***
Мидория честно не понимал за что все те муки, которые ему приходиться переживать. Где же справедливость? Или на него решили свалить все беды разом? Как вообще можно быть настолько особенным, но таким жалким? Доктор сказал, что он потерял зрение совершенно точно из-за связи соулмейтов. Потому что физически глаза полностью здоровы и, по идее, он должен прекрасно видеть. Но у него было два соулмейта. Два чертовых соулмейта! Из-за которых полностью потерял зрение! Доктор также сказал, что ранее никогда не встречал человека с двумя соулмейтами, точно также как ранее история не знала таких примеров. Мужчина долго обследовал мальчика, которому тогда еще не исполнилось четыре, на протяжении нескольких часов. В принципе, ничего он так и не нашел, но сказал, что Мидория — уникальный случай, и за ним надо понаблюдать. А также посоветовал сводить Изуку к психологу. Инко покивала головой, аккуратно взяла направление к психологу, но, когда вышла вместе с мальчиком из кабинета, порвала на мелкие кусочки и зареклась больше никогда не приходить к бесполезным докторам. А еще зло прошептала о том, что ее ребенку не нужны никакие психологи, и она прекрасно справится сама, без чьих-либо советов. Изуку не обратил на это внимания, но такой тон голоса матери не понравился. Он и сам больше не хотел ходить к докторам. Но когда на спине Изуку так и не проявился знак причуды, она была вынуждена вновь привести его в больницу. Доктор, несмотря на то, что знал, что они так ни разу и не посетили психолога, принял их радушно и даже дал Изуку конфету. И вновь повторились процедуры, одинаковые вопросы. Доктор внимательно рассматривал оба знака — проводил по их контурам пальцами, нажимал, смотря на безэмоциональное выражение лица Изуку и блеклые глаза. Осматривал спину, долго и пристально, после чего вздохнул и сказал фразу, врезавшуюся прямо в мозг четырехлетнего Мидории. — Прошу прощения, но у Вашего сына нет причуды. Уходили они со звуком громко захлопнувшейся двери.***
Дома Инко готовит чай тихому и молчаливому, практически сломленному Изуку даже как-то нервно. Она кусает свои губы, не зная, какие слова сказать. Она машинально включает телевизор, чтобы спастись от тишины, и разноцветные картинки больно ударяются в глаз. Она украдкой оборачивается, смотря на сына, но не в силах смотреть на жалкую пародию, отворачивается. Что же ей делать? Ведь Мидория так хотел стать героем, чтобы спасать людей, помогать… Но она все же не выдерживает, сдавленная своими мыслями и переживаниями за сына, и падает на колени, обнимая Изуку. — Изуку, прошу, прости меня, — тихо шепчет она на грани слышимости, и это все, на что ее хватает в эти секунды, она задыхается от слез, не надеясь на ответ, а Мидория лишь пустым взглядом смотрит вдаль. Инко успокаивается быстро — молча и аккуратно отстраняется от сына, вытирая мокрую щеку, и смотрит на него — пустого, такого далекого, и понимает, что сейчас она бессильна. Сердце матери разрывается в груди, а челюсти сводит от напряжения и осознания ничтожности и беспомощности. — Прости, — тихо говорит она и неслышимо уходит из кухни, чтобы обессиленно съехать спиной по стене коридора, пряча покрасневшее лицо и красные напряженные глаза в трясущихся ладонях. Она тоже медленно ломается под гнетом обстоятельств. Изуку точно не знает, сколько именно времени понадобилось, чтобы вынырнуть из мыслей, но он точно знает, что именно он услышал первым:Всё в порядке! Почему? Потому что я здесь!
Все в порядке? Все в порядке?! Да ничерта не в порядке, глупый герой! Изуку рычит, с яростью берет в руки кружку чая и, свирепо сощуря глаза, кидает в телевизор — слышится треск, помехи и странный хлопок. Сознанье клокочет и трясется в бессилии и гневе.Ничерта не в порядке!
***
Это странно — знать, что есть два идеально подходящих человека, но как же он сможет полюбить их, если из-за них лишился практически всего? Отца, спокойного и веселого детства, способности увидеть лицо своей матери… И самое главное — не только он страдает, буквально кожей ощущает напряжение матери, животрепещущее беспокойство и сопереживание. Ему так не хватает папы, широких теплых рук, мягкого голоса и улыбки… В груди щемит только при одном воспоминании о том, как лучисто и красиво он смеялся, как играл с ним. Он так по нему соскучился… Мидории казалось, что настолько сильно ненавидит этих двух людей, что при их встрече с удовольствием выцарапал бы им глаза, чтобы они могли понять, каково было в темноте, в одиночестве, в бессилии перед всеми. Беспричудным. Но он быстро отгонял от себя все мысли. Нет, хотелось стать героем, а герои так не поступают! Папа бы не гордился им — и это было тем, что останавливало его, когда в исступлении расчесывал ключицы чуть ли не до крови. Нет, так нельзя, это неправильно — твердил себе, стараясь унять бушевавшую ярость. Что вообще можно сделать? Без причуды, без зрения, он бесполезен. И это самое страшное — детская мечта разбивалась о скалы реальности, а Мидории не хотелось с ней расставаться, ведь она была мечтой! Такой яркой, желанной, любимой и определяющей путь жизни. Но что делать, когда намеченная дорожка стирается, а впереди — лишь туман неизвестности? Придется ли идти наугад, или же найдется тот, кто сможет указать путь? Он еще не знал. Изуку легко провел рукой вдоль правой ключицы. Однажды он попросил маму описать метки. Инко сначала не хотела этого делать, но все же сдалась. Когда мать увидела первую метку, она очень испугалась — было такое ощущение, будто бы кожа потрескалась, пошла трещинами, как стекло, а кое-где даже и полностью отвалилась, оголяя тяжи мышц. Похоже, зрелище было не из приятных, как он понял по тому, с каким опасением и содроганием описывала мать метку. Вторая же расположилась точно напротив первой метки, только на левой ключице. По описанию мамы Мидория понял, что однозначно в потере зрения полностью виноват именно этот соулмейт — по крайней мере, Изуку так думал и уже успел несколько раз проклянуть этого человека, ведь знаком причуды этого человека стала борьба льда и пламени — оба элемента опасны и довольно разрушительны, а к огню Мидория вообще испытывал чуть ли не первородный гнев.***
Мидория честно не понимал, зачем мать отдала его в школу — по крайней мере, он считал это форменным издевательством. Потому что он все равно не мог завести нормальных друзей, а единственное, что испытывали к нему одноклассники в лучшем случае - жалость, а в худшем - находили в нем прекрасный предмет для издевательств. Словесных, моральных, физических. Умные люди называют это буллингом, про себя Мидория называет это травлей. Обычное самоутверждение сильных в истязательствах над слабыми. А еще про себя он думал над тем, что все окружающие люди — лишь жалкие пародии на человека. Разве человек может быть таким жестоким к слабому и беспомощному, разве это правильно? И это они хотят стать героями? Символами мира и справедливости, которые помогают другим? Ничтожество — вот как они называют его, толкая плечом, чтобы он упал на жесткий пол. «Нет, ничтожества — это вы,» — думает Изуку, поднимаясь без посторонней помощи и даже не оборачиваясь на давнего безликого обидчика. К нему относятся, как к неприятному дополнению — есть как есть, какой бедняжка, — разве может такой беспричудный урод стать героем? Над ним смеются, когда он в первом классе рассказывает об излюбленной мечте. На следующей перемене у него отнимают трость, подло пряча там, где он точно не найдет. — Ну и что? Как ты сможешь спасти кого-либо, если даже себя не можешь защитить? — едко спрашивает какой-то мальчишка, выплевывая эти слова Изуку перед уроком. Мидория молчит и лишь поджимает губы. В начале урока учитель заставляет вернуть трость, и Деку буквально кожей чувствует неприязнь к себе. Он специально не закрывает свои пустые глаза, стараясь сфокусировать их на том месте, где примерно должен стоять недавний обидчик. На следующей перемене мальчишка сидит тихо, и больше ничего не говорит, стараясь даже не смотреть в его сторону. Девчонки сзади бормочут о том, что его, вообще-то, должны были отправить в специальную школу, а не в обычный класс, а также говорят о том, что, наверное, на них еще и повесят опеку над Мидорией, чего большинству очень не хотелось. Изуку лишь сильнее поджимает губы и сгорбливается. Он сам не хотел идти никуда, но мама заставила, поэтому сейчас сидит тут, несмотря на явное нежелание. Знал, знал, что так будет, поэтому не хотел всего этого — школы, одноклассников, учителей… И совершенно не понимает, почему он попал в обычный класс. Если им интересно — он вообще прекрасно обучался дома, где никто не мешал. — Черт! И что же ты тут забыл, а, Деку? — яростно спрашивает Бакуго, толкая парту Мидории, из-за чего дерево больно врезается в живот. — Неужели в школу берут беспричудных уродов и калек, а? И я буду учиться с тобой? — гневно говорит, нависая над Изуку. — Я буду тут учиться, и не тебе решать, быть ли этому или нет, — тихо, но отчетливо говорит Мидория, пытаясь пододвинуть парту на место. Для этого он встаёт со стула и толкает в сторону под всеобщую тишину. Знает, что Кацуки наверняка сейчас в бешенстве, но это мало заботит, потому что и так понимает, что отношения с классом безвозвратно испорчены, а первое впечатление уже сложено. — Неожиданно осмелел? — взрывается Бакуго, остервенело хватая Мидорию за волосы. — Ты — ничтожество, грязь под моими ногами! Беспричудная слепая тварь, которая ни в какой степени не может со мной соперничать, понял?! — рычит с нажимом, сильнее сжимая темно-зеленые волосы в кулаке. Мидория молчит и даже не двигается, терпит боль и унижение, медленно считая про себя. Проходит с десяток секунд, и Бакуго не выдерживает — с рывком опрокидывает обратно на стул. Изуку приземляется с грохотом, а Кацуки спешит отойти от стола. — Не смей мне даже на глаза попадаться! Бакуго уходит из класса, громко хлопнув дверью на прощанье. Класс взрывается шепотом и голосами. Слышится копошение и топанье ног. Мидория лишь приглаживает волосы и достает специальные учебники, написанные шрифтом Брайля. Кацуки больше не появляется в классе на протяжении всего учебного дня. И это он хочет стать героем номер один?***
Изуку думает, что в повседневной жизни точно бесполезен и беспомощен. А еще ему стыдно, потому что он ничем не может помочь своей матери. Совершенно. И это сильно удручает самого Мидорию. Сама Инко лишь отшучивается, но Мидория явственно чувствует в ее голосе усталость. Работа, дом, он сам… Все это было лишь на ней одной, такой хрупкой и беззащитной. Ей нельзя нервничать, а она всегда как в первый раз переживала за синяки и царапины сына. Изуку прекрасно слышал ее слезы, пусть и тихие и нежеланные для нее самой. Каждый раз, когда она отпускала Мидорию на улицу, она серьезно переживала и тряслась от того, что он всегда неизменно приходил побитым и усталым. Видит Бог, она не хотела! Она бы с удовольствием оставила дома, под своей призрачной защитой, не отпуская никогда, но… Это неправильно. Она так просто сломает ребенка, слишком обласкает и изнежит, сделает слишком мягким и чувствительным к плохому. А сердце в груди все билось, обливаясь кровью, и лишь сильнее переживало все вновь и вновь. Она уже хотела плюнуть, забрать сына из общества, оставить подле себя, где точно никто не обидит, но Изуку молчал, когда она втирала мазь в синяки, а после говорил тихое «Спасибо», и уходил. Смотря на закрытую дверь, она сдавалась. И тоже уходила в свою одинокую комнату, ложась на холодную и слишком большую для нее одной кровать. Изуку же пытался делать хоть что-нибудь, неожиданно открывая для себя, что прекрасно считает формулы и примеры у себя в голове, а шифры и руны просты, как сложение до ста. В принципе, только благодаря своей «особенности» он еще мог учиться в обычной школе — оценки по всем предметам были вполне удовлетворительными, поэтому никто не мог придраться из-за успеваемости. Благодаря урокам с матерью и ранним урокам с отцом он мог написать мысль и простыми иероглифами, даже лишившись зрения. Это нескончаемо радовало, поэтому Мидория старался не унывать хотя бы по поводу своей «бесполезности». Но иногда размеренное сознанье заполонял гнев: ненавидел одноклассников за бессердечность, за унизительную жалость и насмешки. Ненавидел Бакуго за самоуверенность и жестокость — разве мог такой человек стать героем, настоящим героем? Конечно нет! Мидория со скрипом сжимал челюсти, вспоминая грубые слова, сказанные Катсуки в его сторону. Он никогда не станет героем! Мидория никогда не признает его, также, как и никогда не признает чертового Старателя, который был глух к мольбам. Для героя же важнее всего сохранять порядок на улицах, помогать и спасать, да? Но на что же отвлекся Старатель, что совсем не обратил внимания на отчаянный голос? Люди должны отвечать за свои слова! Разве достоин звания героя человек, разбрасывающийся словами и обещаниями и не выполняющий их? А полный ненависти и самолюбия, чисто эгоистичный человек? А тот, который сначала обнадежил, а потом жестоко разрушил ожидания, обманул сознанье других? Нет! Еще раз нет! Изуку нервно и даже как-то угрожающе улыбается, когда наконец-то понимает смысл своей жизни. В черепной коробке бьется лишь одна мысль, выжигая неизвестную дорогу судьбы.Он избавит этот мир от лже-героев.
***
Это случается в конце первого класса. Бакуго за шкирку тащит Мидорию на заброшенную детскую площадку на окраине города. Тащит долго, постоянно потряхивая и делая «подбадривающие» пинки. Два парня, привязавшиеся к мальчишке еще в начале года, лишь улыбаются и улюлюкивают, стараясь лишний раз напомнить о «ничтожности» и «уродстве». Мидория же пытается абстрагироваться от всех звуков, но мало что получается — слова мальчишек все еще больно ранят, несмотря на общую закономерность выражений. Один из них иногда тыкает в Изуку тростью, больно укалывая ребра и живот, и Изуку шипит и пытается извернуться, потому что это очень больно, но жесткие руки Катсуки держат крепко, не давая даже повернуться. Бежать бесполезно и глупо, поэтому Мидория лишь мечтает о том, чтобы все прошло побыстрее. Бакуго сурово молчит, сморщив лицо в презрении, и старается ускорить шаг. Когда они приходят на место, Бакуго с силой швыряет Мидорию на пыльную землю — мальчик успевает выставить перед собой руки, и даже неловко обдирает кожу на истерзанных ладонях. — Вы двое, — обращается Катсуки к другим мальчишкам. — Оставьте нас одних. Ждите меня около парка, поняли? — мальчишки лишь вздыхают, явно не хотя уходить, но подчиняются негласному лидеру — один из них небрежно кидает трость Изуку Бакуго под ноги, и они удаляются, оставляя их одних. Катсуки провожает их тяжелым взглядом, после медленно переводит на смирно сидящего Изуку. Его существо наполняется гневом даже при простом взгляде на это ничтожное и смешное нечто, называемое человеком. — Ну что, Деку, хорошо тебе живется, м? В обычной-то школе, среди обычных детей, каково тебе, червяку, быть среди нас, а? Тебе, урод, сидеть дома и не высовываться, но нет! Ты такой решил пойти в одну со мной школу! Неужели у нас в округе она одна, а? Или ты решил таким образом поиздеваться, надо мной, Деку? Раз испоганил мне дошкольные времена своим присутствием и ответственностью за твою блядскую тушку, то почему бы не донять и побесить Кач-чана и в школе, да?! — яростно спрашивает он, тяжело вздымая грудь. С каким-то садистким удовольствием поднимает трость с земли и, оценочно осмотрев ее, размахнувшись, кидает ее боком в мальчишку — Изуку машинально зажмурился и сжался, ожидая удара, но это не спасло — палка рассекла бровь, отскочив от головы, и кровь тихо залила правый глаз, подчеркивая красную, но блеклую радужку. — Вот скажи мне, какого черта тебя ставят в пример мне?! Мидория то, се, он учится лучше тебя несмотря на слепоту! Тебя, ничтожного урода, пыль под моими ногами, беспричудного слабохарактерного и бесхребетного Деку ставят выше меня! Тебя, ебучую грязь! — прокричал Бакуго, перед тем, как замахнуться и ударить Мидорию ногой. Не удержавшись, Изуку опрокидывается на бок, обдирая щеку о щебень. Он уже напрягает руки, чтобы встать, но следует еще один удар — ногой по ребрам, выбивая воздух. Мидория судорожно выдыхает и вдыхает, стараясь быстро свернуться в калачик и прикрыть живот и голову руками. Бакуго же не останавливается, продолжая наносить удары, как физические, так и моральные. — Ты чертов Деку! Бесполезный отброс! Ничтожество! Мусор! — следует еще парочка несильных ударов, после чего Катсуки резко наклоняется, чтобы ухватиться за волосы Изуку и приподнять лицо, смотря в блеклые, бирюзово-серый и красный, залитый кровью, глаза. — Ты меня слышишь?! — рычит в испачкавшееся лицо Мидории. — Ты — мусор! Не достойный жизни, ничего! У тебя ни друзей, никого не будет! Да и твои соулмейты, ты реально думаешь, что им нужен жалкий возлюбленный? Они даже из-за тебя не смогут вернуть себе зрение, какое упущенье! Очень жалко, что ты не сдох вместе с собственным отцом. Пользы было бы больше! — едко бьет словами, после чего отшвыривает голову Изуку обратно на землю. После он вновь возобновляет удары ногами, не щадя Изуку ни на минуту. — Я преподам тебе урок! Сидел бы и не высовывался, сука! Но нет, надо же тебе! Героем хочет стать! Ага, как же, бежишь и падаешь! Кого же ты спасти сможешь, если свою собственную шкуру не в состоянии защитить? Как бы тебя не пришлось спасать, герой! Бесполезный ублюдок, запомни — я лучше всех, я буду номером один, и такая мелочь, как ты, не заслуживает даже толику того, чего заслуживаю я! — говорит он с сарказмом и ненавистью, уже выдыхаясь. На секунду он останавливается, чтобы перевести дыхание, и тут взгляд вновь цепляется за трость, валяющуюся около головы Мидории. — Хотя знаешь, — задумчиво и злобно смакует обидчик, вновь беря в руки палку. — Я, пожалуй, смогу как-то допустить мысль, что ты, возможно, не просто беспричудная и бесполезная тушка, если, — он улыбается, проводя взглядом по всей длине трости. — Сможешь дойти до дома сегодня, — заканчивает он, активируя причуду у себя в руках. Трость податливо ломается на несколько частей под натиском парочки взрывов, падая к ногам Бакуго со звоном. Катсуки с наслаждением следит за тем, как Изуку дергается всем телом, буквально замирая на пару секунд, и привстает. — Прощай, герой. Уходит молча, не оборачиваясь, без сомнений и терзаний оставляя побитого Изуку за спиной, будто бы оставляя позади то, что не достойно внимания. Мидория же, лежа на холодной пыльной земле, сотрясается от переполняющего гнева, от непролитых и горьких слез, застывших в немых глазах. Задыхается от того, что больно распрямить легкие, от осознания того, что все-таки жалок. Он не хочет принимать, поэтому сознание внутри клокочет, бунтуя и негодуя, врезаясь болью в мозги. Твердит себе, что нет, не бесполезен, не ничтожный мусор, но только распаляет себя сильней. Изуку держит глаза закрытыми, и так зная, что от них совершенно нет пользы, а ослабшие руки плохо подчиняются, но он все же садится, чувствуя как сердце больно бьет по грудине и отдается в горле через раз. Трясет, лихорадит, он зол настолько, насколько никогда не был зол прежде. Лицо все горит, как и душа внутри, и даже не знает, от ран ли или от испытываемых эмоций. И тогда открывает глаза в какой-то слепой, абсолютно бесполезной попытке протеста. И наконец-то видит. Видит её — формулу — яркую, сложную, из хитро сплетающихся символов, которые ранее никогда не были ни увидены, ни изучены. Предстаёт перед ним резкой, взрывной и уникальной. Он навсегда запоминает её, жадно поглощает всем своим существом перед тем, как она пропадает, будто сдутая ветром. Перед глазами проносятся слова:Творец. Формула Мира.
Изуку вымученно улыбается, перед тем как упасть на землю, вновь ударяясь рассечённой бровью о жёсткий щебень.