bad hair day

      Спустя неделю Питер познал всю сложность бытия. Нет, разумеется, он и раньше прекрасно знал, что в его жизни нет места сказочным сюжетам и что даже за место под солнцем придется побороться. Но раньше он не носил клеймо «мальчик Тони Старка». Бывший мальчик, если быть точнее. Как оказалось, в кампусе таких было много. Когда Питер появился на занятиях без своего блистательного бойфренда, вокруг мигом зашептались, а в обед к нему ни с того ни с сего подошел староста курса — рыжий и веснушчатый Уолли. Уолли протянул ему тетрадь в мягкой черной обложке и сочувственно потрепал по плечу. — Мы все через это прошли, Питер. Напиши здесь все, что гложет, и мы поможем. Тетрадь принадлежала клубу разбитых Тони Старком сердец, и в ней самыми разными почерками были написаны короткие истории романов с главой Мстителей, а Питер очень постарался, чтобы его не стошнило прямо на Уолли, когда он понял, что держит в руках. Этим страдающим мальчикам и девочкам было невдомек, что Тони не бросал Питера. Питер сам ушел. Только Мстители не прощают предательства. Раз ты с ними, то ты с ними, а раз ушел — ты никто. На тебя не смотрят и с тобой не разговаривают. Невидимка. Призрак. Пустое место. В тот день Питер не последовал заведенной традиции и не появился в их комнатах. Не мог и не хотел и шарахался от Тони по всему университету. На следующий день ситуация повторилась. А потом Старк пришел прямо в его комнату. Он не стучался — Старки не стучат — просто открыл дверь и подошел к подскочившему на кровати Питеру. Вытянул ладонь тыльной стороной вверх. — Верни, — произнес он ледяным тоном, и Питер не сразу понял, о чем речь, но взгляд Тони красноречиво упал на высунувшийся из-под закатанного рукава браслет, и осознание стало откровением. Питер стянул браслет и вложил его в крепкую ладонь, проследив, как пальцы плотно сжали ремешок с поблескивающей на ней буквой. — Тони, — позвал он, и глаза Старка впились в него ядовитыми шипами. — Я просто не смог. Прости. Появившаяся на обострившемся лице сладкая улыбка смотрелась дико. Тони на секунду прикрыл глаза, засунул браслет себе в карман и мотнул головой, будто отгоняя муху. — Без проблем, Питер, — безжизненно сказал Старк и добавил, — никто не смог. Сказал и ушел, оставив Питера с глазеющим на него Недом, который за все время беседы и звука не издал, замерев на своей кровати с сочинением в руках. Нед смотрел на него как на умирающего котенка, а Питеру в голову ударили слова Брюса о бабочке шелкопряда. «Тутовый шелкопряд залепляет себе рот кислотой, прогрызая путь к свободе, а через несколько дней умирает, потому что не может принимать пищу». Как же, блять, иронично. Но Питер не чувствовал себя бабочкой. Он чувствовал себя дождевым червем, которых так не выносил в детстве, и отпрыгивал, как от чумы, едва заметив. Может, такой будет его судьба? Он свободен от Мстителей и их причуд, но не свободен от социальной смерти и откровенного ужасного психического состояния. Теперь он понял это так кристально, как никогда раньше — Мстители были шестеренками в часовом механизме университета. Его пружиной. Все делали то, что делали Мстители, и немудрено, что теперь, спустя какие-то жалкие семь дней, с Питером никто не хотел и словом перекинуться. Все те люди, которые с радостью списывали у него домашнее задание и заводили скучные разговоры о погоде, теперь смеряли его насмешливыми взглядами и проходили мимо. Мстители же просто не замечали. Королям все можно. И, наверное, Питеру должно было быть легче. От него все отстали, никто не лез с вопросами, не надо было сжимать зубы и смотреть на ставки в покере, знай себе учись и живи, тем более что Неду, Ванде и Мишель на Мстителей было плевать с высокой колокольни, а больше ничье мнение его не волновало. Но он чувствовал, что сгорает. И чувствовал странную, идиотскую вину. С каждым днем, когда Старк с пустыми глазами прижимал к себе глупо хихикающую студентку, всякий раз новую, когда видел взгляд Брюса, почти что молящий Питера о чем-то неизвестном, когда сидел на трибунах на баскетбольном соревновании и пристально следил за первым — капитанским — номером, Питеру в грудь будто вгоняли штырь, и он отправлялся зализывать раны в гордом одиночестве. Пламя лизало ладони, и плоть, шипя, чернела под ним, обугливалась, исчезала до самой кости. Ванда твердила, что Питер сделал все правильно. А его преследовало по пятам ощущение, что там, за роскошными стенами, с его уходом открылась большая гнилая дыра. Такая же, которая появилась в его сердце. И это был полный бред и вымысел, потому что Питер никогда не был ничьим ангелом-хранителем и не нес ответственности за жизни других. Жили же как-то Мстители, когда он рубился с Недом в шахматы и засыпал над конспектами в библиотеке. Питер убеждал себя в этом каждый день, но потом наступала ночь, полная беспокойных снов и образов, которые он пообещал себе забыть раз и навсегда, и он просыпался на мокрой от пустых слез подушке, потому что надрывное и надсадное чувство собственного неправильного выбора не хотело никуда исчезать. В выходные он обнаружил под дверью конверт с крошечной запиской, в которой была всего одна строчка: «Пересмешник — самая безобидная птица. Они не склевывают наш урожай, только поют для нас». Питер прочел ее раз десять, наверное. А потом его накрыла истерика. Питер выбежал из общежития с поистине ультразвуковой скоростью, как зверь, за которым с ружьями наперевес гнались охотники… Обнаружил себя на пропитанном влагой асфальте, в который студенты успели втоптать ярко-желтые листья, потерявшимся на переплетении дорог собственного сознания и с бутылкой водки в руках. Его сотрясала лихорадочная дрожь, а еще безумно хотелось зарыдать. Примерно в таком состоянии и нашли его Нед с Вандой. Перепуганные, в расстегнутых куртках и с запиской Старка в руках, которую Питер малодушно оставил там, где она лежала. Питер был пьян вдрызг и сердито размазывал сопли по лицу, пока его волокли обратно в комнату. Ванда замотала его в одеяла, Нед отнял бутылку, а Питер взял и выложил им все, что наболело. Друзья лишь шокированно переглянулись, а Питер заснул прямо в одежде, чтобы на утро найти на столе билет на автобус до Нью-Йорка. Так он оказался дома. Валялся в родной постели, ел стряпню тети Мэй и слушал, как дядя Бен ругает политиков. Но потом прозвучала знакомая до боли фамилия, и все началось сначала. Проведенные дома выходные не помогли — Питеру нестерпимо захотелось обратно. К его возвращению кампус замело снегом. Автобус пришлось остановить в миле от ворот, так как дорогу за ночь не успели расчистить, и водитель высадил Питера с его рюкзаком прямо в сугроб. Раннее утро понедельника выдалось серое, будто из него выжали краски, а белый липкий снег придавал атмосфере какой-то настороженности. Желтый свет фар отражался от мокрой дороги. Обычно Питер любил зиму. Ее хвойный запах, гоголь-моголь и лакричные тросточки под Рождество. Но сейчас ему было необходимо солнце. Желательно то самое, что грело его в далекую сентябрьскую пятницу, когда все полетело к чертям и когда надо было это остановить, не заходить так далеко. Забрать у Старка пластинки и просто игнорировать. Питер бы смог. Он остановился и в сердцах пнул сугроб. Не смог бы. Если бы его сейчас вернули обратно, он бы сделал все точно то же самое. Даже зная, какой будет итог. Такой дерьмовой зимы в жизни Питера еще не было. Дерьмо случалось. Зима тоже. Но чтобы вместе? Снег шел всю неделю, с каждой снежинкой погружая Питера в колодец без дна. Он мало спал и мало ел, учился так, будто на следующий день должен был сдавать годовой экзамен по чужой программе, в общем, делал все, лишь бы не думать-не думать-не думать. Давалось это с трудом, так как о Старке не говорил только ленивый. Питер нарочито не слушал. СССР распался, Нед вовсю писал исследовательские статьи, США насмехались и чувствовали себя непобедимыми, вновь доминирующими в мире и великолепными, и журналисты оказались под целым завалов фактов и слухов. Но даже в такой обстановке Питера все еще находили потрясения. Дело было в среду. В целях экономии бюджета, в университете было всего несколько пунктов телефонной связи. Разумеется, богатые студенты уже приобрели громоздкие мобильные телефоны без проводов, и кичились ими, как нефтяными скважинами, но звонить по ним из кампуса не могли — дело абсолютное бесполезное ввиду отсутствия сигнала. Так что обычные телефонные аппараты, по которым можно было позвонить родным, чинно стояли в каждом корпусе (и, разумеется, в апартаментах Мстителей). Питер шел по коридору — пустому и темному. Был вечер, снежинки за окном падали все так же тоскливо, а он возвращался из библиотеки, в которой просиживал все свободное время, когда слуха достиг знакомый голос, и он так и замер на месте. Говорил Тони. Его собеседника слышно не было, и это было странно, но потом Питер сообразил, где находится, и прижался к стене, чтобы его не было видно из-за угла, где висел проклятый телефон. Идти обратно было бесполезно — библиотека уже закрылась, так что Питера пригвоздило к одному месту, пока голос Старка надрывно проникал в сознание. В детстве любимой книгой Питера была «Алиса в Стране Чудес». Мультик он вообще знал наизусть, Мэй всегда ставила его Питеру, когда он болел, поэтому «Алиса» всегда прочно ассоциировалась у него с горячим молоком с медом и домашним печеньем с финиками. Страна с говорящими цветами и кроликами в жакетах казалась какой-то особенной, живущей по своим законам, влекущей, загадочной. Однажды Питер нашел глубокую нору под деревом и прыгнул в нее, не задумываясь, в результате чего сломал ногу. Мэй сердилась, Бен смеялся, а Питер рисовал на гипсе звездочки и завитушки, ел мороженое перед телевизором и был счастлив. А теперь в самом деле провалился в нору, и Красная Королева отдала противным голосом страшный приказ: «Голову с плеч!» — Нет, пап. Да, пап, — Тони говорил отрывисто и будто с усилием, — нет, черт возьми. Я не буду переводиться ни в какую школу бизнеса только потому, что ты так решил, — Старк замолчал, слушая собеседника, — и что с того, что физика? За ней будущее, пап, и если ты не понимаешь этого, то нам не о чем говорить! — снова тишина. Питер чувствовал себя так, будто рылся в чужом грязном белье. — О, блестяще, пап! Быть как ты, хочешь сказать? Подлизываться к иностранным толстосумам? Трахать их жен? Ты хотя бы иногда навещаешь маму, или она сидит в нашем роскошном особняке, как сраная Рапунцель? «Рапунцель» Питер любил куда меньше, чем «Алису», но это было совершенно неважно. Он никогда не слышал у Тони такого голоса. Такого больного, пропитанного обидой, будто пирожное коньяком, надсадного. Это были, чтоб их, эмоции. Исковерканные и неправильные по отношению к самому близкому на земле человеку. К отцу. Говарда Старка Питер много раз видел по телевизору. Дипломат-гений, правая рука президента, бывший конгрессмен, который начал свою карьеру с самых низов и через десять лет добился всемирного признания. Его жена иногда мелькала рядом — низенькая и стройная, с простым лицом и добрыми глазами. Питер всегда воспринимал их отдельно от Тони, будто они даже не были его родителями, так, однофамильцами, не более. А теперь понял — вся семья Старков представляла собой большую катастрофу. То, как говорил Тони… Будто он давно разочаровался, смертельно устал и хотел, чтобы его просто оставили в покое. — … не хочу. Я прекрасно проведу Рождество здесь. В компании друзей, хотя вряд ли ты знаешь, что это такое. Раздался громкий звук, с которым обычно трубка приземлялась обратно на место — противное лязганье металла о металл. Питер взглянул на собственные ладони, на которых отпечатались следы ногтей, сделал шаг назад… Старк вырулил из-за угла как на автопилоте, и они чуть не столкнулись лбами. Стеклянные глаза Тони блеснули, он хмыкнул Питеру в рот, а потом схватил с какой-то нечеловеческой силой и отчаянно поцеловал. Так не целуют, когда все в порядке. Так целуют, когда умирают. Питер всхлипнул. Ладони Старка оказались у него на бедрах, под кофтой, в волосах — везде! — и он целовался с яростью, от которой волосы на шее вставали дыбом. Тони меньше всего напоминал сейчас главу Мстителей и обожаемую всеми университетом звезду. Это был зверь. Зверь рычал, подстреленный, оглушенный болью, заливающей кровью бок, преданный и растоптанный, и он льнул к Питеру, как к спасительному плоту, затерявшемуся посреди океана из яда. А Питер не мог ничего сделать. Его руки висели вдоль тела, он был напряжен, как оголенный нерв, но в то же время слишком расслаблен, готовый упасть на колени прямо здесь и сейчас. Тони ощутимо прикусил его за нижнюю губу и втянул в себя воздух, отстраняясь. Вид у него был абсолютно невменяемый, как у обдолбавшегося чем-то посильнее травки хиппи. Питер постарался взять себя в руки, но разве это было возможно, когда собственное тело подводило? Он посмотрел на Тони, и тот ответил тем же. В его взгляде мелькнула осмысленность, и он отступил прочь, загнанно глядя на Питера взглядом подбитой пантеры, которую положили в прыжке. Питер слизал с губы соленую, отдающую железом кровь. Молчание кружилось вокруг них в каком-то особо громком вальсе. Старк хмыкнул, бросил Питеру какой-то пакетик, и тот поймал его одной рукой, уставившись на Мстителя во все глаза. Они постояли, после чего совершенно одинаково пожали плечами и разошлись по своим делам, и, в то время как Старк шагал уверенно и четко, Питер полз, опираясь на стену, и жадно слизывал кровь из прокушенной губы. В пакете он нашел собственный браслет и ничего не понял, поэтому запер его в ящике стола, чтобы не видеть. Про произошедшее в темном коридоре он не сказал ни одной живой душе. Даже Ванде. Лишь вновь и вновь прокручивал у себя в голове те несчастные семь минут и понимал, что у Старка все совсем плохо. У него определенно были проблемы с отцом — но в конце концов, кто никогда не конфликтовал с семьей? Питер невольно вспомнил, какой скандал закатила ему Мэй, когда он сообщил, что сдаст экзамены старшей школы экстерном, и как они упрямо уговаривали ее наравне с дядей Беном на протяжении месяца. С другой стороны, в том чужом зазеркальном мире все наверняка было гораздо сложнее. По крайней мере, это отчасти все объясняло. Питер тоже выгонял бы всех из комнаты, если бы его отец вел себя так, как по словам Тони вел себя Говард, и уж точно не хотел бы об этом разговаривать. Это мог бы быть извечный конфликт поколений, но у Питера создавалось впечатление, что там все куда серьезнее. Старк упрямо делал вид, что ничего не случилось, а Питер был слишком ошарашен, чтобы делать хоть что-то с внезапно открывшимся ему знанием. Он чисто по привычке выполнял домашние задания, читал сочинения Неда, ходил с Вандой в бургерную к Мишель, и у него создавалось какое-то подобие обычной жизни, в которой и вовсе не было Мстителей. Но те, разумеется, были. С наступлением зимы в их одежде стали преобладать белые тона. Если раньше Мстители держались вместе, но ходили одним ярким пятном, то теперь будто решили спрятаться от людей на фоне окружающей действительности и все как один натянули девственно-белые вещи. Шубка Натали стала главной причиной, по которой поджимались губы Ванды и по которой студентки внезапно сделали налет на меховые отделы магазинов. Она вообще начисто исключила из гардероба все темные тона, и теперь ее ножки, обтянутые белыми колготками, цокали по дорожкам кампуса такими же белыми полусапожками. При этом темно-рыжие волосы Натали полыхали самым настоящим огнем. Остальные были не лучше — белые шапки, шарфы, пальто и брюки, бабочки под горло и сливочные кружева. Короче, Мстители стали напоминать олдскульный фолк-бэнд и невероятно этим гордились. В кампус тем временем стали настойчиво стучать каникулы. Студенты в ожидании Рождества совсем расклеились, и одним ленивым скопом переплывали из аудитории в аудиторию, все в свитерах и нашейных платках. Комитет по проведению праздников начал активно набирать волонтеров для украшения кампуса, и Ванда буквально за руку притащила туда Питера. — Хватит тебе страдать, — сообщила она, даже не подозревая, что своей инициативой только добавила Питеру страданий. Студенты, ясное дело, не знали, что конфликт между Питером и Тони сам собой сошел на нет, и они вернулись к тому, с чего все началось. Питер по-прежнему был персоной нон грата, и взаимодействовать с ним никто не стремился. А самому в отсутствии Ванды таскать лестницы и развешивать торжественные банты было ой как неудобно. — Это еще что за безобразие? А ну все сняли и повесили так, чтобы смотрелось по-человечески! — Мишель раздавала команды, как капитан на корабле. Их судно стремилось ко дну, но она даже внимания не обращала, продолжая на всех орать. — Это что, по-вашему? Венок на могилу или все-таки украшение? У вас руки вообще из плеч или из другого места растут?.. — Тарковски! Еще раз увижу тебя с этим клеем… Приклею пальцы к причинному месту! Усек?.. Господи, что же с ними станет, когда к власти придут женщины? Питер вздохнул и провел кисточкой по большой шишке, которую ему предстояло прилепить к голому хвойному венку. Пахло можжевельником и шоколадом, который заглянувший на огонек Нед притащил из магазинчика. Ванда сидела рядом и что-то рисовала в своем блокноте, а студенты кучками трудились над украшением главного корпуса, в котором предстояло отмечать Рождество тем студентам, которые не собирались ехать домой. В их числе была и Ванда. Она не очень-то любила бывать у себя дома, потому что родителей у нее не было, и это, собственно, было всем, что знал Питер о ее семье. Смешно даже. Они дружили не один год, но он так ни разу и не спросил у нее, что за беда настигла их семью, а про Старка узнал из телефонного разговора. Бесился, что тот ничего ему не рассказывает, но прекрасно понимал Ванду, которая тоже уклонялась от ответа, и не лез в личную жизнь. Быть может, мы просто заранее судим тех, на кого не похожи? Питер посыпал приклеенную к венку шишку серебристой пыльцой и взял пучок ягодок остролиста. — Коробки с игрушками — направо, с искусственным снегом — налево, я что, не по-американски говорю? — Мишель просто в восторге от того, что может орать на людей просто так, — хмыкнул Нед. Ванда подняла голову. — О, она будет прекрасным учителем, — хмыкнула она и тут заметила поделку Питера, со вздохом отложила блокнот и кинулась спасать венок от мученической погибели. Кто-то включил телевизор, и теперь голоса студентов перемежались с какими-то рождественскими песенками. Работа радостно закипела. Старенький деревянный Санта-Клаус то и дело издавал довольное «хо-хо-хо!», когда кто-то задевал его большой живот, и после пятнадцатого или шестнадцатого «хо-хо-хо!» вконец озверевшая Мишель чуть было не выкинула их в сугробы. Вместе с Санта-Клаусом. Умиротворение и спокойствие заполнили комнатку, в которой остро пахло клеем и остролистом, и Питеру даже начало казаться, что студенты стали поглядывать в его сторону помягче и с каким-то благодушием, и когда он окончательно позволил себе потеряться в теплоте, о которой забыл за последние недели, по телевизору, в котором красивая блондинка вела беседу с самой Мадонной, прошла цветастая рябь, и на экране показался плотный мужичок с залысиной и в продолговатых очках. На слова «СРОЧНЫЕ НОВОСТИ», казалось, сбежался весь университет. Диктор об этом, разумеется, знать не знал, а потому говорил и говорил, пока кругом все толкались и плевались, стараясь занять выгодные позиции перед экраном. Питера зажали между собой два особо крупных магистранта, и он теперь безнадежно пытался выбраться и не повредить венок. В такой позе его и настигли страшные слова. — АВАРИЯ В ВАШИНГТОНЕ, УНЕСШАЯ ЖИЗНИ ДВЕНАДЦАТИ ЧЕЛОВЕК, СРЕДИ КОТОРЫХ БЫЛИ ГОВАРД И МАРИЯ СТАРК… ПРИНОСИМ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ СЕМЬЯМ ПОГИБШИХ И ПЕРЕДАЕМ СЛОВО КОРРЕСПОНДЕНТУ С МЕСТА СОБЫТИЙ КАРЛУ СО… Венок упал на пол, и одна из ягодок лопнула, брызнув алым соком на зеленые листья. Питер посмотрел на экран, потом обратно на пол, прямо на запачканные кровью шишки. Раздался оглушительный треск, и замершая было толпа обернулась, как одно испуганное животное. Никто из них не думал, что именно в это день Мстители решат посмотреть на подготовку их владений к самому светлому празднику, а они решили, и теперь стояли на пороге. У ног Тони лежали осколки какой-то хрустальной игрушки — теперь Питер знал, с каким звуком они бьются. Глаза Старка были прикованы к экрану, и в них плескалось изумление. Шок. За ним настороженно наблюдало несколько десятков человек, опасаясь, что Тони вот-вот сорвется с места, но он просто стоял, пока остальные Мстители верными воинами в белых саванах замерли у него за спиной. На их лицах также можно было прочесть эмоции — они были пойманы врасплох, будто дети в собственных постелях. Раздался смех. Питер дернулся, чтобы взглянуть на того, кому могло стать смешно в такой ситуации, но потом осознал, что звук исходил от Старка, и ошалело уставился на него. Тот ржал. Абсолютно бессовестно и зло, не отводя взгляда от пищавшего что-то диктора, засунув руки в карманы. Студенты смотрели на него, открыв рты, и шушукались. Питеру стало мерзко, и он особенно сильно дернулся, наконец выпутавшись из людских конечностей и оказавшись напротив Мстителей. И Старка. Смех тут же прервался — видимо, даже Тони увидел ужас в его глазах. Он смежил веки и что-то бросил остальным, и они единым механизмом исчезли в дверях. Комната тут же взорвалась голосами. Диктор исчез с экрана, и по каналу возобновилась рождественская передача. Вот как просто. Будто и не было ничего. Питер подумал о тех, кто смотрел телевизор, наслаждаясь ужином, а потом увидел такое. Перепугался до смерти и бросился к телефону. Вернулся обратно, а кровь со столичной дороги уже смыло голосом выступающей Мадонны. Он вскинулся, но его удержала чья-то рука, и Питер крутанулся на месте, чтобы высказать этому человеку все, что о нем думает. У Ванды никогда не было таких огромных глаз. — Питер, — зашептала она, пока непривычно серьезный Нед собирал их вещи в сумку, — Питер, ты же не хочешь пойти к нему? Снова? — Нет, Ван, — Питер вырвал руку, недовольный тем, что она так подумала. У него даже таких мыслей не возникало. — Я просто не хочу здесь находиться, — он кинул презрительный взгляд на перемывающую Старкам косточки толпу. Ванда недоверчиво вскинула брови, но Питеру было плевать, что там думает его подруга. Подслушанный разговор поставил на нем неоспоримую печать, и ему казалось, что он знал тех людей, что сейчас ехали в морг в черных пластиковых мешках. Оттого вдвойне было противно находиться среди ровесников, которым казалось, что у них есть право обсуждать произошедшее — если бы не одна сентябрьская пятница, Питер бы находился среди них. Стоял бы вон там, говорил, говорил, думая про себя, что Старк вконец конченный псих, раз ржет над смертью родителей, и у него бы не чесалось горло от желания проглотить как можно больше смертельного дыма. Тони как-то оставил Питеру пачку своих сигарет, и та теперь лежала в ящике рядом с браслетом, приглашением на Хэллоуин и запиской. Личный стыд Питера Паркера охранялся ключиком, что валялся где-то в учебнике по астрономии, и ноги несли его к этому ключику, как к свету в непроглядной тьме. Заткнув рот сигаретой и выйдя на балкон на пустующем этаже, Питер смахнул с лица мокрый снег вперемешку с идиотскими слезами и закурил. Ему как никогда хотелось слиться с дымом и отчаянием.