Ключ от сердца Сьюзен Пэвенси

      К середине декабря количество заказов в ателье, где работала Сьюзен, резко увеличилось. Все торопились пошить обновы к празднику: и себе, и в подарок. Приходилось задерживаться, чтобы успеть к сроку. В институте началась сессия, тоже отнимавшая силы и время на подготовку: Сьюзен решила взяться за учёбу всерьёз, утерев нос однокурсникам и преподавателям. Она сняла траур, оставив лишь неизменную брошь в виде маленькой чёрной бабочки, оставшуюся от матери, и носила теперь строгие деловые платья и костюмы. Однокурсницы же, в массе своей к четвёртому курсу устав от учёбы, напротив, старались одеться более вольно. Кто-то вышел замуж, а кто-то уже успел и разочароваться в браке. Многие юноши тоже сбавили обороты, считая, что до диплома осталось уже не так и много. Внезапно проснувшаяся строгость и жажда знаний мисс Пэвенси смотрелись на этом фоне выигрышно.       Но дела и заботы не могли полностью отвлечь Сьюзен. Она так долго боялась заглянуть внутрь, в собственную душу, что теперь ужасалась, глядя на творившееся в ней. Казалось – всё прекрасно, играет музыка и цветут цветы. На деле вышло, что вместо цветов – пустыня, а вместо музыки – топот коней, лязг металла, гортанные крики и драгоценные камни на тюрбанах, от вспышек которых на жарком солнце слепило глаза. И впереди всего этого воинства красовался на чёрном неукротимом – и неговорящем, разумеется – жеребце её личный демон.       – Ты моя, Сьюзен, – говорил он голосом, жарким, будто нагретый в полдень камень, ласковым, будто шёлк. И пальцы колола игла, формулы в конспекте сбивались и прыгали, и Сью прятала рвущуюся невольно улыбку, закусывая губы изнутри. Семь их ночей вновь и вновь пролетали перед глазами. Казалось – не было такой ласки, какой щедро не одарил бы королеву темнокожий её любовник, не было такой любовной игры, что не опробовали бы двое за столь малое время, им отпущенное. Сьюзен заперла сладкие воспоминания в сундук вместе с остальными. Теперь же они вырвались наружу, будоража в девичьем теле память о женщине, разбуженной столь искусно – лишь затем, чтобы обречь саму себя на проклятие и забвение.       Женщина злилась. Сьюзен срывалась на клиентах, на продавцах в магазинах, на резко поглупевших на её фоне однокурсниках. После сразу же извинялась с милой улыбкой, и за красоту многие – особенно мужчины – её прощали. К женской нелюбви она привыкла. Но вновь и вновь проклинала день, когда Люси приспичило накраситься. Уравновешенная Сьюзен, Сьюзен-идеальная-леди не желала вываливать дурное настроение на других, но ничего не могла с собой поделать.       Демон тоже злился оттого, что так долго был пленником. Черты его лица внезапно искажались до неузнаваемости, и вот уже голос ничем не напоминал касание шёлка.       – Ты будешь моей, гнусная, неверная дочь собаки!.. – кричал он, нахлёстывая плетью коня, отчего тот взвивался на дыбы и ржал в голос, и бил копытом оземь, вышибая комья чернозёма. Сьюзен казалось – плеть ходит по её спине.       – Ну зачем, зачем я всё это вспомнила!.. – в стотысячный раз заламывала она прекрасные руки. – Ты умер, тебя не существует! – кричала она в лицо демону, не разжимая губ. – Лучше бы я тебя не знала и никогда не вспоминала! Я не хотела, чтобы из-за меня… Я не виновата в том, что родилась красивой! Мама… Мама, забери меня отсюда…       Крупные слёзы катились по бледным щекам, но Хелен Пэвенси ничем не могла помочь старшей дочери. Она, а не дочь, бродила по нарнийским полям, она дышала чистейшим, пьянящим воздухом – по возвращении Сьюзен больше всего не хватало в душном Лондоне именно свежести. Потому она и переехала на окраину, едва представилась такая возможность.       – Я твоё проклятие, Сьюзен, – усмехался демон. И следом скалился белыми ровными зубами его чёрный конь. – Теперь я не отстану от тебя. Никто не избавит тебя от моей власти.       – Ты принёс беды моей стране, – отвечала Сьюзен. – Ты разрушил мою жизнь. Чего ещё ты хочешь от меня?       – А чего хочешь ты, моя королева?       Сложный вопрос. Больной вопрос. И такой нужный. Разве мог его задать демон, столько времени бывший непризнанным пленником в её сердце?..       Чего она хочет… Хочет ли она вернуться в Нарнию – в изменённую Нарнию, в страну, пережившую свой конец? Увидеть тех, кого считала умершими ещё во время их второго путешествия. Увидеть родителей, наконец. Примириться с братьями и сестрой – они ведь дышали своей страной. Нет-нет да прорывалось в речах, в жестах – нездешнее, так раздражавшее её ранее.       Но сорванные запоры не принесли облегчения – Сьюзен металась, растерянная, оглушённая болью, обидой, похороненной некогда страстью и виной. Ей нечем было ответить демону, кроме бессильной злости, из-за чего когда-то она и начала себя убеждать, что всё было выдумкой.       Однако Сьюзен признавала: в чём-то стало легче. Теперь она могла постучать в комнату мальчишек – и Питер, бросив всё, усаживал её в кресло, садился напротив и укладывал голову на сцепленные руки с вопросом:       – Чем тебе помочь, сестра моя королева?..       – Поговори со мной, – просила Сьюзен, и брат, будто в детстве, принимался рассказывать – как и прежде, не особо заморачиваясь темой. Чтобы успокоить младших, годились любые россказни, от устройства машин до вращения Земли вокруг солнца, преломленные его восприятием. Теперь же кругозор Питера был куда шире, и наконец-то рухнула стена молчания вокруг любимой Нарнии.       Сьюзен было достаточно уже самого звука его голоса, но и содержание невольно увлекало. Теперь она понимала младшую сестру, которая со старшим братом могла беседовать часами. Она же слишком долго была лишена такой возможности. С одной стороны, от разговоров становилось легче, с другой же – очень хотелось вывалить на белокурую голову логичный вопрос: а раньше вот совсем никак было?! Но она вспоминала, как горько и упрямо сжимались губы, когда она помогала одеваться двадцатидвухлетнему парню – и вместо жалящего вопроса вырывалось:       – Пит, почитай что-нибудь.       Брат умолкал; прикрывая глаза, перебирал в уме знакомые строчки. И с той же лёгкостью негромким голосом переключался на поэзию, не заботясь о том, что помнит стих лишь с середины, если тот казался ему подходящим:       – Кто был мой друг – в краю далёком,       Кого любил – тех нет со мной.       Уныло в сердце одиноком,       Когда надежд исчезнет рой!       Порой над чашами веселья       Забудусь я на краткий срок…       Но что мгновенный бред похмелья!       Я сердцем, сердцем – одинок!*       Сью отводила глаза. Она знала, что скрытых подтекстов ни в речах, ни в поведении Питера искать не стоит, но причудливо всплывавшие в памяти брата стихи порой били не в бровь, а в глаз. Что английские, что нарнийские.       Эдмунда Сьюзен обняла сама, не выдержав украдкой бросаемых виноватых взглядов. Тот сперва замер истуканом, будто не веря, а потом обнял в ответ – так осторожно, будто она была фарфоровой.       – Поздно, братец, – нервно хихикнула сестра ему в висок. – Я уже разбилась.       – М?..       – Ну ты на меня будто дышать боишься. Фарфоровая кукла Сьюзен уже разбилась, необязательно с ней так нежничать. – Она понимала, что поворачивает нож в ране, но сдерживаться с младшим братом не хотелось. В конце концов, у неё были основания полагать, что она была для него чуть ближе, чем для Питера с Лу.       Брат длинно вздохнул, обдав тёплым дыханием.       – Сью, если я ещё раз признаю себя идиотом, тебе легче не станет. Поэтому заткнись и обнимай меня. И не делай вид, что тебе это не нравится. Пит прав: дуйся сколько влезет, имеешь право, но не мешай нам тебя любить – коряво, запоздало, но уж как есть. И, сестричка, пообещай мне на будущее одну вещь – ради любимого когда-то младшего братика…       Он отстранился, чтобы видеть её лицо.       – В следующий раз, когда тебе приспичит упасть и красиво разбиться на тысячу осколков – попробуй перед этим сказать. Ну, знаешь, это когда люди открывают рот и произносят звуки. Например, такие: Эд, мне хреново. С вероятностью в девяносто восемь процентов – так и быть, оставим парочку на то, что я внезапно оглохну… – он делано увёл глаза в потолок, и сестре захотелось его стукнуть. – Так вот, с вероятностью девяносто восемь процентов я услышу. И представляешь, примерно с той же вероятностью попытаюсь что-нибудь сделать с твоим «хреново». К сожалению, мне не досталось способности читать мысли. Подозреваю, даже Верховный ею не обладает, при всём своём великолепии.       Сьюзен, не выдержав, всё же ощутимо ткнула брата под рёбра. Других аргументов не нашлось.       Рождество приближалось. Огни витрин сверкали, маня и обещая избавление от бед. Снег навалил пухлыми сугробами, в свете фонарей мерцая совершенно по сказочному. Люси, задумчиво подперев голову кулаками, сидела по вечерам, прижав нос к холодному оконному стеклу, пока Питер не отругал её за начавшийся насморк. Она и сама не хотела в довесок к своей неподвижности ещё и заработать простуду под любимый праздник. Каждый год она ждала его с замиранием сердца.       Больше всего Люси хотелось, чтобы Сьюзен помирилась с ними по-настоящему и все четверо вернулись обратно в Нарнию. Но даже она понимала, что столь глубокая обида не проходит по щелчку. Ещё, конечно, хотелось бегать и танцевать, и – скажи кто раньше, не поверила бы – добираться на своих двоих до ванны и уборной. Но загадывать вылечиться Люси не собиралась. В конце концов, Питер был прав – это её выбор.       – Сью, – попросила она, теребя рукав блузки, – подари мне набор косметики. Ну, как ты меня накрасила, только чтобы он был мой. Пожалуйста, – добавила совсем уж тихо.       Старшая пожала плечами, но кивнула. Она помнила, как накануне собралась отутюжить костюм на утро – и обнаружила, что тот висит в шкафу уже ровнёхонький. Кровать её тоже заправлялась будто бы сама собой по утрам, пока она прихорашивалась, учебники оказывались сложены стопкой именно в том порядке, в каком стояло расписание занятий.       Люси пыталась облегчить ей жизнь как умела – и как могла в нынешнем своём состоянии. Сьюзен принимала эти попытки с истинно королевским достоинством. Поблагодарить – или просто дать понять, что всё замечает – могла совершенно неожиданно, также, как сама находила все те мелочи, что делала для неё младшая, в кои-то веки озаботившись потребностями Сью. Выходило не всегда удачно, но Сьюзен уже очень давно не помнила, чтобы Люси ею интересовалась. И великодушно засчитывала ей даже неудачные попытки, но простить всё ещё не могла. Как, впрочем, не могла простить и братьев, хоть с теми и было немного легче.       Слишком свежи были раны, слишком обширное место отвоевала пустыня в её душе под цветущим хлипким фасадом. *«Хочу я быть ребёнком вольным…», Дж. Байрон, пер. В. Брюсова