Ключ от сердца Сьюзен Пэвенси

      Питер очнулся резко – будто из воды вынырнул. Попытался вдохнуть – и зашёлся кашлем. Белая, пропитанная хлоркой простыня закрывала лицо, и он поторопился её сбросить. И тут же правую руку прострелило болью, следом ударило в грудину – тоже справа. На простыне появились противные красные сгустки, и он понял, что кашляет кровью.       Голова нещадно кружилась, каждое движение будто обжигало грудь огнём изнутри, но из царства смерти надо было выбираться. В морг не заходят наведаться, как обстоят дела у пациентов.       При попытке встать обнаружилось, что сломана ещё и нога. Тоже правая. Похоже, весь удар пришёлся на правую сторону. Первая мысль была: «Как же я теперь буду держать меч!..» Потом сообразил, что здесь меча нет, да он и не требуется.       Кое-как поднявшись на ноги, перенеся вес на левую, Питер осмотрелся. Морг был переполнен. Трупы лежали кучно, некоторые – и друг на друге. Ему ещё повезло, что не оказался внизу такой вот «пирамиды».       Левой рукой он подцепил бирку на торчащей из-под такой же простыни ноги того, кто лежал рядом. Дурнота усилилась. «Эдмунд Пэвенси, 1931 г.р.»       Питер откинул простынь с лица брата – и медленно, очень медленно вернул обратно. Лица не было. Вдавленный и сломанный нос, лопнувшие глаза, белеющие в глубине черепные кости… Огромная рана уже давно запеклась тёмным, и Питер зажмурился, вспоминая младшего: вот Эдмунд удивлён, что они вновь оказались в Нарнии, вот он хмыкает старым шуткам Тумнуса, вот бежит рядом с Люси – дальше и выше – улыбчивый, довольный, живой…       «Живой он, живой, ты его пять минут назад видел! Или сколько уже прошло. Каково же было Сьюзен… вот это вот всё…»       На остальных Питер даже не стал смотреть, направившись к выходу. Но он не учёл того, что морг запирают. Стоять было слишком тяжело, от холода била дрожь – одежды на нём, разумеется, не было – и он сел прямо на ледяной пол. Ударил на пробу в дверь кулаком. Вышло глухо. Кричать он не собирался, решив, что на нормальный крик сил не хватит, да и он только навредит себе: скорее всего задето лёгкое.       Оглядевшись ещё раз, Питер заметил забытый кем-то штатив для пробирок. Тот стоял на полке, и пришлось ещё раз подняться. Обратно он приземлился уже не так удачно, и штатив сам выскользнул из ослабевшей руки. Железный, забрякал по кафелю, создавая нужный шум. Питер ещё пнул его, целясь в железную же дверь. Голова взорвалась болью, вибрация по полу от прыгающего штатива противно отдалась во всём теле, но он добился своего: за дверью послышались шаги и ворчливые голоса.       Дверь распахнулась, и заглянула усталая сестра милосердия.       – Да это сверху, идём! – крикнули из коридора, и Питер поспешил подать признаки жизни.       Сестра взвизгнула. На шум в морг зашёл пожилой врач. Равнодушно оглядел корчащегося на полу Питера.       – Чего орёшь? – одёрнул сестру. – Ну, кома, похоже, была… не доглядели. Немудрено... Очнулся – и хорошо. Давай-ка, парень, выбираться отсюда, раз уж ты за мир живых так цепляешься.       – Сьюзен… Позовите Сьюзен, – только и успел выговорить Питер, прежде чем провалиться в темноту.       Сьюзен сидела посреди огромной гостиной. Точнее, гостиная была стандартной, просто этот дом привык вмещать в себя много людей. Теперь же в нём находилась только одна хозяйка, и ощущение, что она осталась одна не просто в доме, а во всём чёртовом мире, не проходило уже третий час.       Телефон вздрогнул, тренькнул – неуверенно, будто на пробу – и разразился оглушительной в тишине пустого дома трелью. Сьюзен, хоть и вздрогнула от резкого звука, даже не повернула голову. Очередные соболезнования, от которых тошнотворный ком подкатывает к горлу?.. Или, того лучше – кто-нибудь из сослуживцев отца бодрым голосом попросит к телефону Джорджа Пэвенси? Или кто-то опять будет смущённо дышать в трубку, и лишь после третьего агрессивного «Алло!» прошепчет «А Эдмунда можно?..»       Нельзя. Больше никого нельзя. Красавчик Эд, который вполне мог соревноваться с ней по количеству очарованных одним взглядом, больше никого не очарует. На то, что от него осталось, трудно смотреть без рвотных позывов.       Телефон не унимался: умолкнув и выждав полминуты, затрезвонил вновь. Сьюзен, поднявшись, медленно побрела на звук. Сейчас она просто выдернет кабель из розетки, и...       ...и из всех углов на неё вновь навалится тишина. Противный звонок – хоть какой-то живой звук. Хоть чей-то голос услышать, пусть от него снова ледяная рука сдавит грудь, выламывая рёбра, когда прозвучат имена тех, для кого уже заказаны пять гробов. Три из них – закрытых. Нетронутыми остались лица у Люси и Питера. Хелен Пэвенси срезало макушку – вчистую, будто гигантским ножом, мозги и кровь вперемешку залили лицо – не оттереть. У Джорджа была переломана шея, так, что голова болталась, будто у сломанной марионетки. Эдмунд…       Стремясь перебить воспоминания, как выглядел младший брат, Сьюзен спешно подняла трубку.       – Алло. – Ровный, ничего не выражающий тон. Что толку в рыданиях?       – Пэвенси? – незнакомый голос. Резкий, будто его обладатель куда-то торопился. – Имейте в виду, тут один из ваших очухался. Звать… так, вроде Питер звать. В тяжёлом состоянии, в больнице мест нет, но вы не волнуйтесь, куда-нибудь пристроим…       Рука вместе с трубкой опустилась, разом обмякнув. Динамик ещё потрескивал, пытаясь донести какую-то информацию, но перед глазами у Сьюзен всё поплыло.       «Очухался…» Она лично трясла каждого, и не единожды. Она просидела с ними – со всеми пятью – всю ночь, самую длинную ночь за всю её жизнь. Ни намёка. С развороченной грудиной не живут. И тем более не очухиваются спустя двое суток.       Швырнув трубку даже не на рычаг – на тумбу, так и оставив её пиликать, Сьюзен схватила пальто и выбежала из дома.       Мест и впрямь не было. Больница, как и морг внизу, была переполнена. Питеру отгородили угол в коридоре белой ширмой. Сьюзен ворвалась за неё, как была – в криво застёгнутом пальто, с мокрыми от дождя волосами, которых уже третьи сутки не касались завивочные щипцы.       – Какого чёрта!.. – заорала она, не заботясь о покое больных за тонкими стенами. – Это шутка? Розыгрыш? Что это, Питер, отвечай! Если… если это опять ваши фокусы, то вы самые что ни есть мрази, и я вас ненавижу, ненавижу, ненавижу!..       – Сью… Тише, Сью, – каждое слово давалось с трудом. – Я жив, я здесь, с тобой. Остальные тоже живы, только… Они в Нарнии, Сьюзен. Все живы, никто не умер.       Холёная рука с наманикюренными алыми – лак ещё не успел слезть – ногтями звонко хлестнула по бледной щеке.       – Ты и сейчас не можешь прекратить эти глупости! Замолчи, я не желаю слышать про вашу Нарнию ни единого слова, ты слышишь меня? Упомяни её хоть раз ещё – я… я уйду, и валяйся здесь в одиночестве, и пусть за тобой ухаживает твой выдуманный Лев!..       Голова Питера дёрнулась от пощёчины, он закашлял надрывнее прежнего. Отвернулся, сплёвывая красную слюну. Скривился: лёжа на спине, нашёл более-менее подходящее положение, теперь опять… устраиваться поудобнее. Если понижение градуса боли с адского до «ну, бывало и хуже» можно так назвать.       Сьюзен, взяв себя в руки и сообразив, что бить еле ворочающегося брата – не лучшая идея, опустилась у кушетки прямо на пол.       – Прости, Питер. Прости. Я сама не своя. Но…       Всхлипнула. И тут же отвернулась. Будто было что постыдное в том, чтобы реветь, кричать, кататься по земле и рыдать в голос, потеряв разом всех близких.       – Сью…       – Молчи. – Два изящных пальца мягко легли на его губы. – Молчи, тебе нельзя говорить! Я буду здесь. Разумеется, я буду здесь. Ты всё объяснишь, но потом, когда тебе станет лучше. Только, Питер, пообещай мне одну вещь. Не говори ничего, просто кивни, хорошо? Никогда. Никогда больше не заговаривай со мной о Нарнии.