Ключ от сердца Сьюзен Пэвенси

      Старшие разошлись – Питер на работу, у Сьюзен заканчивались швейные курсы, к тому же она собиралась заскочить в институт на лекцию по инвестиционному анализу. Эдмунд не желал никому говорить, где пропадает, да особо никто и не допытывался. Люси осталась одна. Снова.       Тишина показалась ещё более угнетающей, чем в прежнем их с Эдом временном приюте. Там уходил один человек, здесь – трое, унося привычное шуршание, обрывки фраз, перешучивания, раздражение и поцелуи – те повседневные мелочи, что составляют жизнь семьи. То, что начинаешь ценить, только оказавшись в разлуке.       В этот раз Люси осталась в коляске – Питер отмыл колёса – заявив, что хочет быть хоть немножко мобильной. Но делать всё одно было нечего. Можно было дочитывать роман на французском, понимая общий смысл через фразу и поминутно заглядывая в словарь, но мозг протестовал против нагрузки. Хотелось чего-то лёгкого, весёлого, нарнийского. Хотелось танцевать. Но не было музыки, не было хоровода дриад, увлекавших за собой младшую королеву, и самое горькое – она не могла сделать ни единого шага.       Люси вспомнила, как чмокнули её на прощание братья – почти одновременно – и так же синхронно вышли за порог, длинноногие, свободные, привычно шагая в ногу, хотя Питер хромал по-прежнему. Как Сьюзен, принеся диванную подушку и подложив сестре под спину, невыносимо кокетливо поправляла шляпку и шарфик перед зеркалом и, не прощаясь, тоже ушла, цокая каблуками. Они могли ходить куда хотят, мир был открыт им. Она же вынуждена была сидеть взаперти, будто пойманная птица с подрезанными крыльями. На глазах вскипели злые слёзы, и Люси зарыдала – громко, в голос, не боясь, что кто-то услышит. Слышать было некому. Все её бросили, всем везло больше неё.       – Это нечестно, – шептала она, всхлипывая, и била ладонями по ручкам коляски. – И всё из-за этой Сью!..       В самом деле, не будь Сьюзен такой… ограниченной, они бы давно все вместе были в Новой Нарнии и не знали бы горя. А так за ней пошёл Питер, а она, Люси, пошла скорее за старшим братом, чем за сестрой.       По здравом размышлении, Сьюзен было даже жалко. Но жалость эта таяла под тем, как недопустимо красиво выглядела старшая сестра – даже в трауре и печали, даже в откровенном шоке от встречи с теми, кого считала погибшими. Люси и в лучшие свои дни в Нарнии к подобному не приближалась.       А ещё Сьюзен, в отличие от них троих, не коснулось никакое увечье. И это явно не добавляло ей очков в глазах младшей сестры. Растирая слёзы, она представила, как хорошо было бы, достанься проблема Эдмунда Сьюзен. Как та забегала бы, зарыдала, забилась, оплакивая погибшую красоту… Тогда бы она поняла хоть немножечко, как тяжело живётся остальным, обычным людям, которые не могут похвастаться идеальными чертами лица, гладкой кожей и изящной фигурой.       Слёзы кончились, а с ними плавно сошло на нет и злорадство. Очнувшись, Люси ужаснулась своим мыслям.       – Что я делаю, – прошептала она, прижав ладони к горящим щекам. – Она же моя сестра… Ох, и зачем только были созданы старшие сёстры!.. Одни проблемы от них.       Больше всех Люси когда-то доставал Эдмунд, пока первые нарнийские приключения не отрезвили его, и он стал вполне сносным братом. Специализацией Питера всегда было не создавать проблемы, а решать их. Со Сьюзен же они неплохо общались в детстве; но, когда сестра выросла, невыносимо похорошев – и повзрослев, кажется, даже раньше Питера, –Люси стало всё труднее находить с ней общий язык. А брошенные в запале слова о том, что Нарния – глупая детская игра, и вовсе ожесточили младшую. Она почти перестала общаться с сестрой сверх необходимого бытового минимума.       Порой ей казалось, что это несправедливо – Эдмунду подобные слова она простила куда быстрее. Но они тогда были детьми, и мир их был проще и ярче, а ещё брат извинялся не столько словами, сколько поступками. Люси страшно боялась его потерять, исцеляя от нанесённых Колдуньей ран, даже будучи уверенной в силе напитка. Сьюзен же не собиралась искупать вину ни кровью, ни обычными извинениями – она просто не считала себя виноватой. И этого Люси простить ей не могла.       Оказавшись у родного дома, где жили чужие люди и не представляя, где искать старших брата и сестру, Люси впервые осознала, насколько прочная стена выросла между ней и Сьюзен. Не утешало даже то, что она в конце концов вспомнила, где хотя бы та училась, в отличие от Эдмунда.       Люси подъехала к окну. С трудом развернув коляску боком, прижалась носом к холодному стеклу, с тоской глядя на серый пейзаж. Но смотреть быстро надоело – глаз жаждал ярких сочных красок.       На краю стола лежал недочитанный роман, и она потянулась к нему, решив всё же отвлечься книгой. С обложки смотрели четверо молодых людей с огнём в очах и шпагами в руках, а над ними, будто злой рок, возвышалось дивной красоты белокурое лицо. Люси всегда казалось, что мушкетёров могло быть и трое, ведь без скучного Портоса можно прекрасно обойтись. На себя она, естественно, примеряла плащ д'Артаньяна, великодушно деля между братьями роли Атоса и Арамиса. Сьюзен же в мушкетёры не годилась совершенно: её можно было представить только знатной дамой, и уж всяко не Констанцией.       Вырисовывалась миледи, роковая красотка. Люси, не раз читавшей роман на родном языке, на французском оставались как раз сцены соблазнения миледи своего тюремщика-офицера, которые она всегда прочитывала со странной смесью негодования и восхищения. И тщательно скрываемой – в первую очередь от самой себя – завистью. Цели графини Винтер вызывали резкое осуждение, но нельзя было не оценить изящества и мастерства, с какими она их добивалась. Втайне Люси очень хотела бы владеть подобными навыками, вслух же называла их враньём и глупым, пустым кокетством.       Она понимала, конечно, что Сьюзен не графиня Винтер, охотившаяся за головами. И была даже рада, что на французском ей попались именно «Три мушкетёра». Быть может, продираясь сквозь изящные буквы, она сумеет лучше понять и сестру, так напоминавшую миледи?..       Со вздохом Люси потянулась за словарём, второй рукой переворачивая страницы в поисках главы, на которой остановилась.       Эдмунд листал «Дэйли Телеграф» за июнь, желая разобраться, что успел пропустить, когда на колени ему шмякнулась перчатка. Повертев её так и эдак, он поднял вопросительный взгляд на старшего брата. Тот, опираясь левым бедром об изголовье кровати, кивнул.       – Это именно то, что ты думаешь. Я только чудом с ума не сошёл, пока играл в бревно на радость Сью. Мне жизненно необходимо размяться, Эд.       Тот опустил газету. Протянул недоверчиво:       – Я вагоны разгружал, Пит. Мне всегда хотелось тебя уделать, конечно, но предпочитаю противников в равном положении.       – Я настаиваю, – не меняя позы, повторил Питер и, подхватив «Телеграф», аккуратно сложил по сгибу и забросил на шкаф.       Эдмунд резко поднялся. Спорить с Верховным ему было не в новинку, но соблазн был велик.       – Хорошо. – Выдернув из штор толстый нитяной шнур, вручил брату со словами: – Завязывай.       И завёл правую руку за спину.       Питеру не хватало полдюйма, чтобы сжать сросшуюся руку в кулак: пальцы дрожали, деревенели и никак не хотели коснуться ладони. Ложку он по-прежнему держал в левой, но по лёгкости обращения уже не отличал её от вилки.       Шнур сидел прочно. Эдмунд выдернул и второй, оглядываясь в поисках чего-нибудь подходящего.       – О, вот это пойдёт, – заявил он, подняв один из гантельных «блинов».       – Можно было ноги оставить в покое, – заметил Питер, затянув зубами очередной узел и проверив его на прочность. – У нас же разминка, а не рыцарский поединок по всем правилам.       – Нечестная победа не приносит удовлетворения, братец, – наставительно ответил Эдмунд. Сдвинул в угол кресло, пнул туда же чью-то валявшуюся на проходе майку – не хватало ещё запнуться о такую ерунду – и, церемонно поклонившись, воскликнул:       – Защищайтесь, ваше величество!..       Питер поклонился в ответ, и спарринг начался.       На мечах было привычнее, но порой они сходились и врукопашную, справедливо полагая, что отстаивать свою – или чужую – жизнь может потребоваться в разных условиях.       Эдмунд сразу остро ощутил, что он правша: рефлексы заставляли связанную руку дёргаться, что доставляло лишние неудобства. Питер же и в самом деле неплохо обучился владеть левой. Он подзабыл навыки, но действовал куда увереннее брата. Эду пришлось перестраиваться на ходу, одновременно вспоминая приёмы и приноравливаясь работать только левой половиной тела.       На шум к ним заглянула Сьюзен. Рявкнула:       – Вы что творите, идиоты?!..       – Порядок, Сью, – коротко ответил Питер, уворачиваясь от летящего ему в лицо кулака. Эдмунд не собирался тратить лишнее дыхание на слова, но Сьюзен уже разглядела, что он дерётся только одной рукой. Вздохнув, закатила глаза к потолку:       – Мальчишки!.. Вы же невыносимы! Когда вы только повзрослеете…       – Что случилось? – донёсся голос Люси из кухни. Сьюзен, хмыкнув, отправилась туда. Кисло предложила:       – Хочешь полюбоваться на наших… мужчин?       Последнее слово было подчёркнуто выделено сарказмом. Прикатив Люси к порогу импровизированной арены, Сьюзен встала за ней, скрестив руки на груди и всем видом показывая, что она по чистому недоразумению состоит в родстве с пыхтящим сплетением тел. Люси же захлопала в ладоши и уже набрала полную грудь воздуха, чтобы привычно болеть за Питера… и медленно выдохнула.       Спору нет, старший брат был самым отважным, самым благородным и вообще – самым-самым. Но, вынужденная буквально во всём зависеть от Эдмунда на протяжении почти двух месяцев, Люси поняла, что недооценивала второго брата. Тот ворчал и частенько злился, но делал всё, чтобы она чувствовала себя насколько возможно комфортно – несмотря на неумение ухаживать за больными и кучу неловких ситуаций, которые им пришлось пережить. Разумеется, Люси бы сделала то же самое для него, равно как и для старших, но всё же… В роли пташки с подрезанными крыльями оказалась именно она, а возился с ней именно Эдмунд – в чужом доме, в чужой местности, без гроша денег и в полной неопределённости. Это не могло не сказаться: между ними будто протянули ещё одну душевную нить. И поэтому она не могла выбрать, за кого же из братьев ей теперь болеть.       Но вот Люси – и не только – показалось, что победа за Эдмундом. Под глазом Питера расплылось таки лиловое пятно, и доли секунды, когда тот был оглушён, были шансом для младшего. Но привычки правши подвели: удар смазался неловкостью, и Питер, взревев, обрушил брата всем весом на пол. Поставил – скорее удержал на весу – ногу ему на грудь, закрепляя победу, и улыбнулся во весь рот:       – Давно я не чувствовал себя настолько живым. Спасибо. – И, убрав ногу, протянул ладонь, помогая подняться.       Эд фыркал и всем видом показывал, что ему просто не повезло, но от протянутой руки не отказался. Шикнул на Сьюзен:       – Это всё потому, что ты за меня не болела!..       Та, смерив его выразительным взглядом, поволокла за собой Питера – прикладывать лёд к фингалу. Люси, ухватившись за взмокшую ладонь Эдмунда, прошептала:       – Я болела за тебя, Эд.       – Да? – хмыкнул тот, всё ещё толком не отдышавшись. – А чего я не слышал? Развяжи меня лучше, Лу.       – А я тихонько, – улыбнулась сестра, принимаясь распутывать намертво затянутые узлы и вспоминая корабельные канаты. И, выслушивая в десятый раз, что «ну в следующий раз обязательно!..», Люси подумала, что Сьюзен где-то права насчёт вечного мальчишества.