Тайны, завязанные в крови

Перед самым рассветом Энакин сидит на крыше особняка, погруженный в свои мысли и заткнув уши наушниками, что бы мысли эти не покинули черепную коробку. - Что слушаешь? - спрашивает Оби-Ван, забирая один белый проводок. - Тоскливо, это вредно. Тебе бы сейчас больше мажорных, чем минорных аккордов, я бы прописал. - А ты, что, врач? - огрызается Энакин и, скрутив провода, убирает айфон в карман. - Нет, но я был какое-то время гувернёром и знаю, как лечить юные разбитые сердца. Жизнь непредсказуема и в ней есть только иллюзия нашего контроля. Но иногда этих непредсказуемостей слишком много. Так и происходит с Энакином: кардинальные изменения его самого и раскрытие истинной сущности его родителей в столь короткое время... этого оказывается слишком много. - Раньше мне казалось, что у меня полным полно времени на всё. Что я ещё многое успею, - юноша начинает издалека, но потом переходит к самой волнующей его теме. - И что у меня идеальная семья... - Мы во всём разберемся, - Оби-Ван хочет обнять Энакина, но тот отшатывается. - Нет! Не в чем разбираться. Моя семья - злодеи, а я не такой, хоть они вырастили и сформировали меня... я не такой! - Всё не может быть так просто. Мир не делится только на чёрное и белое. У всего есть причина, в том числе и у поступков. И ты тоже не невинная овечка, ты обретаешь такое могущество, что не снилось ни одному живому существу... Мы разберемся, - Кеноби все же заключает Энакина в бережные объятия и тот почти сразу расслабляется, опуская голову ему на плечо. - И с ними, и в том, что происходит с тобой. - Оби-Ван... - Энакин вдыхает его запах полной грудью, ведь только рядом с ним он может по-настоящему дышать. - Ты мне так и не рассказал про себя... Как ты встретил Графа? - О, прекрасная история. Я всего лишь раскатывал в его лимузине и много отсасывал ему. - Что?! - у Энакина от шока в ответ на такое откровение приоткрывается рот и он пытается выпутаться из объятий, пусть и таких приятных, - почему он постоянно привлекает извращенцев? - но Оби-Ван не дает ему сделать это, притягивая за талию и крепче вжимая в себя. - Я шучу, - он вдруг становится таким серьезным, что и юноша мигом успокаивается. - Как вампир, я родился в 1721 году. А происхожу из городка Тулон, что на Лазурном Берегу Франции. Слышал о Марсельской чуме, последней в Европе? Она унесла моих жену и дочь, а я, отчаявшийся, залез в карман с намерением ограбить, что бы хватило на выпивку, не того человека. Или же наоборот того, это как посмотреть. Ведь, поймавшая меня рука Графа подарила мне наилучший вид забвения. - Тогда... тебе почти 300 лет? - И какого находиться рядом с тем, кто почти в десять раз старше тебя? Не давит ли на тебя мой опыт? - Хватит! - Энакин прижимает палец к его губам, желая лишь что бы он замолк и дал юноше переварить информацию. - Ты постоянно отшучиваешься. Почему? Это похоже на навязчивую привычку. - Жизнь может быть комедией или трагедией, - Оби-Ван легкомысленно разводит руками, наконец-то выпустив Энакина. - Я предпочитаю смеяться. - Нет... - юноша прикусывает губу, делая вывод из всего услышанного. - Ты только производишь такое впечатление: легкомысленного и беспутного. На самом деле, ты довольно загадочный. - А ты довольно умный, каким стараешься не казаться, - парирует Оби-Ван, приятно пораженный проницательностью своего избранника. - Все мы что-то скрываем, возможно, даже от самих себя. Энакин мило и скромно улыбается, как не делал никогда, даже рядом с друзьями, ведь Оби-Ван умудряется расколоть его, как перезрелый плод, обнажить самую сердцевину, и он совершенно не против. Немного позднее, надежно скрытый от солнечного света за плотными шторами в гостиной, Энакин стоит перед ростовым зеркалом, которых сонмы по всему дому, и трогает свои щеки и подбородок. Щетины нет и не будет никогда, какое счастье, теперь он не сможет стать похожим на лесоруба, как диктует мужчинам дикая современная мода. - Почему мы отражаемся в зеркалах? - спрашивает он, проходящую мимо Эйлу. - Это связано со стереотипом, что мы бездушные, - Секура останавливается за плечом Энакина и приглаживает и без того идеально лежащие белокурые локоны. - Я никогда не спрашивал, - Скайуокер оборачивается к ней, чтобы смотреть в лицо напрямую, а не через зеркало. - Как ты стала вампиром? - Квинлан говорил, что я позвала его, и он почувствовал прикосновение к своему разуму. Но я тогда просто медитировала, закинувшись психоделиками. Но что было, то прошло, - Эйла очаровательно улыбается, ей начинается казаться, что Энакин милый и что они хорошо уживутся рядом. - Говорят, что наркотики играли важную роль в культуре хиппи. Это так? - Хотя „кислота“ не имеет ценности сама по себе, не делает вас ни святым, ни добрым, ни мудрым, а всего лишь одурманенным, её можно использовать достойным образом. Она может быть воспитательным средством — с её помощью можно кое-чему научиться, - звучит так, будто Эйла цитирует кого-то, но потом она принимается объяснять своими словами с высоты прошедших лет. - Психоделики способствовали «расширению сознания», создавали условия, в которых человек начинал осознавать в себе наличие «души», это было просто средство, помогающее разрушить границы привычного восприятия. Да, они были важны, но не больше всего остального... - А почему граф - Граф? Похоже на ник или кликуху... - Это тутул. Он на самом деле граф - граф Карандини де Сарзано*. И на все эти "почему" мог ответить и твой сир... - Энакин немного достает ее своими вопросами, но внимание ей, как и всегда, очень приятно. - Любите, а не воюйте! Девушка красиво уходит от продолжения разговора, показывая знак мира двумя пальцами и извиваясь всем телом, ведь она очень грациозна и совсем не против показать прелесть своих изгибов юноше, что за секунду запал ей в душу, идет туда, куда продвигалась прежде. Фрея встречает Энакина в той же самой комнате, где он только что разговаривал с Секурой. Довольно улыбнувшись, она хватает его за руку и тащит в сторону входной двери особняка. - Стой, стой! - кричит и упирается юноша. - Солнце еще не зашло, я сгорю там! - У тебя нет кольца? - ведьма-викинг внимательно осматривает руки Энакина. - Странно. Я же сделала его для Оби-Вана сто лет назад. Ладно, держи это. Фрея кидает в руки юноше ничем не примечательное простое посеребренное ювелирное изделие. - Значит, серебро - тоже миф, - юноша надевает кольцо, оно немного великовато, но при помощи магии держится на пальце плотно. Первородная ведьма кивает и, распахнув двери, идет к ожидающему их Оби-Вану. Тот стоит возле неприметного, но явно не столь простого внутри, как снаружи, автомобиля. Солнце дарит неземной теплый оттенок его волосам, и Энакин наслаждается видом и, уже забытым, ощущением лучей на собственной коже. - Дневное кольцо. Оно позволяет нам притворяться людьми, - Оби-Ван скользит взглядом по пальцам Энакина и чуть заметно улыбается, приглашающе открывая дверцы. - Присаживайтесь. - Куда мы едем? - интересуется, удобно расположившийся на заднем сиденье юноша, ему не обидно, что "взрослые" отсадили его туда, ведь это самая удобная обзорная позиция. - Домой, - говорит, как отрезает, Фрея, но потом снисходит до объяснения. - Мистик Фоллс в штате Вирджиния, там моя мать сделала из своих детей первых вампиров. Там есть школа, а в ней нужная нам информация. - Ненавижу школу, - тихо бурчит Энакин. Спустя 15 часов и более 900 миль они прибывают в живописный городок в самом центре штата Вирджиния. Колоритный особняк в колониальном стиле с множеством современных пристроек открывает перед ними свои высокие крепкие ворота, а затем и массивные двери. - Добро пожаловать в школу Сальваторе! — на вошедших тут же набрасываются две девушки в школьной форме, первой заговаривает кудрявая брюнетка. - Ты новенький? Мы проведем экскурсию. - Я - Джози! - А я - Лиззи. - Мы сестры-близняшки. - Двуяйцевые, - блондинке будто важнее показать отличия. - Ясно уж. Девушки хватают Энакина под руки, а Оби-Ван кивает и удаляется вслед за Фреей. Юноша раздражен, что его оставляют отдуваться, отвлекая этих, не прекращающих трещать, дурынд. - Мы школа не только магии, а всего сверхъестественного. У всех учеников здесь свои особенные черты. - Фу, Джози, звучишь, как папа. Пошли, покажем тебе башню, взрослые ходят туда курить, - Лиззи тянет Энакина за руку. - Я очень любопытная в милом смысле, - улыбка блондинки становится приторно сладкой. - Ты свободен? Энакину не по себе от такого напора девушки, даже Падме не была столь навязчива. Он пораженно смотрит на неё, аккуратно пытаясь прощупать её магией, как учила Фрея, но не успевает найти что-нибудь необычное. - Боже, я сказала это вслух... - весь задор девушки гаснет в одну секунду. - Пожалуйста прости, возле парней вроде тебя я нервничаю! - Вроде меня? - Сам знаешь. Горячих, - она гладит его по руке и Энакин ощущает легкое пощипывание в местах, где соприкасается их кожа. - Гневных, раненых... - Лиззи, нужно придерживаться правил, — осаживает сестру намного более сдержанная брюнетка. И разговор девушек с ним плавно перетекает в перебранку двух близняшек, так что юноше удается на вампирской скорости сбежать от них. Оби-Ван, обыскав всю школу и, пышущую зеленью, территорию за высоким забором, находит Энакина на крыше, прислонившегося спиной к печной трубе. Приглядевшись, отсюда можно было рассмотреть очертания Мистик Фоллс, хотя смотреть особо не на что: захолустье с одной школой, простите, уже с двумя, учитывая это здание. - Я постоянно нахожу тебя в подобных местах. Ты любишь одиночество? - Нет. Никто не любит одиночество. Я просто с ним ужился. - А ты всегда такой бесконечно мудрый? - спрашивает он. И Энакин мечтает в ту секунду, что бы Оби-Ван не переходил на снисходительно-назидательный тон, вставая на сторону родителей, которые всё твердили ему, что он должен завести новых друзей, а со старыми не быть таким эгоистичным. А может быть, он снова всё не так понял? - И вовсе я не мудрый. Я ровным счетом ничего не знаю. И не умею говорить о том, что для меня в самом деле важно. - Но ты делаешь это прямо сейчас - в каком-то смысле. - Да, в каком-то смысле... Энакин устремляет взгляд, туда, где сквозь листву и стволы деревьев, влажно поблескивает синяя гладь озера, лишь бы не смотреть на Оби-Вана. И в его голову приходит, что он так легко впускает Кеноби в свой закрытый личный мир, прося и умоляя вампира понять и принять это. - Мне нравится, как ты говоришь. Только почему ты всегда принижаешь себя? Энакин пожимает плечами: "Он что, порицает меня за то, что я порицаю себя?" - Не знаю. Наверное, чтобы ты этого не делал. - Так боишься того, что о тебе подумают другие? Энакин качает головой, не зная ответа. А может, ответ столь очевиден, что озвучивать его просто нет необходимости. В подобные мгновения Энакин чувствует себя таким уязвимым, таким обнаженным. Оби-Ван ждет, пока он заговорит, и не сводит взгляда. Тогда же Энакин впервые осмеливается так пристально посмотреть на него в ответ. Обычно юноша лишь бросал взгляд в его сторону и сразу отводил глаза - отводил, потому что не желал без приглашения окунаться в чистое, прекрасное озеро его глаз, - пускай и никогда не выяснял, ждут ли его там; отводил, потому что боялся вызовом ответить на вызов, потому что не хотел выдавать себя, не хотел признавать, как много он для него значит. А еще потому, что его взгляд постоянно напоминал, сколь значима фигура Оби-Вана и сколь ничтожна его собственная. Теперь, в тишине того мгновения, Энакин пристально на него смотрит, больше не пытаясь противостоять и показать, что не робеет, а просто сдаётся. Как бы говоря: вот он я, и вот ты, а вот то, чего я хочу на самом деле; теперь между нами одна лишь правда, а там, где правда, - нет преград и бегающих взглядов. Энакин смотрит на него многозначительным взглядом, говорящим "поцелуй меня, если осмелишься"; взглядом того, кто бросает вызов, в то же время, сбегая. - Ты ставишь меня в очень затруднительное положение. "О чем это он? Неужели о том, как мы смотрим друг на друга?" - Почему в затруднительное? - сердце Энакина бьется так неистово, что он не в силах говорить связно, и щеки даже слегка алеют. Хотя его сердце больше и не качает кровь, как раньше, но кажется, что стучит оно аж в горле. - Потому что это было бы неправильно. - Было бы? - переспрашивает Энакин, живо вспоминая их обоих в объятьях друг друга, слившихся в одно целое. И воспоминания и слова, слетевшие с желанных губ, дарят луч надежды юноше. Оби-Ван садится рядом на, разогретый за день солнцем, шифер, а потом ложится на спину, сложив руки за головой и устремив глаза в небо. - Да, было бы. Но не стану притворяться, что не думал об этом. - Я бы не догадался. - Да, думал. Доволен? А что, по-твоему, происходило всё это время? - Происходило? - с удивлением произносит Энакин. - Ничего, - а потом немного поразмыслив, - Ничего, - повторяет он, будто то, о чем он лишь сейчас стал догадываться, было столь эфемерно, что многократное "ничего" может его развеять, заполнив невыносимую тишину. - Ничего. - Ясно, - произносит Кеноби наконец. - Если тебе от этого полегчает, мне приходится держать себя в руках. Пора и тебе научиться. - Я хорошо умею изображать безразличие. - Ну, это мы уже давно поняли, - парирует он. И Энакин оказывается повержен. Все это время, намеренно не замечая его в саду, на балконе и сталкиваясь в многочисленных комнатах, юноша думал, что задевает его, однако он видел его насквозь и распознавал в поведении жалкие банальные уловки, коими они и являлись. И это признание, которое, казалось, открыло между ними шлюзы, теперь затапливает все едва зародившиеся надежды Энакина. "Куда нам двигаться дальше? Что тут добавишь?" Они оба лежат, приподнявшись на одной руке, и смотрят вдаль на идиллистическое море зелени. - Что ж, давай посмотрим... - и, прежде чем Энакин успевает собраться с мыслями, Оби-Ван подсаживается к нему. Они слишком близко, думается юноше, никогда прежде они не были так близко, только во сне или в тот ненастоящий раз в постели. Придвинься Кеноби еще, услышал бы биение сердца напротив. Энакин читал о таком, но никогда не верил, что оно бывает в реальности. Оби-Ван смотрит в лицо напротив так, будто ему нравится и он жаждет изучить его, задержать на нем взгляд; затем прикасается пальцем к нижней губе юноши и проводит влево и вправо, вправо и влево, снова и снова, пока тот лежит, наблюдая, как Кеноби улыбается. И его улыбка пугает, пугает скрытой в ней возможностью, что сейчас случится что угодно и пути назад не будет, что так он спрашивает разрешения - и вот он, шанс Энакина сказать "нет" или что-нибудь ещё, чтобы выиграть время и трезвым разумом обдумать происходящее... Но уже поздно, потому что Оби-Ван подносит свои губы к губам юноши и дарит ему теплый, примирительный поцелуй, шепчущий: "встретимся на полпути, но я не сделаю ни шага дальше", - который длится до тех пор, пока он наконец не ощущает жадный ответ. В тот миг, на крыше школы Сальваторе, Энакин мечтает только раствориться в этом поцелуе, скрыть в нём правду о себе и полностью забыться. - Так лучше? - спрашивает наконец-то, но слишком внезапно Оби-Ван. Вместо ответа Энакин приближает своё лицо к его и снова целует, почти грубо, но не из-за избытка страсти и даже не потому, что поцелую не хватило пылкости, а просто потому, что не был уверен - убедил ли он его хоть в чём-нибудь. Юноша даже не был уверен, что он понравился ему так сильно, как он того ожидал, - и обязан был испытать его ещё раз - испытать само испытание. "Просто возьми меня, распотроши и выверни наизнанку, пока я не стану един с твоей похотью. Завяжи мне глаза, держи меня за руку и не проси думать ни о чем; готов ли ты сделать это для меня?" Энакин не знает к чему всё идет, но сдается ему с каждой секундой, сантиметр за сантиметром, и он наверняка это знает, ведь юноша чувствует, что он все ещё держит его на расстоянии. Их лица соприкасаются, но тела лежат порознь, и Скайуокер знает, что любое действие, любое движение может разрушить это единение. Поэтому, почувствовав, что у поцелуя, скорее всего, не будет продолжения, юноша предпринимает попытку разъединить губы - однако мгновенно понимает, что не хочет прекращать поцелуй, а хочет запустить свой язык ему в рот и чувствовать его язык у себя. Когда Энакин наконец поднимает одну ногу и подвигает её к Оби-Вану, пытаясь повернуться к нему телом, чары между ними - и юноша сразу же это понимает - разрушаются. - Думаю, нам пора, - говорит он, удерживая Энакина от порыва прильнуть. - Ещё рано. - Нельзя. Пока мы не сделали ничего постыдного. Пусть всё так и останется. Я хочу быть хорошим, хорошим для тебя. - Не надо. Мне все равно... А затем, за плечом Оби-Вана Кеноби, юноша видит ЕГО, видение, что не сулит ничего путного, образ, что не возникал уже многие годы с самого его детства, который он надеялся не увидеть больше никогда. Оби-Ван подает Энакину руку и легко помогает ему подняться на ноги. - Фрея ждет нас в "Мемориальной библиотеке Стефана Сальваторе". Там мы сможет найти информацию об интересующем нас. В помещении, от пола до потолка заполненном книгами, ведьма-викинг ждет мужчин, раскладывая в хронологическом порядке десятки томов. - Аларик - директор этой школы - сказал, что после две тысячи десятых они встречались и с сифонами, и с Еретиками. Так что выход у нас один - прочитать дневники и найти в них эти события. На вампирской скорости чтение даже такого количества томов не занимает слишком много времени, но все же несколько раз приходят и уходят группы учеников, значит у них заканчиваются и начинаются очередные занятия. Помирившиеся Джози и Лиззи синхронно приветственно машут Энакину, однако он слишком увлечен, впитывая информацию о смене места жительства и биографии каждые тридцать лет, в которых проходила вся стасемидесятилетняя жизнь вампира-графомана. - Есть! С такими как я, он сталкивался, - Энакин чувствует надежду на то, что они вот-вот наткнутся на что-либо неописуемо ценное, но, заскользив глазами по еще нескольким страницам, запал юного вампира-колдуна угасает на корню. - Но Стефана в 2015 году больше колышет то, что его первая любовь, одна из Еретичек, в 1863 была беременна от него; и то, что он начинает встречаться с восхитительной Кэролайн. Чушь собачья! - Энакин отбрасывает том и он врезается в один из стеллажей, утянув с собой на пол еще книги. Но они не долетают, ибо Фрея останавливает их волной своей магии, а затем таким же образом расставляет обратно. - Аккуратнее, Энакин, - Оби-Ван даже взглядом не удостаивает произошедший беспорядок, продолжая перелистывать плотные листы датированного тысяча девятьсот семнадцатым дневника. - Merde! - резко бросает он и отбрасывает том, отправляя пальцы в рот, как будто только что сильно ужалил их, а затем просто сваливается на месте. Фрея бросается к вампиру и падает на колени рядом с ним, пытается применить какие-то заклинания, но всё безрезультатно, а затем призывает к себе книгу и принюхивается к её листам. - Яд оборотня. Все плохо, очень плохо, - Фрея жестом просит Энакина поднять Оби-Вана и нести за собой к машине. - Раньше у нас всегда было лекарство. Но после кончины моего брата Клауса, его кровь уже нигде не достать... Энакин гладит запястье Оби-Вана и чувствует себя виноватым. "Почему? Разве можно было такое знать? Интересно, а подскакивает ли его сердце, когда он видит меня? Вряд ли..." - Оборотни - создания проклятия. Значит, и их яд - это магия, - резко повернув руль и выезжая на шоссе, говорит Фрея. - Постарайся вытянуть его. Энакин, действуя интуитивно, переплетает их пальцы и накрывая другой рукой губы Оби-Вана... И всё удается: юноша чувствует, как восхитительно волшебная энергия заполняет его, пусть это, как и всё хорошее, не на долго. Обратная дорога до Нового Орлеана кажется даже длиннее, чем их дорога в Мистик Фоллс. - Свет моих очей, - повторяет про себя Энакин, продолжая сжимать руку бесчувственного Оби-Вана в своей и так на протяжении всего пути. - Свет моих очей, свет всего мира, вот кто ты - свет моей жизни. Очнись. Пожалуйста, вернись ко мне. Легким мановением руки Фрея в своей комнате, куда входит Энакин, неся на руках Оби-Вана, зажигает свечи и из ниоткуда проявляет пентаграмму в полный рост человека на полу. - Ложитесь, - она указывает на центр символа и вручает Энакину светящийся нежным синим сиянием кулон. - Я отправлю тебя в сознание Оби-Вана. Он разумно спрятался в этом кулоне, как я и наказывала при любой странной магической ситуации. Тебе нужно будет найти его самого изначального в череде воспоминаний: их много, а время у тебя ограниченно, так что поспеши. Александр Фоули проходит мимо ряда машин на парковке и распахивает заднюю дверцу одной определенной. Схватив девушку, сидящую на водительском месте, за горло он проникновенно шепчет ей в ухо, давно заготовленную фразу. - Если я заберу твою силу, то ты станешь никем. А я могу, - он сильнее сдавливает её шею и впитывает немного магии, лишь немного, чтобы она почувствовала и испугалась, но не пострадала. - Кто ты такой? - еле слышно шепчет она. - Александр Фоули. И у меня предложение, от которого ты не сможешь отказаться: я буду твоим парнем, таким парнем, каким ты захочешь хвалиться. Взамен мы будем развивать свои силы и оберегать друг друга. Согласна? Джессика Гринн смотрит в его ясные глаза, на его аккуратные темно-русые волосы, ногти с маникюром, отглаженную рубашку... Она никогда не была с тем, от кого не нужно прятать свой дар и кто бы излучал такую ауру могущества и чистой красоты. От этого предложения невозможно отказаться, он прав. Красивый и умный, к тому же колдун, как и она сама... И Джессика легко соглашается, а он её больше не душит, лишь ласково поглаживает в извинение нежную карамельного цвета чувствительную кожу на шее. Энакин открывает глаза и тут же принимается взывать к Оби-Вану, но ответом ему служат лишь крики из-за некоторых абсолютно одинаковых и ничем не выделяющихся дверей в коридоре, где он очутился. Он озирается, но всё, что видит это - кажущиеся бесконечным помещение. Как он успеет обойти всё? Но потом канделябры вокруг одной из дверей зажигается, и отличие этой двери от других сразу же бросается в глаза. Во-первых, она красная, а, во-вторых, из-за неё не доносится ни звука. Энакин, ощущая чувство неотвратимости, распахивает створку и входит. Стоит поздняя ночь, возможно, уже даже за полночь, пахнет затхлостью, помоями и испражнениями, а еще удушливо протухшей рыбой. Энакин закрывает воротом нос, но помогает это мало, зато вдруг видит Оби-Вана. Волосы всклокочены, покрыты грязью и копотью, некогда модный сюртук порван в нескольких местах, да и лежит он на земле. Это так не вяжется с мужчиной, которого знает юноша. Над ним таким жалким склоняется Граф, вот его не узнать не возможно, и проникновенно шепчет. - Мы совсем скоро увидимся снова, мой любимый сын. Ты сам найдешь меня, когда придет твой самый темный час. Окружающее вдруг будто бы затягивает некая пелена, а затем пейзаж сменяется. Теперь Энакин внутри небогатого домика, в комнате, что одновременно и кухня, и спальня. Молодая светловолосая женщина обеспокоенно расхаживает из угла в угол, одновременно автоматически укачивая уже большую для ручек хнычущую девочку. Распахивается дверь в дом и в клубах тумана вваливается Оби-Ван, занося на себе сонму запахов в помещение. - Оби! Мы так давно ждем тебя! - радостно восклицает женщина, а маленькая светловолосая девочка тянет руки к своему отцу. Кеноби морщится, осматривает небольшое помещение горящим взглядом, а затем его налившиеся кровью глаза останавливаются на женщине и ребенке у неё на руках. Он узнает их, не может не может не узнать, но затем, не промедлив ни секунды, облизывается и, сдавшись своим низменным порывам, набрасывается. Энакин закрывает рот рукой и отшатывается, как можно дальше. Оби-Ван находит его глазами и его взгляд обещает, что невольный свидетель будет следующим и юноша выбегает из дома, оказываясь все в том же длинном коридоре. Спустя пару комнат, где Оби-Ван в разных обстоятельствах в кругу своей вампирской семейки, и все так же не видит и не слышит его, что бы тот ни выделывал, юноша вновь оказывается перед той самой красной дверью. Глубоко вдохнув, Энакин шагает за её порог, будто ныряя в омут с головой. Неизвестный Энакину вампир с размаха неожиданно бьет Оби-Вана по лицу и тот падает грудью на стол, а мужчина с темными, как у матери юноши волосами, быстро обнажает ягодицы Кеноби и свои тоже, оказавшиеся единственной частью его тела, не покрытым странными (нет, не странными, а сакральными, что в разных сочетаниях встречались в гримуарах, что он успел уже прочесть у Фреи) красно-черными татуировками. - Назови меня господином своим. - Ох, господин, - стонет, со вкусом произнося это слово и жадно подаваясь навстречу, Кеноби. "Я никогда не завидовал прошлому Оби-Вана и не боялся его, - думает про себя Энакин, ловя на себе пристальный взгляд, что буквально обездвиживает и разгоняет кровь, заставляя её течь всё быстрее и быстрее. - Все эти стороны его жизни произошли задолго до моего рождения... - юноша старается не ревновать, уговаривая сам себя, что то, что он видит нужно воспринимать лишь как порно и что хлопки плоти о плоть и сладкие стоны не должны заводить его так сильно только из-за того, что их издает один конкретный человек. - И чего расстраиваться, если я практически всё уже увидел?" Татуированный резко разворачивает Оби-Вана и впивается в его губы больше укусом, нежели поцелуем. А Кеноби быстро скидывает с себя остатки одежды и всаживает тускло блеснувший нож в горло своего любовника, если можно так выразиться. - Только пожурить тебя хотел за сердобольность излишнюю, - смеется татуированный, когда, вдоволь залитый его кровью, Оби-Ван приникает к его шее, слизывая красную живительную жидкость с уже затянувшейся раны. - А ты, как прекрасный феникс, восстал из пепла гнева своего... - Расскажи снова про пророчество, - мурлычет Оби-Ван, сжимая плоть их обоих сразу в своем кулаке. - На рубеже нового тысячелетия родится в клане колдунов ребенок, что вскоре растопит ледяное сердце самого кровожадного сына Графа. И своим существованием объединит ребенок этот два испокон веку несовместимых вида, - покрытый татуировками мужчина подхватывает Оби-Вана под бледные ягодицы. - Странно, что ты не знаешь его, про тебя же сказано в нём. - Но мое сердце ещё никто не тронул, ты сам знаешь, Мол. - Потому что я не тот, кто смог бы объединить ведьм и вампиров... - красно-черная рука скользит дальше и Кеноби выгибается в спине. - Но ты же был колдуном... - А потом перестал! И стал игрушкой для того, кто вырвал меня из рук матери, готовившей меня к великому! - голос Мола сочится ненавистью и презрением, но он быстро успокаивается, переключаясь на насущное. - Скоро ты встретишь своего избранника. Уверен я. Мол запечатывает уста Оби-Вана поцелуем, пресекая возможные пререкания, и в нём столько чувств и эмоций, что Энакину становится тошно, и он спешит скорее на выход из этой комнаты. В коридоре он горестно вздыхает: глубоко вдыхает и длинно выдыхает, но это не помогает и ему хочется глупо и жалко разреветься из-за переизбытка чувств и эмоций, порожденных тем множеством информации, что он успел узнать в этих закромах. - Я знаю тебя, - Кеноби с головы до пят покрытый чужой кровью появляется перед ним и канделябры подсвечивают его со спины, создавая столь зловещую ауру, что у юноши по спине пробегает холодок первобытного животного ужаса. И Энакин наслаждается этим страхом - если то был в самом деле страх. Ему нравится и его обратная сторона - словно гладкая шерстка на подбрюшье у овцы. Нравится решимость, подталкивающая вперед в объятья Оби-Вана, такого родного, но при этом такого чуждого, и всем этим возбуждавшая. - Энакин, - немного неуверенно, но искренне шепчет ему на ухо Кеноби, обвивая руками в ответ, и юноша впервые думает о нём, как о своем "создателе" и"любимом" в одном предложении. А затем они оба просыпаются. А что, если из-за недостатка тревожности в жизни мы просто собираем мельчайшие причины для беспокойства в одну огромную эмоцию, которая лишь время от времени ослабляет хватку, отступает? Оби-Ван — потайной ход Энакина к самому себе - как катализатор, который превращает нас в тех, кто мы есть; как инородное тело, как кардиостимулятор, как трансплантат; как стальной штифт, скрепляющий кость солдата; а иногда и как сердце другого человека, с которым мы становимся похожи на самих себя даже больше, чем до пересадки. Лежа в одиночестве, юноша думает обо всём сразу и одновременно ни о чём, стараясь освободить голову, дать мыслям спокойно протекать сквозь и не зацепляться, даже если эти мысли об Оби-Ване. Но ОН приходит в тот самый момент, в момент который ожидаешь меньше всего. В детстве этот образ был только тенью, неотступно следующей и нашёптывающей, всегда помогающий в затруднительной ситуации, а вот воплощенного в него самого он видит тень впервые. Он будто бы старше, хотя всего лишь мрачнее и закутан во всё черное. - Я все ещё здесь. Медитацией ты меня не прогонишь. - Нет! Заткнись, - Энакин вжимается в стену спиной лишь бы быть от него подальше. - Тяжело, наверное, париться из-за всего подряд. - Вейдер, Энакин подсознательно знает его имя, ведь он сам выдумал его. - Я знаю, что ты скажешь... - Ты не настоящий, плод воображения и не можешь быть здесь. - Вот именно это. Я здесь, я - часть тебя. Прими это и мы продолжим. - Что продолжим? - Делать тебя, нас сильнее. Впусти меня. Всего лишь на два часа в день и ты узришь результаты уже завтра. - Полчаса. - За это время даже книги не пролистать, а я буду делать то, на что у тебя пока что кишка тонка, но за что ты меня вскоре возблагодаришь. Один час и пятнадцать минут. - Черт, черт... черт. Идет, - и Энакин пожимает прежде бесполую руку, а теперь ставшую его собственной. Скверное ощущение, беспокоившее его в последние несколько дней, словно зубная боль или тёмное пятно на краю поля зрения, на котором никак не удается сфокусироваться, внезапно рассеивается, как будто солнце выглядывает из-за облака. Оби-Ван в тот момент знает лишь одно: ему больше нечего от Энакина скрывать. Никогда прежде он ещё не чувствовал себя таким свободным и таким защищенным одновременно. Спасибо Фрее, что устроила юноше этот экскурс в его жуткое прошлое и спасибо Энакину, что вытащил его оттуда. Еще бы не испугался и позволил прошлому остаться в прошлом. Оби-Ван слышит как кто-то торопливо, будто боясь опоздать, подходит к комнате, а затем влетает в неё и в ту же секунду, не давая вставить ни слова, оказывается на нём, под ним, всюду и нигде, но слишком приятно близко. И это все о чём Оби-Ван может только мечтать. Но что-то словно переменяется между ними, и на секунду кажется, что нет никакой разницы в возрасте, что они - лишь двое соединившихся в поцелуе мужчин, однако даже это ощущение развеивается и они уже не мужчины вовсе - лишь два живых существа. И каждому из них нравится своеобразное уравнительство того мгновения. Не дав опомниться, Оби-Ван принимается его раздевать. Энакин беспокоился об этой части процесса, чуть ли не больше всего. Он собирался сделать то, что женщины частенько делают в кино: стянуть рубашку, скинуть брюки и, опустив руки, так и стоять голышом, как бы говоря: это - я, таким я создан, ну же, возьми меня, я твой. Но тот избавляет его от этой проблемы. Оби-Ван, в отличии от Энакина, по-прежнему одет, и юноше нравится быть перед ним обнаженным. Он целует его один раз, потом второй - глубже и неистовей, точно наконец позволяет себе расслабиться. Однако в какой-то миг Энакин вдруг осознает, что он тоже уже давно раздет, и каждым миллиметром своего тела уже соприкасается с его. Где же был сам Энакин в тот момент? В ту самую секунду юношу охватывает неведомое доселе чувство: будто он наконец оказывается там, где всё невероятно дорого, где хочется быть всегда и где он - это он, наконец-то настоящий; и в мурашках на коже было нечто чуждое и в тоже время до боли знакомое, точно оно было частью Энакина всегда, всю его жизнь, но он его потерял, а Оби-Ван помог найти. Позже, когда Скайуокер все еще лежит в объятиях Оби-Вана, его охватывает странное чувство. Оно будит юношу еще до того, как он понимает, что задремал, и быстро наполняет страхом и беспокойством. Понять его природу он никак не может, как и не может понять как очутился здесь, вновь в кровати Оби-Вана.