Свободная воля.

Через горы Сьерра-Невада шоссе привело нас к символу Северной Калифорнии – высокогорному пресному озеру Тахо, со всех сторон окруженному хвойным лесом. Хайвэй берет круто в сторону и вверх, потом вниз, потом еще резкие повороты... А вокруг – раскидистые высокие сосны с удивительно огромными круглыми шишками. Дождь давно прекратился, и, благодаря проглянувшему солнцу, озеро засияло и заискрилось так ярко, что стало больно глазам. Небо отражается в синей воде, словно бы тонет. Будто еще вот чуть-чуть, и откроется космос. Пихты и сосны влажно поблескивают миллиардами искр, стряхивая их с мокрых иголок. Вершины хребта Сьерра-Невада скрыты алмазными шапками чистейшего снега. Я приоткрываю окно и даже отсюда чувствую холод. Каждый вдох наполняется свежим запахом хвойного леса, кристальным, звенящим воздухом. Так тихо, мирно, спокойно и сказочно, бесконечно красиво... Майкл объезжает огромное озеро по плавной дуге. В небольшом городке Лейк-Вэлли Эванс притормаживает у магазинчика. - Пойдём. Поможешь нести. Он, не скупясь, набивает тележку продуктами. Свежие овощи, сыр, молоко, соки, хлеб, тушеное мясо, яйца, нарезки колбас, говяжьи стейки, что-то в коробках для микроволновки, кукурузные хлопья, арахисовая паста, маффины, шоколад, минералка - всё это еле влезает в пять огромных бумажных пакетов, три из которых подхватывает Майкл. Я помогаю. Мы всё сгружаем на заднее сиденье автомобиля; видно, Эванс не хочет ставить продукты в багажник, не забывая о том, что в нём лежит, и обижаться на это глупо. Мы едем ещё около получаса, и наконец он сворачивает на подъездную насыпную дорогу. Мы углубляемся в лес. Гравий шуршит и потрескивает под колёсами автомобиля. Я ожидаю, что деревья расступятся, но ошибаюсь. Дом Александра стоит в окружении сосен и пихт. Он небольшой, но добротный, двухэтажный, из светлого, янтарного с розовым отблеском, гладкого бруса, покрытого лаком. Высокий фундамент отделан красно-бело-коричневым камнем. Крыша почти прямая, черная, покрытая черепицей с фактурным слоем из каменной крошки. Скат еле заметен. Массивная дверь и единственное окно на втором этаже. Над крышей - невысокая узкая прямоугольная каминная труба из красного кирпича. Это не дом, это маленький форт, что вполне готов пережить мини-осаду. Справа, впритык к дому - гараж на один автомобиль, отделанный камнем. Сбоку ещё небольшое строение, выдержанное в едином стиле с домом - возможно, сауна, я не присматриваюсь особо. Майкл паркуется на небольшой площадке у дома, и мы выходим. Эванс стучит громко и требовательно, но предсказуемо безрезультатно. - Что будем делать? Не дверь же ломать? – он действительно ждёт от меня решения и хоть каких-то действий. Для этого и привёз. Я оглядываюсь по сторонам и замечаю кое-что подходящее. За гаражом высится раскидистая сосна Жеффрея. Она мне подходит. Я не спеша огибаю гараж. Майкл идёт за мной следом. - Что ты задумал? – он явно волнуется, но я молчу. Мне надоело его пренебрежение. Хорошо, что на мне кроссовки. Они лёгкие и удобные, хоть и порядочно мне велики. - Подсади, – я тяну руки к ветке. – Давай. Не тормози! - и Эванс, немилосердно сжав мои бедра в стальных тисках сильных ладоней, подбрасывает меня вверх. Я цепляюсь за сук и не думаю, хватит ли мне сил подтянуться, просто делаю это, и тело послушно отвечает моим желаниям. А я, оказывается, сильный! Я забираюсь на толстую фиолетово-коричневую ветку, перемазав ладони липкой смолой, и встаю на неё. - Осторожно! – кричит снизу Эванс. – Обломится – я тебя не поймаю. Я лишь хмыкаю и иду. Аккуратно иду в сторону крыши, идеально держа равновесие. Майкл зачарованно смотрит, чуть приоткрыв рот. Ветка качается и ощутимо прогибается под моим весом, но не ломается, а пружинит. Сосна Жеффрея - крепкое дерево. До гаража я добираюсь без особых проблем. Дальше всё проще - отталкиваюсь от ветки и прыгаю, подтягиваю себя и перебираюсь на крышу дома. Ложусь на живот и заглядываю в окно. Мне везёт. Прямо под подоконником я вижу кровать, застеленную ворсистым и толстым пледом. Сажусь на корточки и, ухватившись за край крыши, медленно опускаю вниз сначала ноги, потом и всё тело. Точным ударом кроссовка я разбиваю стекло. Бью в самый низ. Мне совсем не нужны осколки в кровати. Медленно и аккуратно ногой я их вынимаю, заставляя падать наружу, и слышу звон разбивающегося на площадке у дома стекла. Когда всё (ну, как мне кажется) готово, я раскачиваюсь и влетаю в окно ногами вперёд, развернувшись в прыжке, словно кошка, падая на четвереньки. Блять! Я всё же порезал себе ладонь мелким осколком, но, слава Создателю, не очень сильно. Оглядываюсь по сторонам в поиске подходящего материала для перевязки. Эта комната нравится мне. Здесь уютно. Пол отделан широкой тёмной доской, тускло сияющей лаком, стены вообще ничем не покрыты. Чистое светлое дерево кедра наполняет комнату свежим запахом. Его сухой, глубокой и проникновенный аромат вселяет чувство спокойствия и умиротворения. Кровать очень мягкая и удивительно низкая, словно пружинящий толстый матрас лежит на полу. По бокам от кровати стоят парные настольные лампы с зеленоватыми тканевыми абажурами. Вдоль всей правой стены - массивный стеллаж из тёмного дерева, заставленный книгами. Вдоль левой - пара комодов, а на стене над ними три постера в рамах - «Oasis», «The Strokes» и «Leonard Norman Cohen». Напротив кровати у противоположной стены - труба камина. Рядом с ней низкий массивный столик, явно старинный, возможно ручной работы. Резной и с инкрустацией перламутром. На полу светлый пушистый ковёр. Я не хочу залить его кровью и бесцеремонно роюсь в ближайшем комоде. В верхнем ящике нахожу стопку идеально отглаженных, аккуратно сложенных больших носовых платков и, не особо-то переживая, заимствую один из них. Слышу тревожный крик Майкла. Он зовёт меня, называя по имени. Я осторожно высовываюсь в окно. - Со мной всё в порядке. Спускаюсь! – и, наскоро перетянув рану, я устремляюсь к лестнице вниз. ***** У лестницы крутится лабрадор. Он подвывает, скулит и повизгивает. Пёс пугает меня. - Алекс!! Ал! – я слетаю по лестнице и озираюсь. Темно. Мягко бормочет каким-то старым фильмом включенная плазменная панель, висящая на стене рядом с камином и озаряющая всё вокруг неверными всполохами неона. Я, наконец, вижу Тёрнера. Он валяется на огромном низком диване, стоящем почти в центре комнаты. Валяется, по-другому я не скажу. Как надоевшая кукла, в сердцах брошенная капризным ребёнком. Лицом он уткнулся в подушку, и я не пойму поначалу, дышит он или нет. Левую руку он закинул на низкую спинку дивана, обитого кожей, а правая, как и нога, лежит на полу. Я приближаюсь к нему и задыхаюсь от ужаса, сожравшего мне кишки. Я опоздал? Ледяные колючие верткие струйки пота текут по спине и груди. Сердце заходится в судорожной колотьбе. Воздух в комнате настолько густой и спёртый, что его можно резать ножом и мазать, как талое масло, на хлеб. В нём всего предостаточно, и приятного и омерзительного. Наконец заставляю себя дотронуться до Александра. Я впервые ощущу прикосновенье к нему, и я боюсь. Я до жути боюсь, что его кожа окажется мраморно твёрдой и ледяной. Тяну руку, и тут… Алекс всхрапывает и поворачивается на спину. Он убийственно пьян. Облегчение обрушивается на меня тысячефунтовой глыбой. Он живой!! Меня просто колотит, как в лихорадке. Руки дрожат - нет, трясутся. Трясутся, как у припадочного эпилептика, как у наркомана при ломке. Ноги от слабости подгибаются, и я, не думая о том, что делаю, сажусь, вернее, роняю себя на низкий журнальный стол у дивана. Алекс в расстёгнутой, мятой, несвежей рубашке, совершенно измятых брюках и босиком. Грязные длинные волосы облепили лицо, он в испарине и тяжело дышит. Но дышит! Не знаю, сколько я сижу, разглядывая его. Времени не существует. Его просто нет. В себя прихожу от громкого стука. Майкл! А я и забыл о его существовании. С трудом поднимаюсь, бреду к двери, постоянно спотыкаясь о крутящегося в ногах пса. Наощупь, с трудом, но всё же разбираюсь и отпираю замок. Эванс врывается вихрем, отталкивая меня, хлопает ладонью по выключателю у двери, который я не нашел, и в залившем дом тёплом свете множества маленьких ламп, висящих на длинных шнурах с потолочных балок, бросается к Тёрнеру. - Он в порядке, – пытаюсь я его успокоить, но Эванс не слышит, ощупывает Александра и проверяет пульс. После с остервенением трёт ему уши и задирает ноги Ала на спинку дивана. - Дверь открой. И подопри чем-нибудь, – Майки сосредоточен на том, что делает, и на меня даже не смотрит. Я открываю дверь, и Юки тут же пулей из неё вылетает. - Юки!! – кричу я ему вслед. – Юки!! - Оставь, – Эванс не зол. Он лишь расстроен. – Пусть погуляет. Вернётся. Кто знает, сколько он просидел взаперти... Майлз, видишь шкаф у плиты? – он кивком указывает за спинку дивана. Я киваю в ответ. - Верхний ящик. Аптечка. Мне нужен "Ammonium Chloride Hospira". Поищи. И я ищу. Майки льёт резко и тошнотно пахнущую жидкость на ватку и подносит Алу к лицу. Ничего не происходит. Алекс не просыпается. - Блять! Блять! - Майк встряхивает Александра за плечи. – Ну давай же! – и снова подносит ватку к самому носу спящего Тёрнера. Тот, наконец, морщится и чихает. Ал открывает пустые, бессмысленные глаза. Майкл обнимает его за плечи и прижимает к груди, словно баюкая. - Майлз. Поставь чайник. Ему нужен чай. Необходимо, чтобы его стошнило. Я не возражаю. Покорно и с радостью всё выполняю. С радостью - потому, что Эванс знает, что делает. - Ему нужно тепло, – произносит, словно оправдываясь передо мной, сильный мужчина, обнимая и прижимая к себе человека, который, надеюсь, будет моим. И я ему верю и понимаю. Я не ревную. Я благодарен. ***** Майкл уезжает. Завтра он оперирует, и ему нужно поспать хоть немного. Впереди у него ещё длинный и долгий путь. Тёрнера мы откачали совместно. Майкл поил его чаем настойчиво и насильно, а после держал вырывающееся невменяемое тело над раковиной, пока рвотные массы, покидающие хрупкое тело, не обессилили вконец его владельца. Я помогал, как мог - вытирал, мыл и убирал. Юки так и не вернулся. Под лестницей я нашел четыре конкретных кучи. Видимо, Тёрнер на пса забил. Мы загрузили в машину шесть ящиков виски, что нашли в доме. Ну, не выбрасывать же шотландский «Laphroaig». Но одну бутыль я оставил. Алекс меня удивил своей… подготовленностью и продуманными намерениями. Мы собрали весь мусор, коробки от пиццы и заварной китайской лапши. Слава Создателю, он всё же ел иногда. Я собрал все пустые бутылки, что попадались ну в совершенно непредсказуемых и неожиданных мной местах комнаты. Сколько же он выпивал? Эванс весь упакованный мусор сгрузил в багажник. И теперь мы прощаемся. Я забрал грязный плащ и рубашку и стою на пороге, словно хозяин, а Эванс спустился вниз на две ступени, чтобы быть равным мне по росту и смотреть прямо в глаза. Я тяну ему руку. Я его уважаю, и, видимо, он понимает то, что я чувствую. Больше он не жмёт мои пальцы с силой. Это простое и искреннее рукопожатие. Мы отдаём друг другу должное. Он уважает меня – я уважаю его. Мы мужчины, а не самцы. - Звони, - тон Эванса требователен, и я согласно киваю. – Я записал номера. Ну ты видел... – повторяется Майкл. Он написал мне все телефоны лучших врачей, каких знал (а знал их он много) в близлежащем к Тахо сегменте. Я поразился его коммуникабельности и тому количеству человек, что готовы помочь, только услышав о нём. Всего лишь услышав имя. - Без вариантов. Не сомневайся, – я жму его сильную большую ладонь и не выпускаю её, когда, как я вижу, он уже готов разорвать рукопожатие. Майкл руку не вырывает, лишь удивлённо смотрит, чуть подняв светлые брови. - Ты и правда готов его отпустить? – я знаю, что делаю Эвансу больно, задавая этот вопрос, но мне необходимо расставить все точки над И. Всё решить между нами. Окончательно. Майкл долго молчит, не отнимая ладонь, и смотрит задумчиво в сторону. - « Если любишь цветок — единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд, этого довольно: смотришь на небо и чувствуешь себя счастливым. И говоришь себе: «Где-то там живет мой цветок…» - цитирует он вдруг Экзюпери. И это настолько неожиданно - услышать эти слова от сильного, мужественного человека, что я поначалу не верю в то, что услышал. Мне становится вдруг так тоскливо, так больно и так светло... - «Цветку, который ты любишь, ничто не грозит…» - отвечаю я Майклу, продолжая цитату. И жму его руку. Майкл Кристофер Эванс мне улыбается грустно: - Надеюсь, – и выпускает мою ладонь. – Теперь это твоя ответственность… ***** Алекс спит. Эванс, не спрашивая меня, на руках отнёс его наверх и уложил, встряхнув плед и ловко одев Ала, словно ребёнка, в чистое и домашнее. Мне в тот момент показалось, что к Тёрнеру он испытывает странные, очень странные чувства. Я знаю – ему тридцать семь исполнится скоро. Он старше Алекса на десять лет, хоть по нему и не скажешь. И это его… отношение… У Эванса, как и у меня, как и у Александра, не будет своих детей. И Майкл, похоже… Неважно. Уже сев в машину, прежде чем захлопнуть дверь, он высовывается, опираясь на ручку. - Майлз! Алекс, скорее всего, до утра не проснётся. Не трогай его. Пусть отсыпается. К похмелью добавится гипогликемия. Проснувшись, пусть съест банан, пару долек шоколада и примет витамин С, растворимый. Апельсиновый сок ему не давай, дай томатного. Завари ромашковый чай и пои его целый день. Да, и обработай себе рану на лбу "Eskata" или "Hydrogen Peroxide", найдёшь там в аптечке. И, Кейн… помойся ты наконец, - и Эванс демонстративно закатывает глаза и делает жест рукой в воздухе, словно отгоняя от носа невидимых мух. Вот поганец. Я принял душ, немилосердно облившись всем, что нашел в крохотной ванной комнате, начиная от геля и пены для ванной и заканчивая лосьоном, и всё перенюхал, дурея от ароматов. Постирал свои вещи, и теперь я шатаюсь по дому, замотанный в полотенце. Разглядываю то, что стало прибежищем моего человека. Картины. Книги. Стены. Пластинки. Его самого. Решившись, усаживаюсь на кровать. Тяну руку. Трогаю Александра. Я наконец его ощущаю! Пальцы дрожат, и я дёргаюсь, хоть ничего не случилось. Осторожно снова касаюсь тёплой и нежной кожи щеки. Волосы растрепались. Эванс отмыл его. Эванс. Эванс. Он меня не отпускает. Не оставляет меня. Он в голове у меня и в груди. У меня чувство, что без него и нельзя. Благородные руки Майки, что, как великая нежность, как дом, как сама жизнь... Что я такое? Кто я такой? Двести тридцать семь лет словно бы ничего и не значат. Юки вернулся и скребётся снаружи. Скулит. Я спускаюсь, поднимаю гладкое розоватое тело на руки и кладу его мордой себе на плечо. Он тяжелый, но мне хорошо. Будем спать втроём, вместе. ***** - Он наказывает меня?!! – это первый вопрос, что я выхрипел Кэмеруну при встрече. Я почти что в истерике, и мне плохо. Кэм, которого я искал пару ночей, дежуря у баннера, и понял, что он больше там не бывает, открылся мне после того, как я почти порвал себе связки, призывая его в полночь на парковке у башни "Сити-Нэшнл-Плаза". Он пожелал, и я с облегчением увидел ставшее мне родным за годы лицо. Он услышал или увидел меня и снизошел. Теперь мы на крыше, и Кэм держит меня за плечо. Нам совсем не нужны свидетели нашей встречи. Ни к чему попадать в объективы камер видеонаблюдения и под излишнее внимание к нашим персонам охранников башни. - Он наказывает меня? – повторяю я тише. - Я всего лишь Посланник... – Кэмерун морщится, но не зло, скорее, уничижительно по отношению к себе. – Я говорил тебе и повторюсь: «Неисповедимы Его пути». - Почему он?! Это должен быть я!! Алекс не виноват!! Он не хотел. Это было моё решение. Я виновен! Он ни при чём! – я еле сдерживаюсь, чтоб не упасть на колени, не уткнуться лбом в крышу и не сжаться в рыдающий от отчаяния и безысходности маленький и дрожащий клубок, полный муки. - Твоё решение - только твоё. Свободная воля - Сакральный закон Вселенной. За неё Творец не наказывает никого. Наказывают другие. Тебе винить себя не в чем. Ты выбрал свой путь, так иди по нему. - Авриэль был Посланником тьмы. Как и ты. И сейчас у него всё хорошо. Он счастливо наслаждается жизнью, а вот я… - Кэм меня обнимает, с силой сжав второе плечо. Заглядывает внимательно мне в глаза. - Авриэль, как и ты, как и я, как мы все - творенье Создателя. И неважно, кто какой силе служил или служит. Мы все равны для Него. - Кэм. Что мне делать? – вопрос звучит жалко и жалобно. Тёмный посланник мне улыбается ободряюще. - Верить? ***** Тёрнер в коме уже третий месяц. Точнее, восемьдесят пять дней. Он у черты, но он жив. И осознание этого факта не дает мне сорваться в бездну отчаяния. У меня остаётся надежда. Надежда и память. У меня есть воспоминания…