Я — жертва и злодей
Умер я внутри — заметишь ли? Я внутри пустышка — заметишь ли?
憎しみの道
Бакуго на несколько дней оставили в больнице. Внутренний ожог дыхательных путей, а также небольшое кислородное голодание. Никто так и не смог понять, что случилось. Доктора указывали на взбесившуюся причуду, Мицуки молча соглашалась, с хмурым видом кивая головой. Женщину охватывали противоречивые чувства: одновременно она была довольна, что сын получил за свой неправильный поступок, но с другой стороны женское, чувственное сердце обливалось кровью, когда Кацуки заходился в тяжёлом и дерущим горло кашле. Она стала явно понимать, что всё то, что рассказывала Инко о поведении её сына, было правдой. Сначала Мицуки не особо верила в жестокость от маленького Бакуго, но когда он спалил тетрадь Мидории, при этом серьёзно поранив детские руки… Она была в бешенстве. Бакуго отругала сына, даже отвесила пару затрещин — по-другому нельзя с мальчишкой, и отправила в комнату, думать над своим поведением. Но вот сейчас ситуация вновь повторилась, но теперь она обратилась совершенно не так, как прежде: Кацуки поранил сам себя, причём Мицуки считала, что заслуженно. Пока не покажешь, где место, он никогда не поймет. Женщина прекрасно это знала по своему характеру — была такой же взбалмошной в детстве, вот и отразилось это на сыне. Вот только ребёнок ещё жестче и грубее, поскольку мальчик. Мицуки уверена — мальчишка вырастет и поймёт, что был неправ, как только получит по шее от реального мира. Но сейчас… Это бесполезно. Женщина тяжело вздыхает, когда приезжает из больницы. Потихоньку, совсем незаметно, начинает ненавидеть это здание, но почему-то за последние пару недель её всё возвращает и возвращает туда. Но несмотря на то, что Бакуго чувствует себя как выжатый лимон, она должна сделать ещё кое-что, что также занимает большую часть мыслей. Женщина осторожно стучится в дверь Изуку: боится испугать ребёнка, и так пережившего слишком много для одного человека. — Мидория, это я, Мицуки. Открой пожалуйста, — говорит тихо и спокойно. Пару секунд ждёт, всё ещё не опуская руки от поверхности. Если не захочет открывать — она не будет настаивать. Мальчик сейчас слишком подавлен, не надо на него давить. Дверь отворяется немного, и теперь Бакуго может увидеть Мидорию, который смотрит на неё белыми глазами. Внутренне Мицуки содрогается: отчего-то вид мутных глаз вызывает неприятные мурашки по всему телу. Словно смотрит человек вовсе без глаз, с пустыми глазницами. То же самое ощущение, если бы смотрел в бездну, скрытую плотным туманом. Веет опасностью и холодом. Женщина едва сглатывает, приказывая себе избавиться от таких глупых мыслей. Перед ней ребёнок, которому нужна забота и поддержка, не надо ничего выдумывать. — Бакуго-сан? Вы что-то хотели? — Да… — неловко тянет, понимая, что мальчик не спешит пропустить её внутрь. — Можно зайти? Я хочу поговорить с тобой, — спрашивает она. Изуку молчит секунду, после чего отходит. — Да, конечно, — он отходит от двери к столу, слепо нашаривает острый край и упирается рукой, словно бы твердая поверхность была единственной поддержкой в этом огромном мире темноты. Пальцы вжимаются в дерево, и Мидория кажется каким-то одиноким и беспомощным, когда так открыто стоит перед женщиной, каким-то хрупким и забытым. По сердцу Мицуки проскальзывает горечь и жалость. Ей больно смотреть на такого Изуку, ведь она помнит лучистые глаза и весёлый громкий смех, помнит, как уверенно, ещё совсем-совсем маленький, бегал по улице и бросался в объятья родителей, не боясь ничего, чувствуя защиту и любовь. Мышцы лица сводит судорога, и ей кажется, что в комнате неуютно и пусто, несмотря на то, что сейчас очень тепло, и пространство полностью заставлено разными вещами. Мицуки спешит сесть на кровать, прокручивая в своей голове столь давние воспоминания тех лет, когда Изуку с блеском бегал по гостиной, крича разные весёлые известные кричалки. Они с Инко часто говорили о том, что их сыновья очень хотят стать героями, говорили о том, что они однозначно достигнут своей мечты и будут сиять. Ей больно это вспоминать, зная, что этим мечтам уже никогда не сбыться. Она также видит на столе ту самую тетрадь, окрашенную в бордовые капли, и от этого даже становится немного плохо. — Мидория, подойди к кровати, сядь, — просит она, похлопывая по месту рядом с собой. Ребёнок колеблется мгновение, дергается в направлении Мицуки, нехотя и словно бы с трудом убирает руку со стола, боясь лишиться хоть какого-то ориентира. Протягивает другую руку вперед, пытаясь найти кресло и, найдя мягкую поверхность, вцепляется в неё рукой, делая первый шаг. Голова смотрит ровно, и Мицуки кажется, что тело Мидории — кукольное, неживое. Фарфоровое. Изуку наклоняется, ищет поверхность кровати и, найдя, переносит вес на руку, чуть неуверенно садясь. Мицуки смотрит на ровное безэмоциональное лицо и заостряет внимание на бледность кожи и сухие губы. Она смотрит на них и вспоминает широкую улыбку, их ранее яркий розовый цвет. Думает о том, что хочет, чтобы ребёнок, точная копия Инко, улыбнулся, но как только воображает себе это, сразу содрогается от неестественной и больной улыбки в своей голове. Нет. Не надо. Это будет не улыбка, а фальшивка, иллюзия, в которую ни в коем случае нельзя верить, которая будет лишь утешением. Странно, но она не знает как именно начать этот разговор, ей раньше казалось, что будет немного проще. — Мидория, я хотела бы поговорить насчёт вчерашнего, — начинает разговор и осторожно берёт в свои ладони перевязанные руки мальчика. Мицуки морщится, когда ощущает шершавость тугих бинтов. И сразу вспоминает скрюченную позу задыхающегося от невольных глухих рыданий Изуку. Пытается не обращать внимания на оглушающую вину. — Прости, пожалуйста, Кацуки. Он не ведает, что творит. Я знаю, что мой сын далеко не идеален, что груб и жесток, но, пожалуйста, не надо воспринимать это на свой счёт. Как и воспринимать слова за чистую монету. Кацуки эгоист, да, я знаю, но он у нас такой, не могу с ним ничего поделать, — вздыхает. — Вырастет, я знаю, повзрослеет и изменится, только дай ему время, — она легонько сжимает руки мальчика. — Да, я всё понимаю, — бесцветно отвечает Изуку. Мицуки сглатывает, понимая, что её слова никак не повлияли на мальчишку. — Изуку… — шепчет женщина. — Не думай о том, что этот нахалёнок говорил. Кацуки неправ. Твоя мама никогда не отказывалась от тебя, слышишь? Она никогда бы этого не сделала, я это точно знаю. А Бакуго просто глупый, он ещё не знает, что таких слов нельзя говорить, — и Изуку, смотрящий на неё сквозь пелену глаз, кажется ей очень беспомощным. Вспоминает, как мальчишка, практически потерянный в новом пространстве, ходил по дому, отмеряя каждый шаг, как проводил по стенам и дверям, буквально впитывая всё пальцами. — Он ещё совсем ребёнок, я ему всё объясню. Я знала, что будет сложно, но пойми меня: я не могла оставить тебя там, одного. Прости меня пожалуйста, что тебе пришлось испытать в этом доме. Обещаю, ничего подобного больше не будет. Следует пару секунд молчания. — Лучше бы вы оставили меня там, — едко говорит Изуку, вырывая свои руки из ладоней женщины. Он смотрит на неё странными, источающими лёд глазами. Мицуки дергается, чувствуя пустоту в ладонях, и озноб пробирает всё её тело: резко становится и холоднее и неприятнее. Она практически физически не может находится в этой комнате. Впервые Бакуго не знает, что сказать. Женщина вскакивает, не в силах оторвать взгляда от бездны и как-то затхло говорит: — Прости, — и отворачивается. Боже, она впервые так позорно сбегает.***
Бакуго возвращается через два дня. Доктора выписывают со вздохом: юный пациент неуправляем и слишком остр на язык. Тем более, блондин чуть не спалил одного из докторов. Мицуки хмуро смотрит на бледноватого сына, когда доктора передают ей всевозможные тюбики и капельки. Она практически на физическом уровне ощущает ту ненависть, которая скользит в глазах сына, когда эти лекарства оказываются у неё. Вряд ли у них приятный вкус. В первый день они не встречаются: Мидория сидит у себя в комнате, а Бакуго запирается в своей, успевая перед этим поорать насчёт дебильных лекарств и виноватого в этом Деку. Мицуки плевать на вопли сына — она скручивает и вливает всё, что нужно. Кацуки уходит молча, со вселенской обидой, специально кашляя как можно сильнее. Хлопает дверью тоже как можно сильнее. Мидория сидит в своей комнате, укрытый толстым одеялом, и думает о том, что этот самый дом — совсем не то место, где он должен быть. Всё тут — чуждо, не принадлежит ему, отторгает… Холод пробирается под одеяло, морозя ноги, неприятно покалывает спину. Изуку морщится, пытаясь укутаться сильнее, но холод никуда не пропадает, даже кажется, что совсем чуть-чуть, и ноги сведёт судорогой. Дышать становится тяжелее, словно воздух стал плотнее, и с трудом проходит по дыхательным путям. Кончики пальцев, как и нос, постепенно леденеют и начинают настойчиво покалывать. Мидория буквально затылком чувствует его дыханье. Не имея сил сопротивляться надвигающейся панике, мальчик вскакивает с кровати, чуть не сшибая стул, и бежит к двери, шумно натыкаясь ладонями на деревянную поверхность. Спешно он тянется к ручке, открывая дверь. Со вздохом Изуку выходит в коридор, с легкостью делая глубокий вдох. Сердце постепенно успокаивается, а давящее чувство пропадает. Мальчишка прижимается к противоположной стене и, прижимаясь ладонями к ней, тихо переставляет ногами в сторону кухни. — … Масару, я больше так не могу. Я боюсь как и за Кацуки, так и за Мидорию. Мало того, так ещё и Инко медленно умирает. Никто не знает, когда она проснется! Ты же понимаешь, что выйти из комы сможет не каждый человек? А с учётом того, что её ничто тут не держит? Сколько мы можем обманывать Изуку? Я не хочу брать на себя такую ответственность. — Мицуки, дорогая, успокойся. Всё наладится, ты увидишь. — Нет, Масару! Ты видел глаза Кацуки? Он питает лютую ненависть к Изуку, и я не знаю, как перевоспитать собственного сына! А если я зря взяла на себя опеку над Изуку? Пока что всё это доставляет только проблемы. Я не удивлена, что Инко, без поддержки мужа, решила уйти: это действительно сложно. Мне больно смотреть на него, ты понимаешь? Будто на неживого смотрю: бледный, худой, так ещё и глаза ничего не выражающие. Такое ощущение, что одно неверное движение — и я разобью его, как фарфоровую куклу… — Мицуки, тихо-тихо, он ещё только ребёнок. Изуку не знает никого, кроме нас. — Масару… Может, это не для нас? Может, мы не должны были брать Мидорию? Он вчера сказал мне, что лучше бы мы оставили его там… Неужели у нас так плохо? — Нет-нет, тут не в нас дело. Изуку ещё не привык, пойми, он сейчас всего боится. — Я боюсь, что он никогда не привыкнет. Изуку стал совершенно другим, словно тусклой копией себя прежнего. Может, нам отказаться от него? Пока ещё не поздно? Я боюсь, что Кацуки может сильно навредить сыну Инко, а мы не убережём. Может, в другой семье Мидории будет лучше? Изуку отшатнулся, чуть ли не падая. Голова резко закружилась, и кончик носа защипало: он точно не знал, но обида взыграла в душе, ощутил себя преданным и забытым. Так горько стало на душе, что Мидория не решил даже показаться: направился обратно в свою комнату, так и не сказав и слова, всё ещё слушая тихие голоса, но совершенно не слыша их. Ему захотелось сбежать отсюда как можно дальше, укрыться от всех проблем, вновь почувствовать тепло заботливых и любящих рук. Вновь захотелось увидеть маму и прижаться к ней, зарыться носом в мягкую грудь, попросить ласково погладить по спине и волосам, нашептать приятные и тихие слова. Через пару секунд он оказался у себя — холод проскользнул по ногам, пощекотал щёки. Мышцы ног дрожали и содрогались, Изуку медленно сполз по поверхности на прохладный пол, обнимая себя за плечи. Почему все отказываются от него? Ранят? Бьют? Бросают? Что такого он сделал, чтобы заслужить это? Грудную клетку сводило от беззвучных рыданий, сотрясающих маленькое тельце. Изуку не хотел холода, он не хотел быть один! Но всё равно сейчас Мидория в одиночестве сидит на полу, пытаясь задавить в себе истерику, окутывающую всё тело. Мороз просачивается через кудри волос, оседает на корнях, заставляет ёжиться и сильнее сгорбливаться. Мальчишка хочет согреться, погреть свои руки в других, поцеловать папу в щёку, подставляя для ответного поцелуя свою. Не хочет ощущать призрачные слёзы, скатывающиеся по щекам. — Ты — бесполезен, — шипит монстр, сидя прямо напротив. Мидория даже представляет, как тёмная, страшная фигура сидит на корточках, нависает над ним, сдавливая, лишая кислорода. Он практически ощущает, как безумный взгляд впивается в тело, вгрызаясь в плоть. Страшные-страшные большие глаза, словно змеиные, на угольном лице. — Ты — пустышка, — говорит, кладя когтистые лапы на плечи мальчика. — Тебе холодно? — спрашивает существо, прижимая ладони к маленькой груди, пытаясь заморозить горячее и пышущее болью сердце. — Да… — скулит Изуку, пытаясь вжаться в дверь. — Тогда вспори кожу. Почувствуй обжигающую горечь и гнев, кипящие в твоей крови, — выдыхает со скрипом, обдавая лицо ледяным дыханьем. Острые когти невесомо проходят по открытой коже, не царапая, лишь показывая. — Давай же. Изуку дрожащими руками проводит по шее, постепенно ощупывая скулы. Кровь стынет в жилах, но рот почему-то наполняется слюной. Сердце стучит в груди, перекрывая даже шумное дыхание монстра. Ему действительно… хочется. Ногти впиваются в кожу, словно ножи, боль простреливает в мозг, и Мидория хочет одернуть руки, но монстр только рычит и сильнее прижимает руки Изуку. — Давай. Высвободи её. Свою ненависть. Мидория сглатывает, но потом уверенно тянет руки вниз, и кожа разрывается под напором: теплота заливает шею и грудь. Мидория затхло смеётся, когда руки теплеют. Монстр исчезает, и потерянный ребёнок сам продолжает ворошить кожу. По телу пробегает приятная дрожь, и Изуку отстраняет руки, полностью мокрые, будто горящие настоящим пламенем. Рубашка липнет к груди и спине, но это приносит удовольствие. Мальчик вдыхает жгучий аромат крови и трепещет от него. Подносит руки к лицу, обнюхивает их, пачкая кончик носа. Облизывает губы, медленно сглатывает слюну. Высовывает язык, ведя по ладоням, слизывая жидкость. Железный привкус оседает во рту, и Изуку трясётся от того, какое наслаждение это приносит. Желудок сводит и грудную клетку стискивает, но это совсем не мешает наслаждаться маленьким безумием. Голова кружится, и всё существо шатает, ведёт как от алкоголя. Этот дом — не его. Он должен покинуть это место.***
Кретур сидит на стуле, со скучающим видом осматривая руки Мидории: они все покрыты синяками, свежими и ещё не налившимися. Изуку хмурится, когда Тенебрис проводит руками по забинтованной шее. — Это тоже Бакуго? — Нет. Это я сам, — ровно отвечает мальчик. — Вот как, — тянет доктор, откидываясь на спинку стула. Пару секунд он молчит, лишь рассматривая Мидорию. — Как тебе тетрадь? Понравился эффект? Я слышал, что Кацуки попал в больницу на пару дней. — Да. Он получил по заслугам, — также ровно отвечает Изуку. — Я не сомневаюсь, — в тон говорит мужчина. Вновь повисает тишина. Кретур вздыхает, кладёт локти на колени, наклоняется, ставя голову на руки. — Ты говорил, что хотел бы вернуться, так? — Да. — Вернуться не получится, — говорит Тенебрис, смотря на то, как хмурится мальчик. — Но я смогу сделать другое, — неспешно проговаривает он. — И что же? — Допустим, — склоняет голову Кретур. — Ты хотел бы познакомиться с тем человеком, который наложил заклинание на тетрадь? — интересуется доктор. Мидория вскидывает голову, на детском лице отражается непонимание. Шею жжёт, но он пытается не морщиться. — К чему это? — Отвечай на вопрос, — жестко говорит мужчина. Изуку замирает, прикусывает губу. — Да, хотел бы. — Прекрасно. А как насчёт того, чтобы познакомиться с человеком, который разделяет твои мысли и идеалы насчет героев и злодеев? — Такой есть? — удивлённо спрашивает Изуку, но потом осекается. — Да, хотел бы. — Ещё лучше. А как насчёт того, чтобы этот человек стал твоим опекуном? — Опекуном? Действительно? — шокировано уточняет Мидория. — Ответ, — отсекает все возможные вопросы мужчина. Мальчик мнется, думает несколько мгновений. — Да. Я хочу.***
Мицуки приходит домой поздно вечером. Очень странно, но она чувствует, что что-то дома не так уже с порога: чёрт его знает, но чутьё её никогда не подводило. — Масару? — кричит она. — Да, дорогая? — отвечают ей из кухни. Она направляется туда же незамедлительно. Вроде бы всё на своих местах, ничего не сломано, но она всё равно не находит себе места. Мужчина смотрит удивлённо на обеспокоенную жену. — Масару, как Кацуки? — наконец-то спрашивает она. — Да ничего, сидит у себя в комнате. Лекарства уже выпил, поел, можешь его не трогать, — улыбается мужчина. — Хорошо, — кивает женщина. Вновь окидывает кухню немного усталым взглядом. — А как Изуку? — Изуку? — удивляется Масару. — Его нет. — В смысле нет?! — резко поворачивается она, явно шокированная словами мужа. — Сегодня пришли органы опеки и забрали Мидорию с собой. Вроде, нашли нового опекуна, — спокойно объясняет супруг. — Как? Почему ты не позвонил мне? — шокировано спрашивает она. Мужчина пару раз моргнул. — Я звонил тебе и говорил. Ты сказала хорошо и повесила трубку. А ещё тебе должны были позвонить сами органы, — у Мицуки глаза расширяются, и она хлопает себя по лбу. — Дура! — женщина тут же выхватывает телефон из кармана и набирает номер из недавнего списка вызовов. Следуют долгие гудки, после чего девушка с приятным голосом говорит: — Бакуго-сан? Добрый вечер, вы позвонили в службу опеки и попечительства. Что-то случилось? — Да, случилось! Мидория Изуку, сын Мидории Инко, я являлась опекуном, почему Изуку забрала служба? На каком основании? Я оформила все документы для того, чтобы стать опекуном. — Да-да, ранее Вы были опекуном Мидории Изуку, но в связи с тем, что не смогли обеспечить надлежащую защиту, а также в связи с тем, что непосредственное нахождение Мидории Изуку в вашем доме потенциально опасно для самого Мидории Изуку, служба приняла решение забрать у вас ребенка и назначить другого опекуна. — Подождите, какой ущерб здоровью? Какая опасность? — К сожалению, я не могу посвятить вас в детали, но лечащий врач Мидории Изуку пришёл к выводу, что Мидория Изуку не сможет нормально расти в вашей семье, поскольку есть потенциальная опасность прямого ущерба здоровью. На этом всё. До свидания. — Постойте! — но в телефоне послышались гудки. Мицуки посмотрела на дисплей телефона и усмехнулась: — Лечащий врач, говорите? Масару! — рявкнула она, отчего мужчина подпрыгнул. — Я в больницу, буду не знаю когда, уложи Кацуки спать! — и, не сказав больше и слова, вылетела из кухни.***
— В смысле?! — восклицает женщина, смотря на девушку за регистратурой. — В прямом, — устало выдыхает она. — В нашей больнице доктора по имени Тенебрис Кретур нет и никогда не было. — Подождите, мой знакомый проходил у него лечение! Как такое возможно?! — Может быть вы неправильно запомнили имя доктора? — пытается понять девушка. — Скажите имя пациента. — Мидория Изуку, выписался недавно, — поспешно говорит Мицуки. Голова кипит от всего, что произошло за вечер, а тут ещё и это. За стойкой слышится клацанье кнопок, после чего на пару секунд затихает. — Лечащим врачом Мидории Изуку значился Марута Шига, — говорит девушка. — Вот как… Могу я попросить дать его телефон? — К сожалению, нет, это конфиденциальная информация. Да и бесполезно это уже, — вздыхает девушка. — Почему? — интересуется Мицуки. — Он уволился два дня назад, в базе не указано почему и зачем, — поясняет она. Мицуки опускает руки, ошалело моргая. — Да, спасибо вам…***
Изуку, честно говоря, очень страшно. Он мертвой хваткой держится за знакомую широкую ладонь доктора и внутренне паникует, что может случиться что-то не так. А если от него вновь откажутся? Что будет дальше? Куда пойдёт? Где найдет спасение? — Мидория, не надо бояться. Этот человек точно примет тебя и позаботится. А я буду помогать тебе, — улыбается доктор, чуть сжимая ладонь мальчика. Они идут по длинному коридору, и Изуку теряет счёт шагов, поэтому просто перестает их считать, полностью доверяясь мужчине. — Хорошо… — под нос говорит он, пытаясь не запутаться в собственных ногах. — Вот и пришли, — неожиданно говорит доктор, останавливаясь. Изуку чуть не спотыкается, останавливается резко, боясь упасть. Сглатывает, понимая, что пока что ничего такого не слышит. — Сейчас ты познакомишься с этим человеком, — шепчет уже на ухо Кретур. Мидория кивает, и тут же слышит ровный и чёткий шаг, приближающийся к нему. — Здравствуй, Изуку, — приятным глубоким басом приветствует он мальчика. Мидорию от столь приятного звука ведёт: на секунду даже забывает, что нужно поздороваться в ответ. — З-здравствуйте, — выпаливает зеленоволосый, слишком волнуясь. — Не переживай, всё хорошо, — добрым тоном говорит мужчина. — Кретур сказал, что ты хочешь наказать лже-героев, так? — Да, хочу! — громко и уверенно. — Хорошо, но… Готов ли ты тогда стать злодеем для других? — спрашивает мужчина, вглядываясь в выражение лица мальчика: сначала он хмурится, даже чуть морщится, потом лицо разглаживается. Пару раз моргает, прикусывает губу. — Если это для того, чтобы избавиться от лже-героев… И отомстить, — Мидория сжимает свободную руку в кулак. — То да, я готов.Это стезя непривычно жестока Но мне ни в первой и мне не привыкать Смело шагаю вперёд за тобою За тенью, что вмиг повернёт время вспять Эта стезя в мою душу осколком
— Но для этого тебе нужна сила… — выдыхает мужчина. — Меня зовут Все За Одного, у меня нет имени, но я могу даровать тебе силу, которая поможет тебе осуществить свои цели. Если тебе действительно нужна сила, если ты действительно готов стать злодеем, если ты жаждешь отмщения и готов пойти за мной… То возьми меня за руку, Изуку Мидория, — Все За Одного протягивает руку по направлению к мальчику. Мидория медленно отпускает доктора и уверенно протягивает свою руку. Забинтованными пальцами он прикасается к широкой ладони, аккуратно опускает её полностью. Все За Одного улыбается, сжимает в ответ ладошку мальчика.Эта ненависть в сердце плетет свой узор Я с головою в неё окунусь Столь острым вонзилась, оставив в ней след Мне не свернуть с неё больше, а значит Беги от меня, ведь несу я лишь смерть
Начало конца.