bad hair day

      … 1989 год …       Питер зачесал мокрые от пота волосы назад и быстрым шагом направился к островку тени под раскидистым деревом, шаря рукой в сумке на предмет бутылки с водой. Он только что получил у секретаря свое новое расписание, и ему не терпелось проглядеть названия предметов, но солнце нещадно обжигало кожу, и было необходимо спрятаться где-нибудь от этого монстра. Лето катилось по стране большим огненным шаром, придавливая к земле аномальной жарой и полным безветрием, и люди корчились, как муравьи под увеличительным стеклом. Неподалеку мелькнула шевелюра Натали Романофф — как Питер понял, местной красотки. Натали была в коротеньком платьице на тонких бретелях и держала в руках кружевной зонтик. Он плюхнулся на изумрудную траву и развернул листок с расписанием. Захватывающие названия замелькали перед глазами, и Питеру захотелось заорать от восторга — он здесь, он поступил, он будет изучать загадки химии и наблюдать за цепными реакциями! Ему было даже не до Флэша Томпсона — его нового одногруппника, в которого Питер случайно врезался, когда выносил из библиотеки рекомендованную литературу, и который недовольно оглядел его с ног до головы и с ярко выраженным британским акцентом бросил презрительное «ребенок» Питеру в спину. Футболка липла к коже, дышать было трудно, но в неродную и пустую комнату Питер не стремился. Его сосед все еще не приехал, а сидеть сычом на кровати, когда все кругом гуляли и знакомились, не хотелось. Питер прислонился было к дереву, задумчиво обводя красным маркером интересные факультативы, но тут листва над его головой зашуршала, и он, полюбопытствовав, вскинул глаза. Среди зеленых листьев, таких ярких, что казалось, будто они ненастоящие, мелькнуло бледное лицо, а потом на землю спрыгнул человек. Он от удивления замер, не донеся маркер до бумаги. На незнакомке были плотно прилегающие к коже штаны, сапоги до колена и темно-бордовый балахон. Питер мельком подумал, что умер бы от жары в такой одежде, но потом девушка посмотрела ему прямо в глаза, и мысль вылетела из головы. У нее были большие темные глаза, очень красивые и яркие, но абсолютно пустые. Будто она очень много плакала в жизни, и вместе со слезами из ее взгляда вытекли все эмоции. — Это мое дерево, — хлопнув по стволу, сказала девушка. Ее голос был нежным и спокойным, и это абсолютно не вязалось с ее настораживающей внешностью. Незнакомка провела рукой по стволу дерева и скинула с головы капюшон. — Я посягаю только на его тень, — постарался улыбнуться Питер. Девушка перекинула копну длинных темных волос на одно плечо и посмотрела куда-то вдаль. Мимо них прошел парень с кучей книг в руках, и Питер узнал в нем Энди Скотта, который поделился с ним планом кампуса на вчерашнем мероприятии для первокурсников. — А ты не мог бы посягнуть на тень чего-нибудь другого? Например, беседки? У нас много прекрасных и удобных беседок, и… — Все они заняты старшекурсниками, — лаконично закончил за нее Питер. Он никак не мог взять в толк, почему ему нельзя посидеть под этим прекрасным деревом, но спорить со «старожилами» кампуса было бы неправильно, поэтому он старался быть вежливым. Тетя Мэй его правильно воспитала. — Хм, — протянула незнакомка. Она была загадочная и очень симпатичная. Когда она окинула Питера пристальным взглядом, он понял, что девчонкам из школы все еще далеко до студенток — они не умели смотреть вот так, чтобы прям до мурашек. — Боже мой, — из ее рта вырвался смешок. — Да ты же еще совсем мальчик. Питер вспыхнул. Конечно же он знал, что будет самым младшим в группе, но верил, что эти люди будут уже достаточно взрослыми, чтобы судить не по внешности. Но вот тебе пожалуйста — сначала Флэш, а теперь эта странная девушка, и оба в один голос будто говорят: беги, подрасти немножко. — Эй, я не сказала, что это плохо, — голос незнакомки потеплел, а потом она села на корточки и протянула Питеру по-девичьи узкую ладонь, — я Ванда. Максимофф. Питер недоверчиво посмотрел на длинные пальцы, все в кольцах и каких-то рисунках, выполненными цветными ручками, но все-таки ответил на рукопожатие. — А я Питер. Паркер.       … 1991 год … Умирающее ноябрьское солнце заливало маленькую светлую комнатку, и солнечные зайчики играли на стенах в прятки. Они лежали на спинах на широкой кровати, свесив головы вниз, и в такой позе, дурачась, читали стихи с настенных постеров, которыми было обклеено все помещение. — Ясно помню… Ожиданья… Поздней осени рыданья… И в камине очертанья тускло тлеющих углей, — голос у Ванды был тихий и завлекающий строчка за строчкой. — О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней*, — продекламировал вслед за подругой Питер, и она рассмеялась, вскинув увешанную браслетиками руку в направлении освещаемой солнцем стены. — Давай теперь вон то. Питер узнал давно заученные наизусть слова, поэтому прикрыл веки (в глазах уже темнело, в голове шумела кровь) и разлепил пересохшие губы: — В музеях вечности осмотр, вещам и зрению простор, Шаги зимы, Разносит эхо голоса людей, ушедших в небеса, Что спасены, Джоконду вымотала грусть, всем улыбаться наизусть С любой стены, Слеп нарисованный цветок, Брезглива дама, ад в груди— — Усы бормочут: «Мир жесток, Своих коленок не найти»**, — закончили они хором (Питер знал, что Ванда даже не смотрела на постер Боба Дилана и на написанные поверх него черные строчки) и синхронно перевернулись на животы. — Питер, ты знаешь, что ты чертовски странный? — спросила Ванда, подперев щеку рукой и скосив на него глаза. Питер в ответ стукнул ее по голове валявшимся на кровати сборником Сильвии Плат. — А ты? — задал он встречный вопрос. Ванда хмыкнула и встала, чтобы пошире раздвинуть шторы. С наступлением поздней осени солнце было настолько редким явлением, что каждый его луч хотелось поймать рукой, как мячик, и не разжимать пальцы как можно дольше. Свет хлынул сквозь окно, и Питер подумал, что на свете нет места лучше, чем комната Ванды Максимофф. Здесь было много подушек, а вся мебель была из приятного дерева карамельного цвета. Стены исчезли под вырезанными из журналов статьями и картинками, а еще выполненными самой Вандой набросками. На парочке зарисовок даже мелькало его лицо с четко прорисованными чертами. На небольшом комоде, в котором Ванда хранила пластинки, стояла крохотная вешалка для ее многочисленных украшений, которой соседствовал целый арсенал самых разных флакончиков, поблескивающих при свете солнца, как колбы с волшебными зельями. Пол устилал пушистый белый ковер, а над письменным столом, затерянным в куче черновиков, висела пробковая доска с пришпиленными к ней фотографиями и яркими бумажками, на которые были записаны важные дела, которые Ванде надо было выполнить на этой неделе. Из одного угла комнаты в другой была протянута гирлянда из фонариков, а слева у двери на подставке чинно стояла гитара. Ванда присела на краешек стола и скрестила руки на груди. — Питер, я серьезно. Ты не просто так скрываешься тут целый день. Рассказывай. Питер тяжело вздохнул и сел, сцепив пальцы в замок. Он-то надеялся, что по обыкновению завалится к Максимофф, поест чипсов и пообсуждает песни, а потом тихо прошмыгнет к себе, чтобы его не застукал злобный инспектор Фьюри, который рьяно следил за тем, чтобы мальчики не бегали к девочкам «в гости». Вот только девчонки — существа проницательные. Они каким-то загадочным образом всегда понимают, если что-то идет не так. Ванда смотрела очень пристально, и Питер сдался. — Это все Тони, — признался он, увлеченно разглядывая собственные пальцы. — С ним… трудно. — Это же Старк, — с другой стороны комнаты послышалось фырканье, — с ним не бывает легко. Питер знал, что Ванда очень не любила Тони. До такой степени, что, когда после Хэллоуина все завертелось и закрутилось, игнорировала Питера неделю, но сейчас это не было важно. Ему нужен был слушатель. — Они странные, знаешь? Не просто чудики, как ты или я, там происходит какое-то глобальное дерьмо, и я понятия не имею, почему. Будто они в театре и роли играют. Каждый. Чертов. День, — отчеканил Питер, стиснув зубы. — А Тони… он хуже них. Он никогда не говорит о семье, это вообще нормально? Когда звонит телефон, выгоняет всех из комнаты. Никогда не известно, что чувствует. Брови Ванды взлетели вверх. — А ты думал, что он будет признаваться тебе в любви? Старк-то? — Нет, — честно ответил Питер. — Но я ни разу не слышал от него, что он устал, не хочет чего-то делать, что ему кто-то не нравится или нравится. Иногда он целует других прямо при мне, если вокруг не так много народу, и говорит, что я лучше них. Словно я главная фаворитка султана. Глаза у Ванды были огромные. Она откашлялась и зачем-то помотала головой. — Притормози. Он лапает чужих девушек, встречаясь с тобой? Пит, это же… полная чушь. Да уж. Чушь полнейшая. — Да, — он кивнул. — Ван, я прекрасно понимаю, как это все выглядит, но Тони… — Псих. — Нет, он… — Питер, он псих и ублюдок, и отец его такой же, и я просто не понимаю, почему ты пытаешься его оправдать! — Ванда сорвалась на крик. Она очень редко повышала голос, и на секунду Питеру действительно стало страшно. — Я не могу, Ван, — сдавленно простонал он и уткнулся лбом в колени. — Тони может сколько угодно думать, что я не обращал на него внимания все это время, но ты же знаешь, что он… А теперь он… Это какой-то кошмар, — Питер закончил свое путанное объяснение, тяжело выдыхая в джинсы, и ему на плечо легка холодная ладошка. Кровать прогнулась под дополнительным весом — Ванда приобняла его за плечи. — Я знаю, Паучок. Просто видеть не могу, как ты ломаешь себя ради него, когда он и пальцем о палец не ударяет. Но Старка и его шайку не исправить, они выросли на другой морали, с них не спросишь, так уж вышло. И у тебя, откровенно говоря, есть всего два пути — исчезнуть из жизни Мстителей или… окончательно потерять в ней себя.       … 1989 год … Питер огляделся. Кусок двора охранялся каменными мощными стенами и располагался прямо посреди третьего — естественнонаучного — корпуса. По периметру были разбросаны скамейки и клумбы, а на арочных сквозных подоконниках стояли горшки с цветами. Во дворике было многолюдно — студенты со всех курсов завалились сюда на перемене и уже успели порядочно надымить, поэтому теперь ароматы осенних цветов перекликались с душным запахом сигарет. На подоконниках, покачивая ногами в кедах, сидели группки девушек и что-то вовсю обсуждали. — Собственно, вот и клоака, — хмыкнула стоящая рядом с Питером Ванда. — Вся социальная жизнь кампуса протекает здесь, это сердце всего университета. Наша стенгазета, театр и клуб. Все новости и сплетни родом отсюда. Питер подумал, что надо будет показать это место Лидсу — его соседу-журналисту, который был в восторге от всяких слухов и считал своим святым долгом докладывать о них Питеру. Голова закружилась от дыма, и он почувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Студентам не было до них никакого дела — только несколько из них бросили на Ванду удивленный взгляд и вернулись к своим делам. В руках они держали раскрытые учебники и о чем-то отчаянно спорили. Максимофф назвали Алой ведьмой. Алой — потому что ее губы были неестественно яркого цвета, а ведьмой — потому что для обычных людей она была слишком загадочной и странной со всеми своими балахонами, символическими амулетами и фенечками, длинными распущенными волосами и бледной кожей, которой никакое солнце не было помехой. Ванда много читала и редко разговаривала с людьми, любила природу и носила экологически чистые ткани, всегда сдавала макулатуру и таскала за собой пухлый блокнот с зарисовками. Она взяла над Питером шефство в день их встречи, когда поняла, что он совсем не умеет знакомиться с людьми и рискует прослыть одиночкой, и теперь увлеченно рассказывала ему про кампус и его обитателей. Они уселись на лавочку в углу клоаки, и Ванда продолжила раздавать свои ценные советы, часто перекликающиеся с локальными шутками. — Очень советую избегать Прыщавого Дэнни и его скрипки, господи, его родителям надо посоветовать сводить парня к дерматологу… — Он играет? — заинтересованно спросил Питер. Скрипку он любил. Ванда пожала плечами. — Преимущественно на нервах, но и на скрипке бывает изображает что-то вполне приличное, да. В этот момент одна из сидящих на подоконнике девчонок издала громкий восторженный визг и спрыгнула вниз. Ее юбка на мгновение задралась, и с облюбованной парнями части клоаки раздался дружный ободрительный свист. Девушка зарделась и поправила на себе одежду и, повернувшись к одной из подруг, восторженно что-то залепетала. До Питера донеслись несвязные обрывки: — Он тебя пригласил? … Невероятно! … Девочки, это же… Питер посмотрел на Ванду. Та сидела, закинув ногу на ногу, и насмешливо поглядывала на девушек из-под капюшона, под который она по обычаю упрятала свою роскошную шевелюру. Казалось, что ей были чужды все обычные девчачьи радости, вроде приглашения погулять от симпатичного одногруппника или обсуждения модных новинок в магазинах. Это было странно и… интригующе. Она была не как девушка-девушка, а как девушка-парень, и Питеру действительно нравилось с ней общаться. — Как пить дать Старк опять кружит головы, — протянула Ванда, не отрывая глаз от девичьей клумбы, и Питер заинтересованно посмотрел на нее. — Кто?..       … 1991 год … Губы Тони беспорядочно путешествовали по шее Питера, то и дело прикусывая выемку над ключицей. Питер хныкал, стонал и все выше задирал подбородок, освобождая Старку больше пространства. После уроков они сразу же поднялись в апартаменты Мстителей, и Тони, многообещающе улыбаясь, щелкнул дверным замком, после чего прижал Питера к стене и крепко поцеловал с языком. Школьные сумки слетели с их плеч и с глухим стуком упали на пол. Питер с готовностью ответил, обхватывая Старка за крепкую шею, и перемещение на горизонтальную плоскость не заняло у них много времени. Было сладко, приятно и просто замечательно, и Тони льнул к нему приятным весом, и Питера все устраивало, пока Старк не отстранился, жадно смотря на Питера горящими темными глазами, и не рванул на себе кожаный ремень. Питеру сразу будто ушат холодной воды на голову опрокинули. Он выпутался из рук ничего не понимающего Старка и сел на кровати, проведя по растрепанным волосам слегка дрожащими пальцами. Тони выругался и откашлялся в бумажную салфетку. — Ненавижу эту простуду, — в сердцах бросил он, решив, что все дело в инфекции, которая все равно могла передаться Питеру с первым же прикосновением губ. Тони не был идиотом и, наверное, понимал больше, чем говорил вслух, но Питер был ему благодарен за небольшую передышку. Выяснять какие у кого правила в отношениях совсем не хотелось. — Прости, — он потупил взгляд, и Тони громко хохотнул. — Не бери в голову. О, Питер с радостью. Было бы это еще возможно. Он откинулся на подушки — привычная осенняя лень накатывала на сознание, и большую часть времени Питеру хотелось просто спать или слушать музыку, свернувшись калачиком под одеялом, но учеба периодически давала сильный пинок под зад и отправляла в плавание по научным терминам и химическим формулам. Тони лег рядом, повернувшись к Питеру лицом, и Питер прижался к теплому телу поближе, по-хозяйски закинув ногу на сведенные колени Старка. Тони напрягся, но ничего не сказал. Его татуировки оказались у Питера прямо под носом, и он задумчиво обвел маленький четырехлистный клевер указательным пальцем. Тони громко выдохнул. — Это на удачу, верно? — спросил Питер и откинул ворот распахнутой рубашки назад, чтобы посмотреть на свой любимый рисунок — пересмешника над ключицей, такого реального, что казалось, будто он вот-вот взмахнет крыльями и упорхнет с загорелой кожи. — Почему именно пересмешник? — Питер, — Тони перехватил его руку, — тебе Стив не говорил, когда у них игра? Думаю, надо заставить черлидерш спеть в их с Барнсом честь похабную песенку. Питер сердито нахмурился и отстранился. — Ты опять не отвечаешь, — тихо сказал он. — Ты никогда не отвечаешь. Тони тоже нахмурился. — Но это ведь совершенно неважно. Питер покачал головой. — Нет, Тони. Для меня это важно. — Тебе интересно, почему я набил на себе пересмешника, а не ястреба? — удивился Тони и вновь закашлялся. Питер не понимал, что в этом такого особенного. — Конечно, — просто ответил он и потянулся за пачкой бумажных салфеток, которые валялись, скомканные, во всей комнате Старка. В кампусе начался сезон простуды. Студенты ходили закутанные по самое не хочу и отчаянно чихали, и за всеми этими соплями и кашляньем порой не было слышно лекторов. Мусорные баки были забиты бумажными платками и упаковками от таблеток, и со всех сторон виднелись покрасневшие носы и глаза. Нед вообще чихал так, что его однажды отправили с занятий в общежитие лечиться, и Питер, чтобы не подхватить заразу, старался пореже появляться в комнате. Целоваться со Старком, правда, ему это не мешало. Тони задумчиво смотрел на потолок. Дорожки вен на его руках отчетливо проступали под кожей. Питер невольно вспомнил Ванду и ее слова, острые, как шпаги рыцарей из ее книжек, которые теперь день ото дня царапали ему сердце. Ему было некуда бежать, разве что прям сюда, к квинтэссенции мучивших его загадок, к Тони Старку и его причудам. Некуда. Правда же? В их окно настойчиво стучался черный ворон недосказанности и неловкости. Тони подложил под голову подушку и заговорил, все еще не отрывая глаз от потолка. — Пересмешника мне набил знакомый Брюса на каком-то сумасшедшем вечере. Я уже не помню, почему и зачем. В нем нет никакого смысла. Просто птица. Он врал. Питер не знал, как так вышло, но он почувствовал эту горькую ложь, осевшую в комнате вместе с пылью. Он слегка отодвинулся, но Тони терпеливо придержал его рукой. — Ты разве не хотел послушать? — удивленно спросил он и приподнялся на локтях. — Да, — Питер скинул с себя его руку, — но я хотел бы услышать правду, Тони. Хотя бы раз. С этими словами он встал и подобрал скинутые до этого ботинки и обулся в оглушающей тишине. Старк сверкал на него глазами, но больше не делал попыток его задержать или заговорить, и между ними осязаемо повисло что-то очень серьезное. Питер вышел, слишком громко захлопнув за собой дверь. Хватит с него. Довольно этого. Ванда была права с самого начала. Питер никогда не станет здесь своим, никогда их не поймет, а они не поймут его. Потому общество и разделилось на касты во время неолитической революции, против человеческой природы не попрешь, ей уже миллионы лет. Так было и так будет. В гостиной сидел Брюс, по обыкновению обложившись учебниками. Заметив Питера, он блеснул яркой улыбкой и даже перестал строчить что-то у себя в тетради. — О, Пит, привет. Тони у себя? — Питер неопределенно пожал плечами. Говорить о том, что между ними произошло, не хотелось. Сбегать вот так, впрочем, было бы странно, и Брюс наверняка бы что-то заподозрил, поэтому пришлось сжать зубы и поинтересоваться самым обычным голосом: — Как учеба? Брюсу палец в рот не клади, дай только пообсуждать уроки. Питер приготовился к длинному монологу и подошел к шкафчику с кассетами, чтобы в последний раз на них посмотреть. Он не вернется. Он сможет это сделать. Беннер и впрямь начал рассказ, который Питер слушал краем уха и периодически мычал что-то в ответ. Итак, он продержался со Старком более двух недель. Уже успех, по сравнению с остальными его пассиями-однодневками. Он постарался узнать Мстителей и провалился, прямо как школьник, которому дали задание не его уровня. Он вытерпел этих девиц на каблуках, которых Тони целовал прямо при нем, потому что думал, что Старку нужно время, чтобы войти в серьезные отношения, ведь по словам тех же Мстителей, он два года говорил о нем, о Питере. Он думал, что это пройдет, как проклятый кашель или насморк, что это болезнь, которую легко вылечить. Если уж совсем честно — Питеру просто льстило, что он нужен Тони Старку. Ему хотелось хоть чуть-чуть побыть эгоистом, но в мире блесток и страз все оказалось куда сложнее, чем казалось на первый взгляд. И Питер — не малолетняя истеричка. Он не собирался качать права и кричать, что все поведение Мстителей — одно большое недоразумение. Это больше не было его делом. Питер просто решил бросить карты на стол и выйти из игры. — … шелк. А если бабочка все-таки вылупляется, то ей нужна кислота, чтобы прогрызть паутинку кокона, и тутовый шелкопряд залепляет ею рот, поэтому потом живет от силы несколько дней — он даже не может питаться, лишь ищет партнера, чтобы срочно дать потомство, а потом умирает… — Брюс, — прервал Беннера Питер. — У меня так голова болит, я думаю, мне лучше пойти к себе. Ты не против? Да, врать он никогда не умел. Брюс задумчиво склонил голову набок, и на долю секунды в его глазах промелькнуло что-то непонятное, но потом он расплылся в такой же широкой улыбке и кивнул. — Конечно, Питер. Выздоравливай. Питер кивнул в ответ и повернулся к выходу. У самой двери его настиг голос. — До завтра? Тони звучал вопросительно, стоя посреди помпезной гостиной с позолоченными рамами и подушками-кексами. Питер очень постарался, чтобы его голос не дрожал, и ответил: — Пока, Тони. И вышел прочь. В коридоре он позволил себе без сил прислониться к стене и спрятать лицо в ладонях. Он словно только что вылез из насквозь прогнившего яблока. Трагедия состояла в том, что его уже тянуло обратно.