Беспечный шёпот

— Мы немного не заплатили за воду, свет и отопление. Напор слабый, но ополоснуться хватит. Ройс коротко проинструктировал Роберта, придерживая дверь в обшарпанную, но светлую и ничем не заваленную ванную. — Я это застираю, — он взял с бельевого ящика брюки Левандовского, в которых в подобном состоянии он не мог бы выйти даже в абсолютно чужом городе. — Принесу тебе что-то из своего, размер должен более или менее подойти. Немец вышел, позволив Роберту закрыть дверь на крючок изнутри. Давая струям воды оглаживать в этот раз совершенно истерзанное, замученное и вылюбленное тело, Левандовский был благодарен почти, что душ был то кипятком, то остывавшим чаем. Что занимал его мысли и самоконтроль. Что заставлял терпеть и сжимать зубы. Что отвлекал от черного элегантного пальто, перекинутого через узкую батарею. Полы пальто тоже пришлось замочить, но оно высохнуть было обязано: Роберт должен был идти. Он монотонно, в забытие поглаживал большими пальцами медленно сходящие следы на плечах и ключицах, когда понял вдруг, что за его душ Марко теперь не расплатится просто. И, чего доброго, его погонят, и придётся опять... а вдруг другой город... ещё один... Наскоро вытершись истончившимся от срока службы полотенцем, Роберт надел, не застегивая, рубашку, а полотенце обмотал вокруг бёдер. Он вылетел из ванной, смутно представляя, что и здесь Ройс, вероятно, опять живёт в мансарде: как он запомнил, здание двухэтажное... Резкий рывок чего-то тёмного слева заставил Левандовского инстинктивно, испуганно обернуться. — Блять, Марко!.. Левандовский замер, ощущая себя неуместно раздетым, не в меру тупым и жалея, что вообще был зрячим. Марко, сохраняя относительную невозмутимость, твёрдо и вызывающе честно смотря ему в глаза, стоял, заключив в своим томные бескомпромиссные объятия незнакомого мужчину. И отодвинулся от него — самую малость отпрянул. Третий участник их немого взаимонепонимания чертыхнулся, досадливо скинув руки Ройса со своих плеч. — Какие-то проблемы, Матс? — предусмотрительно дав ему проход, почти ровным голосом потребовал он. — Нет проблем, — мужчина не обернулся, поднявшись на первую ступеньку лестницы на мансарду. И всё-таки развернулся, тёмно-каштановые кудри рассыпались по лбу. — Я не хочу узнавать это так. Я говорил. Много раз. Больше свое решение Матс не поменял, скрывшись в полутьме чердака. Секундное онемение, паралич, мешавший Ройсу и Левандовскому посмотреть друг на друга. Наконец, их взгляды встретились, но отыскать романтику в этом можно было едва ли. Заиндевелые глаза Роберта, пожалуй, и не смогли бы особо измениться: куда сильнее его выдал некрасиво, бесконтрольно приоткрывшийся рот. Обескураженность или лёгкий ужас, нелепо сидевшие на всегда самодовольных чертах. Он тоже не хотел узнавать прошло-настоящее Ройса под названием Матс так. Когда Левандовский был с Марко, он в принципе не поверил бы, даже зная это наверняка, что у этих глаз была жизнь за его пределами, пределами Роберта. — Тебе пора, — вмиг измотанно окинул его незаинтересованным взглядом Ройс. — Идёшь? Левандовский впервые за тридцать один год был настолько близок к тому, чтобы дать кому-то пощёчину. Чуть ссутулившийся, немец физически был всё-таки здесь, во плоти, а глазами сбивчиво-скуляще лизал ступеньки, по которым ушёл кто-то. — Да, — вместо всего, что он, наверное, должен был сказать и выразить, зеркально сухо выплюнул Роберт, — брюки только. И совсем стыдно не было указывать злорадно, торжествующе на голые ноги, мол, а это ты не забыл? Твоих рук-глаз-губ дело, и полчаса назад ты бы имени этого мастера внезапного возвращения не припомнил. Ройс молча прихватил его за запястье, но сразу же, вызвав глухой хлопок в сердце Роберта, выпустил его руку и увлёк за собой наверх. На полпути остановился на лестнице и, не проронив ни слова, скрылся за хлипко-прозрачной, свежекрашеной дверью их комнаты один. Уж наверное, чтобы Левандовский не столкнулся там, внизу, с шокированными покупателями: навряд ли Матс закрыл магазин, резона не было. До поляка пошло чёткими, мыльно подслушанными урывками долетали отголоски их разговора. Роберт не знал, как на это реагировать и что, в общем, делать, когда Марко вернётся. Он просто стоял, напряжённо втянув шею в плечи, глядя исподлобья на тонкую струйку света из-за двери. Ногам было холодно, а голос Ройса звучал чуждо. Немец, говоря, всегда держался интеллигентно, игриво, но беспрецедентно прямо. А тот парень, который только ступил за порог комнаты... Почти канючил. Голос Марко звучал льстиво, порой нетвёрдо в сравнении с лаконичными вопросами, непоколебимо задаваемыми его сожителем. Вдруг Роберта прошило стыдом и осознанием. Как можно было завести себя в такие дебри?! Он не знал Марко Ройса и знать не мог. Откуда? Быть может, он разгадал его душу во время двадцатиминутного флирта, от которого в воспоминаниях только горячие губы и теснота в собственных брюках? Или во время их куда более продолжительного общения, прошедшего, однако, в иной плоскости, на других скоростях и на странном языке, из которого Роберт запомнил, что Марко Ройс рычит, если по-настоящему хочет? Не самый удачный момент, но именно сейчас Ройс просочился наружу, ловко и бесшумно прикрыв дверь за собой, и оборвал его внутренний монолог. — Держи, — он полушептал из-за Матса, но до исковерканного разума Левандовского всё равно доходила неуместно горячая дорожка голоса. Немец вложил ему в руки сложенные вдвое тёмно-коричневые брюки. — Гардероб Матса изящнее будет, как твой: пришлось взять его брюки. Роберт открыл рот, ощутив подступы тошноты от идеи влезать в одежду любовника Марко, а потом ещё быть за неё благодарным. Но сдержал себя, потому что была идея и похуже — произнести всё это вслух. Пока он, молча и сумбурно, от спешки и спутанности мыслей не попадая ни одной ногой ни в одну штанину, балансировал на лестнице, Марко почти автоматически поглаживал его по голове, вытягивая лёгкие кудри. — Какие планы в Леверкузене? — Открою третий ювелирный. И никто словом-жестом не расшифровывал эвфемизм "что ты придумал, чтобы мы могли видеться?" . Ройс впал в задумчивость, оставив ладонь на затылке поляка. — Я говорил: у нас нет других продавцов. Я не смогу уходить. Мы закрываемся в девять. Роберт выпрямился, встретив его растерянным взглядом. Впервые, пожалуй, в жизни, когда перед ним встала поистине важная и требующая незамедлительной реакции задача, он растерял всю свою прыть и острый ум. "Я не могу, не могу вот так его потерять. Это не может так кончиться" , — и это был сухой остаток панического ужаса, отнявшего у него всё время на размышления. — Что ты делаешь сегодня, Роберт? Левандовский пытался не замечать, что плавится воском, когда Ройс вот так его имя произносит: серьёзно, вдумчиво, невыразимо нежно. — Посмотрю два помещения. — Посмотри одно, — острые локти Марко впились в мягкие плечи поляка. Стоя на две ступеньки выше, он потянулся вниз, завлекая его в вязкий, медлительный поцелуй. Застегивая рубашку, Роберт замер на предпоследней пуговице, прикрыв глаза. — Понял меня? — невозмутимо отстранился Ройс, спросив с серьёзностью учителя младших классов. — Да. Чтобы приехать дважды, — размякший от вернувшего все на свои места жеста нежности, Левандовский неосознанно и осмелело начал поглаживать талию Марко одной рукой. — Да. Нет, — немец чертыхнулся, осторожно, но настойчиво освободившись от дистабилизирующих касаний. — Не совсем так. А, ведь ты же не знаешь... Сегодня понедельник? Приезжай в субботу. Левандовский резко вскинул глаза, как будто тихий, немного бормочущий голос сказал "поднимайся на эшафот" или "садись за решётку на двенадцать лет". — Боже правый, Марко, до субботы... Я не выдержу. — Ты не понял, — Ройс терпеливо покачал головой, обхватив лицо Роберта ладонями. Инстинктивно, тот подался вперёд. — В субботу вечером обещают сильные снежные заносы. Ты не сможешь вернуться в воскресенье. Во всяком случае, не рано утром. И Роберт не знал, что ответить, этим как будто давая Ройсу молчаливый карт-бланш на распоряжение своим временем, а Марко тем временем наглухо застегивал его рубашку до конца. — Я могу приехать? — против воли с какой-то холодностью и попыткой в безразличие задал вопрос в лоб Левандовский. Он не хотел этого, но его взгляд с малодушной обидой стрельнул в сторону двери в конце пролёта. Заметно было, что, лишь вовремя спохватившись, Ройс сумел не обернуться туда. — В пятницу и субботу вечером он работает, поёт в проходном ресторанчике. — Но зачем? Ведь есть магазин... — Матс подрабатывает, потому что нам нужны деньги. Содержание пекарни, свет, газ, вода, ингредиенты — если будем экономить на чём-то, станем, как все. Мы не можем опускать планку, никто из нас. Вечером развлекает публику — это ставка, утром убирает за ними — это ещё полставки, — немец улыбнулся смущенно-искристо, как будто собирался сказать то, чем не вполне мог гордиться. — И не стоит сутками глаза мозолить друг другу. Мне нужно время для себя. Его похолодевшие, лёгкие руки снова были на плечах Роберта, а за несимметричными морщинками у рта пряталась улыбка, рассчитывающая на понимание. И поляк, кажется, понимал. Для себя: для меня, для тебя и для нас , в конечном счёте. Не похоже, что немец был лоялен к лжи, но сейчас вот правду не сказал. — Будешь много думать, скоро состаришься, — заметив смятение на лице Роберта, быстро наклонился к его уху и с игривой насмешкой прошептал Ройс. *** Роберт Левандовский не страдал от того, что люди слишком просто входили в его жизнь и становились её неотъемлемой частью. И потому по-детски приоткрытый рот, беззащитные слова, бессознательно слетевшие с губ, — “Боже правый, Марко, до субботы... Я не выдержу", — их он почти сумел забыть, придя по первому адресу. Как будто снова став таким, каким он себя знал и мог принять. Наступив изящным кожаным ботинком на хрустящую лужу перед трёхэтажным зданием, Левандовский подумал, почему-то только теперь: неужели и правда леверкузенская зима позволит им провернуть эту аферу? Не в первый раз он убеждался, что чертовски везучий. *** Нежные руки обвились вокруг талии, когда Матс в ванной вытирал лицо полотенцом, и тут же сжались на рёбрах с одурью тисков. — Эй, а клиенты? — проговорил мужчина в махровый ворс. — Повесил "Перерыв". Матс беззвучно усмехнулся, внимательно глядя на свои руки, вытирая тщательно каждый палец. — Не наотдыхался? — Это обеденный перерыв. — Аппетит себе не перебил ещё? Ройс отодвинул лицо от шеи Матса, неодобрительно пробормотав. — Хуммельс, ты как-то странно на это смотришь. Побаловался сладким, и что? Главное, чтобы на обед было что-то вкусное. Немец прильнул, потёршись носом о кудрявый затылок. — А душ не принял? От тебя несёт Левандовским. Шанель номер пять, или что там у них, — Матс указательным пальцем очертил круг над головой, подразумевая якобы великосветское общество Роберта. Хуммельс хоть и съязвил, но с той небрежностью и доброжелательностью человека, которому нечего бояться. Того, кто мог бы, отпустив шутку, мягко рассмеяться, приятельски хлопнуть по плечу и попросить не принимать её слишком лично. Потому что в ней по-настоящему не было чересчур много личного. — Не принял. Ждал тебя, — последнее было сказано скоропалительно-робко, как будто Марко сомневался, что признание придётся по вкусу. Матс же почти физически ощутил, как любовник прикусил губу и замер. — Ты перезаряжаешься каждый час. Как тебя только на всех хватает, м? — мужчина заводил его и заводился сам, деланно поражаясь невыдержанности Ройса. Которая давно перестала шокировать его. — Прекрасно хватает. Сам убедись, — договаривая это, Марко уже просто стягивал, не церемонясь с пуговицами, рубашку с Матса. Роберт не вымотал его, и это провоцировало с удвоенной страстью думать о субботе.