Ключ от сердца Сьюзен Пэвенси

      В свои благословенные двадцать лет и десять месяцев Сьюзен Пэвенси не особо задумывалась о том, чтобы зарабатывать деньги. Даже стипендии её лишили, потому что к учёбе она относилась более чем прохладно. Поступив в экономический потому, что это было престижно, на втором году учёбы Сьюзен обнаружила, что обсуждение девальваций, встречной торговли и прочих имущественных отношений наводит на неё откровенную тоску.       Гораздо интереснее было, сбежав со скучных пар, гулять в Риджентс-парке, позволяя держать себя под руку в новой перчатке. Или сходить в кино: порыдать над драмой Оливера Твиста – аккуратно, чтобы не размазать тушь, пощекотать нервы очередным нуарным детективом… И то, и другое было неплохим поводом, позволяющим приличной девушке прильнуть к кавалеру якобы от избытка чувств – и не быть заклеймённой общественным мнением.       Не то чтобы Сьюзен позволяла что-то серьёзное. Ей доставляло удовольствие кружить головы, цвести, благоухать и гулять с разными парнями, ничего не обещая никому из них. Замужество с его обязанностями её совершенно не вдохновляло, по крайней мере в ближайшей перспективе.       Итак, Сьюзен привыкла, что базовые её финансовые потребности удовлетворяет семья, а мужчины делают подарки в расчёте добиться внимания и благосклонности. Семьи не стало в одночасье, не считая брата, который в нынешнем своём состоянии становился скорее новым источником проблем, чем их решением. А за неделю до крушения она порвала с очередным ухажёром – тот оказался до ужаса скучен, и Сьюзен посчитала это достаточным поводом, чтобы расстаться быстро и без сцен, как всегда делала.       Теперь же ей было не до того, чтобы кого-то очаровывать. К тому же одно дело – капризно надув губки, указывать на приглянувшийся браслет в витрине, и совсем другое – заискивающе просить денег на ужин или прохудившиеся сапоги. Во второй ситуации Сьюзен решительно не хотела оказываться.       Часть родительских сбережений ушла на скорбные хлопоты. Оставшихся, по её прикидкам, хватило бы на два-три месяца скромной жизни. Но дальше нужно было что-то решать. Учиться ей предстояло ещё два года, а деньги нужны были сейчас.       Сьюзен уложила роскошные волосы в тугой узел, погладила самое лучшее из двух чёрных платьев, приколола поверх брошку матери – и, вооружившись газетами с бесплатными объявлениями, пошла искать работу. Она собиралась перевестись на вечернее обучение или вовсе бросить давно ставший немилым институт – учёба её не волновала. Но сперва нужно было найти рабочее место.       Не тут-то было.       – Вы бы хоть институт для начала закончили, мисс, – с порога сказали ей в первой фирме.       – Извините, мы не можем вас принять, – вежливо ответили ей в другой. Рекрутёр тактично умолчал, что потухшие глаза и отсутствующее выражение лица несовместимы с дресс-кодом компании.       – Да хоть завтра выходи, – кивнул ей представительный мужчина по другую сторону стола. – Сейчас, только кое-что проверим…       Сьюзен, обрадовавшись, приготовилась отвечать на вопросы, но услышала ленивое похлопывание по коленям и столь же ленивое «ну, иди сюда». Следом раздались вопли куда энергичнее: подставка для карандашей, прилетевшая в лоб с размаху – штука неприятная.       Обойдя ещё с десяток фирм, Сьюзен везде получила отказ либо предложения, где объём труда и оплаты совершенно не дружили между собой. Гордость её не позволяла соглашаться на совсем уж мерзкие условия. И без того подкошенная смертями родных, Сьюзен почувствовала, что у неё опускаются руки. Уже темнело; машинально дойдя до ближайшей лавочки под фонарём, она без сил опустилась на неё и сидела долго-долго, пока не замёрзли ноги в тонких чулках.       – Что случилось, Сьюзен? Где ты была так долго? – набросился на неё с вопросами брат, едва она разулась. – Сью, сестрёнка, да что с тобой?       Сьюзен рухнула в кресло напротив, перед этим бесцеремонно стянув одеяло с брата и укутавшись в него сама: ноги замёрзли основательно.       – Я продаю дом, Питер, – устало выговорила она.       – Но… зачем, Сью? Только не говори, что из-за меня.       – Нет, Питер. Из-за себя.       «Из-за того, что скоро мне нечем будет платить по счетам, а заодно и есть. И совсем немного – потому, что этот дом не может быть домом моим и Питера. Это дом семьи Пэвенси, которой больше нет». Вслух Сьюзен, естественно, этого не сказала.       Волоча за собой одеяло, она ушла на кухню. Включила газ, поставила чайник и кастрюлю для макарон, достала из холодильника котлеты.       Бухнув в кипящую воду целую пачку макарон, Сьюзен поняла, что опять высыпала слишком много. Слишком много для двоих. Уже который раз она машинально готовила на шестерых – и потом выбрасывала оставшееся.       Со стуком опустив на тумбочку перед Питером тарелку и кружку с дымящимся чаем, Сьюзен сходила за второй порцией для себя и забралась обратно в кресло, вновь укрывшись одеялом. Ковырнула вилкой пару макаронин – и поставила тарелку на подлокотник кресла.       – Я поняла, почему вы так цеплялись за Нарнию, даже когда выросли, – произнесла она, и Питер тоже отставил тарелку, хотя был голоден.       – Испуганные дети, придумавшие сказку. Это понятно. Но я долго не понимала, почему вы с таким упорством цеплялись за неё, вырастая. Теперь, кажется, понимаю.       Питеру очень хотелось возразить, но он слушал, не перебивая. Сестра, с надрывом и чуть ли не мольбой просившая не упоминать о Нарнии, внезапно заговорила о ней сама. Уже ради этого стоило смирить гордость и слушать.       – Взрослым иногда хочется верить в сказку ещё больше, чем детям. Особенно когда судьба поворачивается к ним… вовсе не лицом. Это такой костыль, на который очень удобно опереться. Быть может, это и лучше, чем опереться на алкоголь, к примеру. Но костыль – признак слабости. – Сью умолкла, глядя на еле сдерживающего гнев брата и запоздало соображая, что в доме повешенного не говорят о верёвке. Но она так устала от маячившего безденежья, отказов и чёрной зудящей пустоты в душе, что уже никаких сил не оставалось на приличия. – Да, Питер, – с нажимом повторила она, – костыли – для слабаков. И если костыли для тела – объективны и ничего дурного в них нет, то костыли для разума – очень глупая вещь. Верно, дураком быть проще.       Брат по-прежнему молчал, и это разозлило сильнее, чем если бы он привычно спорил и доказывал, что Нарния существует.       – И ты молчишь? – воскликнула Сьюзен, отбрасывая вдруг показавшееся слишком тяжёлым одеяло. – Питер, ты меня вообще слышишь? Я назвала двух дорогих нам людей… – лицо её исказилось, – двух умерших людей идиотами! И ты не вступаешься за них, и не зовёшь меня в ответ бессердечной дрянью? Что с тобой? Ты вообще скучаешь по ним? Я вижу, как ты сходишь с ума от скуки, но тебя не грызёт тоска. Тот Питер, которого я знала, заткнул бы любого, проронившего хоть одно дурное слово о Пэвенси. Даже если обидчик сам носит эту фамилию. Теперь не осталось ничего, кроме памяти о них, и… и я до сих пор не могу зайти ни в одну из комнат, я сплю на чёртовой тесной кухне – потому что не могу видеть этого плюшевого львёнка на кровати Люси, этих значков Эда, рассыпанных по полу – они у меня до сих пор перед глазами, понимаешь? – она уже кричала, поток слов становился всё бессвязнее. – Потому что в спальне до сих пор пахнет мамиными духами и… и папин портсигар… Питер, я же вижу, тебя это всё не трогает! Тебе наплевать даже на то, что я хочу продать этот чёртов дом – а значит, мне всё же придётся зайти во все комнаты и что-то сделать с вещами – а я не могу, не могу…       Вскочив, она задела локтём тарелку с макаронами, и та со звоном и чавком упала на пол. Сьюзен выбежала из комнаты, и следом Питер услышал сдавленные рыдания.       И улыбнулся.       Он и впрямь не переживал о родных, ибо знал, где они, и не собирался притворяться. Верным решением было дать сестре время свыкнуться с горем, переболеть им, чтобы быть способной жить дальше. И первые слёзы за всё время – хороший признак. Но оставлять её одну в таком состоянии было нельзя.       Кое-как дотянувшись до табуретки на середине комнаты, Питер доковылял с её помощью до кухни. Он так уже делал в отсутствие Сью, к тому же гипс с него скоро должны были снять, так что он не боялся навредить себе.       Свет не был зажжён. Сестра сидела на кушетке, обхватив руками колени. Плечи её вздрагивали, но рыданий уже не было слышно. Она слышала стук двигаемой табуретки, но не подняла головы. И это лучше прочего говорило о её состоянии: в иное время Сью наорала бы на него за одну только попытку подняться.       Питер с трудом опустился на кушетку и здоровой рукой обнял сестру за плечи. Та не отодвинулась, но и не сделала попытки ни прильнуть, ни обнять в ответ. Казалось, он обнимает статую.       …Не об этом ли говорил Аслан, показывая ему скелет души Сьюзен Пэвенси? И не ради ли обращения его к жизни он и вернулся сюда, и терпел боль, и, что хуже – изматывающую беспомощность и скуку?       – Сестра моя королева, – заговорил Питер горячо и проникновенно, – напрасно ты обвиняешь меня в бессердечии. Я не вижу связи между вещами людей и людьми, верно, – потому что вещь не больше человека. Игрушку можно потерять, значки можно выбросить, духи и портсигар можно поменять. Для памяти и любви достаточно сердца, и поверь – черты каждого из нашей семьи выбиты здесь надежнее, чем в граните, – он коснулся кончиками торчащих из гипса пальцев левой стороны груди. – Я не могу тебе объяснить, почему испытываю лишь лёгкую грусть, а не беспросветную тоску, и тем более – не ношу траур. – Рубашка его белела в полумраке, тогда как чёрное платье Сью сливалось с окружающей темнотой. – Я мог бы рассказать… многое, Сьюзен. Но не стану. Не хочу расстраивать тебя ещё сильнее. Ты веришь в то, что видишь, что считаешь реальностью – пусть будет так. Ты хочешь переехать, потому что тебе невыносимо здесь находиться – я помогу тебе. Принеси мне завтра каталоги недвижимости и передвинь из прихожей телефон. И определись с районом.       Сьюзен молчала. В этом резком переходе от лирики к действиям был весь Питер.       – Как ты выжил? – задала она наконец давно терзавший вопрос, и брат ответил чистую правду:       – Не хотел оставлять тебя одну.       В ответ Сьюзен нервно рассмеялась:       – Будто в мелодраме какой!.. Не будь ты моим братом, я по сюжету должна была бы разрыдаться на твоём плече, а потом выйти за тебя замуж!       – Да ну? – преувеличенно удивился Питер. – А я думал, только Люси хотела за меня выйти…       Теперь рассмеялись оба – тепло и по-доброму.       Лет в пять Люси и впрямь объявила о своём решении выйти замуж за старшего брата. Причём сделала это при большом скоплении гостей, переведя всё внимание на себя и упирающегося Питера, которого крепко держала за руку маленькой ладошкой. К счастью, родителям хватило ума и такта не обвинять дочь в смертных грехах, а спокойно объяснить, что для начала обоим надо вырасти. Узнав, что на родственниках нельзя жениться, Люси сперва расстроилась, а потом с важным видом заявила, что интереснее быть сестрой, а не какой-то там женой. «Потому что жёны не играют, а сёстры придумывают разные штуки и с ними весело», – пояснила она и утащила Питера за собой вновь – кажется, в очередные прятки. Постепенно тема с замужеством сошла на нет.       Смех Сьюзен резко оборвался, стоило вспомнить вместо пятилетней смешной сестрёнки – семнадцатилетнюю, с ровным и спокойным лицом. Слишком ровным. И как наяву услышать стук забиваемых гвоздей.       – Сью, – тихо сказал Питер, почувствовав, как закаменела спина под его рукой, – мои плечи достаточно широки, чтобы на них можно было рыдать.       И столько тепла и заботы было в его голосе, что Сьюзен, совершенно измучившись, сдалась и положила голову ему на плечо.