Ключ от сердца Сьюзен Пэвенси

      Гипс с Питера сняли – и с руки, и с ноги. Он ждал этого момента сильнее, чем дети ждут Рождества с подарками, вычёркивая дни и мечтая о возвращении сил. О том, чтобы вновь чувствовать себя человеком, Верховным Королём и старшим братом, а не бесполезным бревном на осточертевшем диване.       Выяснилось, что обе конечности отвратительно себя чувствуют после долгой фиксации и требуют разработки. Как непривычно было заниматься упражнениями не для поддержания формы, не для изучения и оттачивания приёмов, а для банальной возможности ходить и держать ложку правой рукой!..       Сьюзен меж тем подала объявление о продаже дома. Питер уже нашёл новый, маленький и ухоженный домик вдали от центра Лондона. Ветка метро, однако, пролегала в пяти минутах ходьбы. Оставалось найти покупателя на родное их жилище. И, разумеется, его нужно было освободить.       Последним занялся Питер: и потому, что делать ему было решительно нечего, и потому, что Сью придавала слишком много значения вещам. Три комнаты встретили его равнодушным запустением, пылью и нежилым духом. Ностальгия коснулась и его – здесь они спорили с Эдом до глубокой ночи, сюда пробирались тайком к девочкам обсудить важные вещи, отсюда родители выпроваживали подросших детей, встречаясь на нейтральной территории в гостиной или кухне и объясняя важность личных границ даже в большой семье… Всё это было частью жизни, частью – огромной – сердца, и все эти воспоминания хранили пыльные, печальные комнаты, где вещи были оставлены или разбросаны в то роковое утро как придётся. Теперь же они застыли в музейной строгости, и казалось – кровать брата всегда была незаправленной, мамино платье так и должно свешиваться со спинки стула, а не висеть в шкафу на вешалке… Всё это ощутимо давило на психику, несмотря на то, что Питер помнил близких живыми и настоящими.       Но в этом мире они были мертвы, и прошлое надлежало оставить прошлому.       Телефонный звонок огласил трелью гостиную, и Сьюзен метнулась к телефону, успев раньше брата. Реакция у Питера осталась прежней, но возможности ещё не вернулись в должном объёме. Волосы сестры, вновь завитые и распущенные, взмахнули по его лицу, обдали тонким запахом духов и нежной мягкостью. Питер отодвинулся.       – Пэвенси слушает. – Хотя бы голос сестры звучал теперь не вымученно, а по-деловому собранно. – В десять ноль-ноль? Разумеется, буду, сэр. Приходите. Предупреждаю: рассматриваем только полную оплату сразу по факту сделки.       Положив трубку, Сьюзен села рядом с братом – порывисто, вновь задев его кудрями.       – Снова хотят дом смотреть, – сказала она. Питер кивнул и отодвинулся ещё. Мягкие и душистые волосы Сью, коснувшись лица, внезапно растревожили, напомнив, как давно он не был с женщиной. Это были совершенно не те эмоции, которые стоило бы испытывать рядом с сестрой.       – Надеюсь, он всё-таки купит, а не просто посмотрит, – вздохнула Сьюзен. Помолчав, добавила: – Я записалась на швейные курсы, Питер. Три месяца, ускоренный курс, денег должно хватить. Потом пойду в какое-нибудь ателье… Наверное, я брошу институт, мне нечего там делать. Ты меня вообще слышишь, Пит? – повернулась она к брату, не дождавшись никакой реакции.       Тот поднял на неё рассеянный взгляд:       – А?.. Завтра придут смотреть дом, я понял. Сью, тебе больше идут собранные волосы, ты знаешь?       Сестра возвела глаза к потолку:       – Ну конечно, зачем же слушать то, что говорит глупая женщина!.. Это ведь дико унижает мужчину, да, братец?       – Мои глаза в тебя не влюблены,       Они твои пороки видят ясно,       А сердце ни одной твоей вины       Не видит – и с глазами не согласно,* – прикрыв глаза, по памяти процитировал Верховный Король. – Мужчину унижает лишь трусость и бесчестие, дорогая сестра.       Сьюзен вздохнула. Ни один из её ухажёров не читал ей стихов. Брат же мог походя выдать совершенно лиричные строки – и как ни в чём не бывало вернуться к обсуждению двигателя внутреннего сгорания, в котором она ничего не понимала и не желала понимать.       – Какой же ты всё-таки… рыцарь. Будто с картинок детских сказок сошёл. Как мы будем жить в этом сером и жадном мире одни, Питер? Как ты будешь в нём выживать, с твоими благородными замашками?.. Мне иногда кажется, что это я – самая старшая.       Питер пожал плечами:       – В том районе, где мы собираемся купить дом, недалеко есть автомойка. Я уже договорился, что приду туда работать. Далеко добираться до работы пока не смогу… – он скривился, глядя на опухшую после снятия гипса ногу. Ступать на неё всё ещё было дьявольски больно, приходилось чуть ли не прыгать на левой. От резкого запаха мази для растирания Питера уже тошнило.       – То есть ты ничего не скажешь на то, что я бросаю институт? – скрестила руки на груди сестра.       – Королева Сьюзен Великодушная неплохо разбиралась в торговле, что не мешало ей блистать на балах, – прищурился брат. – Сьюзен Пэвенси предпочла тратить своё время на сплетни. Где сейчас твои подруги, Сью, с которыми ты трещала по два часа, не слезая с телефона? Куда подевались твои кавалеры, которые знали, что у тебя занятия – и всё равно приглашали девушку на свидание?.. И где были твои гордость и ум, сестра?       – Не читай мне нотации! – вспылила та. – Я больше не маленькая девочка, Питер, и не строй из себя папочку! Папы больше нет, мы остались одни, Пит, совсем одни! Довольно и того, что мне как переехало прошлую жизнь треклятым поездом, я не могу теперь ходить на вечеринки и… и вообще чувствую себя как проколотый воздушный шарик… Я не знаю, чего я вообще теперь хочу!..       – Сью, – ответил брат сурово и холодно, – я могу помочь тебе – выслушать, успокоить, принести в дом денег – последнее сделаю, как только сумею. Но я не могу решить за тебя, как тебе жить и что делать своей опорой. Это ты должна выбрать сама. Моя опора тебе известна. Хочешь – раздели её со мной, нет – ищи свою, но не проси сделать это за тебя. И, Сьюзен…       – Что ещё? – бессильно огрызнулась та – крыть было нечем.       – Тебе правда больше идут собранные волосы.       Переезд прошёл на удивление гладко: Сьюзен с Питером поругались всего два раза. Вещей у них теперь было немного – большая часть разошлась на благотворительных распродажах – а потому и коробок в новом доме оказалось не так уж много, чтобы спотыкаться о них.       Питер, жутко хромая, ушёл во двор – учиться заново ходить не на мягком ковре, а на асфальте и булыжниках. Сью махнула рукой, решив, что времени прошло достаточно, а приковать брата насовсем к дивану ей тоже не хотелось.       Новый дом оказался не в пример меньше прежнего, стены его, оклеенные обоями в зелёную полоску, выглядели холодно и неприветливо. Необжито.       Сью уселась на одну из коробок, обхватила колени сцепленными в замок руками и задумалась. Слова брата о том, что решать придётся самой, запали в душу. А решений-то она и боялась. Боялась окончательно порвать с надоевшей учёбой, боялась, что не сумеет найти работу или не уживётся в коллективе, что вообще хоть когда-нибудь будет счастлива – теперь, после крушения… Но больше всего Сьюзен боялась ответственности, которая следует за принятым решением. Страх питал её душу, обнимал ночами, сжимая в удушающих объятьях, и она не знала, что с ним делать.       И отчаянно завидовала Питеру, несмотря на то, в каком состоянии тот находился. Если не знать о его травмах, по речи его нельзя было сказать, что он прикован к постели – брат был вполне себе бодр, строил планы на будущее или донимал её практическими советами, из которых примерно половина оказывались справедливыми. Поначалу он пытался слишком рьяно вставать, неизвестно на что надеясь, но сестре казалось, что она выиграла этот бой. Потерпев неудачу, Питер смирился с участью лежачего, но лишь на время. Стоило взглянуть ему в лицо с резко обозначившимися за время болезни скулами и в упрямые глаза, чтобы понять – этот человек будет до последнего бороться за себя и за то, что ему дорого. Чувствовался в нём стержень, что скреплял и не давал рассыпаться личности даже под натиском испытаний. И Сьюзен отчаянно завидовала брату, потому как сама подобным стержнем не обладала.       Или думала, что не обладала.       Сьюзен прекрасно справлялась со свалившимися на неё обязанностями. Собственно, от прошлого её опыта они отличались только тем, что оглядываться было не на кого – она стала не главной маминой помощницей, а просто главной. Питеру она старалась облегчить, сколько возможно, его состояние, и ответная благодарность вместе с нечастыми, но изысканными комплиментами вызывали слабую улыбку.       Впрочем, были вещи, с которыми Сьюзен помочь никак не могла. Как-то она проснулась ночью попить воды, и ей показалось, что из глубины дома доносятся тихие стоны. Решив, что брату может понадобиться обезболивающее, Сьюзен прошла к гостиной. И остановилась на пороге.       Питер стонал не от боли. Света уличных фонарей было достаточно, чтобы осветить запрокинутое лицо и характерные, слегка неровные от непривычки движения левой руки под одеялом. Вспыхнув, Сьюзен ушла к себе – на цыпочках, не желая ни смущать, ни смущаться самой ещё сильнее. Вечно твердившая о том, что они давно уже не дети, она только сейчас подумала, что брат её – запертый в клетке дикий зверь, и, не случись проклятого крушения, мог бы вовсю крутить романы – при его-то внешности и заботливости…       Встав у окна, Сью вглядывалась в прячущуюся от фонарей тьму и вспоминала своих парней. И не находила ни единого, с кем хотелось разделить не только приятный вечер. Быть может, у Питера также? И – сердце кольнуло – у младших было тоже?.. Почему никто из Пэвенси не то что не женился к их годам – даже не нашёл себе постоянную пару? Что за проклятье тяготеет над их семьёй?..       Впрочем, своё проклятье – шесть ненавистных букв – трое произносили достаточно часто. Сьюзен лишь не могла понять, почему оно задело и её, считавшую себя выше глупых выдумок. *Шекспир, сонет 141.