外と内のモンスター
Ты живешь в моем сознании и приходишь в страшных снах Прячешься в моих ладонях и живешь в чужих чертах Поцелованный апрелем и дарованный судьбой Я в тебя совсем не верю, хоть стоишь передо мной
Изуку лениво раскрывает сухие глаза, до сих пор не избавившись от, в принципе, бесполезной привычки старой жизни. Он лежит неподвижно, когда воспоминания тягуче наполняют голову, отчего-то совсем пустую, но невыносимо тяжелую. У него даже не возникает никаких мыслей, когда сознание дорисовывает картинки того, что происходило с ним, словно в каком-то черно-белом немом кино. Мидории кажется, что все это — сон, вся жизнь являлась им, странным и ужасным сном, что приснился ему в одну из тёмных ночей, и сейчас он обязательно проснется в своей теплой и мягкой кровати, откроет глаза и ослепит их светом утреннего солнца. Но этого не происходит, а неподвижность бренного и слабого тела немного бесит: странное ощущение, когда ты хочешь пошевелиться, но непреодолимая сила изнутри тебя самого не дает ничего сделать, оставляя мышцы расслабленными, но будто бы застывшими и одеревенелыми. Даже веками моргать становится невозможно — Мидория думает, что их облили тягучим медом, иначе как объяснить то, что кожа так медленно и неторопливо опускается на слепые глаза? Он вздыхает полной грудью, пытаясь напиться свежим воздухом, и из губ вырывается невольный вскрик — все ребра сводит, отдаваясь такой болью в шею и ключицы, словно их ломает изнутри, а позвоночник услужливо напоминает о том, что он тоже может выбить весь воздух из легких. Постепенно, очень и очень аккуратно, Изуку выдыхает, боясь окончательно сломать хрупкие кости грудной клетки. И только тогда, когда он полностью выпускает воздух из себя, ощущает, как что-то эфемерное отдается болью в голове, собираясь водоворотом в затылке, давя прямо на кость, припечатывая голову к подушке. Мальчик вспоминает монстра и тяжело сглатывает вязкие слюни. Они дерут горло не хуже наждачки по открытому мясу, но не это сейчас занимает голову, совсем не это. Изуку вновь вспоминает, уже осознанно, и ужасается, задыхается в панике. В неверии, словно пытаясь в отчаянной попытке что-либо отринуть, списать на кошмарный сон, он тянется дрожащими руками к горлу. Пальцы холодеют, когда касаются забинтованного горла. Словно защитная реакция, Изуку неожиданно накрывает яростный гнев, клокочущий в голове, ударяясь о стенки черепной коробки, как птица бьется в клетке, не имея возможности освободиться, постепенно спускаясь к разодранным и пылающим ненавистным знакам, гонит сердце, срывая на бешеный ритм. В ярости Мидория сжимает тонкими пальцами горло, чувствует, как боль стреляет прямо в мозг, иголками впиваясь в плоть, но это только забавит, эфемерные сравнения и чувства, что сотрясают, поэтому он лишь сильнее надавливает костяшками больших пальцев на бинты, опоясывающие ключицы, ощущает, как они горячеют и согревают ледяные пальцы. Ногтями он давит на глотку, чувствуя отвратительное ощущение, словно трахею сжали изнутри. Другими пальцами фиксирует положение, цепляясь за напряженные мышцы, чуть ли не пытаясь продавить кожу до мяса. Постепенно он сжимает все сильнее, руки неожиданно обретают силу и решимость, пока воздуха не становится катастрофически мало. Ярость быстро угасает, когда сердце шумит в висках и нос закладывает, и инстинкт самосохранения заставляет отнять руки от горла. Воздух обжигает легкие и нос, кашель хочет вырваться из горла, но Изуку давит, вспышками чувствуя прежнюю боль от ребер. Очень странно, но это помогает успокоиться, вновь привести дыхание и сердцебиение в норму. В эйфории от того, что он смог стерпеть боль и избавиться от злости, бушевавшей в нем, Мидория подносит руки к лицу и глубоко вдыхает металлический запах крови, что осел на них. Грудь приятно сводит теплотой, и запах врезается в нос какой-то тоскливой горечью, но это даже нравится Изуку — странный, но такой приятный, ужасающий и привлекательный. Изуку чуть улыбается уголками губ в нервной усмешке, спешно присаживается на кровати, чувствуя боль по всему телу, и медленно подносит костяшки к губам. Проводит, словно нанося дорогую помаду, аккуратно, абсолютно не спеша. Кровь еще удивительно тепла и очень кстати согревает холодные губы. Мидория, словно побаиваясь, неуверенно высовывает язык изо рта, слизывает с пальцев оставшуюся жидкость. В нем пробуждается доселе невиданная жажда, и он берет пальцы в рот целиком, посасывая их. Слюна выделяется, ощущая вкус на языке, и Мидория жадно пьет собственную кровь. Сердце вновь ускоряется и успокаивается только тогда, когда больше ничего не остается. Руки дрожат, а сознание клокочет, забываясь в самых дальних уголках разума. Мидория откидывается обратно на кровать, смотря в никуда практически белыми глазами. На его лице расцветает очаровательная шаловливая улыбка.Интересно, именно так сходят с ума?
Не удержавшись, он с той же жадностью облизывает губы.***
Во время следующего пробуждения он вновь один. Мидория не слышит ничего — ни странного писка, ни что-либо еще. И это немного пугает. Изуку слепо шарит по своему телу, вновь натыкаясь на противные бинты. Он пытается прислушаться, понять где он и есть ли кто-нибудь рядом, но вокруг лишь звенит тишина, давящая на виски не хуже шума разбушевавшейся толпы. Мидория чувствует себя странно: лежать на этой кровати становится для него невозможным, словно она что-то неприятное для него, от чего хочется избавиться, она кажется совершенно холодной и чужой, поэтому он встает с небывалой быстротой, будто бы ему сама мысль нахождения на ней противна. Он с легким хлопком приземляется на ступни ног и от холода, исходящего от пола, съеживается, но ни единой мысли вернуться в кровать нет, как бы странно это ни звучало. Холод отзывается в сердце болью и кислотным чувством ненужности. Мидория осторожно протягивает руки вперед и медленно идет, маленькими шажками, чтобы не удариться ни обо что. Перед ним все та же темнота, скрывающая все вокруг него. Руки хаотично исследуют пространство вокруг, и, наверное, со стороны это выглядит забавно, хотя Изуку сейчас совсем не до шуток. Словно маленький, потерявшийся, слепой щенок, он тыкается носом в окружающей темноте, страшной и до сих пор пугающей Мидорию. Через десяток шагов он нащупывает руками стену. Изуку прижимается к шершавой поверхности ладонями, ощущая каждый выступ и чуть царапая ладони, и потихоньку идет в сторону. Тревожное чувство, что что-то опасное находится в комнате, что-то злобное и сильное, но тщательно притаившееся, тихое и невидимое, не покидает. Он не слышит ничего, кроме своих шагов, робкого дыханья и гулкого сердца, но буквально кожей чувствует ледяное дыхание монстра, определенно вперившего свои страшные глаза в худую спину. Именно поэтому старается скорее покинуть комнату, неважно даже куда потом приведет этот путь в никуда. Изуку думает, что накручивает себя и выдумывает все эти опасения, но, черт возьми, именно в этот момент он слышит его.Скри-и-п.
Словно ножом по стеклу звучит этот звук, на секунду введший мальчика в ступор. Глаза распахиваются шире, а шея отказывается поворачиваться. Мурашки толпой сбегают вниз по спине прямо от макушки, а живот холодеет, стискивая желудок стальными клешнями. Ему страшно даже шевельнуться, не то, чтобы повернуть голову. Пальцы деревенеют, и дрожь пробивает тело. На своей коже он ощущает тяжелое дыхание: — Ха-а. Мидория не выдерживает: резко дергается, наваливаясь на дверь, и распахивает ее. Так же быстро хлопает ей с такой силой, что даже слышит, как трещит дерево. Не зная ничего от страха, он отскакивает от неё и, повертев головой в неизменной темноте, бежит куда-то вперед, не видя перед собой ничего. Изуку пробегает всего лишь парочку метров перед тем, как слышит, что дверь с оглушающим грохотом вылетает из петель, ударяясь о соседнюю стену. Когти существа с противным скрежетом полоснули по плитке, оставляя на ней глубокие царапины, и Изуку даже слышал, как кафель хрустит и крошится под лапами монстра. Руки заскребли по стенам, шурша и осыпая штукатурку, послышалось утробное и яростное рычание. Мидория тотчас же ускорился, чувствуя биение сердца прямо у горла, выставил одну руку вперед, словно это могло помочь. Еще никогда он не испытывал такого всепоглощающего ужаса, даже при последних встречах с монстром. Он знал, что, если не сможет убежать — то это конец, его разорвут на ошметки, раскрошат кости и съедят заживо. Он настолько поглощен паникой, что совсем не заметил, как пол ушел из-под ног, и полетел вниз: правая нога провалилась и упала чуть ниже, отчего он по инерции подался вперед. «Лестница!» — затхло воскликнул про себя Мидория, уже не в силах ничего сделать, ведь он летел по направлению к жесткому полу. Но тут тело сковал холод, и он завис в воздухе. Сердце на миг замерло, а разум завопил, вспоминая все то, что было непосредственно связано с этим удушающим ощущением. Мидория яростно дернул ногами, ничего под ними не чувствуя, и безвольно повис, ожидая хоть чего-то. Мороз легко пробежался по шее, запутался в волосах, заставляя их встать дыбом. Знакомо клацнули зубы у правого уха. — Мальчик мой, — свистяще тянет монстр, руками сжимая худое тельце сильнее. Мидорию чуть не тошнит от того, как звучат слова из уст монстра. — Запомни, — чеканит басом, царапая когтями кожу на ребрах. — Тебе незачем убегать, — почти ласково шепчет, чувствуя, как дрожит Мидория в лапах. — Ведь, — шипит он. — Я — это ты. Когти тут же разжимаются, освобождая, и Изуку чувствует толчок в спину. Не успев ничего сделать, он летит вниз с громким криком… …и резко садится в кровати, судорожно хватая ртом воздух.***
— Мидория, пожалуйста, ответь мне, зачем ты разодрал себе кожу? Она чесалась? Только скажи мне, я помогу. Что-то случилось? Пожалуйста, скажи мне, — Тенебрис неподвижно сидит на стуле перед кроватью мальчика, внимательно всматриваясь в бесстрастное и ровное лицо. Уже с десяток минут пытается добиться от мальчика хоть какой-нибудь реакции, но Мидория лишь сидит, грузно дыша, и смотрит в одну точку на противоположной стене. Кретур все это время смотрел на мальчика с прищуром, будто изучая всего внутри и снаружи, брови доктора были немного нахмурены, а голова наклонена чуть вбок, из-за чего на лицо падала странная тень. Изуку не выказывал никакого беспокойства, сидел смирно, тихо и, как казалось, сознанием был совершенно не тут, а где-то далеко-далеко отсюда. Но эта картина была в корне неправдива, потому что Мидория слушал, но не слышал. Просто слушал звуки вокруг, наслаждаясь беспокойным шумом больницы, ровным дыханием Тенебриса и, даже, если бы он действительно сосредоточился, то наверняка услышал бы ритмичное сердцебиение. Изуку не был невоспитанным, абсолютно не так, нет никакого сомнения. Вся суть поведения была объята лишь одной мыслью — он наконец-то понял, что нужно делать дальше. Пережив еще один отвратительный кошмар, ощутив всю свою беспомощность и бесполезность, он понял. Надо слышать. Как все просто! Не можешь видеть — научись слышать. Глаза могут обмануть, а слух — нет. Все очень и очень просто. Именно поэтому маленький мальчик не отвечал, думая, что нет смысла и резона. Он лишь слышал вибрацию голоса Кретура, различал самые нижние нотки, представлял, как звук распространяется по всей комнате, доходя до слуха, словно волны на беспокойном море. Смысл отвечать на вопрос, когда в искренний ответ все равно не поверят? Проще молчать и хоть что-то пытаться понять. — Ладно, — сдается Тенебрис, вставая со стула. — Мидория, пожалуйста, подумай над ответом, мне он очень важен, хорошо? Я пока что проверю других пациентов. Стакан с водой стоит рядом с кроватью, полный, бери аккуратно, чтобы не пролить, — спокойно говорит, выходя из палаты. Дверь тихо закрывается, и проходит пару минут, прежде чем Мидория медленно поворачивает голову в сторону выхода. На губах тягуче появляется довольная, немного саркастичная усмешка. Он тянется к тумбочке, беря в руки стакан. Тело ломит, и любое движение отдается болью в мышцах, но это не останавливает Изуку. Проводит пальцами по прохладному стеклу, перекладывает в правую руку и издает сдавленный смешок. В следующую секунду стакан летит прямо в дверь, с дребезгом разбиваясь о твердую поверхность. Кретур, стоящий за дверью, лишь спешно отслоняется от двери и слышит хриплые, но четкие слова: — Не надо врать, доктор! Тенебрис чувствует, как сердце пропускает тяжелый удар, и быстро уходит. Медленно тянется долгий светлый день, наполненный звуками и ярким светом из небольшого окна, который все равно не сможет увидеть один сломленный мальчишка.***
Мицуки беспокойно стоит перед палатой Изуку, внимательно всматриваясь в леденяще белую поверхность двери. Отчего-то ей было не по себе от той обстановки и того чувства, которое бушевало в ней. В больнице, да и на улице, было довольно тепло, но, почему-то, чем ближе она приближалась к палате Мидории, тем холоднее ей становилось. Она не решилась войти к Изуку, просто не смогла, потому что ей было не по себе врать ребенку, да и пытаться обмануть себя — тоже. Ей было очень жаль как саму Инко, которая сдалась, так и Мидорию, который даже не успел толком пожить. Удар за ударом и на женщину, и на её сына, совсем еще маленького. Бакуго качает головой, чувствуя в груди едкую горечь, и потирает плечи, ощущая как мурашки неприятно покалывают кожу. — Спасибо, что пришли, — оглушающе в тишине и мраке вечерней больницы говорит Кретур, появляясь рядом с Мицуки будто бы из воздуха. — Не за что, — оторопело отвечает женщина, чисто машинально сделав маленький шаг назад. Она быстро окидывает взглядом фигуру мужчины и пытается вглядеться в лицо, но вместо этого Тенебрис отходит лишь дальше в тень, увлекая за собой Бакуго: — Лучше отойдем, пойдемте, — говорит он, направляясь в странно темный коридор. Мицуко сначала стоит на месте, колеблясь, но все-таки спрашивает, совершенно не желая следовать за доктором в темноте: — Может быть, останемся здесь? Я хочу потом навестить Мидорию, — проговаривает она, пытаясь разглядеть реакцию доктора: он резко останавливается, буквально на пару секунд, после чего медленно поворачивается сначала корпусом, потом всем телом. Мицуки чувствует какую-то опасность от человека, который стоит перед ней, поэтому делает еще один шаг назад. На мгновение она видит ломаную улыбку на губах, и это всколыхивает всё её существо. Она говорит чётко, твердо, чуть хмуря брови: — Мы можем поговорить и здесь, — в её голосе чувствуется напряжение, но Бакуго пытается скрыть нежеланную слабость. — Как пожелаете, — покорно говорит Кретур, выходя на свет. Мицуко быстро скользит взглядом по мужчине и незаметно выдыхает — теперь она не чувствует ничего плохого, и даже списывает это непонятное наваждение на большую усталость. — Только чуть отойдем от палаты Мидории, он сейчас спит, не надо тревожить чуткий сон ребёнка. Они отходят чуть дальше, в светлый коридор, и только тогда Бакуго полностью успокаивается. — Я позвал Вас по очень важному вопросу. К сожалению, Мидории, скорее всего, придется остаться в больнице еще на пару дней, — доктор приподнял руку, останавливая еще не вырвавшиеся слова. — Во-первых, нам нужно еще понаблюдать за состоянием Мидории, он сейчас эмоционально нестабилен, его легко можно сломить, поэтому я буду лично вести его и попробую поработать, как психолог. У него очень много эмоциональных потрясений, психика нестабильна. Во сне видит кошмары, а также неосознанно причиняет себе боль. Поэтому придётся пройти курс терапии. Бесплатный, не беспокойтесь. Все медикаменты есть у нас в наличии, но, судя по состоянию мальчика, терапию придется продлить и после больницы. Также я бы сейчас не советовал заходить к нему. Он только недавно заснул нормальным сном, а маленький организм совсем не хочется пичкать снотворными, — поясняет Кретур. Мицуки слушает внимательно и, хмурясь, кивает на слова. — И что потом? Инко стало лучше? — интересуется она. — Как раз-таки тут и заключается основная проблема. У мальчика нет никаких родных, даже дальних, а Мидория Инко сейчас находится в коме. К сожалению, ее состояние не улучшается, а наоборот ухудшается, — вздыхая, отвечает Тенебрис. Мицуки шокировано смотрит на мужчину, сильнее сжимая руки на плечах. — Значит, приют? — тяжело спрашивает Бакуго. — Да, — кивает Тенебрис, смотря на то, как беспокойство отражается на лице женщины. — Я поняла, спасибо, — говорит Бакуго, немного поклонившись. Ее губы сжимаются в тонкую полоску, а глаза становятся задумчивыми и серьезными. — Да не за что, — равнодушно отвечает Кретур. — Тогда, — запинается Мицуки, — могу я навестить Инко? — с надеждой во взгляде спрашивает она, смотря прямо в лицо доктора. — Да, конечно. Я проведу Вас.***
Мицуки Бакуго выходит из больницы только через час, и она полна сомнений. Ее разум мечется от догадок и чувств, бушующих в ее горячем сердце. В волнении и сомнении она теребит руками свою сумку, а напоследок оглядывает больницу ужасно уставшим взглядом, наполненным грустью и противоречиями. Она думает о том, что доктор довольно странно себя ведет, но это меркнет на фоне одного непонимания. Почему она, пообщавшись с доктором лицом к лицу, спустя всего час уже забыла, как он выглядит? Бакуго поняла, что совсем не может вспомнить лицо доктора. Оно будто бы размыто перед ее взглядом, и единственное, что остается в ее сознании при мыслях о Тенебрисе Кретуре — силуэт, стоящий в темноте.***
Ночью Изуку сдается. Он свирепо кричит в ночной тишине, пытаясь заполнить звуком всю палату. Ему кажется, что кто-то сидит напротив кровати, смотрит огромными и страшными глазами. Спать не получается, потому что призраки беспокоят мысли, мама в голове сокрушается о том, что ее сын бесполезен, а папа молча качает головой. Бакуго смотрит свысока и смеется, насмехается, и это выбешивает, ломит личность, заставляет думать о том, что действительно жалкий. Он пытается зажать уши, но в ночной тиши слышны только их осуждающие голоса. Он не помнит, в какой именно момент появляется спокойный и ровный голос Тенебриса. Изуку цепляется за него, как за спасительную ниточку, и тянется, оглушенный звуками маминого крика. Сильные руки прижимают его к теплой груди, и Изуку уже мычит что-то в нее. Кретур садится на кровать, обнимает мальчика и нашептывает что-то нежное и ласковое, гладя Мидорию по голове. Так проходят следующие пару минут, перед тем как Изуку, чуть задыхаясь, рассказывает обо всем: и о папе, и о маме, и о первой разбитой вазе, и о том, как чуть не обжегся, когда хотел налить себе чаю, даже о первом школьном дне. Совсем по-детски жалуется на жизнь и жестокость, которая окружает. Говорит о том, как ненавидит Бакуго и лже-героев, которые ничего не делают, о сильных и злобных детях, об обидных словах. Рассказывает, как тяжело в постоянной темноте, винит в этом своих соулмейтов и выплевывает, что никогда не сможет их полюбить. Без слез плачет об отсутствии причуды и невозможности вернуть зрение, о папе и грустной маме. Спрашивает, не ждя в ответ ничего, почему мама так поступила. Сжимает руками халат и пытается взглянуть в лицо взрослого, но лишь еще больше разочаровывается и вновь повторяет уже сказанные слова, путаясь в последовательности событий. Даже говорит о монстре, что мучает, судорожно прикасаясь к изодранным ключицам. И замолкает, напоследок лишь жалобно и отчаянно шепнув: — Пожалуйста, помогите. Кретур всю речь мальчика молчал, лишь поддерживая, и очень внимательно слушал, рассматривая то, как изменялось лицо и интонация мальчика на протяжении всего монолога. И, как только слышит последнюю фразу, победно улыбается, доставая из кармана халата заполненный шприц и таблетку. — Хорошо. Я дам тебе лекарство, которое сможет тебе помочь. Только тш-ш. Никто не должен об этом узнать, ладно? Это будет наш секрет. — Да, хорошо! Я никому не скажу! — быстро соглашается Изуку, шире раскрывая затянутые туманом глаза. — Тогда дай свою руку и открой рот, нужно положить одну таблеточку под язык и сделать один укольчик, — просит Тенебрис. Мидория с сомнением протягивает руку и открывает рот. Кретур осторожно кладет маленькую таблетку под язык и вводит иглу в вену. Он видит, как жмурится Мидория, но ничего не говорит. Через пару секунд мужчина видит, как расширяются зрачки за пеленой тумана глаз и слышит, как ускоряется маленькое сердце. Веки медленно закрываются, и Изуку расслабляется в сильных руках. «Твоя панацея, Изуку Мидория, — наркотик» — думает Тенебрис Кретур, укладывая мальчика на кровать. На губах играет довольная улыбка, а в глазах — неподдельный интерес.Закрывай глаза и спи. Досчитай до десяти. Здесь сбываются мечты, Этим «кто-то» будешь ты. Закрывай глаза и спи. Досчитай до десяти. Я узнала все черты, Этот «кто-то» точно ты.