Беспечный шёпот

— Роберт, всё совсем плохо? Хорошенькая фраза для начала прогулки, которую Анна и Роберт решили устроить лишь для них двоих. В кой-то веке без дочки. Строгий тет-а-тет. — Это что за идеи? — мужчина покровительственно-расслаблено приобнял её за плечи широкой ладонью. Анна сомнительно выгнула бровь, посмотрев снизу вверх. — Уж передо мной можешь не красоваться... — А если не могу? Роберт дерзко, молодо-игриво поцеловал её в макушку. Женщина постаралась уклониться, но не сумела вырваться из хватки, взамен окинув его строгим взглядом. — Можешь. Я не Томас, чтобы от меня так легко отделаться. — Считаешь, Томас покупается на моё обаяние? — Не исключаю, — поймав его волну, Анна подозрительно прищурилась. Но тут же попыталась вернуться в прежнее русло. — Нет, Роберт, я серьёзно. Я переживаю. У "Боруссии" какие-то проблемы? Всё так плохо? — Да нет, — равнодушно пожал плечами поляк, — с чего ты вдруг. — Но я же вижу, что что-то происходит, — с лёгкой одержимостью, свойственной ситуациям, когда мы говорим об интуиции, настаивала Анна. — Ты такой занятой эти две недели. Только очень сосредоточенный, спокойный. И ешь, как по часам. Ты... Как будто пытаешься отвлечься. Живёшь так, будто, "ладно, я не могу контролировать одно — тогда буду держать на пульсе другое". Левандовский не знал даже, в какой момент будет естественнее остановить её и сказать всё то, что должно говорить в таких сценах. Он хотел дослушать, потому что жена максимально ёмко и точно описывала то, что действительно происходило сейчас, на её глазах. — Или... С нами что-то не так? Произнеся наконец то, для чего затевался разговор, Анна как выдохнула. Роберт мог себе представить, хотя и не хотел бы слишком живо, что этот исход вселял в неё настоящий страх. Сколько потребовалось храбрости, чтобы поднять эту тему. — Так, и давно ты себя этим изводишь? — Роберт под присягой бы не смог сказать, зачем именно врал так отменно. Уводя Анну от истины, вёл себя так уместно. — Послушай, Цорк и правда завалил меня, и я весь по уши в... "Боруссии". Но только и всего. Пойми, я сейчас немного... Не о нас. — Чувствую, — поежившись, кивнула женщина. — Но ты стал вести себя иначе. Я имею в виду, даже дочка теперь не может растопить тебя по вечерам. Только и всего, — она взглянула на него, выдавив светскую и совершенно им не помогающую улыбку. В этой мягкости и старании не навредить, обойти острые углы читалась обида: Анна считала, что Левандовский явно не делал того же в свою очередь. Роберт аккуратно, стараясь не выдать вздымающейся грудью волнение, глубоко вдохнул весенний воздух полудня. — Видишь, милая... — он оборвал себя на полуслове, чутье лжеца подсказало ему, что довольно оправданий. — Хорошо, давай весь вечер сегодня будет наш — ты, я, увлекательное продолжение... — Левандовский чуть сильнее приобнял её за талию, договорив распадающимся от хрипотцы голосом. — Ты не понял, — засмеялась от удовольствия и восторга — она была от него в восторге — Анна. — Лучше так: хоть понемногу, но дари мне Роберта Левандовского каждый вечер. Не один раз. Не по исключительным случаям. — Я услышал тебя, — Левандовский со всей серьёзностью, которая не была показной, чмокнул её в висок. — Ты возвращаешь меня на землю, милая. Спасибо тебе за это, — после паузы, включившей перед глазами цветные кадры леверкузенского прощания, Роберт убеждённо добавил. — Правда, спасибо. Он не должен был обещать ей, что она просила, даже в шутку. Он, лучше кого бы то ни было знавший, что уже намылился. Что измаялся-изнылся душой и телом и, как тигр в цирке, прыгнет в первое же попавшееся горящее кольцо. Ускользнет самым немыслимым образом. Вообще, не было ничего удивительного, что чернорабочий Дортмунд измарал и заляпал его, погрузил в самую глубокую свою шахту и отказался поднимать. Вообразить только: небольшому, но внушавшему веру в красочные перспективы городу не хватило денег удержать Ройса. Гребаный средний достаток. А Леверкузен, закономерно, был призван холить и лелеять, лечить Левандовского. Он, как махнувший на себя рукой подросток, страдал головной болью, но раз за разом закидывался байерским героином. Как и зачем Дортмунд в принципе стоял, где стоит, если Марко больше не вернётся сюда? Вопрос. Роберт не мог красиво совместить два поднимающихся чувства в душе: он ощущал кожей тот поцелуй-поводок и знал, что, спровоцировав Марко на тот порыв, набросил на него такой же. Щемящим, наскоро прикрытым удовольствием сдавливало сердце, когда Левандовский возвращался вновь к тем глазам-гирляндам, блестящим томно, но тепло и с какой-то непостижимой твёрдостью — ему одному. Вопреки всем недостаткам, которых Роберт находил немало в вынужденной разлуке, очевидная грусть Марко грела на расстоянии. Гордость переполняла, что бы там ни твердила совесть: это он сделал Ройса таким, заставил так ощущать себя. Власть — две параллельные черточки — что-то, наиболее близко напоминавшее Роберту хорошее польское miłość. Только неясное чувство незащищёности вставало время от времени на дыбы, делало Левандовского подозрительным. Он отчаянно желал прояснить и упрочить свое право, а периодические просветления, что чертовски-его-Марко ждёт его в компании на что-то там ещё претендующего Хуммельса, рвали нервы. Никаких Матсов. Наверное, это он хотел сказать Ройсу. Возможно, ради этого искал лазейки на грядущие выходные с удвоенным тщанием. *** Суббота и воскресенье стали форменной катастрофой. — Нет, ты можешь глядеть на меня волком, сколько вздумается, — с трудом пропихивая увесистую папку в ряд с ей подобными и стоя спиной к Роберту, ровно сообщил Цорк. — Не начинай. Я в порядке, — нервозно огрызнулся поляк, начав постукивать подушечками пальцев по губам. — Вижу, — украдкой и правда попытался оценить его состояние Михаэль. — Не вешай всех собак на меня, Роберт: ты бегал от меня две недели, и я потакал твоему этому новому увлечению, магазинчику, с которым ты носишься... — мужчина одернул себя, сменив тему. — Когда время поджало, выбора просто не было: заседание акционеров в субботу, в пять. Левандовский не отвечал. Можно было изможденно вздохнуть или трахнуть по столу. Но он много лет как научился избегать такого самовыражения. Оно не решало. Ему нужно было оставаться холодным и трезвым, чтобы контролировать те крохи его жизни, которые были ещё в его руках. — Не переживай, — ворчливо-участливо посоветовал Цорк, наконец подойдя к Роберту и сжав его плечо. — Нашёл, из-за чего раскисать. Целое воскресенье проведешь со своими, это у тебя никто не отнимет. Левандовский не помнил, как благоразумнее отреагировать на эту поддержку. Конечно, его мысли не всецело оккупировал Марко Ройс. Роберт думал о семье. Анна с дочкой — воскресенье, они с Марко — полдня субботы. Запальчиво прикусив губу, Левандовский отметил успокаивающе, что он достаточно жертвовал для семьи. Чёрт, он уже звонил Марко и пообещал совместные пять часов в самых неосторожных выражениях. — Отлично, — энергично хлопнув в ладоши, Роберт деятельно поднялся и подошёл к навесному шкафчику. — Что задумал? — настороженно поднял бровь Михаэль. — Возьму зелёный чай и пойду пить его с Катариной, — даже не посмотрел на него Левандовский. — Ещё целых пять часов, ты мог бы сход... — Знаешь, за этим своим развлечением с магазином, — Левандовский встал в позу, язвительно разведя руками, — я совершенно забыл, как работать. Надо освежить работу в памяти, чтобы было что сказать на собрании. Цорк вынужден был молчать. Роберт брызжал слюной, потому что терпеть не мог, когда кто-то хотя бы намекал на его непрофессионализм. Он был профессионалом, а вопрос самоотдачи вовсе не стоял никогда. Роберт покинул кабинет, пройдя в приёмную, располагавшуюся ещё через один от него, являвшуюся чем-то вроде прихожей, но с известной долей автономности и приватности от всех проходящих мимо. — Здравствуйте, герр Левандовский, — убрав карандаш изо рта, подняла на него глаза Катарина. По правде сказать, их разделяло навряд ли больше пяти лет, но обоим комфортно было общаться в такой манере. Девушка заправила отросшую светлую чёлку за ухо, продолжив вычитывать какой-то документ. — Здравствуй, — Роберт слегка кивнул. — Могу я занять твой телефон? Минут на десять, не дольше, — польский акционер понизил тон, склонившись к секретарю. — Конечно, мне он сейчас не нужен, — невозмутимо и бойко уступила ему место Катарина. — Может, пока заваришь чай? Нам, — Левандовский протянул ей тёмно-зеленую упаковку. — Как закончу, сделаем перерыв. Девушка благодарно просияла, но ничего не ответила, радостно кивнув. Ещё она по деликатным намёкам Левандовского поняла, что разговор личный, и ретировалась заваривать чай минут десять. Хотя её редко можно было застать без дела, Роберт ясно видел, что постоянное молчание и плотный ритм съедают энтузиазм Катарины. По не вполне понятной ему самому причине, он сочувствовал ей и изредка даже предлагал свое общество. Изныванию Мюллера по общению и его жажде трёпа, например, он не сопереживал. По памяти набрав номер пекарни "Шварцвальд", Левандовский долго слушал длинные гудки, выстраивая в уме ход своей речи. Едва трубку сняли, поляк выдохнул: — Это я. — Да, Роберт, я слушаю. Что случилось? — голос звучал озабоченно и несколько хмуро, но видно было, что Марко сдерживается, чтобы только не оттолкнуть его. — Я... Не приезжаю, — Левандовский ощущал себя полным неудачником и вину перед Ройсом. — Нет? — просто переспросил немец бесцветным голосом. — М... — Роберт осекся и цокнул, — Цорк поставил меня перед фактом. Заседание, будь оно неладно. — Ты на работе? — он тактично опускал "ты избегаешь называть меня по имени". — Да, — на другом конце раздался резкий звон. — Что там происходит? — Посуду от злости не бью, не бойся, — Роберт перед глазами увидел ройсовскую спокойную, независимую улыбку. Этот образ взбодрил, но он ощутил прилив разочарования. Левандовский давно стал жаден до этой улыбки, как будто каждый раз она могла дать ему что-то новое. — Марко, — поляк вздохнул, малодушно сдержав "я облажался". — Ты облажался, Роберт, — совершенно неожиданно констатировал леверкузенский абонент. Глаза Левандовского полезли на лоб, но он сразу же услышал теплый, как вязаный шарф, смирившийся смешок Ройса. — Что мы можем сделать, ну, скажи? Не думай об этом. Сосредоточься на заседании. Свидимся в другой раз. Любой бунт против самоуправства Цорка и сдерживаемая агрессия как волной оказались смыты. Марко спокоен и, как часто бывает, прав. А ещё... — Ты не реален, — еле внятно проговорил, улыбнулся в трубку Левандовский. — Неужели ты правда? — Приезжай скорее и убедишься ещё раз, — Ройс почти не кокетничал. — Я из плоти и крови. — Лучше бы ты был из Дортмунда, — понуро сострил Роберт, не надеясь, что это дойдёт до ушей немца. — Мне некогда. Я чай пил, в общем, в обед не успел. Тебе, думаю, тоже пора. До скорого, Роберт, — Ройс помедлил, добавив на пробу то, что у них не было принято. — Целую. — И я. Вышло слишком семейно. Левандовский поспешил закончить звонок. В дверях показалась Катарина с виноватой улыбкой и двумя кружками дымящего зелёного. Он должен был бы пить этот чай сегодня с Марко. Затем — дать тому любить себя беспрекословно, до отказа рассудка. Проклятая "Боруссия". *** — Томас, ну? — Так да, я согласен. Что, впервой что ли? — буднично, подперев кулаком щёку, пробормотал Мюллер. — Выходные, черт их дери, вылетели в трубу... — Ой, не начинай только рассказывать, как вы шуршите бумажками на этих собраниях! — скорчившись вкривь и вкось, преувеличенно экспрессивно запротестовал немец. — Как хомячки в клетке. Мне смешно, я не сдержусь. Роберт закатил глаза, но оценил удивительную предусмотрительность друга. — Не собирался. Если бы ты что понимал, — хмыкнул. — Суббота слетела. А мне нужно встретиться с ней. — Чтобы мозги не клевала? — с загоревшимися глазами нагнулся ближе к столу Томас. — Мюллер, — поляк нахмурился брезгливо. — На какой помойке ты берёшь эти выражения? — Вот это друг. Спасибо. — Ты знаешь: я долго терпел, — покачав головой, всё же постарался смягчить соскочившую резкость Левандовский. — А-а-а-а, проехали, — лениво махнул рукой Мюллер. — Что с меня, в общем-то? Первое — не брать, если твоя сегодня наберёт. Второе — держать юбилей-нашего-общего-знакомого в голове недели две. Никаких новых указаний, босс? — Да, — Роберту было не до шуток: его тело с провалившихся выходных слушалось не его, а Ройса, мирно существовавшего за долбаные километры. Мысли о том, как поскорее раздвинуть ноги перед ним — не то, с чем Левандовский хотел мириться, как с лёгким недомоганием. — Спасибо тебе. Правда. Наверное, его голос оказался неосмотрительно серьёзным, даже печальным, потому что Томас вздрогнул, отставив бокал пива, и очень мягко посмотрел ему в глаза. — Ты в порядке? — немец откашлялся, с огромной неохотой и какой-то виной произнеся следующие слова. — Чёрт, брат, ты же не влюбился в неё? Кровь загудела в ушах, Роберт, как мог сдерживая нараставший ужас, — ужас пойманного с поличным — заглянул в встревоженные глаза друга. — Я, то есть, хотел... Я имею... Роберт, это чертовски опасно. — Но я не делаю ничего опасного, — слишком, пожалуй, защищаясь, выдал Левандовский. Он соображал плохо, и никак не мог взять в толк, о чём именно предупреждал его сейчас Мюллер. — Пока ты просто спишь с ней — да, но... — Томас тяжело вдохнул: этот разговор был слишком острым и важным, чтобы в полдень за пивом и колбасками. — Чёрт, у тебя такой голос был, что, — может, это по-идиотски, — но я... Я могу прикрывать только твои интрижки. Всё, что дальше — ..., — Мюллер поджал губы, молча, но решительно развёл руками. Покачал головой. — Не фантазируй, — до Левандовского дошёл смысл и степень опасности слов Томаса. — Не она первая. Но я же не ухожу из семьи. — Да-а-а, — немец, подуспокоившись, задумчиво почесал щёку. — Ты мастер усидеть на двух стульях. Не кидайся в меня ничем, я правда в восхищении! — замахал руками Мюллер, уловив потяжелевший взгляд голубых глаз. — Не накручивай себя, в общем: помогу, чем смогу, прикрою. — Спасибо, — мужчины обменялись рукопожатиями, Роберт поднялся. — И можешь допить мой чай. Мне пора. Не дожидаясь реакция, Левандовский покинул их кафе. Мюллер подозвал официанта и заплатил за свой полноценный обед и тот самый чай. И ухмыльнулся, провожая глазами хлопающую о косяк, как признак недавнего присутствия здесь Роберта, дверь.