Ключ от сердца Сьюзен Пэвенси

      – Мистер Пэвенси!.. – окликнули Питера, когда он стремительным – насколько позволяла хромота – шагом пересекал длинный коридор. Обернулся. Мисс Джефф прижимала двумя руками к груди толстую серую папку. По-прежнему опуская приветствие, заявила обвиняюще:       – Вас совершенно невозможно застать на рабочем месте.       – Моё рабочее место – не кабинет, а вся фирма, леди, – спокойно ответил Питер, но уголки его губ дрогнули. Мимо проходивший джентльмен резко затормозил, и, всплеснув руками, заговорил быстро и часто:       – Мистер Пэвенси, наконец-то я вас нашёл!.. Этот ваш проект по сокращению внутренних документов решительно неприемлем! Как же тогда контролировать исполнение деятельности? Никто же ничего не будет делать!.. Всё развалится, вы хотите нас разорить!..       – Мистер Марлоу, всё разваливается, когда на людей валится слишком много указаний: они не знают, за что первое хвататься, и в итоге не делают ничего, – ответ был предельно вежлив, но с отчётливыми ледяными нотками. – Извините, но сейчас я занят. Мисс Джефф, пройдёмте, ваше дело не терпит отлагательств.       Захлопнув дверь изнутри, он всё же позволил себе устало выдохнуть. Мистер Марлоу имел широкие полномочия и узкие взгляды, и сочетание это не первый раз становилось проблемой.       Но, когда Питер нетерпеливо потянулся к круглой чёрной пуговице на сером пиджаке мисс Джефф, его руку остановили.       – Скажи, Великолепный, – лёгкость, с какой знакомое прозвище звучало там, где меньше всего ожидал услышать, вновь кольнула. – Ты умеешь быть нежным?       Рука послушно застыла, потом дрогнула – и только что не убралась от стыда за спину. Тогда он старался сдерживаться, но лишь поначалу. Потом… все мысли куда-то вылетели, осталось лишь тёплое податливое тело под ним. Он, наверное, ни на одной из своих дриад так не срывался. Как мальчишка, в самом деле…       Но Верховный Король предпочитал словам дела, в извинениях – в том числе. Лишь единое слово упало с разжавшихся губ – будто печатью тиснул:       – Умею.       И принялся доказывать, что и как он умеет.       Когда он с лёгким сожалением набросил мисс Джефф на плечи пиджак – униформа не шла ей совершенно – она чуть ли не мурлыкала.       – Как тебя зовут? – спросил Питер, сообразив, что так и не знает.       – Джессика. Джесс Джефф. У родителей была богатая фантазия, да, – усмехнулась она. – Но я всё равно вернула прежнюю фамилию.       – Ты была замужем? – полюбопытствовал Питер, застёгивая уже собственный пиджак. То, что он не первый её мужчина, было ясно сразу. Но он не думал, что она успела развестись: выглядели они ровесниками.       Мурлыкание оборвалось. Бледные, и без того узкие губы сжались совсем уж в тонкую полосу.       – Слушай, Великолепный, я лезу тебе в штаны, а не в душу. Изволь платить мне тем же.       Питер сам узнал, что она старше его на два года, и действительно в разводе. «Муж ушёл после того, как не сумела выносить ребёнка, и правильно сделал! Кому нужна такая слабачка!..» – без капли сочувствия поведала одна из коллег, сама, между прочим, в положении. Она собиралась уходить в декрет и следом увольняться, и выглядела как человек, у которого в жизни всё идёт по плану. Но Питер не понимал и не хотел понимать подобной резкости.       Как-то с утра, придя на работу, мисс Джефф обнаружила адресованное ей письмо, воткнутое в печатную машинку вертикально, будто парус на корабле. Пожав плечами, неспешно разодрала конверт. И с удивлением развернула в спешке набранный – край бумаги с одной стороны был зажёван – лист:       – Её глаза на звёзды непохожи,       Нельзя уста кораллами назвать…*       На строчке «и чёрной проволокой вьётся прядь» слово «чёрной» было без затей перечёркнуто и сверху уверенной рукой вписано «рыжей». Подпись была не та, которой мистер Пэвенси обычно расписывался: вместо двойной «П» – стилизованное, размашистое «ПВ». Но перепутать адресанта было невозможно.       Дочитав до конца, мисс Джефф вздёрнула бровь. Повертела лист в руках, не зная, что с ним теперь делать. И внезапно расхохоталась совершенно неподходяще для леди – громко, в голос, хлопнув ладонью по столу.       – Питер, – набравшись храбрости, спросила младшая сестра, – что ты там говорил об индивуда… об индивидуальном обучении?       Братья разгадывали один кроссворд на двоих, передавая – или отвоёвывая – друг у друга газету, и Лу собиралась к ним присоединиться. Но зажёгшая идея не отпускала: насидевшейся дома Люси не терпелось уже что-нибудь начать делать. Почувствовать себя полноценным человеком, а не обузой, хотя никто из троих не давал ей повода так думать.       – Ты что-то сказала, Лу?.. – поднял голову Питер. – Эд, прекрати издеваться над несчастным Мичиганом, в Америке есть ещё Онтарио, и оно сюда как раз идеально вписывается. Потому что по горизонтали явно парламент.       – Я говорю: я хочу пойти учиться на курсы французского. Чтобы был сертификат, – повторила Люси, сложив руки на коленях. Набрала в лёгкие воздуха и сказала самое главное: – И на того, кто учит рисовать. Но сначала мне и самой выучиться бы нормально, а то всё это пока такое… любительское очень.       Карандаш в пальцах Эдмунда совершил кульбит, но был пойман, так и не улетев на пол.       – Ба, сестрёнка нашла наконец, чем заняться!.. – расплылся в улыбке Эд. – Даже не буду спрашивать, хорошо ли ты подумала: времени у тебя было вагон. Я рад за тебя, Лу, – протянул он ей руку, как протягивал мужчинам – ребром ладони, и сестра с чувством её пожала.       На лице Питера улыбка проступала медленно, но показалось – в кухне зажгли ещё одну лампу.       – Я всегда был уверен, что работа с детьми подойдёт тебе больше всего, Люси, – сказал он наконец. – Ты прекрасно их понимаешь. Ты сама сохранила в себе ребёнка более нас всех, но при том ты можешь отдавать приказы и требовать их исполнения. Идеальное сочетание для воспитателя.       – Для учителя, – поправила сестра. – Я не хочу… и не смогу с совсем уж маленькими. За ними следить надо. Хочу с теми, кто уже разумен, но при этом ещё открыт. – И опустила голову, решив, что от третьей неприлично довольной улыбки их кухня, того и гляди, вспыхнет пожаром.       Но тут до неё дошло.       – То есть ты был уверен, но мне и слова не сказал, пока я тут с ума сходила?! – набросилась она на старшего брата. Тот покачал головой:       – Ты должна была сама дойти до этого, Люси. Или до чего-то другого, но – собственными мозгами, а не потому, что тебе кто-то сказал, пусть даже трижды Верховный Король. Я отвечаю за вашу безопасность и благополучие, но не за счастье. Здесь – сама. Но я рад, что ты определилась, Лу.       – Мы тебе помогать будем, не волнуйся, – добавил Эдмунд. Но Люси смотрела в весёлые глаза старшего – и впервые видела в них кроме безграничной любви и нежности… восхищение? Гордость – за то, что она его сестра?       «Я же даже ещё ничего не сделала, только собралась», – подумала она. Но на душе потеплело так, будто за окном царила не надоевшая зима, а ласковое нарнийское лето.       – У меня самые лучшие братья в мире, – с чувством выдохнула Люси.       Эдмунд проворчал:       – По-моему, кто-то ошибся окончанием. – И был совершенно неожиданно сдёрнут с дивана. В следующее мгновение обнаружил, что сестричка-калека ловко скрутила ему руки за спиной, удерживая одной рукой, вторым же локтем обхватила его горло. Разумеется, будь подобное серьёзной угрозой, он бы выпутался, но сейчас вынужден был признать:       – Один-ноль в твою пользу, Лу.       – Эдмунд Пэвенси, мой несносный брат и король!.. – выговаривала Люси, наслаждаясь его беспомощностью. – Ещё раз посмеешь усомниться в моей любви к тебе – буду душить всерьёз, понял?       И совершенно логично следом поцеловала его в изуродованную щёку. И разжала захват.       – Страшная девушка. Любовью задушит, – хмыкнул Эдмунд, потирая шею. Но по нему было видно, что он чертовски доволен. Не сдержавшись, подцепил ладонь сестры, быстро поцеловал и также быстро выпустил.       Питер наблюдал за ними, расслабленно подперев голову.       – Как хорошо, что я не единственный ребёнок, – совершенно искренне сказал он. – Я бы с тоски без вас зачах, ребята.       – Облезешь, Верховный. Не по тебе шапка шита, – хлопнул его по плечу брат. Люси хихикнула.       Через минуту три головы склонились над кроссвордом, жарко споря над заковыристыми формулировками.       Боль понемногу отпускала Сьюзен. Да и демон её стал куда спокойнее: почти не орал, не размахивал саблей и не обещал приволочь её к трону собственного – да живёт он вечно – отца за косы. В таком виде он ей даже нравился, вновь напоминая обаятельнейшего гостя Нарнии.       – Почему ты не можешь быть… не был таким всегда? – с тоской спрашивала она. Всё ведь могло быть иначе…       – Почему бы тебе не стать рыбой и не жить под водой, моя королева? – без прежнего задора, как-то устало отозвался её демон. – Ты желаешь только одной моей стороны, однако ж они обе – неразрывное целое. Днём в пустыне жарко, ночью же наползает дикий холод. Попытайся отделить одно от другого – сквозь пальцы твои по крупице вытечет песок, останется лишь пустота. Я никогда не стану жить по твоим правилам. Неужели ты всерьёз надеялась изменить взрослого мужчину, выросшего в чуждых тебе обычаях? Для меня они – плоть и кровь, молоко матери и цветущий оазис средь песка, для меня они – святыня.       – Это приказ вырезать младенцев нынче зовут святым обычаем? – огрызнулась Сьюзен.       Нимало не смутясь, демон кивнул:       – Только мужчин. Мужчина всегда воин, даже если ему несколько недель от роду. Он вырастет, слыша рассказы матери о захватчиках, об убитых отце и братьях – и пойдёт мстить. Настоящего воина нельзя сломать. Но убить – можно. И избавить его от бесплодных терзаний, а себя – от лишнего беспокойства.       Сьюзен покачала головой:       – Это всё слова. Я не могу принять подобную… подлость и мерзость.       – Я не убеждаю тебя, – качнул головой демон. – Ты останешься при своём, моя королева, я – при своём. Может, ты правильно поступила, сбежав. Иначе я мог бы ненароком убить тебя, не выдержав странных твоих речей и непокорности, – а потом склонить голову под топор палача самому.       Она фыркнула:       – Можно подумать, кто-то из-за меня спохватился бы!..       – Жена наследного царевича, королева дружественной страны – по-твоему, сей статус ничего не значит? В любом случае, поднявший руку на женщину карается отрубанием её, а убивший заслуживает лишь одного – смерти. Или ты думаешь, что справедливость исполнять в состоянии только твой брат? – едко спросил демон. – Он хороший воин, кстати. И стратег неплохой: всё же сделал выводы из моего рейда. Хотя мог бы и раньше.       – Так я и знала, что ты всё планировал заранее, а я просто под руку подвернулась!.. – вспылила Сьюзен. – И после этого ещё в чём-то оправдываешься! Да ты меня и не любил ни полстолечка!..       Демон блеснул агатовыми очами:       – Любовь войне не помеха, моя королева. Я любил тебя. Я готов был осыпать тебя драгоценностями и дворцами – всем, чем только пожелала бы. Готов был пред лицом людей и богов – да даже перед твоим львиным демоном – назвать тебя женой. Какой ещё любви тебе надобно? Я бы отказался даже от гарема, если бы ты попросила. Но ты сбежала, не сказав ни слова, заявив всему свету, что калорменский царевич – не более чем игрушка для ветреной северной королевы. Я спасал не только свою честь, но и твою.       – Мы ни до чего не договоримся, – вздохнула Сьюзен. – Мы слишком разные.       – Семь ночей тебя не смущала эта разница. Даже наоборот, – поддел демон с лукавой усмешкой.       Раньше Сью непременно бы вспыхнула, обвинив бы и его, и себя в недостойном поведении. Сейчас же она подняла глаза на него – лоснящаяся тёмная кожа, ухоженная борода, свивавшаяся кольцами и умащенная благовониями; широкие плечи, чуть кривые от постоянной верховой езды ноги. Но самым примечательным всегда были глаза – яркие, бешеные, горящие неукротимым огнём. На этот огонь мотыльком и полетела, забыв обо всём, Великодушная королева – а теперь никак не могла залечить собственные крылья.       – Рабадаш Калорменский, – с усилием произнесла Сьюзен, впервые за очень долгое время назвав его по имени. И тут же стало много легче, будто обрушилась с хрупких плеч огромная плита саркофага. – Я любила тебя – верно. Но более не люблю. Позволь мне жить дальше – без тебя, без проклятий и ненависти – к себе, к тебе, к тому прекрасному и горькому, что было меж нами. Я никогда не прощу тебя как королева – ты принёс горе моей стране. Но как женщина – я более на тебя не злюсь. Ты… свободен. Позволь же и мне обрести наконец свободу.       Царевич взглянул на неё – остро и насмешливо, как и всегда. Но теперь в антрацитовых глазах блеснуло что-то похожее на уважение.       – Как пожелает моя королева.       Склонился перед ней в поклоне – языками костра взметнулись яркие шелковые одежды. Отсалютовал изогнутой своей саблей, гикнул – вырос будто из-под земли храпящий конь.       Сьюзен смотрела на удалявшуюся через барханные пески фигуру одинокого всадника и не могла понять, что же ей более владеет – облегчение или сожаление. *«Сонет 130», В. Шекспир (пер. С.Я. Маршака)