Ключ от сердца Сьюзен Пэвенси

      Четырнадцатого февраля даже в школе полиции царила нерабочая атмосфера. На курсе было сорок учеников, и среди них только три девушки. Одна уже нашла себе пару в лице однокурсника, две оставшиеся наслаждались мужским вниманием, сыпавшимся на них будто из рога изобилия. Была ещё секретарь и пожилая уборщица – грозного её рыка боялись, кажется, даже отцы-командиры; что уж говорить о студентах, разбегавшихся от одного её вида.       Означенная леди, разумеется, не участвовала в традиционных «выборах Валентины».* Трое же девушек с энтузиазмом подошли к этому: написали имена всех парней курса (кроме одного не очень счастливого отца, вынужденного жениться ещё в прошлом году) и скидали их в шапку. В большую перемену никто даже не пошёл в столовую – все столпились вокруг трёх леди, принарядившихся по случаю праздника, хоть форма оставляла не слишком много возможностей. Впрочем, девчонки принесли целый пакет булочек с изюмом, кто-то сбегал за кипятком и заваркой – и гогочущая, громкая толпа выстроилась за чаем, обжигаясь и шумно прихлёбывая по трое из одной кружки.       – Тихо всем! – объявила Линдси, высокая блондинка, главная красавица курса. Фигуру её не могла скрыть даже строгая форма, и вряд ли нашёлся бы в этих стенах хоть один парень, не попытавшийся с ней сойтись поближе. Или хотя бы помечтать об этом. Эдмунд, например, успел попробовать и то, и другое – с нулевым результатом.       – Давайте уже тащить, – нетерпеливо пританцовывала Кэтрин, не столь красивая, но в условиях почти армейского отсутствия женщин мало кто обращал на это внимания. Третья, вечно чем-то не по возрасту озабоченная, с высоким хвостом Молли, кажется, просто ждала очереди, чтобы поскорее убежать к нескончаемым своим бумагам.       – Тащи, – разрешила Линдси. Кэтрин выпал Том Гилл, и, судя по взаимным смущенным улыбкам, из рыцарской парочки могла вырасти вполне себе настоящая. Молли достался Генри Пейдж. Она кивнула и, стянув булочку, убежала к себе. Генри пожал плечами. Ну, пару раз поможет коробки перенести. Ну, анекдот расскажет – и миссия, считай, выполнена.       Линдси приосанилась. Все взгляды были обращены к ней. Она поправила и без того идеально сидящую форму.       – Давай уже, Лин! – крикнул кто-то.       – Этого не обещаю, – промурлыкала она, вытаскивая наконец двумя пальцами бумажку. И, взглянув в неё, резко растеряла весь игривый настрой.       – Нет-нет, – прошептала она. И уже вслух заявила: – Я хочу переиграть.       – Э, так нечестно!..       – Лин, да кто там?       – Дай-ка сюда, – ловко вытащил из зажатой руки смятую бумажку Том. И громко прочёл: – Эдмунд Пэвенси.       Кто-то присвистнул – и воцарилась тишина. Эдмунд, до того считавший всю эту игру глупой затеей, поднялся с заднего ряда. Перед ним расступались, но на середине он остановился сам, услышав почти истеричное:       – Да ни за что! Он же страшный!..       – Лин!.. – зашикали на неё.       – Сама ты страшная. Вытяни я тебя, тоже переиграл бы, – сплюнул Том. И, к ужасу Линдси, никто не вступился за неё.       Эдмунд, совладав с собой, дошёл до стола со злополучной шапкой. Сказал насмешливо и холодно:       – Не стоит так волноваться, леди. Это всего лишь ни к чему не обязывающий обычай, а не сватовство. Я, право, почёл бы за честь быть вашим рыцарем. Но теперь у меня к вам одна… просьба. Уходите из полиции. Уходите сейчас – вы молоды и легко найдёте себе применение в других сферах. Вы судите людей не по делам. Это недопустимо для того, кто желает исполнять закон.       И пошёл из класса, забыв, как выяснилось на улице, шлем. Но возвращаться не хотелось. По-весеннему влажный ветер обдувал разгорячённое лицо, лохматил тёмные волосы.       – Эд!.. – окликнули его. Он не обернулся. Заскрипел снег под чужими форменными ботинками.       – На, холодно ещё, – сунул ему в руки забытый шлем Том, обозвавший Линдси страшной. Второй, Арнольд, хлопнул его по плечу:       – Не бери в голову, Эд, ты отличный парень. Когда пары на дежурство разбивают, знаешь, какая очередь к тебе выстраивается? Как-то даже разнимать пришлось особо буйных.       – К Лин, полагаю, не меньше, – криво усмехнулся Эдмунд.       – Не меньше, – согласился третий из догнавших его, Майкл. – Только по разным поводам. Я уверен – найдётся девчонка, которая тебя оценит. Непременно. А эту дуру вообще не слушай, её взяли-то из-за…       – Довольно!.. – вскинул руку Эдмунд. – Я не нуждаюсь ни в сплетнях, ни в утешении. – И, вспомнив, что это вообще-то его напарники, а не подданные, добавил мягче: – Спасибо за шлем и за поддержку, ребят. Но я действительно тороплюсь. До завтра.       Нестройным хором ему пожелали удачи. Только скрывшись за углом здания, он наконец прибавил шагу, почти срываясь на бег. Какая-то бабка взглянула на него с жалостью, и захотелось разбить что-нибудь кулаком – до крови, до сбитых костяшек.       Брат и сёстры давно привыкли к его виду, напарники в массе своей – тоже. На случайных прохожих ему было плевать. А вот с девушками никак не складывалось.       Привыкшему к женскому обожанию младшему королю Нарнии это давалось тяжело. Корона, красота и молодость, меньший круг обязанностей, чем у Верховного, да и просто природное обаяние – этого было достаточно для того, чтобы вскружить голову не одной нарнийке. Мало кто находил сил устоять, стоило лишь взглянуть в тёмные, ласково-насмешливые глаза. А уж не дай Лев позволить себя обнять… Сьюзен не зря так любила обниматься с младшим братом – тот никого никогда не удерживал, но выбраться из кольца рук было чертовски сложно.       Но разрешение на объятия – даже негласное – надо было ещё получить. А Питеру именно сейчас приспичило закрутить служебный роман!..       Эдмунд засунул сжатые кулаки глубже в карманы, чувствуя, что всё больше хочет разбить не что-нибудь абстрактное, а вполне определённое лицо старшего брата. Разумом он понимал, что три перелома – это куда хуже, но они вернулись, когда Питер уже шёл на поправку, а сейчас братья даже боролись на равных – и Эд всё равно проигрывал старшему примерно десять к одному. Но проигрывать на любовном фронте было вдвойне обидно.       …Питер ещё в Нарнии как-то пошутил, что, будь они старше, Джадис бы не понадобился рахат-лукум. Сёстры прыснули, сам Эдмунд по обычаю отшутился, но в душе не мог не признать правоту Верховного. Он любил женщин – и слишком привык к тому, что те платят ему взаимностью без особых на то усилий.       Когда живёшь в большой семье, нечасто выпадает шанс побыть одному. Потому субботнее позднее утро, встретившее Сьюзен одиночеством, настраивало на философский лад. Эдмунд и Люси ушли гулять, Питер отправился в магазин за продуктами и всякой бытовой ерундой – младшая сестра ещё третьего дня как накатала длинный список, угрожая, что скоро им станет нечем ужинать.       Сьюзен бродила по квартире бледной тенью, прислушиваясь к себе. Демон её сдержал слово и больше не беспокоил. На душе было непривычно пусто и гулко. Боль уступила место печали, обещавшей со временем раствориться до невесомости и напоминать о пережитом лишь в минуты затишья бытия, когда человек остаётся наедине с самим собой. Как сейчас.       Кисти, забытые Люси, мокли в стакане с бурой водой. Сьюзен вылила её и долго смотрела на тёмные разводы, образовавшиеся на раковине. Потом будто очнулась. Отмыла кисти, протёрла раковину и отнесла художественные принадлежности на место. Взяла в руки один из рисунков сестры, нравившийся ей больше всего.       Дорога уводила вдаль, её обрамляли леса и горы, а в синем небе рядом с круглым солнцем почему-то была нарисована ещё одна звезда – четырёхконечная. Вроде бы ничего в рисунке не напоминало о Нарнии – подобные пейзажи можно было наблюдать и в окрестностях Лондона. Однако Сьюзен он отчего-то казался более нарнийским, чем дриады, фавны и Кэр-Паравэл вместе взятые. Быть может, потому, что у Люси пока не особо хорошо выходили лица и в целом антропоморфные фигуры. Быть может, по иной причине.       Рисунок этот воскресал в памяти живую картину прошлого: королева Отважная сидела на троне, а на ступеньках, ведущих к нему, расположился бард и глуховатым негромким голосом пел сложенную для неё песню:       – Под небом голубым есть город золотой,       С прозрачными воротами и яркою звездой.       А в городе том сад, всё травы да цветы,       Гуляют там животные невиданной красы.**       Сьюзен тоже слушала всё это, разумеется, и лёгкая, неосознанная зависть касалась её сердца. Ей самой посвящали куда больше баллад, но все они были – о прекрасной даме, на разные лады воспевая её красоту, великодушие и прочие достоинства. Люси подобное пели редко, но зато ей доставались совершенно трогательные вирши.       – А в небе голубом горит одна звезда,       Она твоя, о ангел мой, она твоя всегда.       Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят.       Пуская ведёт звезда тебя дорогой в дивный сад.***       Младшая сестра завидовала ей. Но Сьюзен, изначально упивавшаяся своей красотой, со временем начала страдать из-за того, что в ней видели только красивую куклу – сперва мужчины, а после и собственная родня. Она знала за собой и раздражающую других прагматичность. Старшая королева крепко стояла двумя ногами на земле, и воздушность младшей порой изрядно нервировала, а порой – напоминала о том, что сама она так не может.       Давнее их молчаливое противостояние с сестрой вскрылось обоюдным нарывом: Люси нанесла ей тяжёлую рану, но и сама Сьюзен невольно стала причиной бед сестры. Они были квиты. Старшая поняла, что больше не злится на Люси.       – Кто светел, тот и свят, – пробормотала она с грустным вздохом. Строки эти как никому подходили младшей сестре. Зависть вновь кольнула сердце.       …И отступила.       По здравом размышлении Сьюзен могла сказать, что жизнь у неё складывалась вполне удачно. Ей по душе была её работа и осознание того факта, что она в состоянии зарабатывать деньги на себя и – частично – на семью. Вдохновляло и внезапное признание в институте – в кои-то веки в центре внимания оказался острый её ум. Сью нравилось ощущать себя взрослой, самостоятельной – горе по родителям сгладилось, отступило перед шоком и радостью от возвращения младших и последующей совместной жизнью. Теперь вновь, как и когда-то, над ней был только Питер, но Верховный Король не имел привычки давить авторитетом или титулом, вмешиваясь только в действительно серьёзных вещах. Сьюзен подозревала, что это было одной из причин огромной любви к нему в Нарнии – да и дома тоже.       Калорменский демон долго терзал её, но теперь отпустил, и свобода оглушала. Давили неотданные долги сестре и братьям, но Сьюзен надеялась, что рано или поздно всё же сумеет примириться с ними – по-настоящему. Огорчало её только отсутствие мужчины в двадцать один год. Но в Нарнии она и вовсе встретила неудачную свою судьбу в двадцать шесть. Время ещё было.       От раздумий её отвлекли вернувшиеся младшие, румяные с мороза, с одинаково блестевшими глазами, замёрзшие и шумные. Долго грелись, дважды ставили чайник, Эдмунд умудрился разбить чашку, и Сьюзен едва удержалась, чтобы не рявкнуть на него – не за посуду, а горячо желая услать брата куда-нибудь. Пока Люси, отогревшись, не заявила:       – Я пошла рисовать, – и уехала.       Сью тенью последовала за ней. Сестра села за неоконченный набросок, высунув от усердия кончик языка. Тёмно-зелёный старый свитер, слишком великий для неё – бывший свитер самой Сью – скрывал фигуру по самый подбородок, лишь тонкие, едва переставшие быть детскими запястья виднелись из широких рукавов. Но кто бы обратил внимание на её одежду, взглянув в лицо – будто подсвеченное изнутри.       Сьюзен откровенно залюбовалась младшей, чувствуя, как теплеет на душе. Люси теперь могла всё: быть красавицей и быть ходячим светом. Она вольна была менять эти роли, выбирая каждый день, каждый час то, что было ближе ей самой и моменту. Сама же Сью, не изменяя любви к нарядам, вспомнила, что вовсе не обязана изображать фарфоровую куклу. Делить сёстрам и впрямь было больше нечего.       Оставалось одно: сказать об этом Люси.       – Лу, – окликнула Сьюзен. Голос внезапно осел, и, увлечённая, Люси её не услышала. Тогда сестра подошла, нарочно громко ступая, и потянула из рук младшей карандаш.       – Ну что ещё стряслось? Что вам всем опять надо, не поработать спокойно в этом до… – заворчала было Люси. И умолкла, увидев лицо Сьюзен.       – Люси, – очень тихо сказала та, – я больше на тебя не злюсь.       До этого Сьюзен казалось, что больше светиться человек не может физически. Она ошибалась.       – Правда, Сью? – также тихо спросила младшая, боясь поверить. Старшая лишь кивнула – и внезапно опустилась на пол. Обняла неподвижные ноги сестры, уткнулась лицом в колени и замерла так. Люси неловко принялась гладить её по волосам.       – Ну что ты, Сью, – проговорила она. Люси злилась на сестру, и, пожалуй, хотела увидеть её виноватой и униженной. Но слишком большое было у неё сердце, чтобы долго злорадствовать. А уж когда ушей её коснулся горький и горячий шёпот: «Прости меня, Лу», – ей захотелось срочно куда-нибудь переместиться.       – Тебя-то за что, – деревянно возразила она. – Это я была свиньёй.       – Это не по твоей милости сестра парализована, – с той же горечью ответила Сьюзен, по-прежнему не поднимая лица. Просто сил не было.       – Ну, ты ведь меня сюда не тащила, – уже бодрее возразила Люси. – Я сама пришла.       – Почему, Люси? – старшая наконец смогла поднять на неё глаза. Вопреки опасениям – сухие. Сама же Сьюзен предпочла бы разрыдаться, но слёз не было. – Почему ты пришла? Ты, любившая Нарнию более прочих.       Люси осторожно намотала на палец прядь волос сестры. Размотала. Принялась наматывать снова, пока её пальцы не накрыли изящные, со строгим – теперь – жемчужным маникюром.       – Честно? Я пошла скорее из-за Питера, чем из-за тебя, Сью, – сказала она наконец. – Как бы это мерзко ни звучало. Я бы пошла за ним куда угодно – вы и так все это знаете. И мне было бы противно, если бы я оказалась неспособной на то, на что способен он. Я думала только о себе и о своей чести – так, что даже не заметила, как вляпалась по уши. Но когда мы узнали, что дом продан, и не представляли, где вас искать, и бегали, как слепые щенки, по Лондону… – щёки её заалели. – Я поняла, что мы полные свинтусы по отношению к сестре, если ничего про неё не помним. Ладно, я свинтус. Что в Нарнии, что здесь. Ничем не лучше Эдмунда когда-то. Но он хотя бы ребёнком был, а я – уже взрослой. И, когда ты рассказала про Рабадаша… – Люси отвернулась. – Я только тогда поняла в полной мере, что натворила. Это мне надо просить прощения, Сью.       Ногам было уже холодно и неуютно на твёрдом полу, но Сьюзен поднялась ровно настолько, чтобы сравнять их лица. И обняла Люси – искренне за долгое, долгое время.       – Я тебя простила, – прошептала на ухо. Говорить в полную силу отчего-то не получалось. – Я не хочу жить в мире, где у меня нет сестры.       – Я тоже, – шмыгнула носом младшая, цепляясь за неё в ответ и не особо задумываясь над своими словами. А Сьюзен услышала «я люблю тебя больше Нарнии». Впрочем, Люси твердила это и раньше – без слов, ругаясь и обижаясь, но разве это было важно?       Так у Сьюзен появилась сестра – во второй раз. * «Выборы Валентины» – традиционная шуточная игра на день св. Валентина, когда вытянувший имя девушки (или наоборот) парень становится на какое-то время её «рыцарем» – ухаживает, дарит мелкие подарки и пр. Пара может как распаться по окончанию, так и перерасти в настоящую. **«Город золотой», Б. Гребенщиков ***Там же