bad hair day

      К тете с дядей Питер ни на какое Рождество не уехал. Те, разумеется, этого не поняли и потребовали объяснений, а после того, как выслушали путаный бред Питера, заволновались и попросили дать им Неда. Лидс разрулил ситуацию как никогда лучше — сообщил, что сам никуда не едет (наглая ложь) и что Питер просто остается за компанию. Мэй расслабилась и пообещала прислать им с водителем автобуса всяких домашних сладостей, а Бен наказал не пить слишком много, потому что «без меня тебе вообще пить нельзя, но так уж быть». Когда в телефоне стихли голоса родственников, Питер виновато посмотрел на Неда, но тот и в ус не дул и даже не думал накидываться на него с обвинениями. Лишь хлопнул по плечу и сказал: — Прости, друг, но это клиника. И Питер был полностью с ним согласен. Но не мог поступить иначе. Весь его мир в один короткий миг перевернулся с ног на голову. Розовая таблетка, сгинувшая под ботинком, потные простыни и спящий Тони Старк со следами слез на впалых щеках — этого оказалось достаточно, чтобы Питер принял решение провести Рождество вдали от семьи. Без семьи, без друзей, но с Тони, которому, казалось, вообще никто не был нужен. Старк проводил свои каникулы весьма однообразно — валялся на кровати, курил одну сигарету за другой, выбрасывал окурки в окно, где те шипели в сугробах, листал журналы с голыми девицами и парнями, вновь курил, играл на гитаре давно забытые мелодии и вообще не выходил из комнаты. А еще молчал, глядя на всех сухими горящими глазами. Они не говорили о том, что произошло. Они вообще не говорили. Тони заметил, что Питеру с трудом удалось встать на следующий день, и на долю секунды в его глазах мелькнуло беспокойство. Он молча помог ему одеться, задержав руки на поясе чуть дольше, чем это было нужно, поцеловал в лоб раскаленными губами и качнул головой. Мол, свободен. Прости, что я такой. Вряд ли Старк в принципе знал, что такое — просить прощения. Он не был ни в чем виноват, ни один человек в здравом уме не обвинил бы его в безумствах прошлой ночи, и Питер, переставляя ноги, с тоской думал о том, что эти безумные отношения взяли за правило становиться все… безумней. Ему не хотелось выходить из той комнаты, но это было необходимо, чтобы сообщить тете с дядей о своем решении и забрать пару вещей из чемодана. Мстителей в общей комнате не было, и Питер беспрепятственно совершил задуманное, после чего вернулся с перекинутой через плечо сумкой, в которой лежали книги и пижама, и открыл дверь. На него взглянули черные глаза, будто за тот час, что Питер отсутствовал, из Старка успели по капле вытянуть все эмоции. Пластинка вновь орала, а Тони по-турецки сидел на кровати, сжимая дрожащими пальцами сигарету, пепел с которой падал прямо на простыни. Больше Питер никуда не уходил. Он превратился в эмбриона, который проводил все время в лежачем положении, и читал вслух принесенные с собой книги. Порой Тони выныривал из своих мыслей и слушал, задумчиво закусив губу, но чаще он просто зарывался в кокон из одеял, как гусеница, абсолютно разбитый и поломанный. Брюс приносил им еду — в основном снеки, а Клинт подсовывал алкоголь, при виде которого Старк вскакивал, вспоминая о том, что умеет стоять на ногах, а Питер недовольно хмурился. Однажды ему даже удалось заставить Тони принять душ, даже из комнаты выходить не понадобилось — у каждого Мстителя была своя ванная комната. Они читали Сэлинджера, вернее, это Питер читал, прислонившись к изголовью и вытянув ноги, а Старк лежал у него на коленях и пялился в потолок, пуская дым. В какой-то момент Питер зарылся пальцами в густые темные волосы, продолжая читать, а потом недовольно отдернул руку. — Тони, я серьезно, — он щелкнул перед затуманившимися было глазами Старка пальцами, — это твое тело и твое дело. Но если ты не примешь душ и не дашь мне себя расчесать, мы переедем из этой прекрасной комнаты в палатку хиппи, где ты точно будешь к месту. Тони в ответ громко фыркнул, выражая свое мнение относительно этой затеи, но в душ все-таки залез. Питер же наконец получил возможность прибрать в комнате — делать это при Старке было… Он не знал, почему, но это не было правильно. Он вытащил из-под кровати заранее припрятанные щетку и совок, собрал все осколки — а то приходилось ходить по комнате в ботинках, чтобы ни на что не напороться, аккуратно сложил пропахшие алкоголем фотографии в коробку на столе, распахнул окно — в лицо дыхнуло морозной свежестью, — и вскоре комната приобрела почти что уютный вид. Так полюбившуюся Тони пластинку Питер втихоря засунул в самую дальнюю стопку, а на ее место водрузил другую, более спокойную. Захлопнул окно, когда в комнате стало ощутимо холодно. Из ванной как ни в чем не бывало раздавался шум льющейся воды. Питер нахмурился, огляделся и тут же похолодел. Старк. В душе. Один. Сколько времени Питер вообще убирал чертову комнату? Он кинулся к двери, дернул за ручку… Та не поддалась, и Питер запаниковал, заколотил кулаками и заорал что есть духу: — Тони! Никакого ответа. Питер позвал еще раз, но ничего не добился, и, игнорируя возникший в груди тяжелый ком, собирался было кинуться к Тору или Стиву, выломать с их помощью дверь и— Когда вдруг вспомнил, что Старк рассказывал ему про ключ от ванны, который он хранил в… Той самой коробке, в которую Питер ранее сложил снимки. Ключ вошел в замочную скважину не сразу — у Питера тряслись руки, а воображение нагло подсовывало ужасные, полные крови картины. Он ворвался в наполненное паром помещение перепуганный и безумный, на грани истерики отдернул банную занавеску… Мокрый Тони уставился на него, как на восьмое чудо света. В руках он держал мочалку (а вовсе не то, что задней мыслью подумал Питер), а вода стекала с него прозрачными ручейками. На кончиках волос осел шампунь, татуировки влажно сияли под струями горячей воды, и Питеру на секунду захотелось сбегать к себе за полароидом, чтобы такая красота не затерялась в истории. Старк моргнул, издал невнятный звук (то ли смешок, то ли еще что) и отвернулся, подставив лицо под душ. А Питер замер, как идиот, жадным взглядом скользя по широким плечам, узкой талии и крепким ягодицам. Сделать шаг, прижать к себе, такого спокойного, мягкого… Нельзя. Уж точно не сейчас. Старк обернулся, встряхнув волосами, как пес, и хитро подмигнул. — Присоединишься? (— Давай, Питти! Запрыгивай! …Они — животные, животные, животные…) Питер помотал головой. Сейчас было совсем не то, что тогда. Он скорчил мину. — В отличие от тебя, я не пахну мусором. И вылетел из ванной быстрее, чем пробка из бутылки, лишь в комнате осознав, что Тони впервые за много дней заговорил. Исцеление приходит к нам незаметно. Бывают моменты, когда тебе кажется, что ты оказался на самом черном и глубоком дне и что выход у тебя один — захлебнуться в адских водах, пойти камнем ко дну, забыться. Проблема в том, что рано или поздно, но ты вынырнешь. И придешь в ужас. То же самое случилось и с Тони Старком. Питер пропустил этот момент. Он знал, что Тони выздоравливал — медленно и постепенно, как от тяжелой болезни. С каждым новым словом из него будто вытягивали осколок боли, что врезался в сосуды и мешал дышать. С каждой настоящей улыбкой Питер чувствовал, что они приближаются к цели. Не к нормальному существованию — ну где Тони Старк и где понятие нормальности? — но к чему-то похожему. Дни проходили безликим голосом Фрэнка Синатры и запахом скуренной на двоих вишневой сигареты. Иногда Тони говорил. Правда выливалась из него подобно сгусткам желчи, от которой несло ванилью и смертью — сырой землей. Питер впитывал. Слушал. Так он узнал, что Говард Старк никогда не любил своего сына. Или очень хорошо притворялся — во всяком случае, так и сказал Тони, когда грустно усмехнулся и взял протянутую сигарету. Они тогда играли в карты, и разговор завязался сам собой. — Мне и не нужно было многого, ну сложно было сказать, ну хоть один чертов раз, что он гордится? Что я — не биологическая ошибка, следствие неудачного предохранения? Старк кинул на покрывало короля червей. Питер посмотрел на карту, и ему показалась, что та ухмыляется гнилым беззубым ртом. Он ничего не ответил. На такое вообще сложно придумать ответ. Другой раз застал их посреди ночи — Тони снился кошмар, и его метало по одеялу, как мотылька, попавшего в керосиновую лампу. Питер потряс его за плечо, и на него уставились невозможно-черные глаза, сухие, погасшие. — Моя мама… — беспомощно пролепетал Старк и схоронился под одеялом, будто в склепе. — Питер, ее… нет. Понимаешь? Питер с силой сжал зубы — Тони был слепым котенком, потерявшемся в темноте, и видеть его вот таким причиняло осязаемую боль. Так не должно было быть. Он должен был сидеть на трибуне, широко расставив ноги, и смотреть на людское море под собой, роскошный и солнечный. А этот Тони был более приземленным, более реальным и более пустым. У него будто что-то отрезали, превратив в калеку, чья травма была скрыта от чужих глаз, а потому даже не имела для них значения. — Я знаю, — Питер обнял его за плечи. — Знаю. Старка сотрясла дрожь, будто слезы душили его изнутри, хотя темные глаза по-прежнему таили в себе потухший сухой огонь. — Что мне делать? — тихо спросил он, выдохнув Питеру в ключицу. Ответ пришел сам собой. — Жить, — сказал Питер, и Тони стиснул его так крепко, что на секунду стало трудно дышать. Излечение — дело времени. Минуты. Они как бактерицидный пластырь, который наклеивают на царапину. Как пыльный подорожник в детстве. К измученной душе порой просто нужно приложить холодный компресс. В Сочельник Тони вышел из своей комнаты. Мстители сидели в гостиной и о чем-то негромко разговаривали, когда увидели их, и Питеру все-таки захотелось вернуться в прошлое — чтобы дать пинок под зад самому себе, думавшему, будто Мстители — кучка механических кукол. Быть может, после той страшной темной ночи они стали думать о нем как-то по-другому, позволили посмотреть на самих себя, а быть может, Питер вообще не волновал их в тот момент, когда осунувшийся и бледный Тони Старк выглянул из-за дверного косяка. На секунду время замерло — даже пыль зависла в воздухе солнечными крупицами. Натали прерывисто вздохнула, и ход часов возобновился, стоило ей врезаться в Тони и крепко обнять за шею. Ее губы двигались, будто она что-то говорила, но Питер не слышал, что именно. Да это и не было важно. Мстители подходили по одному, кто-то хлопал по плечу, а кто-то ничего не делал, лишь улыбался. Тони улыбался в ответ. Никто не заливался слезами и не выражал сочувствие, но в одно мгновение Питер встретил взгляд Натали и почувствовал в нем что-то новое, то, чего раньше там не было. Благодарность. Мстители не отправились на помпезную вечеринку, хотя изначально собирались туда, не пошли, потому что Тони попросил остаться. Именно так — не зыркнул и постановил указом, а попросил, а Питер подумал, что никому еще не удавалось узнать человека за жалкие пару недель. И вообще — нельзя считать, что знаешь кого-то, если не видел его худшие и лучшие стороны. Так все устроено. Так что вместо шелка и кружев они облачились в джинсу и шерсть, захватили бутылки с вином и пивом и отправились на улицу. О, в ту ночь они действительно были королями — по той простой причине, что остальные студенты таинственным образом исчезли с территории. Или они просто почувствовали, что им лучше остаться у себя. В конце концов, Рождество — семейный праздник. В Рождество люди сидят по домам, встречают гостей и наряжают елку, а вовсе не шляются по грязным дорожкам кампуса, как неприкаянные. Но им было плевать. У них не было дома, они не были друзьями или семьей, но события последних месяцев будто связали их воедино, наперекор всему. Странная это была компания — высоченные бугаи, хрупкая девушка, Питер в свитере с оленем, Брюс, кончик носа которого покраснел от мороза, и непривычно молчаливый Тони Старк. Когда они проходили мимо библиотеки, Тор набрал в свои огромные лапы мокрого снега и скатал снежок, после чего без всякой задней мысли пульнул его Клинту в спину. Бартон обернулся и сверкнул глазами — его вид не предвещал ничего хорошего. В следующую секунду Тора смела быстрая вспышка, просто р-р-раз — и он валяется в сугробе, прямо в свитере, промокших джинсах и с бутылкой пива в руке. Брюс отошел (от греха подальше), но напасть пришла откуда не ждали — на него напрыгнула Натали и высыпала полные пригоршни снега за шиворот. Брюс взвился ужом и чуть не выронил бутылки с вином, которые ему поручили нести. Он кинул бутылки в снег и скатал снежок, но вместо увернувшейся Натали зарядил Тони по плечу. Все напряглись. Старк же деловито счистил снег со своей куртки, хмыкнул, огляделся и смахнул Беннера в сугроб, навалившись сверху и усердно закапывая друга в снег. Питера в снежную баталию неожиданно затянул Джеймс (он всю дорогу настаивал, чтобы Питер называл его Баки, но ему отчего-то казалось, будто это привилегия Стива). Джеймс затянул свои длинные волосы в пучок, полностью открыв свое лицо, и Роджерс не мог удержаться от того, чтобы не полапать его украдкой. Когда Питер деланно-недовольно предложил им найти другое место, Стивен засюсюкал с ним, как с ребенком, а Джеймс четко и аккуратно попал по носу снежком. Питер сплюнул, оттер снег с лица и бросился в нападение. Если бы год назад кто-то сказал, что он будет мутузить Мстителей и валяться с ними в сугробах, Питер бы послал этого кого-то куда подальше и посоветовал купить верное средство от бессонницы. Он потерялся в снеге, радостных воплях и Рождестве, он просто был ребенком, и ему это нравилось. А потом он радостно оглядел раскрасневшихся Мстителей, таких же веселых и мокрых, и увидел Тони. Старк лежал прямо в сугробе, поверх сделанного им же «снежного ангела», и задумчиво смотрел в небо. Питер уже видел у него такое выражение — в те дни, когда Тони даже не разговаривал с ним. Это было неприятным открытием. Разве ему не было лучше? Разве он не смеялся наравне с остальными, разве не шел праздновать Рождество? А теперь он валялся там, одинокий, все еще румяный после снежной битвы, с капельками растаявшего снега на лице. Или — как он там говорил? — гнилыми слезами. Питер обхватил себя руками — ему отчего-то вдруг стало очень холодно, и услышал, как Брюс предлагает пойти в бургерную. Замок они взломали. Натали достала из волос шпильку, покрутила ей в замочной скважине, что-то щелкнуло, и они ввалились в царство тепла и уюта. Чтобы не привлекать внимания ярким светом, зашторили окна и зажгли боковые фонарики. В честь праздников любимая закусочная студентов была украшена остролистом, хвоей и типичными красными носками, которые висели прямо на стенах и ждали сердобольного Санту. Лакричные тросточки стояли рядом с салфетками на столиках, и Бартон без малейшего стеснения тут же сунул одну из них себе в рот. Тор авторитетно покопался в кастрюльках на кухне и заявил, что будет делать глинтвейн, после чего потребовал отдать ему все запасы вина. Клинт заметно оживился и, держа тросточку наподобие кубинской сигары, втянулся следом, чтобы их форвард не вылакал весь алкоголь в одиночестве. Брюс о чем-то тихо переговаривался с Натали у пустующей стойки заказов, а сладкая парочка уселась на диванчик в углу, и теперь было сложно сказать, где начинается один и заканчивается другой. Питер вновь посмотрел на Тони — того никто не трогал, и он сидел у самого окна, смотря в щель между шторами на медленно падающий снег. Свет мягко отражался от его кожи и волос, сглаживая острые черты лица и делая его каким-то более домашним. Питер вздохнул и сел напротив. Когда-то они это уже проходили. — Все хорошо? — тихо спросил он, чтобы никто не услышал. Тони будто из колодца вынырнул. — Да, — Старк постарался улыбнуться. В этой улыбке снова засквозила та ложь, которую Питер отчаянно ненавидел, и его брови сами собой сошлись на переносице. — Врешь, — прошептал он и сам накрыл лежащую на столе руку своей. — Не может быть все хорошо, Тони. Что-то обычно все портит. — Не думаю, — Тони вновь улыбнулся. — Ты же здесь. Питер не нашелся с ответом, и Старк продолжил. — Я много думал эти дни. Лежал там, лежал… и думал. Мне показалось, что ты… — он глубоко вздохнул, — что ты жалеешь меня, но люди вроде меня… Мы не достойны твоей жалости, Питер. Все мы, — Тони кинул осторожный взгляд на их скромную компанию, — знаешь, почему мы держимся вместе? Питер помотал головой. Предвкушение какой-то великой разгадки замерло в легких. — Потому что никто другой не понял бы нас. Мы прокляты. Насквозь. И если бы мы не создали тот образ, что теперь поддерживаем ежедневно, то стали бы изгоями. Мы странные и неправильные, но научились правильно это подавать. Ведь все дело в подаче. Смешно, верно? Питер снова помотал головой. Ему было совсем не до смеха. Тони грустно усмехнулся и сцепил их руки в подобие замка. Какое-то время они сидели молча. Большой палец Старка успокаивающе кружил по внешней стороне питеровской ладони, и было слышно, как на кухне переругиваются Бартон с Тором. В помещение аккуратной поступью пришел запах настоящего Рождества — специй, горячего вина и цитрусовых, — ароматы кружили голову. Питеру ужасно хотелось пересесть к Тони, обнять покрепче и попросить довериться ему. Пообещать, что больше он не сбежит. Будто уже тогда знал, что не будет такой силы, что заставит его уйти. Рождество славилось своим волшебством. Перезвоном колокольчиков на шеях оленей, подарками, неожиданными встречами и знакомствами, атмосферой добра и чистой, светлой веры. В Старке всего этого не было. Ни капли. Зато Питер чувствовал себя переполненным — всего этого оказалось для него слишком много. Океан эмоций плескался в нем, грозя перелиться через край, так что он просто не выдержал, порывисто рванув к Тони прямо вот так, перегибаясь через стол и обхватывая шею, заглядывая в темно-шоколадные глаза и шепча, словно безумец: «Тони, Тони, Тони…» Старк смотрел на него своим пустым взглядом, выжженной дотла верой в лучшее, открытый и беззащитный. Пустой белый лист. Когда ладони Питера коснулись него, Тони непонимающе качнул головой, и Питер тут же отстранился, коря себя за странный порыв. — Это вообще правильно, что я здесь? — вдруг спросил Старк, прикрывая глаза. — Я должен быть там, а я здесь. Собираюсь пить глинтвейн. — Там? — Питер переспросил. — На кла… у них? — С ними, — поправил Тони. В его глазах внезапно зажегся бесовской огонь. — Я ведь хотел сделать это. Много раз хотел. Больше Питер не переспрашивал. Будто не заметив, как исказилось его лицо, Старк продолжил. — Помнишь тот раз, когда я пошел в душ? Я думал, что все там и закончится. Питера подбросило на месте — он ведь тогда почувствовал необъяснимую тревогу, настолько сильную, что чуть не свихнулся. Получается, все было не просто так? Тони хотел… — Но ты ничего не сделал, — прошептал Питер. Глаза нестерпимо пекло. — Да, не сделал, — Тони повертел в пальцах запечатанную лакричную трость. — Потому что не хотел, чтобы меня обнаружил ты. Вот как значит. Ну прекрасно. Он не совершил суицид по той простой причине, что Питер бы стал первым, кто нашел бы его в той ванной комнате. Не потому, что захотел жить. А ради него, Питера. Точнее, его психики. — Ты… — Питер выдохнул. У него дрожали губы. — Ты — полный идиот, Тони Старк. Во взгляде Тони мелькнуло удивление — идиот, потому что не прикончил самого себя в своем элитном душе? Что, стоило? Из кухни с громким звоном дешевых бокалов, наполненных глинтвейном, вернулись Одинсон с Клинтом. Стив и Джеймс синхронно вскинули головы и поспешили вылезти из своего любовного гнездышка. А Питер встал, опираясь руками о стол, чтобы не упасть. Ему стоило огромных усилий не зарядить Тони хлесткую пощечину — что бы уж наверняка выбить всю дурь. — Посмотри туда, — он быстро и зло кивнул на просвет между занавесок. — Снег видишь? Он шел весь день и будет идти, пока ему не надоест. Завтра, послезавтра и даже через неделю. В марте придет весна — снег растает, дни станут долгими и солнечными, и мистер Фоссет вырядится в свой любимый розовый пиджак. Так будет повторятся раз за разом. Еще много-много лет. А ты действительно мог всего этого не увидеть. С этими словами Питер с силой оттолкнулся от стола и присоединился к остальным. Глинтвейн удался на славу — целая смесь самых разных вкусов весомо осела на языке, избавляя разум от ненужных мыслей, и Питер нарочито не смотрел в сторону зашторенного окна, пока по чистой случайности, смеясь над пошлым и глупым анекдотом Бартона, не столкнулся взглядом со Старком. Тот сидел на том же самом месте, а на его губах дрожала крохотная, едва заметная улыбка. Питер не выдержал и улыбнулся в ответ. Будто уже тогда знал, что никогда не сможет от него отвернуться.