Беспечный шёпот

Польский акционер был мало сказать рад, что догадался прибегнуть к помощи Томаса. В эти две с лишним недели он совсем помешался и измотался, забыв, что не один. Всегда рядом с ним был человек, помогавший сбегать то к одной, то к другой любовнице. И то, что теперь Левандовский бегал к любовнику, в общем, не меняло обязанностей Мюллера. Немец как-то с порога решил, что друг возобновил отношения с Натальей, и Роберт был не дурак придумывать что-то сверх этой версии. Пускай держит в голове что-нибудь удобоваримое и прикрывает его отход. Левандовский не сомневался, что Ройс оставит его на ночь. Возможно, на радостях даже оставит Хуммельса ночевать на коврике у двери в спальню — это было уже далеко от холодных расчётов, одна тайная надежда. Время в поезде пронеслось для Роберта, изнемогавшего уже от ожиданий, предвкушения и какого-то чувства, вертевшегося в подсознании. Музыка в его сердце казалась слишком громкой. У двери по-сахарному аккуратного, всё ещё обтянутого снаружи гирляндами, но уже с жёлтыми и голубыми, не рождественскими лампочками поляка встретила написанная от руки табличка: Приём товара с 12.00 до 15.00 Приносим извинения за временные неудобства! Он несдержанно ударил кулаком по ладони. Теперь стало ясно, что в пути его мучило предчувствие полного успеха. Это его день, определённо. Как он мог забыть? Провожая его на вокзал две недели назад, Марко среди прочего мурлыканья упоминал эту дату и этот день. Они сошлись на том, что это была бы прекрасная возможность встретиться, но загадывать наперёд рано. Марко Ройс, который, сам того не желая и не зная, изводил Роберта воспоминаниями о себе, своим отсутствием, вырывая хлипкую независимость из-под носа, сам шёл к нему в руки. Когда поляк постучал по стеклу, надавив на ручку, та поддалась. И то верно: едва ли кто-то, кроме него, не развернулся при виде объявления, когда до конца приёмки оставалось около сорока минут. Интерьер "Шварцвальда" выглядел голо и почти обыденно из-за отсутствия не столько рождественского убранства, сколько сердца и пламенного мотора всего предприятия за прилавком. Левандовский на мгновение застыл, прислушиваясь, откуда мог идти хоть какой-то звук. Наличие отсутствия Матса вызвало внутреннее торжество и злорадный прилив уверенности. Интуитивно, Роберт направился на кухню, где находился чёрный ход на задний двор. Попутно приоткрыл дверь в ванную, не встретив там, однако, признаков жизни. Осознание, что вот оно, — то, чего он хочет давно и до изнеможения, — руку протяни и твоё, но его опять и опять надо заслуживать, подстегивало. Если что-то и могло переворачивать его сознание, заставляя организм возбуждаться сильнее, чем обладание Ройсом, так это прелюдия обладания. Из-за полуприкрытой двери кухоньки струился аромат кофе — сладкий, терпкий, соблазнительный, — раздался короткий хрустящий звон посуды. Роберт не понял, что приблизился почти на цыпочках, мягко, бесшумно толкнув дверь и легко ступив вовнутрь. Он успел только увидеть крепкую изящную спину Марко в обтягивающей белой рубашке и уловить резкое, невразумительное движение правее. — Вот дерьмо! — испуганно выругался какой-то третий голос. Неловко, стремительно поднявшись с колен, перед Ройсом вырос весь раскрасневшийся и паскудно молодой парень. Марко моментально оглянулся через плечо. Большие карие глаза прекрасны, но так широко распахнуты совершенно не от приятного сюрприза. — Чёрт, Роберт! — шипя, немец воскликнул так шокированно, как будто Левандовский пробрался сюда на секретный объект. Роберт цепко выхватил боковым зрением, как Марко дёрнул ширинку вверх. Глаза Левандовского устремились к тому неизвестному третьему, в бешенстве ища надежду, что он всё как-то неправильно понимает. Пухлые розовые губы, которые парень тайком попытался ветереть тыльной стороной запястья. Ройс развернулся к Роберту, защитной стеной встав между ними. Только светлые, хоть и перепуганные до полусмерти, но полные опасного любопытства глаза стреляли по поляку урывками поверх рыжей макушки. — Юли, иди, — не взглянув на него, держа зрительный контакт с Левандовским, как поводок, тихо скомандовал Ройс. Третий, на этой встрече лишний, на пробу сделал шаг вперёд. Казалось, несмотря на первоначальный шок, он успокоился от тона Марко или просто доверился ему беспрекословно. Когда парень поравнялся с Левандовским, Ройс холодно попросил. — Роберт, дай ему выйти. Поляка тошнило от одной мысли поглядеть на этого подонка снова, к голове подкатывало нечто, отчего костяшки краснели и вырисовывался гадливый оскал. Не церемонясь, парень проскользнул в приоткрытую дверь, ударившись грудью о сильное плечо Роберта, мрачно не сдвинувшегося с места. — "Юли" , — с убийственным выражением, приторно выдохнул Роберт, с необъяснимым злорадством поощряя игру в гляделки. Взгляд Ройса оставался непоколебимым. Он сдержанно, но с оттенком вызова выгнул бровь. — Как ты здесь? У Роберта вырвался хриплый, истасканный смешок. — Лучше бы вы, блять, закончили, — опасно быстро, он оказался в сантиметрах от и толкнул Ройса коленом к столу, прижав. — Видеть не могу, как ты своими причиндалами светишь, — ему хотелось звучать небрежно, грубо, но в голубых глазах плескалась ревность. Марко поморщился, криво закусив губу, от давления коленом и того, что Левандовский был чертовски прав: лучше бы им было закончить начатое. — Не на работе, не с семьёй. Ты не предупредил. Роберт осекся, поверив даже на миг в резонность сдавленных оправданий. Но, посмотрев вновь прямо-прямо Марко в глаза, он осознал, что дрожит — руки, голова, губы, — весь. Его трясёт, потому что он тратит время на нелепую болтовню, а сам-то не этого на самом деле хочет, и пусть идёт лесом все, что Марко ему наплетет. — М-мать твою! — резко бахнув рукой по столу, взревел Левандовский, уже раскрасневшийся, и отпрянул от немца. — Роберт, до чего ты себя довёл! Здесь два мужика, из-за которых кулаки чешутся, а ты даже решить не можешь, кому из них морду бить первым! Марко выпрямился и глядел на него, поморщившись, с жалостью и опаской. Но сила как метод решения вызывала отвращение в нём. Роберт имел счастье не знать. — Я не ждал тебя, — уводя его от темы, настаивал Марко. — А Юлиана... Ты не тронешь, — последнее он постарался не сказать, а констатировать. Левандовский подчинится, хочет того или нет. — Юли, — желчно, тяжело произнёс поляк. — Марко, он совершеннолетний хоть? — Осторожно, Роберт, — надев маску, строго и прохладно предостерёг его Ройс. По-настоящему, Левандовского заносило, уже серьёзно, и он испытывал извращенное удовольствие, пуская свои слова и намёки на самотёк. Тот молоденький подонок пробудил чувство незащищённости своими снежными, как подсвеченными волосами, полными губами и бесстыдно-вежливым взглядом, заявившим Роберту с первых секунд: да, я был с вашим Марко, и? — Что он здесь делает? — лишь бы не думать об этом паршивце и отогнать все опасные намерения, продолжил почти кричать Левандовский, коротко указав себе за спину. — Где вы с ним... схлестнулись? — морозные глаза помутнели. Ему гадко стало от самой необходимости экивоков. — Марио я уволил, — аккуратно, не изменяя ровной интонации, стал подступать к нему Ройс. — Пришлось искать замену. Хуже тактики, чем всковыривать в памяти Роберта имя того, давно ушедшего из зоны опасности, испарившегося с горизонта любовника, не придумаешь. Однако пахло жареным, и изобретать "правду" для него не представлялось реальным. Роберт глядел на него унесённо, тупо. Это ощущалось, как подарок, сделанный от всего сердца, которым тебя потом же отхлестали по морде. Поляк закрыл дрожавшие веки, сжал ладонями виски. — Я... С Хуммельсом этим... Смирился. Мы тебя с ним... Делили. Но ты каждого брал на полную, — с неожиданным, обманчивым, как затишье перед бурей, спокойствием он поднял потерянные глаза на него. — Чего тебе не хватило? Ройс едва уловимо улыбнулся, уже почти касаясь грудью его груди. Так, будто всё наконец пошло по плану. — Всё было прекрасно. Ты, Роберт, прекрасен, — Ройс заговаривал зубы, для виду оправляя лацканы его пальто. Левандовский позорно растерялся от этих слов и от нескладной, согревающей, весь это разговор остро нужной ему улыбки. — Марко, — пробормотал невнятно, взяв его за запястья и притянув бессознательно ладони к своим щекам. — Очень мило всё выходит. Назначаем день, час. У нас с тобой почти режим, а? — Ройс звучал игриво, почти спокойно, только что не подмигивал. — Что ты хочешь сказать? — у Роберта похолодели руки. Разговор клонился к той сфере, в которой он ни одному Юлиану не ровня. Не выстоит. — Ты играешься в свое удовольствие. В Дортмунде, — Левандовского прошило молнией тонкого укора карих глаз. —Спишь с женой, целуешь дочку. Кормишь меня завтраками. Роберт молчал. Он не находил слов. Это могло бы оказаться изощренным флиртом, попыткой подстегнуть и вытребовать от него больше, как Марко умел. Если бы не тот блондин, выслуживавшийся на коленях перед Ройсом в несуразнейший, выдуманный перерыв "Шварцвальда". — Матс и... Юлиан, — он очевидно неловко замялся, выбирая, имя кого из любовников поставить вторым, — это удобно. Они под рукой. И я не вынужден ждать неделями, как подачки, того, чтобы всунуть им. Передернуло. Левандовский смятенным взглядом окинул Ройса, отпустив его кисти. Мог ли говорить такое его волшебный Марко? Тот, что ластился-жался к нему, как детёныш оленя по весне. Что держался и не сдерживался, раскрывая свою зависимость и одержимость в беспутных поцелуях. Что, не смущаясь, пел ему в тишине. Что хотел познакомиться с его дочкой. Что самоотверженно целовал на перроне, зная, что потом будет больнее. Молчание Роберта было его личным палачом. Руководством к действию для Марко. — Я начинаю встречаться с ними, а потом даю работу. Ты ещё не понял, Роберт? — он испытующе заглянул, до дна сжавшейся в страхе души дотянулся. — Вздор, — наконец очнувшись, пораженно мотнул головой Левандовский. — Всё это дерьмо, зачем ты говоришь его? — Потому что пора, — отчего-то двусмысленно, сухо-колко, как снежинки в ту памятную леверкузенскую ночь, прошили его слова. — Ты говоришь про работу, но зачем спишь с ним? — сквозь зубы, едва-едва сдерживая раздражение, решился поставить вопрос ребром Левандовский. — Я не был с Юли, — невозмутимо держа оборону, отразил Марко, нахмурив брови. Рот поляка скривился в провидческой усмешке. — Бога ради, Марко! — он порывисто вскинул руки. — У этого засранца на лбу написано, что он твой! Уже твой. Ройс промолчал: видя состояние Роберта, он шёл на маленькие, но безотказные уловки. Не сработало. — Ты интересный человек, — начал издалека, не отводя пристальных чайных глаз, Марко. — Заявляешься раз в месяц, когда вздумается, как к себе домой, и начинаешь считать моих любовников. Кто я тебе? — У меня выбора не было, — закипая так, будто он не любил его, а, по меньшей мере, ненавидел, жёстко припечатал мужчина. — Знаешь, как я рвался к тебе? — он разочарованно махнул рукой, пожалев, что вообще ступил на эту почву. Надо было брать всё в свои руки, а не ползать в ногах. — Если дело в замене... Я могу быть вместо любого из них. Выходит так, Марко? Он не разбирал уже, чего хочет: поймать его на путаной лжи или найти выход, выбравшись из их полыхающего дома живым. Живыми. Вдвоём. Из уст Ройса непреднамеренно вылетел усталый, виноватый смешок. — Я знаю, что ты не имеешь этого в виду, — он улыбнулся верно и любовно, как будто знал Левандовского лет десять. — Но, говоря такое, ты держишь меня за кретина. Полнейшего кретина. Стоя за кассой или меся тесто, много не заработаешь. Это не для тебя. Левандовский ощутил, как песок сквозь пальцы, что теряется, ситуация выходит из-под контроля. Совершая этот выпад, он не был серьёзен. Всего лишь хотел выпытать у Марко, что ни одна из этих мразей для него не значима. Он был зол, на грани и близок к тому, чтобы солгать о том, что причинило ему появление Юлиана. Это было безделицей для Ройса, так и для него также. Трудно, конечно, имея возможность, не иметь эти губы. Он так доволен, что Ройсу есть, с кем перепихнуться, помимо осточертевшего Матса, пока он немного едет крышей в Дортмунде... Видимо, должна была погореть вся механика, чтобы сработал ручной тормоз. Левандовского озарило. Идеей, логичности и соблазнительности которой сложно было бы противостоять. — Хорошо, тогда... Я куплю вас. В другом моменте, иной по накалу атмосфере за тем, как разбились их взгляды-волны друг о друга, последовал бы прыткий, по-хозяйски размашистый поцелуй от Ройса. Вселенная схлопнулась, раз что-то пошло очевидно, грубо не так. — А кто тебе продастся? — сжались тонкие губы, Марко воинственно поднял бровь. — Деньги не все решают. — Ах, да почему ты не хочешь всё решить деньгами! — прорычал Роберт, схватив Ройса за плечи. — У тебя будет всё, и никаких Матсов, Юли... Как бы их ни звали! — тихим, хрипло-взведенным голосом продолжал поляк. Ему вдруг вспомнилась оброненная фраза, казавшаяся теперь спасительной соломинкой, весточкой себе в будущем. — У меня есть дом на Боденском озере. — Что ты творишь? — с необъятным, всепоглощающим разочарованием прошептал Марко. Глаза лихорадочно, влажно зеленели, он выглядел измотанным и старше. — Делаю тебе предложение, которое ты обязан принять, — Роберт ясно видел свою цель, ему было себя уже не остановить. Любой ценой до звезды, как привык. Отсутствие явного сопротивления, апатичное дозволение касаться себя — это должно было насторожить его. Но прямо сейчас Роберт считал себя слишком правым, чтобы ошибаться. — Обязан, — болезненно улыбнулся Марко, присев на стол позади себя. — Это интересно. Не пойму лишь суть нашего договора. — Предложение жить в моём доме и... — удерживая марку, тон непоколебимости, гнул свою линию поляк. Ройс, прокравшись рукой по груди Левандовского, слабо прихватил его за ворот пальто, чуть притянув к себе. — Жениться? Замуж? — тяжеловесная пауза. — Ты так ничего и не понял. Возвращайся в Дортмунд. Созвучно словам, немец легко оттолкнул его кулаком, выпустив ворот. — М-марко, — удушливый страх полной потери оглушал, Роберт почувствовал, что не всевластен. — Почему ты поступаешь так? Со мной, с собой... — его откровенно не хватило на "с нами". — Потому что ты не сможешь уйти от своей хорошей жизни, а я перестать искать кого-то получше. Варианта, где мы остаёмся, нет в природе. — Но это не значит... — Значит. То самое и значит, — говоря рассудительным голосом, Марко стал отводить глаза. — Пойми, мне плевать на твою жену, — несмотря на убежденный тон, в этих словах не было цинизма, — только тебе — нет. Роберт начал сжимать челюсти до скрежета. Крыть было нечем. — Хочешь возразить, что уйдёшь от неё ради смутных перспектив жить с мужчиной, который нашёл тебе замену за две недели? А как ты вообще решишься жить со мной? — Марко говорил всё глуше и невнятнее, нервная улыбка проскальзывала на его лице. — У таких отношений нет ни конца, ни края. Анна — твой благопристойный вариант. Я тебе не по карману, слишком дорого придётся заплатить. Левандовский в ужасе, почти незаметном, однако, на застывшем красивом лице, скользил по чертам Ройса. Ройса, перемешавшего всё на свете, правду и клевету, чтобы запутать и отвадить его. — Ты не ищешь кого получше. То есть, возможно, и искал раньше, но не теперь... Ты не нашёл замену, — сам шокированный этим спонтанным заключением, Роберт испугался дерзости его звучания. Марко, владевший им от и до, никогда не говорил о своей власти; это может показаться манипуляцией. — Будь, пожалуйста, поглупее, — теряя самоконтроль, зажмурился и тихо рассмеялся Ройс. Через какое-то время, более или менее взяв себя в руки, он встал со стола, расправив плечи перед Робертом. — Не реши только, что я сам такой наивный. Просто... Мы совершенно точно видимся в последний раз, и нет никакого желания быть гордым. С серьёзным выражением на осунувшемся лице это прозвучало на поражение. Левандовский, всегда ставивший свою гордость превыше многих других вещей, мог лишь воображать, что значит отбросить её. Мимоходом и без сожаления. — Не превозноси меня. У меня всё встаёт на этого парня, и мысли ужасные. Ты не изменишь этого. Но ему будет трудно, так тяжело, знаешь... — Марко урывисто огибал взглядом силуэт и лицо поляка. Так осторожничая, будто при слишком долгом созерцании его прошибет током в наказание. — Я не идеализирую тебя, — приглушенно-запоздало отозвался Роберт. — Ты самый хороший и добрый человек, лучший из тех, кого я встречал. — Не ищи во мне высший сорт или эксклюзив — не найдёшь и глубоко разочаруешься, — горько усмехнулся Ройс. — Прости, прости, — забормотал Левандовский. Не развешивать ценники, пускай даже на самых родных, оказалось непросто. Он, как в полусне, взяла ладони Ройса и стал опускаться на колени. — Чтоб тебя, что ты вытворяешь? — с мольбой в блестящих глазах шёпотом выговорил немец. — Делаю, как он делал, — в тупой, абсолютной тишине кухни показалось, что он почти грохнулся коленями на пол. — Отвоевываю тебя, чертов Ройс!.. — взорвавшись раздражением от смущения, прикрикнул Левандовский, сверкнув решительными глазами. — Не у кого меня отвоевывать, — изможденно выдавил Марко. — Пойми наконец, и закроем тему. Он сдержанно, но решительно, как незнакомец, одернул руки и зашёл за спину Роберту. Безысходно цокнув, тот уронил голову. Не услышав больше ни слова в продолжение, медленно досчитал до девяти и аккуратно поднялся. — Марко, — Левандовский вырос перед ним, вновь став преградой к выходу, — но ты хотя бы... я... — Нет, — с покрасневшими веками, будто он плакал с полчаса, Ройс сухо скрестил руки на груди. — Ничего не будет. Выйдем. Роберт посмотрел задумчиво, потерянно исподлобья и, немного погодя, поймав Ройса на таком же ступоре, потянулся к нему губами. — Это станет твоим худшим воспоминанием, — резко сжав его щёки рукой, пристально и твёрдо задержал Левандовского и свой взгляд на нём Марко. — Лучшим, — упёрся Роберт, свободолюбиво вырвавшись, едва Ройс ослабил хватку. — Пожалеешь, — безапелляционно бросил немец, как не заметив его, пройдя мимо и покинув наконец кухню. Роберт незамедлительно проследовал за ним, как привязанный. Едва они оба вышли в торговый зал, Юлиан, изо всех сил пытавшийся писать и расклеивать ценники, окинул их встревоженным неизвестностью, однако в определённой мере любопытным взглядом. — Марко, — несколько протяжно позвал этим нелепо притягательным, недавно как будто сломавшимся голосом, — открываемся через десять минут. Ройс с усилием бросил на парня взгляд изношенно-тяжелый, с необъяснимо сквозившей угрозой. И отвёл так скоро, как мог. — Помой кружки пока, Юлиан, — немец попросил негромко, стараясь выдавать побольше от Марко Ройса в себе. — Пожалуйста, — сдавленно, уже сквозь зубы. Юлиан пожал плечами, лениво выпятив губу. Небольшой жизненный опыт и интуиция подсказывали ему вести себя непринуждённо и буднично. Сняв с крючка полотенце, он, не сильно спеша, ушёл на кухню. Левандовский на ходу поправлял воротник пальто, уже не думая тянуть время. И всё-таки никуда не спеша. — Вот так оно кончается, да? — замерев на пороге, не обернувшись, потерянно спросил Роберт. — И это всё хорошее, что я могу дать тебе. Ты не простишь, если удержу. Я и сам не хочу. — Дерьмовое прощание. — Ты переживёшь. Роберт заикнулся, в порыве разубедить Марко, но придержал язык. Обернулся только через плечо. Ройс благодарно вздрогнул. У них обоих остались неозвученные последние желания. Левандовский хотел просто запечатлеть улыбку и мимические морщинки, Ройс — всего лишь выучить прозрачно-голубые глаза. Обоюдно отмерив долгую минуту на прощание, мужчины синхронно разорвали контакт. Не могло быть подходящих слов. Любое превратилось бы в зарок. Каждый чересчур чётко понимал, что настоящий разрыв случится не здесь, а какое-то время погодя. Знать имена, адреса и телефоны и не быть вместе. Не иметь никаких дел в том городе, где он, — ты точно знаешь, — живёт. Левандовский шагнул за порог, не глядя более. Марко дал тем словам стать последними между ними. Каждый ждал чего-то другого и хотел быть сломанным вторым. В этом, наверное, и есть суть расставания — в силе воли перебороть эти приступы раскаяния и неуверенности. *** Роберту суждено было признать своё поражение ещё раз, против желания и вслух. Томас попросту не спросил его желания, поравнявшись с ним на пороге через два дня после их с Марко разрыва. Было около четырёх, и глаза Мюллера слишком беспокойно, возбуждено блестели. — Роберт, я должен спросить. Левандовский не понял. Порой Мюллер вёл себя эксцентрично, но, по крайней мере, не в свое рабочее время. — Странное время ты выбрал. Ну, спрашивай, — поляк сложил руки на груди, прислонившись к стене. Томас в его прихожей не собирался раздеваться. — Помнишь, ты мне сказал что-то вроде того, что моё заведение без меня не развалится? Дурацкое двадцать девятое февраля, нехорошая дата, — не к месту запричитал немец. — Ты не ошибся: бар стоит, где стоял, а я совершил классную вылазку в Леверкузен, — улыбнулся по привычке громоподобно. Если бы Левандовский не опирался на что-то, подкосившиеся колени выдали бы его с головой. — Я отыскал твой ювелирный — вообще, было не сложно. Перетер с парнем за кассой, думал, дождусь тебя, — Мюллер кинул сканирующий взгляд на друга. — А мне вдруг сказали, ты забегал на два слова и ушёл. Роберт молчал, как партизан, и взбудораженное волнение в выражении лица Томаса росло в арифметической прогрессии. И стоило бы что-то вставить, начать врать напропалую, но какой-то тихий ужас сковал его. Левандовский хотел, чтобы Мюллер продолжал, и страшился продолжения. — Н-да, молчишь, — тревожно, Мюллер зарылся рукой в светлые кудри, отведя глаза. — А позавчера помнишь? Мне, кстати, не пришлось тебя отмазывать, Анна не перепроверяла... — кашлянул, вернувшись на рельсы. — Ты здорово напугал, вздыхал и тух там передо мной. И я мог бы, наверное, что-то иное придумать... Но я прогулялся до вокзала. Сверить часы. Ну, знаешь, от безделья, — Томас начинал мстительно подтрунивать, строя из себя невинного и недалёкого дурака. Как друг порой и расценивал его. — Стоял, стоял под расписанием, воздухом, значит, весенним дышал. А там и ты примчался, — потемневший взгляд-капкан закрылся перед Робертом. — Куда это Роберт так летит, друга не замечает лучшего? Гляжу, — Мюллер поднял глаза и указательный палец вверх, как бы изображая расписание, — а это поезд в Леверкузен отправляется. Обычно Томаса бывало не заткнуть. И после всего случившегося самой жестокой иронией судьбы было его двухнедельное молчание, ставшее для Левандовского губительнее острого языка. Мечтая сбежать от него, слиться со стеной, Роберт всё-таки ненароком напомнил о себе, прочистив горло: он ощущал, как во рту пересохло, а связки сдавило нервным спазмом. — Роберт, — Мюллер вышел из своего ироничного настроения, сделав почти угрожающий шаг навстречу. — Ты поставил меня в дурацкое положение. Я не могу пойти и выложить всё твоей жене — это идёт вразрез с моей идеей сохранить вашу семью. Я не могу повлиять на тебя, потому что ты уже врёшь мне об одной любовнице, прикрываясь другой! — неверяще зажмурившись, Томас схватился за голову. Такая ложь была немыслимой для него. — Мне, другу, мать твою, Левандовский, другу! Оставалась только одна вещь. Одна-единственная, которая констатирует: Роберт Левандовский скорее жив, чем мёртв, или наоборот. Надо было решаться. Томас не собирался заканчивать. — Ты, — Роберт чуть не отшатнулся от дикого, цепкого взгляда Мюллера, — ты не был со мной в Леверкузене? Немец опустил руки, вымотавшийся от собственных эмоций, и подошёл к Левандовскому, с тихой опасностью в движениях прихватив за рубашку. — Нет, — поляк рывком задержал дыхание, чтобы скрыть, как глубоко он выдохнул. — И послушай сюда. У нас только два выхода: ты либо рассказывешь мне, как было, и мы вместе выбираемся из этой ямы, либо партизанишь всю жизнь, но обещаешь мне дорогу забыть в этот город. Роберт редко задумывался, как ему повезло с Томасом: задиристый и болтливый, но в душу никогда не лез. Будучи всегда первым на помощь, оставлял пространство для личной жизни и непроговариваемых тайн. Мюллер-друг был тактичным. — Пожалуйста, всё, — Левандовский и сам выдохся, кровь перекипела от ожидания казни. — Не волнуйся больше, Томас, — поляк снял его руки с себя. — Меня не будет в Леверкузене. — Как же неотложные дела? — с осторожным подозрением дожимал Мюллер. — Там теперь другой управляющий, — бесцветно и грузно отвечал Роберт, отмечая про себя, что сейчас рассказывает Томасу часть правды. Там теперь другой управляющий. — Местный. Всегда рядом будет. Во мне нет необходимости, — Левандовский развернулся, направившись в кухню. Мюллер с каким-то сожалением, которое накатывает, когда надо открывать друзьям глаза на трудную правду, поглядел в спину Роберту. Поляк остановился, опершись рукой о косяк двери, ещё решаясь. Оглянулся на Мюллера. — Побудь со мной, Томас. Ты будешь говорить. — О чём? — настороженно поднял бровь немного сбитый с толку друг. — О себе. О Дортмунде. Обо всём. Только не прекращай, я прошу. В это раз зелёный чай пили оба; Мюллер непринуждённо, потому что хороший актёр, вещал на потребу другу. Роберт поглядывал в окно, иногда прилежно кивая Томасу, и думал, что разлюбит скоро этот напиток. По крайней мере, с зелёным чаем покончено. Он весь должен был остаться в навесном шкафчике на маленькой кухне в Леверкузене.