произвели. — Я не настаиваю на том, что тебе обязательно надо быть с Джином. Я просто хочу, чтобы ты попробовала… ну, построить отношения по-нормальному. Хотя бы с ним. Что ты теряешь, если ничего с Джином не выйдет? — Выеденные ложечкой мозги, — не удержавшись, фыркает Чондэ. — Тебе их и так выедят, вы уже загнали себя в такую ситуацию, где за расставание вам обоим полировать мозги будут. — В общем-то, аргумент: и мамочка с папочкой, и родители Джина полны энтузиазма по поводу будущей свадьбы (да-да, уже спрашивали). — Поэтому почему бы не попробовать разрешить ситуацию с наилучшим раскладом для обеих сторон. Или у тебя подростковый протест, когда против просто потому, что мамочку не хочется слушаться? Или ты боишься, что Джин тебе сделает больно? Да, Чондэ глупая, Чондэ ведется на слабо и прочие провокации. До сих пор. И ей очень, очень не хочется выглядеть капризной маленькой девочкой перед старшим братом, мнение которого, хотя Чондэ это уже саму подбешивает, для нее очень и очень много значит. И выставлять себя трусихой, которая боится, что ей разобьют сердце, и из-за этого готова всю жизнь в своей скорлупе просидеть, не хочется тем более. Так что Джунмен знал, куда бить. Плюс еще в его словах есть доля правды: как и под каким предлогом ни «расстанься» с Джином, будет очень много недовольных, начиная с родителей, так что полировать мозги Чондэ точно будут, и не исключено, что всю оставшуюся жизнь. А если все же выйти за этого гада замуж, то доставать будет только Джин. Но точно всю оставшуюся жизнь. Хотя если удастся найти точки взаимодействия и выстроить нормальное общение… — Ладно, я постараюсь. — Ну а что? В конце концов, от попытки наладить отношения с Джином от Чондэ не убудет. — Надеюсь, за эти три недели я его не убью. — А такое тоже может быть. — Я уверен в обратном, — улыбается Джунмен удовлетворенно. Чондэ только фыркает в ответ: кто бы сомневался! Но вслух этого не говорит — сейчас возражения будут выглядеть как те самые капризы маленькой девочки, которой она очень не хочет казаться. А вот потом, когда вернется, уже можно будет с обоснованием сказать: видишь, дорогой братик, я попыталась, но не получилось, потому что — и выложить кучу аргументов, почему Джунмен был не прав. Ну, если и в самом деле не получится. И хотя это наиболее вероятный вариант (девяносто девять из ста) — а вдруг? Вдруг что-то выйдет? Случаются же чудеса. Бывает. Иногда. Да. * Чондэ в лагуне, по грудь стоит в голубой непрозрачной воде, запрокинув голову и закрыв глаза. Что, впрочем, сегодня еще делать, кроме как в термальном источнике купаться? Дождь идет с ночи, не переставая, гулять под ним не хочется. Тем более что предыдущие двенадцать дней были очень насыщенными: Джин с Чондэ и Чанелем с Бэкхи побывали во всех самых красивых и необычных местах Исландии — с арендованными вертолетом и самолетом это оказалось на удивление просто. К тому же маршрут был высчитан идеально, так что они не только везде успели, но и ночевали каждый раз как минимум в неплохих условиях. Надо отдать Чондэ должное — планировать она умеет. Сейчас Джин даже признает: такое разделение, двенадцать дней, чтобы объехать страну, и девять на отдых в спа-отеле — хорошая идея. Это поначалу казалось — зачем, не лучше ли посмотреть все не спеша? Но теперь Джин понимает: новые, яркие впечатления могут выматывать не хуже работы по четырнадцать часов в сутки, — сейчас и правда хочется с недельку просто отдохнуть на курорте: спать, купаться в горячих источниках, ходить на массаж, а в перерывах между этим заниматься йогой, кататься на лошадях и гулять. Да, перед возвращением надо набраться сил, работа ждать, пока в себя придешь, не будет, поэтому эти девять дней как нельзя кстати. Джин выходит на террасу их номера, на краю которой так приятно сидеть, ноги в чуть обжигающую воду опустив. Или вовсе соскользнуть вниз, ногами на немного скользкое дно из белой глины встав. Да, пожалуй Джин так и сделает. Тело Чондэ податливое, не напряжено совсем. И это Джина радует. Там, в Сеуле она все время была как раздраженная кошка, в которой прямо-таки видна готовность любого подошедшего лапой ударить, чтобы отстал. И даже когда Чондэ вроде как пыталась с Джим разговаривать о чем-нибудь обще-отвлеченном, книгах-сериалах-музыке-новостях, сквозило в ее голосе и взгляде этакое недовольное снисхождение, чуть раздраженно «ну так уж и быть». Что Джина, конечно же, не устраивало, вот он и задирал ее — когда Чондэ злилась, она куда более нормально на него реагировала. Хотя нет, нормально — не то слово: несмотря на прелесть секса после ссоры (а злая Чондэ страстной была всегда), Джину все чаще хотелось чего-то более нежного и спокойного. Вот только не получалось никак: она либо подкидывалась, словно Джин не приобнял ее слегка, а пятки щекотать начал, либо сбрасывала его руки с таким видом, будто это страшное оскорбление — что какой-то там посмел прикоснуться к ней. Здесь, в Исландии, все изменилось. Чондэ стала куда более... вот даже не податливой, а подпускающей к себе: подходя к ней, Джин больше не ощущал ее агрессивное напряжение, в котором без труда читалось «Только тронь!». Теперь Чондэ можно было даже легко обнять, не чувствуя себя маленьким мальчиком, который теребит тетину кошку, не слишком ласковую и гладиться не любящую, лишь вынужденную терпеть мелкого засранца, раз уж попалась. Нет, Чондэ и сейчас не сказать чтобы больно радовалась объятьям Джина, но реагировала очень спокойно, как на что-то должное и привычное, даже немного отзывалась, поудобнее устраиваясь в его руках. И даже говорить с ним нормально стала, если и не с интересом, то хотя бы без снисходительного недовольства. Да, это победа. Небольшая пока и, наверное, еще не закрепленная — может, благодушная податливость всего лишь дань приятной усталости от новых впечатлений, из-за нее Чондэ просто не хочет раздражаться, портить настроение прежде всего себе. Но Джин надеялся, что дело не в этом или по крайней мере не только в этом, и Чондэ все же начала воспринимать его как своего парня. Впрочем, у него еще осталось девять дней, считая этот, чтобы проверить свою догадку. И что-то изменить. — Проснулся? — фыркает Чондэ, откидывая голову ему на плечо. — Да, — усмехается Джин, легко проводя пальцами по ее скуле. Просто потому что захотелось. — Ты завтракала? — Нет, — Чондэ улыбается. Не насмешливо, лишь чуть озорно и тепло. — Я слишком соскучилась по горячим ваннам. И верно: ели они все предыдущие двенадцать дней хорошо, попробовали, пожалуй, все самые вкусные и нешокирующие блюда местной кухни, а вот в горячей ванне посидеть не смогли — слишком много куда надо было успеть, поэтому они во всех отелях и гостевых домах разве что спали, быстренько ополоснувшись под душем, и на термальные источники решили время не тратить, раз уж потом больше чем на неделю остановятся в отеле с собственным термальным бассейном и спа-центром. И вот теперь наконец можно себе позволить нежиться в горячей воде сколько хочешь. Чем Чондэ сразу же и занялась. — Предлагаю заказать завтрак в номер, — говорит Джин. — Обед тогда уж, — смеется Чондэ. — Ну, обед, — соглашается Джин. Да, по времени именно что обед. Сейчас, когда больше не надо вставать с утра пораньше и куда-то лететь или ехать, они позволили себе поспать подольше. Сильно подольше. Джин — аж до часа дня. — Заказывай, — кивает Чондэ. — Хорошо. Что будем? Преимущество готового меню — доставляют все за пятнадцать минут, так что через двадцать они сидели на терраса, прямо на полу, опустив ноги в горячую воду, ели бутерброды с овощами, копченым ягненком и маринованной рыбой. И пили кофе, конечно же. — Здорово здесь, да? — Чондэ, после очередного глотка, потягивается сытой и довольной кошкой. — Да, — кивает Джин, любуясь ею. Острыми скулами, такой гармоничной резкостью черт… За эту поездку он будто заново увидел ее. Когда-то Джин считал Чондэ некрасивой, искренне не понимая, как она может стольким парням нравиться; потом — сам не мог глаз отвести, но списывал все то на алкоголь, то на охотничье-укротительский инстинкт — дескать, слишком уж интересный экземпляр попался, и вообще необъезженные кобылки — это весело; после признался себе, что да, Чондэ хороша, но никак не мог понять, что же именно в ней притягивало. И только здесь, на другом конце света, нашел ответ. Свобода. Особенная, северная свобода, что так тесно переплетена с борьбой. Удивительно, как Чондэ, кореянка, дочь родителей, которые могли дать своим детям все и даже больше, подходит этому краю с его величественной, холодной красотой, скупой землей и пробирающими до костей ветрами. Девушка с характером, которая может бросить вызов огромным волнам и жестоким штормам, неприступным скалам и коварным ледникам, сказав: «Посмотрим, кто кого». Это в ней и привлекало, вопреки вбитому в голову сериалами и словами родителей кукольному образу-идеалу, похожей на фарфоровую статуэтку хрупкой белокожей красавице, глуповато-наивно хлопающей ресницами. Чондэ носила свои тело и лицо, такие не подходящие под стандарты, с насмешливым равнодушием к чужому мнению, совершенно не переживая, что может кому-то не нравиться. Девушка, которую так и не смогло обтесать под себя общество, внушить стыд за то, что другая, и страх сказать и сделать что-то не так, сковать многочисленными надо-должна-правильно, которых в их стране чересчур и слишком много. Именно воля и сила в Чондэ и привлекали. Или бесили — Джина она стала раздражать, очень, сразу же, еще до того, как зубки и когти об него точить начала. И тоже долго не мог понять, почему — но теперь знает: она такая, каким он в глубине души хотел, но не мог себе позволить быть. И, наверное, не только он — поклонников у Чондэ всегда было немало. Джин не сможет больше смотреть на нее, как раньше. Да и не только на нее: Исландия уничтожила тот, прежний образ красоты, разметала своими ветрами, разбила волнами о скалы, похоронила в ледниках. Куколки, с которым Джин был, и раньше-то особых чувств не вызывали — он будто просто неосознанно сверял их с навязанным обществом идеалом, и при каком-то проценте соответствия где-то в подсознании ставилась галочка «да, ничего, подойдет» — а теперь и вовсе нравиться перестали. Нет, Джин, как и прежде, признавал их красивыми — но не более того. Да, хороши. Но не те, что нужны. И уж тем более — не те, кого хочется. — Чондэ… А вот ее — хочется. Джин чуть наклоняется вперед, тянет ее к себе. Чондэ поддается, пододвигается ближе, чуть прогибается в спине, так, чтобы удобней ее обнимать было. Первая, самая первая близость здесь, на краю мира, где что-то между ними изменилось. Да, изменилось — Чондэ больше не надо раззадоривать и провоцировать, она и без этого отвечает на поцелуи, и теперь можно быть нежным, бережным и осторожным. Джину давно хотелось узнать, каково это — с ней вот так, в полном согласии движений и чувств, без привкуса противостояния, без попыток доказать, что сильнее, выяснить, кто кого уложил на лопатки. Но раньше все не получалось, Чондэ зачем-то нужна была борьба, нужен был победитель и проигравший, тот, кто диктует правила, и тот, кто вынужден играть по ним. Как будто она не могла принять такую простую, но для многих неочевидную истину: любовь — не война, и сражениям в ней не место. — Чондэ… Как же здорово — целовать ее, чувствуя настоящий ответ, окончательный и без оговорок: не «да, но я тут главная», не «да, если сумеешь взять», не «да, потому что мне лень сопротивляться и почему нет придумывать» — а просто «да». И этот ответ никак не закончится, все длится и длится чередой ласк и поцелуев, ее-его-и-опять-ее, и уже не понять, кто что начал и кто подхватил — да и не важно уже. Потому что желание теперь одно на двоих, и во взгляде и прикосновениях Чондэ Джин видит и чувствует ту же, что и у него, теплую нежность, ту же готовность принимать ее и отдавать. — Чондэ… Джин подхватывает ее на руки и несет внутрь, в номер, где большая и мягкая кровать. Там будет удобней, там можно позволить себе больше, распахнуть халат, под которым у Чондэ ничего нет, ладонями от ключиц вниз мягко пройтись, по груди и по животу, прямо по коже, а не через ткань пальцами по ним скользя. А Чондэ подается навстречу его рукам, выгибаясь, словно ей мало, словно ей нужно больше. И эта ее отзывчивость, эта ее податливость сводят с ума, и дальше терпеть невыносимо, и Джин распахивает уже свой халат, раздвигает ее ноги, уверенно-быстро, но не грубо, припадает на руки, входя… — Чондэ… Ее жарко-влажное тепло мягко обступает член, и так хорошо от этого, что нельзя не прогнуться в спине, бедрами сильнее подаваясь вперед. И там, у самого корня, пульс бьется невыносимо сладко, и нужно двигаться, чтобы не сойти с ума от удовольствия, мучительно яркого. Двигаться — и смотреть на нее, свою Чондэ, на ее прикрытые глаза и приоткрытые губы, на лицо, такое красивое в болезненно-прекрасном напряжении предчувствия оргазма… — Чондэ… Вот оно, торжество близости, миг высшего блаженства: кончить сразу после, как член сжало плотным кольцом мышц, как Чондэ выгнулась с тихим стоном. Не просто удовольствие, одно на двоих — единение. Никогда и никого Джин не чувствовал так ярко и полно, как ее сейчас, не хотел сделать невозможно, бесконечно счастливой, не желал ничьей любви в ответ. И только теперь понял, каково это — быть с кем-то по-настоящему, отдавая всего себя. И получая много, гораздо большее в ответ. А потом она открывает глаза и смотрит на Джина, блаженно улыбаясь. Смотрит. На него. Не как обычно — мимо куда-то, словно и нет с ней в комнате никого — а видит Джина и рада этому. И потому ему хорошо, как ни разу в жизни не было, и хочется, чтобы это не закончилось никогда, чтобы остаться так навечно — безмерно счастливым и будто единым с Чондэ телом и душой. Но это, конечно же, заканчивается — такая обычная после разрядки слабость берет свое. Лечь рядом и обнять Чондэ, как уже стало привычным. Но в этот раз Джин не чувствует отчуждения, которым всегда веяло от нее даже после оргазма, когда она была довольно-ленива, как объевшаяся кошка. Сейчас Чондэ с ним, она трется щекой о его плечо, ласкаясь, водит пальцами по груди, словно что-то рисуя. Не благодушное, поистине кошачье снисхождение «ну ладно, погладь» — ей действительно нравится, что Джин сейчас с ней. Близость, которой раньше не было, но о которой Джин мечтал. Может, и правда теперь у них по-другому будет все?