Ключ от сердца Сьюзен Пэвенси

      Когда в среду где-то к полудню раздался звонок в дверь, Люси даже стало любопытно, кто это к ним пожаловал. Гости у них были нечасто.       – Добрый день, сэр, – поздоровалась она с неизвестным сухопарым джентльменом. Странно, что тот не удивился, увидев её в коляске.       – Бонжур, мадемуазель! – воскликнул он с экспрессией, которую сложно было предположить по сдержанной его внешности. – Вы ведь… – он сверился с бумажкой, – мисс Люси Пэвенси?       – Да, это я. Ой, вы из центра, сэр? Вы пришли со мной заниматься? Как здорово!.. Проходите скорее.       Она отъехала, позволив гостю войти. Повесив пальто, он отрекомендовался:       – Меня зовут мистер Бенсон, я буду к вам приходить три раза в неделю по вторникам, средам и пятницам. Давайте познакомимся более подробно уже на французском, чтобы начать между делом ставить ваше произношение.       …Познакомиться подробнее им удалось нескоро. Едва войдя следом за хозяйкой в комнату, где были разложены рисунки, натянутые холсты и стопкой лежали карандашные наброски, от восхищения мистер Бенсон потерял дар речи. А потом обрёл – и обрушил на Люси кучу вопросов, сводившихся в основном к двум: где она берёт сюжеты для своих картин и кто научил её так потрясающе писать. Ах да, и почему всё это богатство имеет счастье наблюдать только её семья?       – Мне просто приходят в голову идеи, мистер Бенсон, – сказала Люси. – Как будто… как будто я там была, понимаете? Во сне. Вам снятся цветные сны – или вы уже слишком взрослый для подобного?.. Я хочу пойти учиться на художника, но уже не в этом учебном году, конечно, – добавила она, и собеседник её замахал руками:       – Ни в коем случае, мисс! Не делайте этого, умоляю! Там ваш талант убьют, покромсают, загонят его в сухие рамки, и вы потеряете душу!..       Люси покачала головой. Она и сама думала об этом – много, благо на нехватку времени жаловаться не приходилось. И пришла к несколько иным выводам.       – Мой брат говорит, что теория без практики мертва, а практика без теории страшна, – сказала она. – Я склонна думать, что он прав. Вообще, в последнее время мне кажется, что противопоставление – не лучшая политика. Эти вечные «или – или»… Тело или душа, верх или низ, чёрное или белое… Взяв в руки краски, я обнаружила, что между чёрным и белым есть огромная палитра полутонов и оттенков. И они нравятся мне куда больше монохрома. Думаю, мне достанет сил противостоять «кромсанию» и взять из академических выкладок ту чёткость, которой моим работам очень не хватает. – Она критически взглянула на свои творения – и внезапно усмехнулась: – Я не очень боюсь смерти, мистер Бенсон, а потому меня сложно убить.       Люси хотела уже предложить перейти к занятиям, как их отвлекла ворвавшаяся Сьюзен. Увлекшись беседой, они не слышали, как она вернулась.       – Лу!.. – закричала она счастливым голосом. – Уже третья моя клиентка находит себе пару после моих платьев!.. Причём подряд. Меня прозвали феей Сьюзен, ха!.. – запрокинув голову, она рассмеялась от избытка чувств. – Не желаешь наряд от феи-крёстной, сестричка? Ой… Извините, сэр. Я не заметила вас.       – Ну что вы, что вы, – взмахнул руками мистер Бенсон. – Я давно уже не видел столь счастливых людей, мисс. Должен признать, я всё больше и больше рад тому, что согласился, – кивнул он Люси. – Вы совершенно удивительные люди.       – Благодарю, – церемонно произнесла Сьюзен. И добавила: – Я сделаю кофе и разделю его с вами, а после покину вас вновь.       – Сью!.. – окликнула Люси. – С тебя платье.       Та улыбнулась.       Весна была уже в разгаре, вовсю таяло. Обувь нещадно маралась, цепляя целые ошмётки грязи. Естественно, её надо было мыть, а потом ещё желательно и натирать ваксой для пущего блеска. Чем Питер и занимался, налив полный таз воды и ловко орудуя тряпкой. Башмаки и туфли семейства выстроились перед ним в ряд; вода уже была чёрной.       …Не надо было мыть только башмаки Люси. Те стояли чистенькие, с до отвращения целыми набойками, разве что чуть запылённые. Он вытер их первыми и сразу убрал на полку подальше. Смотреть на них было слишком больно.       – Питер, Верховный Король над всеми королями Нарнии, – тихо, нараспев окликнула Сьюзен, и тот оторвался от разводов на собственных туфлях. – Можно у тебя попросить аудиенции?       Они и так были дома только вдвоём: Эдмунд с Люси куда-то ушли. И столь официальное обращение могло означать только одно. Сердце ухнуло, отозвавшись горячей волной надежды. Но он не был бы Верховным, если бы тотчас поддался этому порыву.       – Конечно, Сью. Сейчас я закончу и буду полностью в твоём распоряжении. – И встряхнул головой, откидывая со лба лезущие пряди светлых волос.       Сьюзен также тихо прошла в мальчишечью комнату, опустилась в кресло. Огляделась. Кровать Эдмунда была привычно незаправлена. Под стулом валялась пустая бутылка от газировки, в углу была хаотично свалена целая пачка газет. Захотелось подняться и убрать раздражающий непорядок, но Сьюзен осталась сидеть. Зачем? Если она хоть что-нибудь понимает, скоро им всё это не понадобится…       Под ложечкой тянуло, будто ей предстоял визит к зубному врачу. Она понимала, что брат не сделает ей ничего дурного, но страх наползал, оплетая, и она вцепилась в поручни кресла, будто те могли дать ей защиту. С младшими она ничего подобного не испытывала.       …Потому что после каждого из них оставался кто-то ещё. Питер был последним, замыкая круг, подводя черту в её сердце. Черту, отделяющую обиженную, уставшую, обрекшую себя и других на страдания девчонку от королевы – свободной и сильной, как прежде. Той, что могла выбирать – и нести ответственность за свой выбор.       Когда Питер вошёл, встряхивая мокрыми руками – полотенца были в стирке – Сьюзен почти трясло.       – Я слушаю тебя, сестра моя королева, – сказал он, подтаскивая стул и усаживаясь напротив.       Горло будто оплели лозой.       – Я не знаю, с чего начать, – нервно призналась Сьюзен. Она столько раз уже прокручивала этот диалог в голове, а сейчас не могла выдавить и звука.       – Начни с начала, – посоветовал Питер. – Мы никуда не торопимся, Сью. – Куда было торопиться ему, пережившему гибель любимой страны – и собственную?       Начало… Сьюзен задумалась, а где оно. Когда едва научившаяся говорить Люси превращала почти взрослого на её фоне Питера в совершенное желе? Когда сама Сью, самая консервативная, дольше всех адаптировалась к Нарнии? Помогая Эдмунду, она помогала и себе – при виде, что кому-то ещё паршивее, собственная участь уже не казалась ей такой горькой. А было от чего взвыть и проклясть судьбу – в первые их годы правления так уж точно. Не сразу, ох, не сразу получилось у четырёх неумелых подростков – да что там, почти детей – создать Золотой Век… И если Питер мог хоть как-то облегчить жизнь остальным, пусть и взвалив на себя самое тяжёлое – он это делал.       Или всё началось после того, как им двоим сказали, что Нарния для них закрыта? Она видела, как ему больно прощаться со страной, ставшей для них вторым домом – но Верховный Король умел договариваться со своим сердцем. Он не позволил боли поглотить себя, но не стал и забывать. Жил обычной жизнью обычного лондонского мальчишки, потом – юноши, но нет-нет да прорывалось истинное лицо – в негромком уверенном тоне, в скользнувшей к пустому здесь поясу руке, в трепетном отношении к немодному ныне понятию «честь». Пожалуй, он больше других раздражал Сьюзен, не умея прятать дух рыцарства за насмешками и цинизмом, как это делал Эдмунд.       Сама она так не смогла. Ни справиться с болью, ни найти сил следовать за звездой, скрытой туманом. Старший брат безмерно раздражал её своей правильностью, она в ответ раздражала его своим подчёркнутым легкомыслием, и много сказано было ими друг другу обидных слов когда-то. Но и сам Питер не понимал – и не желал понимать, равняя всех по себе и слишком привыкнув к силе духа Люси – что сестра его слабее. И что ей отчаянно нужна поддержка. Об этом кричала резко упавшая успеваемость неглупой Сьюзен, кричали её короткие юбки, помада и демонстративно захлопнутая дверь в комнату, где трое говорили о стране, похитившей их сердца. Об этом кричали глаза Сьюзен, но никто не смотрел ей в глаза. Питер беседовать-то нормально с ней начал только после возвращения из Новой Нарнии…       – Знаешь, я могла бы всё вспомнить сразу, стоило тебе очнуться после… после морга, – с усилием выговорила наконец Сьюзен. – С пробитыми лёгкими не живут, тебя могло воскресить только чудо. Но я не могла поверить в то, что ты вернулся ради меня, ещё сильнее, чем не могла поверить в Нарнию. Ради Люси – сколько угодно. Ради Эда – возможно. Но ради меня? Предательницы?.. Это было ещё невероятнее, чем столетняя зима и собственный замок на берегу моря.       – И ты имела на то все основания, Сью, – вздохнул Питер. – Когда мы оказались в Новой Нарнии, последний её король спросил, не две ли сестры у меня было. Может, хроники врут?.. Только врали не хроники, а Верховный Король. Я сказал, что… – он замялся. Сказанные тогда слова давно уже выглядели, мягко говоря, не отражающими ситуацию, сейчас же и вовсе показались отвратительными. Но надо было расхлёбывать заваренную кашу. – Я сказал, что ты больше не друг Нарнии. По сути, я отрёкся от сестры.       Сьюзен не удивилась этому заявлению. Кивнула, будто так и надо. Лишь взглянула в упор:       – Так почему тогда ты здесь, брат мой Верховный Король?       На это Питер давно уже мог ответить.       – Потому что у меня две сестры, Сьюзен. Потому что это не ты отреклась от Нарнии – это Нарния отреклась от тебя. Два короля и королева бросили четвёртую, забыв о чести и любви. Нарния – это мы, Сьюзен. Это мы тебя… предали.       – Братец, да у тебя самомнение, как у Людовика, – хмыкнула сестра. – Государство – это я*, да?       – Да, – просто ответил Питер. – Здесь Нарния – это я. Также как ты, как Эд и Лу. Поступки короля ложатся тенью на всю страну – величием или позором.       – Ты поэтому вернулся? – вздохнула Сью. – Очистить доброе имя Нарнии и собственное?.. Рыцарский кодекс покоя не даёт, кто бы сомневался. А я-то, дура, подумала… Да есть ли у тебя сердце, Верховный?! – выкрикнула она, и лицо её перекосилось. – Или вместо него давно кусок металла – чтобы уж точно никакую тень не кинуть на чёртову твою страну? А то живые, знаешь ли, иногда не по уставу чувства испытывают!..       Питер вскочил так резко, что стул за ним опрокинулся с грохотом. Сбросил руку Сьюзен с поручня кресла, сел на него боком и прижал голову сестры к своей груди.       – Слушай, – произнёс отрывисто. – Если бы не ты, оно бы сейчас не билось.       Сестра попыталась вырваться, но если с сердцем вопрос оставался открытым, то руки у Питера точно были железные. Ровный мерный стук невольно напомнил одну из страшных бумаг, где косым почерком было выведено заключение о причинах смерти. Там было обилие медицинских терминов, от которых всё плыло, но главное она ухватила сразу: обломками рёбер пробиты оба лёгких… насквозь проткнуто сердце. То самое, стучавшее сейчас у неё под ухом – уже отчего-то быстрее.       Можно ли проткнуть железо – так легко?.. Можно ли представить, что оно захочет переиграть самую смерть, наплевав на все законы?..       Сьюзен уже не вырывалась. Руки будто сами собой обвили брата за талию. Она вжалась щекой в ткань рубашки, потом зарылась носом. Удерживавшие её руки расслабились, и она почувствовала поцелуй в макушку. И вцепилась в брата так, что это стало уже болезненно, но Питер не отстранился. Заговорил – каждое слово отдавалось гулко из груди:       – Слышишь? Оно стучит из-за тебя. Для тебя. Да, не для тебя одной, но… но для тебя тоже, Сью! Ну что мне сделать, чтобы ты поверила, что я тебя люблю?!       Как же давно он её не обнимал… Год? Тысячу триста лет, пронёсшихся над Нарнией в их отсутствие?..       С Эдмундом было проще. Понятнее. Два прагматика прекрасно находили общий язык. Простить идеализм Люси – младшей и балованной по умолчанию – было куда как легче, чем признать за самым взрослым из них право на романтику. И на все сложности существования с ней в этом далеко не романтичном мире.       Но так или иначе – именно Питер вспомнил о ней первым. Он был с ней дольше остальных, не давая сойти с ума от горя. И не упрекнул её ни разу собственным бессилием, хоть и испытывал реальную боль, в отличие от остальных. Даже Люси её парализация хоть и нещадно портила жизнь, но не ощущалась так, как трижды сломанные кости.       – Я тебе верю, – глухо проговорила Сьюзен, по-прежнему не отнимая лица от его груди. – Я тебя простила, Питер. Прости и ты мои обидные слова, я давно уже так не думаю.       Он всё же мягко разжал её совсем уж неудобно вцепившиеся руки, и Сьюзен отвернулась, смущенная. Спрыгнул с кресла, хмыкнул:       – Кодекс, говоришь? По всем кодексам, да что там – по элементарному здравому смыслу для короля на первом месте должно быть благополучие его страны.       – Хочешь сказать, у тебя не так? – пожала плечами сестра. – Расскажи это кому-нибудь другому, Пит. Какому-нибудь несчастному, лишенному зрения, слуха и зачатков разума. Боюсь, иначе тебя обвинят в наглом вранье.       – И так, да не так. – Он поставил на стул левое колено, перенёс вес на него. Правая нога порой принималась противно ныть. – Мои сёстры, мой брат и моя сердечная свобода – то, от чего я не смогу отказаться даже ради блага Нарнии. Готов отдать всё остальное, но не вас – и не возможность выбирать пару самостоятельно.       Сьюзен помолчала, переваривая услышанное.       – Ты ведь так никого и не выбрал, – сказала она наконец.       – Не выбрал, – согласился брат. – Может, не там искал. Или не так. Но у меня есть эта свобода, Сью, и я не согласен с ней расставаться. Это… неприемлемо для правителя.       Сестра поднялась, прошлась по комнате, оставляя за собой еле уловимый аромат духов. Нежно-горьких, как она сама.       – Может, в Нарнии потому так чудесно, что Верховный её Король живой человек, а не машина из железа?.. – задумчиво проговорила она, глядя в окно. Было ещё светло, световой день увеличился. И с тоской спросила: – Почему ты меня совсем не обнимаешь? Лу постоянно, а мне только руки целуешь, будто я для тебя лишь королева.       – А надо? – искренне удивился Питер. – Люси говорит, что ей ужасно это нравится, так почему бы нет, мне-то не сложно. Но я думал, тебе и так хорошо. Ты всегда была самой независимой из нас, Сью. Ну и… у тебя Эдмунд есть.       – Да вы с ним сговорились оба, что ли!.. – яростно воскликнула Сьюзен, развернувшись. – У меня два брата, понимаешь ты – два! Естественно, я хочу внимания от обоих. Как же сложно с этими мальчишками!..       – Ну тогда…       Питер подошёл к ней – и осторожно, будто она и впрямь была фарфоровая, положил ей руки на плечи. Потянул к себе, сокращая расстояние. И от долгожданного этого тепла Сьюзен наконец-то разрыдалась – громко, по-детски, выплёскивая все остатки горя и обид, освобождаясь по-настоящему.       Она уже промочила ему рубашку. Питер не успокаивал сестру, только, устав стоять, усадил её на кровать, сам сел рядом, по-прежнему не размыкая объятий.       – Плачь, сестра моя королева, – шептал он, гладя её по рассыпавшимся волосам. – Это добрые слёзы.       Сердце – не железное ни разу – сжалось от щемящей нежности. Он привык испытывать подобное только с Люси. Но это Сьюзен была первым ребёнком кроме него самого, появившимся в доме. Это ей была посвящена первая его самая что ни есть рыцарская клятва – не по форме, по духу – произнесённая ломаным ещё детским языком: любить и оберегать сестру.       Питеру казалось – он обрёл сестру заново. Особенно когда Сьюзен, устав плакать, положила голову ему на плечо и нетвёрдым ещё голосом сказала:       – Я дома. Наконец-то я дома. *«Государство – это я» – фразу приписывают королю Франции Людовику XIV, именуемому «король-солнце»