Ключ от сердца Сьюзен Пэвенси

      Сьюзен просидела почти до ночи рядом с Питером. Тот и впрямь уснул, и она, выпросив у санитаров табуретку с шатающейся ножкой, сидела, прислонившись к холодной шершавой стене, бездумно глядя то на него, то на белую ширму. Брат дышал тяжело, но это странным образом успокаивало: будь всё спокойно, она бы то и дело вскакивала проверить, жив ли он ещё. Шумные хрипы позволяли понимать это, не вставая.       Часу в двенадцатом Сьюзен наконец поднялась, разминая затёкшие от сидения ноги и поясницу. Подумала, что толку от неё здесь немного, а если завтра от слабости она свалится в одну из заготовленных ям, чудом выжившему брату вряд ли станет легче. И Сьюзен поехала домой на метро, сидя одна в вагоне и прижавшись щекой к холодному окну, и сама себе казалась героиней какого-то совершенно дурного кино. Надо ли говорить, что поезда она возненавидела, но добираться домой было надо, а наличности для такси у неё при себе не оказалось: слишком поспешно выбежала днём.       На следующий день она всё же сперва заехала в больницу. Питер выглядел ещё отвратительнее, чем вчера: ночью его охватил жар, он метался в забытьи, и глухой надрывный кашель отдавался в самое сердце Сьюзен. Но ей нужно было непременно быть на похоронах, и, поцеловав брата в горячий влажный лоб – тот не очнулся, – она поправила сбитое у стены одеяло и ушла. К ждавшим её четырём гробам.       На похоронах Сьюзен не проронила ни слезинки. Ни когда принялись заколачивать гроб Люси – та лежала с совершенно ясным и спокойным лицом, словно вот-вот собиралась открыть глаза и по своему обычаю радостно улыбнуться навстречу не всегда приветливому миру. Ни когда первые комья земли с глухим стуком упали вниз. Ни когда поставили памятник – из отвратительно, тошнотворно серого гранита. Но ещё более отвратительно выглядели имена и даты – казалось, каждая буква была ножом, который воткнули в живую плоть и для верности провернули два раза.       И фамилия – крупным шрифтом, внизу – одна на всех.       Жар спал с Питера к вечеру, когда Сьюзен, бледная и измождённая, опять сидела напротив него на том же шатающемся табурете. Почувствовав себя гораздо лучше, он повернулся к сестре.       И понял, что совершенно не знает, что делать.       Что он вообще собирался делать? Утешать, уговаривать? На примере собственного воскрешения доказывать сестре, что их давний мир – не выдумка? Но персонал больницы относился к нему так, будто ничего необычного не было в том, что труп в морге приходит в себя. Была ли это магия Аслана или врачи в самом деле так были замордованы непрерывным потоком жертв катастрофы – Питер не знал.       ...Как не знал он и того, что Аслан сказал ему не всю правду по поводу последствий крушения. У прежнего Питера помимо прочего были сломаны шесть рёбер справа, а остриями их и осколками проткнуты оба лёгких и пробито сердце. У нынешнего Питера сломаны были только два ребра и задет самый край правого лёгкого.       – Привет, Сью, – голос звучал бодрее, чем вчера, и это радовало.       Сестра, вздрогнув, повернулась. Кивнула – скорее своим мыслям, чем ему:       – Очнулся наконец.       Замолчали оба. У Сьюзен не было сил, чтобы выспрашивать, как это брату удалось выжить и почему его рёбра, пусть и сломанные, не торчат обломками наружу.       Питеру очень хотелось рассказать сестре о Нарнии. О том, как на их глазах закатилось солнце и упали все звёзды. Как трубил в рог пробудившийся Отец Время, чья грозная фигура внушала трепет сильнее, чем пред любым великаном – а уж их-то он повидал в своё время немало. Как открылась Дверь, ведущая в Новую Нарнию. И как же это потрясающе – не ощущать физических границ возможностей!.. Но он посмотрел на бледное лицо, на сухие, как высохшие колодцы, глаза, на безвольно свесившиеся руки – и решил, что пока не стоит.       – Мой диплом ведь никто не выкинул? – спросил Питер, привычно строя в уме планы наперёд. Сестра подняла на него отсутствующий взгляд, и он повторил вопрос. Сьюзен пожала плечами:       – Кто бы его трогал за неделю-то…       В самом деле, здесь не прошло и недели. В Нарнии прошло… сколько? Он не мог сказать. То казалось – пару минут, то – вечность.       – Поправлюсь немного – пойду работать.       Сьюзен посмотрела на него уже более осмысленным взглядом, и во взгляде этом отчётливо читалось: «мой брат – идиот». И она поторопилась мысли эти озвучить, чтобы ни у кого не осталось сомнений:       – Какой диплом? Какая работа? Ты себя-то видел, работничек? У тебя на восстановление уйдёт полгода минимум!.. Питер, мы похоронили всех, нас осталось двое, понимаешь? Двое чёртовых Пэвенси во всём чёртовом Лондоне! Я не позволю ещё и тебе… – дыхание её сбилось, и Питер немедленно воспользовался паузой:       – Какие полгода? Стандартные три-четыре недели – и порядок! Можно подумать, первое ранение. Когда мы были…       И замолчал, вспомнив нелепую просьбу сестры не говорить больше о Нарнии. Она не понимала, о чём просит. Как можно не говорить о месте, где оставлено твоё сердце?..       Но почему же он всё-таки умолк, потакая её капризам? Разве он отправился сюда не затем, чтобы помочь ей всё вспомнить?       «Надо дать ей время», – решил Питер. «И постараться пока не упоминать Нарнию, иначе Сью меня возненавидит. Ей и так сейчас тяжело».       – Вот и замечательно, – сказала меж тем Сьюзен совершенно взрослым голосом, который так раздражал всех троих. Так говорят с детьми не слишком умные взрослые, полагающие, что количество прожитых лет возвышает их над другими. – Возвращайся в реальность, братец. Играть в Нарнию больше не с кем.       Питера выписали через неделю. Точнее, никто не возражал против того, что Сьюзен решила его забрать, дьявольски устав от тишины опустевшего дома. Желание самого Питера поскорее оказаться подальше от эскулапов разве что лампочкой во лбу не светилось. К тому же он перестал кашлять и сплёвывать кровью.       Дома он первым делом попробовал самостоятельно встать с дивана (Сью постелила ему в гостиной, не желая даже заходить в бывшую мальчишечью комнату) – это с загипсованной-то ногой. Вызвал разъярённые крики Сьюзен и был насильственно уложен обратно. С боем отвоевал себе право хотя бы сидеть, и он готов был поклясться – проще было сойтись с минотавром на поле битвы, чем объяснить столь простые вещи сестре.       Скука и бездействие угнетали. Питер смотрел телевизор, ловил одну за другой волны радиостанций, листал книги – в основном учебники, оставшиеся от студенчества, желая освежить знания – но всё это было полной ерундой для Верховного Короля, привыкшего к полноте власти и ответственности.       Но он не подозревал, что судьба уже уготовила ему нечто худшее.       – Питер, – сказала Сьюзен вечером, – тебе надо помыться.       – Надо, – кивнул тот, ни о чём не подозревая. – Помоги дойти до ванны, Сью.       Сьюзен вздохнула и принялась закатывать рукава.       – Какая ванна, – непререкаемым тоном заявила она. – Тебе гипс мочить нельзя. И ты навернёшься на скользком кафеле с одной ногой. Раздевайся.       И ушла в ванную чем-то греметь. Вернувшись с тазом, мыльницей и полным кувшином в руках, непонимающе воззрилась на по-прежнему одетого брата.       – Что? Я же сказал – сам могу помыться. Убери всё это и помоги мне дойти.       Сестра закатила глаза к потолку.       – Мальчишки!.. – простонала она. – Какие же вы упрямые где надо и не надо! Эд вот тоже всегда…       И умолкла. И плечи, развёрнутые по-королевски гордо, поникли разом.       – Сними рубашку хоть, – невыразительным голосом попросила Сьюзен, ставя таз на пол, а кувшин с мылом – на тумбочку у дивана.       Поняв, что сестра не отстанет, Питер обречённо потащил рубашку через голову, помогая себе зубами. Когда намыленная губка мягко коснулась его кожи, он залился багровым.       Верховному Королю доводилось лежать в лазарете на попечение целителей, и тогда за ним тоже ухаживали, как за раненым. Но то были либо мужчины, либо молоденькие нимфы, с которыми можно было пошутить, а если раны были не слишком серьёзными – то и полечиться нетрадиционными способами. Питер не опускался до уровня Эдмунда, который улыбался любой, самой завалящей дриаде, но порой тоже был не прочь отдохнуть от царственных забот.       Но никогда в подобной беспомощности за ним не ухаживала ни одна из сестёр.       Впрочем, Сьюзен явно тоже чувствовала себя не в своей тарелке, хоть и ловко орудовала вспененной губкой. Она не заставила его снимать штаны, чего он боялся, а закатала штанину на левой ноге сколь могла высоко.       – Ну, вот, – сказала она, вылив грязную воду и поставив кувшин с заново набранной чистой. – Дальше сам. – И вышла из комнаты, затворив за собой дверь – так быстро, что Питер даже поблагодарить не успел.       Сьюзен совершенно не нужно было знание о том, сколь упруги наощупь мышцы её брата. Но они не в Нарнии, слуг здесь нет, а на сиделку у неё нет денег.       …Нарния? Какая ещё Нарния? Какое, однако, мерзкое и прилипчивое слово!