Ключ от сердца Сьюзен Пэвенси

      Разумеется, в середине учебного года никто не взял бы Люси учиться. Она это понимала — и продолжала рисовать сама, однако периодически почитывая теорию живописи. Но для директора одного из центра по изучению иностранных языков как-то стал шоком наплыв странных посетителей.       — Кто-то из моих учеников успел что-то натворить, сэр? — спросил он, увидев сперва лишь синюю полицейскую форму. Эдмунд качнул головой:       — Нет, сэр. Мы здесь по другому поводу. Моя сестра хочет у вас заниматься.       — Так пусть приходит сама, в чём проблема?       — В том и проблема, — сказал Питер, закатывая коляску с Люси. — Девушка не может ходить.       Директор снял очки, протёр их платком, водрузил вновь на нос. Спросил, глядя поверх очков на всех троих:       — И что же вы предлагаете? Мои преподаватели не оказывают услуг на дому.       — Мы готовы доплачивать, — сказал Питер.       — Мсье, я согласна даже на кого-нибудь из учеников, — проговорила Люси по-французски. — Из самых способных. Я могла бы приезжать к вам… скажем, каждые две недели. Но не чаще, увы.       — Мисс, у вас ужасное произношение, — на автомате произнёс директор, и Люси покраснела. — Давайте так: я дам вам письменный тест, и, если вы завалите и его — не будем тратить время друг друга. Если же обнаружится хоть какой-то проблеск, я подумаю, что можно сделать.       Тест Люси написала вместо отпущенного часа за двадцать минут, сделав лишь пару незначительных ошибок. Директор повертел лист с ответами, вновь поправил очки и выдал вердикт:       — Всё ясно. У вас прекрасная теория, но отсутствует практика. Я поговорю с коллегами, кто-то наверняка согласится заниматься с вами. У вас явные склонности, мисс. Оставьте ваш телефон, я позвоню, как появится какая-то ясность.       — Мы сами вам позвоним, сэр, — предельно вежливо ответил Питер. — К концу следующей недели.       Они вышли из центра. Небо было не привычно серым — по-весеннему голубым. Люси никак не могла перестать улыбаться.       — Ну вот и на кой чёрт я с вами таскался? — буркнул Эдмунд. — И сам бы прекрасно обошёлся. «Мы вам позвоним!». Не шибко ли ты ретивый, а, Верховный? А если он психанёт и передумает?       — Психуешь тут только ты, Эд, — спокойно ответил Питер. И младший, махнув рукой и даже не попрощавшись, зашагал прочь широкими шагами.       — Что это с ним? — спросила Люси.       Брат вздохнул. Задай этот вопрос кто-нибудь другой — он бы ответил одним ёмким словом. Но слово это было не для ушей Лу.       — Весна началась, — философски ответил он наконец. — А Эдмунд у нас что мартовский кот, всё бы ему по крышам шастать…       — А шастать не с кем, да? — подхватила ставшая на удивление понятливой Люси, и Питер только кивнул.       — Хочешь мороженое? — спросил он, желая сменить тему, и сестра согласилась. Но расслабился он рано.       — Питер, — внезапно спросила Люси, — а ты бы женился на мне, не будь я твоей сестрой?       Тот крякнул и страдальчески возвёл очи к небу.       — Да что на вас такое нашло сегодня на обоих!.. Вы соревнование, что ли, устроили — кто быстрее старшего брата доконает?..       Но голубые глаза, так похожие на его собственные, смотрели упрямо и требовательно. Надо было отвечать.       — Нет, Люси, — вздохнул Питер. Помолчал, подбирая слова, и наконец сказал то, что думал: — Я бы никогда не смог посмотреть на тебя как на женщину. Цель брака — дети, а в таком браке никто не родится. Жениться надо на той, к которой испытываешь нежность, как к сестре, и страсть, как к лучшей любовнице. И мне бы лично ещё хотелось, чтобы с ней можно было поговорить, — хмыкнул он. — Я не нашёл пока такую, поэтому и холост, Лу. Хвала Льву, благодаря вам мне не пришлось жениться ради короны. Боюсь, это единственная жертва, на которую Верховный Король не способен пойти ради своей страны.       — Если тебе нужна одна, то зачем тебе все твои любовницы?       Питер хотел было возмутиться: «Сью на тебя дурно влияет!.. Откуда такие вопросы, чёрт побери?!». Потом — отшутиться: «Ты не мужчина. И вообще, вырастешь — поймёшь». Но сестра его уже не была ребёнком, и это стоило признать. И он ответил только:       — Человек слаб, Люси.       Сестра помолчала. Потом ответила:       — Нет, я бы так не смогла. Я хочу одного, сразу и насовсем. Только чтоб не блондин, — сморщила она нос. — А то когда я вижу светлых, сразу тебя вспоминаю и… и всё. Что ты там говорил про смотреть на женщину? У меня и так с этим проблемы, а тут и вовсе. Я бы, наверное, тоже не смогла на тебе жениться, Пит.       — Тогда тебе нужен… рыжий! — поддразнил тот, облегченно про себя выдохнув. — Чтобы уж точно никаких ассоциаций с братьями. Езжай в Ирландию, Лу, там рыжих полно.       Люси покачала головой:       — Я во Францию хочу, Питер, ты же знаешь. А рыжий — это хорошо. И с веснушками чтобы. И добрый. Обязательно.       — Злой от тебя убежит на край света, — рассмеялся брат. — И за край тот свалится.       Сестра рассмеялась следом.       — И куда это мы такие красивые намылились, а, твоё величество? — кисло вопросил Эдмунд, развалившись в кресле и забросив одну ногу на спинку кресла, а вторую — на поручень. Голова его свешивалась вниз, и вся комната представала ему вверх тормашками.       — По делам, Эд.       Белый, в крупную вязку свитер и впрямь дьявольски хорошо сидел на старшем. Сьюзен, едва брат вышел из примерочной, заявила: «Это ты точно обязан забрать», и Верховному Королю ничего не оставалось, как подчиниться. На дорогие часы — ерунду брать не хотелось — они со Сью скидывались на Рождество. Гладковыбритым, правда, Питер ходил каждый день, ненавидя растительность на лице до зубовного скрежета. Как бы его ни уговаривали советники отпустить бороду, желая хоть как-то придать неприлично молодому Верховному солидности, он не купился. Заявил, что если ум его не дотягивает до статуса, то внешность тем более не поможет, и выторговал ещё парочку дополнительных занятий, хотя казалось бы — больше некуда. Да уж, вкалывали они в своё время как проклятые… Иначе было не удержаться. И не выжить.       Но в этот раз нарнийские воспоминания не настроили Эдмунда на благодушный лад. Он раздражённо потянул носом — и настроение окончательно испортилось.       — Дела, говоришь? — протянул он противным голосом, которого от него давно уже никто не слышал. — Это что за дела в субботу вечером, ради которых надо полфлакона туалетной воды на себя выливать?       — Я в театр, — ответил Питер, вдёргивая ремень в брюки. Ремень портил вид потёртостью, но под свитером было не видно, да и другого всё одно не было.       — А я думаю, кто-то просто синяков себе набил, занимаясь на рабочем столе тем, для чего он не предназначен, — тем же противным тоном продолжал младший. — Что, и здесь полно желающих перед Великолепным Верховным ноги раздвинуть?.. Интересно, кто из твоих девок сообразил, что на кровати всё же удобнее. Неужели сам додумался, а, твоё величество?       Врезать захотелось сразу. Но Питер давно уже не был мальчишкой, кидавшимся в драку по любому поводу. Ответил ровно:       — Эд, из уважения к тебе я сделаю вид, что ничего не слышал. Но если ты думаешь, что я не сделаю твою физиономию ещё краше, повторись подобное — ты ошибаешься.       Эдмунд что-то буркнул нечленораздельное — Питер благоразумно не стал уточнять, что — и поднялся так резко, что голова закружилась. Шаркающей походкой выполз в коридор — Пит уже зашнуровывал ботинки. Люси со Сьюзен тоже выглянули проводить его.       Когда Питер поднялся, Сью прошептала ему что-то на ухо, чем вызвала совершенно обаятельную в своём смущении улыбку.       — Возможно, — ответил он, церемонно поднося руку Сьюзен к губам. Наклонился, целуя Люси — та не упустила возможности обвить его за шею, но отпустила быстро, не желая задерживать. А вот Эдмунд от руки, привычно желавшей хлопнуть его по плечу, увернулся.       — Не ждите меня к ужину, — сказал Питер. — Буду поздно. — И ушёл насвистывая — в куртке нараспашку, красивый, длинноногий. Даже хромота не портила.       — Лунгри, * — со злостью произнёс Эдмунд вслед брату. Люси уехала к себе, Сьюзен ушла на кухню, и он пошёл следом. Спросил хмуро: — Что ты ему такого сказала, что он засиял, как чёртов фонарь?       Сьюзен оглянулась и негромко ответила, явно гордясь старшим:       — Я сказала, что он ходячий секс.       — А, — только и ответил Эд, делая вид, что совершенно потерял интерес к разговору.       Король Эдмунд умел владеть собой. Он не собирался вываливать на сестёр свои проблемы, тем более столь им неподходящие. Но тёмное и злое, поднявшееся из глубин, оплетало его жадными щупальцами, грозя разбить отношения с братом в щепки.       Они не всегда были дружны. Вечное мальчишечье соперничество когда-то переросло со стороны младшего в откровенную зависть, принеся всем четверым много бед. И даже примирившись со всеми и надев корону, он не сразу принял Питера в новом качестве. Понадобилось время и несколько основательных пинков от судьбы, чтобы понять — Верховный Король несколько больше, чем высокий трон и право последнего слова. И право это часто горчит, да так, что не заесть никакими сластями на богатых пирах.       Всё чаще рядом с Питером начали замечать брата. Перестав пытаться стать первым, он всё же им стал — первым советчиком, первым защитником, оберегавшим Верховного лучше телохранителей, от которых тот всё равно отказывался. От брата отказаться — а уж тем более отделаться — было труднее: Эдмунд умел быть настырным до безобразия. Питер не сразу сумел ему довериться, но после пары передряг, где на кону стояли их с сёстрами головы, плюнул. Вручил брату собственный — не Риндон, обычный — меч и демонстративно повернулся спиной со словами: «Я живу как на вулкане, если не смогу безоговорочно доверять хотя бы тебе — с ума сойду. Лучше умереть, чем жить в вечном страхе». И, услышав звон кольчуги, обернулся: Эдмунд стоял на одном колене, протянув меч рукоятью вперёд, и клялся защищать Верховного Короля хотя бы и ценой собственной жизни. Они тогда обнялись, кажется, впервые за долгое время.       Вернувшись же в Англию, где всё с ними бывшее казалось пусть красочным, но сном, и принявшись взрослеть заново, они сумели сохранить дух рыцарства. Они ссорились и дрались ровно столько, сколько мальчишки их возраста, но вся школа, и весь двор, и вся округа знали, что «с этими чёртовыми Пэвенси» лучше не связываться. Каждый и по отдельности представлял некоторую угрозу ровесникам, вместе же им чёрт был не брат. Будь их сердца грубее, они, пожалуй, вдвоём стоили бы целой банды. Но два короля Нарнии почитали позором для себя участие в подобном, напротив — по мере сил наводили справедливость там, где она требовалась, не изменяя привычкам и в Англии, где с рыцарями было туго, а со справедливостью так и того хуже.       Теперь же, когда они застряли здесь на неопределённый срок, ничего не оставалось, как налаживать жизнь в предложенных условиях. Но тем сильнее хотелось как-то отвлечься. Состояние неопределенности и само по себе раздражало. С трудом, но Эд простил брату, что тот единственный из них мог уже посвятить время зарабатыванию нормальных денег, не отвлекаясь на учебу. Но явная женская благосклонность, которой пользовался Питер и в которой было отказано Эдмунду, вновь разбудила тёмные стороны его души.       В ночь с субботы на воскресенье была его очередь дежурить. Напарник опаздывал, и Эдмунд успел проклясть необязательных коллег. Он даже не помнил, кто с ним сегодня в паре.       — Привет, Эд. Извини, что ждать заставил, — бросил Том Гилл, вырастая из-за угла.       — Где вас всех носит только, — проворчал Эдмунд, но повеселел: Том был отличным напарником.       — Я Кэтрин провожал, — негромко сказал тот. — Поцеловать хотел на прощание, да что-то всё… Не пробовал ни разу, страшно как-то. Прости, наверное, лучше сменить тему.       — Ну отчего же, — криво усмехнулся Эдмунд. — Ничего сложного в поцелуях нет. Одной рукой её за шейку придерживаешь, начинаешь нежно, чтоб не спугнуть, если не вырывается — можно уже и с напором, и к себе прижать покрепче… Шепчешь что-нибудь ласковое на ушко, по спине гладишь — и она твоя. Что? — хмыкнул он, заметив удивленный взгляд. — Трудно поверить, но девушки не всегда от меня шарахались.       Днём уже вовсю чувствовалось дыхание весны, ночью же прихватывал мороз. Но именно в эту ночь зима решила немного сдать позиции: в ночной тиши было слышно, как капают, тая, сосульки. Воздух был влажный, дурманящий.       Том покачал головой.       — Иногда мне кажется, что ты старше меня не на полтора года, а на добрый десяток лет, — вздохнул он. — Но я бы не хотел стать настолько циничным даже в сорок. То, о чем ты говоришь, Эд, хорошо для многих. Но мне не нужно много. Мне нужна Кэт. И я не хочу применять к ней всякие там приёмы. Я просто хочу, чтобы она меня любила. И всё.       Тут внимание их отвлекли пьяные крики со двора, и оба бросились туда наводить порядок. Компания попалась несговорчивая, но после скрученного главаря как-то разом присмирела и разошлась трезветь восвояси. В отделение увели только главного, оравшего и угрожавшего громче всех, ещё и имевшего наглость взывать к закону. Но Эдмунд почти научился не жалеть об отсутствии оружия. Он сам стал оружием.       Остаток ночи прошёл спокойно. Они поделили правую и левую стороны доставшейся им улицы и неторопливо ходили каждый по своей. Дежурство порой бывало дьявольски скучной штукой, зато оставляло возможность собраться с мыслями. А влажный восточный ветер, дувший в лицо, буквально насмехался, дразня зыбкими обещаниями.       Эдмунд любил зиму и лето, не переваривал только осеннюю унылую слякоть. Но весна — весну невозможно было не любить. Особенно после того, как однажды она промчалась пред его глазами за несколько часов. Эдмунд ещё не понял тогда, что натворил, но кнут Белой Колдуньи, ходивший вместо оленьих спин по его собственной, намекал, что попал он куда-то не туда. И распускавшиеся среди нескончаемой белизны весёлые жёлтые, сиреневые и голубые цветы давали измученному мальчишке надежду на окончание этого кошмара.       И теперь, вспомнившему ту весну и то, что было до и после — и звон натачиваемого ножа, и врезавшиеся в запястья и лодыжки верёвки, и расколотый надвое Каменный стол, где должна была окончиться его бестолковая жизнь, но не окончилась — ему стало неуютно от расползшейся по сердцу темноты. Именно зависть к старшему брату и толкнула его когда-то к ведьме. И после выданного ему огромного аванса доверия он не мог позволить себе всё испортить вновь.       Эдмунд не считал себя ангелом, да и не пытался им никогда стать. Он мог быть грубым, порой до отвращения циничным, неплохо умел врать — и не стеснялся этим пользоваться. Но слово «совесть», почти им не произносимое, не было для него пустым звуком. Он не мог ударить в обнажившуюся спину, как бы выгодно это ни было. Он не мог взять чужие деньги — даже отчаянно нуждаясь в них, даже ради ещё более нуждающейся сестры. И он не хотел вновь ненавидеть старшего брата — после всего, что с ними было.       Внезапно пришедшая мысль и вовсе отвлекла его внимание на иное. «Я просто хочу, чтобы она меня любила», — сказал его напарник, и Эдмунд едва не позавидовал и Тому — так просто и спокойно звучали обычные эти слова. И он задумался, а любила ли его хоть одна из нимф-прелестниц. И кружило бы вокруг него столько девиц, не сверкай в его волосах серебряный обруч. Действительность показывала, что вряд ли, и выводы эти не радовали.       …Когда в понедельник Питер собирался на работу, Эдмунд, валяясь в кровати, небрежно сказал:       — Твоё величество, загляни-ка в шкаф на верхнюю полку.       — Зачем? — не понял старший.       — Залезь, тебе говорят.       Тот, пожав плечами, послушался. И недоуменно повертел в руках новенький ремень с позолоченной пряжкой в виде оскаленной львиной морды.       — Не позорься больше со своим старьём, — также небрежно продолжил Эд. — А то за державу обидно. За обе.       Питер молча отбросил в угол старый ремень. Примерил новый — тот сидел идеально.       — Эдмунд…       — Да поди ты к чёрту, Пит, — младший отвернулся, не желая встречаться с братом глазами. — Я вообще спать хочу. Вали давай, опоздаешь.       Когда через пару дней Эдмунд обнаружил в рукаве формы новый шарф — синий с серебром, судя по мягкости шерсти, весьма недешёвый — Питер вновь пожал плечами:       — Понятия не имею, кто тебе его подкинул, Эд. Может, Сьюзен? С неё бы сталось.       Сносно врать Верховный Король так и не научился. *Лунгри (хромой) — прозвище тигра Шер-Хана из сказки Р. Киплинга «Маугли»