Беспечный шёпот

— И... Зачем тебе, говоришь, этот человек? Цорк пренебрежительно повертел бумажку с тщательно прописанными рукой Роберта именем-фамилией. Левандовский сидел в жёстком, с прямой спинкой кресле для гостей и клиентов напротив старого знакомого. "Чтобы не засиживались", — отшучивался обычно финансовый директор "Боруссии". — Неважно. Не забивай голову. Просто найди мне адрес, телефон... Что-то. Цорк приоткрыл рот, но тут же передумал и промолчал, посмотрев на Роберта с глубоким, немотивированным интересом. — Знаешь, Роберт, я ведь могу и отказать тебе. Знаешь? Вчера только Рождество отшумело, а сегодня утром ты, весь свежий и бодрый, уже являешься с раннего ранья ко мне и компостируешь мозги. Адреса. Телефоны. Ройсы, — добавил он, мельком глянув на бумажку. Роберт глубоко вдохнул, не изменившись в лице, не сняв размякшую, измотанную улыбку. Смотрел на Михаэля, не пряча глаза, какой-то высушенный, но по-деловому собранный. — Мы разговорились с этим человеком на почве спонсорства. Ну, а там Рождество, то сё, понимаешь, — Левандовский наклонился вперёд, с обжигающе-доверительной улыбкой постучав ребром ладони по шее. — Потерял я его данные, которые он мне дал. — Хм! — с лёгким изумлением рассмеялся про себя Цорк. — И в чём же конкретно твоя беда, дорогой? — Ты не понимаешь, — выдохнул Роберт. Так, будто ему взаправду дышать невмоготу было. — Я сказал ему уже, что собираюсь в Леверкузен присмотреть помещение для магазина. И, оказалось, там мы и можем пересечься, чтобы обсудить возможные общие дела. — Ювелирный в Леверкузене? И давно ты надумал? Полон сюрпризов, — без ноты шутки охнул мужчина. — О некоторых делах заранее лучше не распространяться. — Кхм. Надеюсь, хотя бы Анна в курсе. — Боже, Михаэль, я ведь не планирую переехать туда! — Не в курсе, — неодобрительно покачал головой Цорк. Роберт почти слышно клацнул зубами: он начинал раздражаться. — Я понимаю, — это он выжал из себя с особым тщанием, — ты — человек старой закалки: все вместе, в едином порыве, за великим мужчиной великая женщина. Моя твоей жене не ровня. Всё равно не смыслит ничего в моих делах. Скажу, когда всё будет схвачено. Обрадую. Последняя фраза смягчила одеревеневшие черты ворчливого с утра Цорка. Для проформы безнадежно покачав головой, он смиренно улыбнулся. — Не хочешь, чтобы пошли толки, что Роберт Левандовский не держит деловое обещание? Признайся, что это оно: всяко же тебе ничего не светит с тем... кондитером, — Цорк хмыкнул, дав свою оценку серьёзности и целесообразности подобных вложений. У Левандовского поджались пальцы на руках, он ощутил физически, как вздулись вены на шее. "Тебе ничего не светит". Да кто дал ему право говорить такое? что он вообще знает?! Он... Из него зараз как воздух выкачали, и Роберт обмяк в кресле. Михаэль ничего не знает. Он просто ничего не знает. Никто, слава богу, не знает. — И я правда должен отвечать на это? Ты знаешь меня лучше других, — скрыл покровительственную тень в улыбке Роберт. У него вышло. Он заставил Цорка начать копать и уличить его в тщеславии, лишь бы отвести разговор и глаза от Марко Ройса как такового. — То-то, — поучительно закивал мужчина. — Так уж и быть. Найду я тебе твоего протеже. — И что мне пока делать? — Левандовский обхватил подлокотники, инстинктивно подобравшись, став на шаг ближе к цели. Михаэль вскинул брови. — Обернись. Видишь шкафчик за собой? Отлично. Встань, подойди и открой его. Найди коробку. Роберт без колебаний подчинился инструкциям. В полупустой чернеющей внутренности навесного шкафчика он нащупал картонную коробку. — Что мне с этим делать? — раньше на благоразумность Цорка можно было положиться, но, видимо, не сегодня. Финансовый директор "Боруссии" закатил глаза и прицокнул. — Завари себе свой зелёный чай, Левандовский, и выметайся из моего кабинета. Через семь минут начнётся планерка. — Планерка? — нахмурил брови Роберт. — Но когда ты найдё... — Ну-ну-ну, мой дорогой друг, ишь, чего захотел! — обидно отчужденно воскликнул Цорк. — Может, в середине недели возьмусь за герра Ройса. Может быть, — акцентированно повторил он. — А ты выпей чаю — Катарина тебе сделает, если хочешь, — вливайся в рабочий процесс после своего затяжного отдыха. Цорк не говорил ничего сверх меры и нормы. Душевные и заезженные шутки в адрес трудоголика и карьериста Левандовского, ссылка к Катарине, секретарю Михаэля, и издевки над совершенно непостижимой для него любовью Роберта к зелёному чаю. Всё, как всегда. И только сегодня, и лишь после вчера эти пустые, отдаляющие его от цели фразы как кость в горле встали поляку. С огромным трудом, Левандовский изобразил в голосе ответную иронию, а на лице мягкую, неуязвимую улыбку. Кое-как расстался с Цорком, по выходе совсем не уверенный, что выглядел убедительно. И достойно. *** Бесконечно невозмутимый, ментально сильный Роберт Левандовский не сомневался, что, хотя это шло вразрез с его реальными желаниями, он дождется пятницы, придёт к Михаэлю и тогда начнётся. Началось гораздо, гораздо раньше. По пути с работы Роберт стал останавливать такси за два-три квартала и шёл пешком... чтобы урвать у бьющей переговорочным, вмиг опостылевшим ключом жизни время помечтать о нём. Да, он правда вёл себя так: только в среду его вдруг передернуло от осознания, что он, как впервые влюбившаяся школьница, при первой подвернувшейся — даже не "удобной", — возможности сбегал к Ройсу. Мысленно, пока — мысленно. Вечерами Анна сидела на телефоне или у него на ушах или учила дочку готовить всякие безделушные, милые вкусности. Роберт сидел в уютном, способном, казалось, затянуть тебя в свои недра кресле — естественно, выбор Анны, — и, разложив на коленях книгу, очень элегантно и мошеннически непринуждённо делал вид, что даже читает её. Его тезка, Кристофер и Отто так и не дошли до сознания и души Роберта. Поглаживая, порой слишком увлечённо, переплёт, он оживлял ощущение слегка прохладной, местами сухой кожи, контрастно гладкой и нежной на внутренней стороне бедра. В сердце выстреливали вкусные, безудержно и иррационально живые глаза, известно где этой жизни наевшиеся. В канун Рождества они быстрее, чем ощущение тела Ройса в его теле, довели Роберта до грани. До ручки. До умопомрачения. Марко Ройс был... чудесным. Слишком чутким, щедрым на любовь во всех её ипостасях и звонким, чтобы быть злом. Вспоминая, как Ройс вгрызся зубами в его плечо, чтобы не заглушать своими обессиленными, балансирующими стонами крики Левандовского, слышать их во всех возможных октавах, поляк уже верил чуть меньше даже, чем в Бога, в то, что у Матса оставались хотя бы малейшие шансы. Душевное равновесие Роберта резонировало от болезненного в сердце желания вернуть двадцать четвёртое декабря и нервозной расправы над отрывным календарем в гнетущем предвкушении пятницы. *** — Получи свой адрес. Цорк никогда не подводил и в этот раз, вопреки ворчанию и деланным издевкам, отнёсся к просьбе Роберта со всей серьёзностью. Пятница — дело в шляпе. — Не ездил пока смотреть помещение? — Один раз, — сдержанно, но благодарно кивнув, солгал Левандовский. Он не смог. Не смог приехать в бессмысленный, полудохлый Леверкузен, не найдя там Марко Ройса. Приехать и сойти с ума от ощущения присутствия и невозможности свидеться. Да, сейчас-то он являл, конечно, образец душевного здоровья. — У меня ещё есть время, достаточно. Не хотелось мотаться туда специально ещё и из-за "Шварцвальда". — Понимаю. Ну, дерзай, как ты умеешь. — Не перебарщивай. Мне, кажется, уже лет пять не нужна опека. Цорк не отвечал. Роберт был неплохим парнем, только скрытным и отчужденным, как их мрачный по обыкновению Шварцвальд. Порой симпатизировать ему и, боже упаси, любить его было делом неблагодарным. Он знал Роберта ещё лет с десяти, когда был начальником его отца. Поэтому, в общем, когда молодой поляк твердолобо и категорически отказался получать высшее в Польше, его с трепетной покорностью увезли в Германию. Именно поэтому в трудовой, чернорабочий и тогда не слишком людный Дортмунд, где только-только утверждался в новой должности Михаэль Цорк. И с тех самых пор, как душевно и звонко Роберт ни смеялся с ним, с полной чувства собственного достоинства признательностью принимая помощь и стремясь возвращать её сторицей... Теплота их взаимоотношений была как "шаг вперёд — два назад". Казалось, в сердце Левандовского возможно только транзитом. Далее — на выход. *** Левандовский мял пальцами вручённую старым товарищем бумажку с напечатанным адресом пекарни-кондитерской "Шварцвальд". Той, что грубо и вызывающе сейчас перед ним. Рождество всё ещё не отгремело, оно в воздухе, и празднично-пряничное убранство почти то же, что было в Дортмунде. Только лишь добавилась нить бескомпромиссно красной гирлянды, и две омелы украшают панорамные стекла. Левандовский силился не разглядывать мельтешение фигур в чистых, глянцевых стеклах. Если он увидит его раньше, то просто не сможет... А что не сможет, Роберт точно не мог сформулировать, но с ноющим чувством в области желудка понимал, что всё пойдёт крахом. Он или лишится сознания, или струсит, или чересчур осмелеет. Хорохориться было не перед кем, и он, склонив голову перед совестью, признавал, что очень и очень уязвим. Такой хрупкий сейчас, в эту конкретную минуту, что не стоит разбивать себя самому. Обхватив неверными, холодными даже в кожаных перчатках пальцами ручку, Роберт поймал себя на ужасной заминке, но преодолел этот ступор и толкнул дверь вовнутрь. Первое, что встретило его, — после дежавю, — был плотный, нагнетающий запах жжёного сахара, теста и корицы. Более дневной, менее терпкий, чем в тот вечер, как с умом подобранный женский аромат для разных выходов. Быть может, — подленько и разочаровывающе проскользнуло в сознании, — здесь всё теперь уже не покажется ему таким пряным. Молодая девушка у прилавка, с двухъярусной конструкцией из тортов в левой руке и раскрытым кошельком в правой, мгновенно обернулась на приглушенный звон колокольчика. Окинула вошедшего большими голубыми глазами и тут же отвернулась, продолжив прерванный, видимо, появлением нового клиента разговор. — Сто восемьдесят марок? Я выпишу вам чек, так можно? — Как вам будет удобнее, — разрушил гармонию автономности, незаинтересованности и желания мыслить наперёд негромкий голос. Он привстал на носочки и вытянул шею, выглянув из-за клиентки. В глазах цвета шишек на рождественской ели полыхнуло такое, что сердце замерло: Ройс узнал его. И Роберт почти не мог взять в толк, где ночевала его логика, но он практически убедил себя, что немец может и не вспомнить его вовсе. Прошло около недели. Левандовский очень низко оценивал себя. Плечевые фиксаторы жадно обхватывали худые руки, прикрытые белой рубашкой: но Роберт знал, какой приятный, почти воздушный рельеф прячется за складками тонкой ткани. Рубашка, расстегнутая на две верхние, не казалась молодой немке чем-то непристойным, но Роберт, помнящий неосторожно задержанный на ключицах Ройса поцелуй, знал, что это было непристойно. — Спасибо, — резонирующе, неприятно громко для контуженного разума Левандовского бросила девушка. Он почти возмутился её смелости говорить прямо и чётко, в то время как воздух был натянут струной и грозил взорваться от неосторожного жеста или слова. — Ждём вас снова, — не глядя на него, Левандовский услышал улыбку в голосе, интеллигентном и лживо-сладком. Марко Ройс ждал одного — когда она уйдёт. Клиентка, будто желая дождаться наступающей бури, покидала пекарню в полдень неспешной, душевной походкой безработного человека. Роберт, не осознавая, глядел тяжело и исподлобья; Ройс закрывал кассу, не отводя ничего-пока-не-говорящего ему, устойчивого взгляда. Оповестившая об уходе девушки трель колокольчика над дверью стала пистолетным выстрелом. — Долго же ты охотился, — всё так же смотря ему в глаза, будто забросив на их дно якорь, проговорил Ройс, управившись наощупь с кассовым аппаратом. — Ждал меня? — с досадой, желчным желанием услышать одно-единственное "уже нет" сделал шаг вперёд Роберт. Ройс как в анабиозе, а он думает, как бы не парализовало всё ниже пояса от густой дрожи и накатывающих где-то в земле Сердца слёз. Какая жалкая картина, господи прости... Лицо Марко едва заметно, конвульсивно передернуло. Он подобрался, заполонив Роберта не столько серьёзными и нежно-глубокими глазами, сколько одним-единственным: — Конечно. И прошёл мимо, за спину убитому и сбитому с толка Роберту. В пекарне постепенно стало темнее, раздался лёгкий треск жалюзи, и дважды прохрипел ключ в замке. — Господи, — вдруг и наконец поняв Ройса, слёзно выдохнул Левандовский, прикрыв в блаженном успокоении глаза. "Ты мой умница", — колотилось в загорающемся сознании, но поляк не умел произнести подобное, пока не пьян. А Цорку он солгал: Роберт не пил никогда и, — теперь, — ничего крепче Ройса. Сквозь каштановые кудри затылок обдало неаккуратным тёплым вздохом. Носом Марко прижался к шее Роберта, приладив мягкие, давно разогретые в помещении ладони на благородно развёрнутых, спортивных плечах. — Чертов, чертов, чертов Левандовский, — фамильярно, в каком-то экстазе бормотал Ройс, касанием голоса по не прикрытому воротом пальто участку кожи заставляя поляка поджимать пальцы на ногах. — Я очень хотел к тебе. И бог знает, как он додумался это озвучить. Читаемые и так, по его трепету, влажно-колким глазам и затвердевшим плечам, слова казались громадой, когда вот так непродуманно, без выгоды вслух. Ройс не отвечал. В атмосфере сладости и специй повис шёпот согласия. Понимания. Того, что взаимностью сносило крышу. Марко проник ладонями под подол пальто, устроив руки в передних карманах брюк Роберта. Прижался к спине и стал нежно и до безобразия грязно подталкивать его вперёд, медленно ведя и направляя к прилавку. — Господи, — у Левандовского защипало в глазах, нутро разрывало противоречиями и небрежно намешанными светлой рукой Ройса чувствами. Немец подвёл его к столу, издевательски медленно вытащил правую руку из чужого кармана и, оттянув ворот пальто и рубашки, запечатал выступающий позвонок Роберта тягучим поцелуем. — Господи! — как-то матерно вскрикнул-прошипел Роберт, зажмурив глаза и сразу же распахнув их вновь. Чтобы осадить себя, он прижался к прилавку, отчаянно вцепившись обеими руками в столешницу. — Давно ты такой религиозный? — с воздушной усмешкой недоверчиво-грустно покачал головой Марко. Левандовский не отвечал, пытаясь попасть в ритм собственного сердца. Вспоминая внезапно, что же он натворил, только придя сюда. До обидного беспрепятственно добравшись до Марко Ройса. Ройс легко, но бескомпромиссно надавил на поясницу Роберта, прижав того животом к довольно дурно отшлифованному дубовому прилавку. Оказавшись глазами на уровне нижних стеллажей, Левандовский не увидел цепкого, быстрого взгляда, брошенного Ройсом за его спиной. — Помоги мне, Роберт. Снимай штаны. Не только ты из нас двоих не железный, — последовало, как отмашка судьи о старте, прагматичное "поехали" от Марко.