Назови мое имя

За окнами орет сигнализация. Бедный мозг отчаянно хватается за милые ему картинки и дорисовывает сон сам: придумывает улыбку на лице Корделии, объятия такие крепкие, что на секунду Мисти кажется, будто они реальны. Но все пустое: она открывает глаза, а перед ней все тот же потолок, все те же стены, неизменным остается и отсутствие Корделии. Она садится на кровати. Все приснилось, все лишь глупый сон. Болезненно приходит вдруг осознание всего: август по-прежнему дождлив, Корделия по-прежнему мучает ее молчанием, и с каждым днем оно становится все прочнее, все сильнее костенеет Мисти в своем придуманном равнодушии. Ей хочется навсегда забыть Корделию, выбросить все мысли о ней, оставить их случайно на скамейке в парке и не вернуться. Но, будто бы назло, из головы не выходят ее карие глаза с упавшей на них русой прядью и шляпка — та самая, с ленточкой. Как жаль, что Корделия ее, кажется, не любит. С этой мыслью Мисти делает кофе среди ночи, с этой мыслью включает компьютер, с этой мыслью существует все это время. Вновь она смотрит фотографии Корделии: старые, с просторов сети, и одну новую с круиза, сделанную, увы, не ею. В голове Мисти не укладывается, как может все складываться вот так: Корделия есть, Корделия существует, а она не имеет права любить ее взаимно? Кто-то другой дарит ей любимые лилии, кто-то другой видит с утра, кто-то другой, кто совсем не Мисти и далек от нее. Он умен, серьезен; с ним Корделии не стыдно выйти в свет и рассказать о нем подругам. С Мисти же можно только скрыться с глаз людей долой и за закрытой дверью быть любимой. Ей кажется, между ними вечно будут барьеры: ни Антонио — так муж Корделии, ни несерьезность Мисти — так страхи Корделии, и есть ли вообще шанс их истории быть продолженной, когда обстоятельства кидают ее об пол, а Делия с жестокой веселостью [к Мисти] пробегает по ней? И хоть было дано обещание ждать, сейчас принципиальность играет со девушкой злую шутку: не позвонить, не написать, не попросить о встрече. И Корделия, зная прекрасно о честности Мисти, пользуется этим. Время стремительно бежит вперед, уничтожая в Мисти остатки слепой наивной надежды. Оказывается, реальный мир не так и добр, каким кажется в детстве. Ожидание не оправдывалось: бегунок календаря останавливается на первом сентября. За это время Корделия ни разу не обратила на Мисти внимание на работе, обходила ее стол за обедом, и если говорить правду, то в какой-то из моментов девушке удалось возненавидеть Корделию так сильно, что испугало. После круиза Мисти видит ее лишь мельком в коридоре: обычно, заметив ее, Корделия сразу спешит быстро испариться, потеряться в аудиториях. Каждая частичка Мисти желает сделать ей так же больно, как делает Корделия, и чувство неприязни все большую обретает над девушкой власть. Редкие собрания слишком обычные: стандартные преподаватели, стандартные темы, все смехотворно-официально и лживо [с стороны Корделии и Мисти, ведь только они делают старательно вид, будто ничего не было, а Корделия вновь говорит о новой программе и пересдачах.] Мисти хочется ответить ей какую-нибудь грубость, уколоть, задеть самым обидным словом, но в то же время она не может позволить себе сию роскошь: и что бы ни было сейчас между нами, Корделия — источник огромного счастья в прошлом. Мисти пытается поймать ее после работы — она же вновь и вновь ускользает, и девушка все больше понимает, что теряет свою любовь. Медленно тянутся будни, когда в университетских коридорах Мисти не встречает Корделию. Очевидно: она избегает девушку. Мисти сложно принять, что она — именно она, а не кто-то другой, от кого можно было бы оградить Корделию — причина дискомфорта любимого человека в рабочих стенах. Наконец, она решается ей позвонить. Идет первая неделя сентября, нервы сдают. Длинные гудки в трубке. И звонок обрывается. Верным образом, Корделия не хочет говорить с ней, и в осознании ненужности проходят выходные. В понедельник снова на работу, в понедельник Мисти снова сможет увидеть ее, но, видимо, что-то сломалось внутри, потому что впервые молодой преподавательнице не хочется. Но неизбежно, как и всегда, наступает первый день недели. Дорога на работу не любит отнимать много времени: прокручивается всего десяток с лишним песен, а Мисти уже подходит к вузу. Сентябрь прохладный и пасмурный. По старой привычке девушка заглядывает за угол: там время от времени обитают ее коллеги, настраиваясь на рабочий день. Но вместо них утро дарит ей Корделию, такую прекрасную в этом синем пальто. Мисти не без труда решается подойти. Не видеться больше месяца толком и загибаться от [ее] молчания — то, что убеждает ноги идти мимо-мимо Корделии, но сердце рвется к истине. Оно желает увидеть ее, и пусть правда может верно прибить. Вся обида Мисти испаряется при виде Корделии. Она опять курит. Мисти опять слепо следует к мечте. — Держи, холодно сегодня, — протянув перчатки, ждать реакции Корделии как особый вид пытки. Она бросает в сторону Мисти безразличный взгляд и курит дальше, словно не слышит. Смущенно Мисти вжимает шею в плечи и кладет перчатки обратно в карман. — Может, поговорим? — О чем? — видно, как Корделия играет в равнодушие. Оно ей решительно не идет: ее прекрасные черты безумно портит этот бессмысленный взгляд. — Ты думаешь, не о чем? В ответ — молчание. О, как оно надоело Мисти. Терпению конец, уверенным шагом она сокращает расстояние между ними. Этот напор мгновенно оживляет Корделию, пальцы разжимаются, и горящая сигарета падает на мокрый асфальт. Мисти склоняется к ней так тихо-тихо, и страх овладевает Корделией полностью: все попытки преодолеть его обречены на провал, он сильнее врастает в ее ощущения, не дает управлять собственным телом, и потому она просто стоит недвижимо и смотрит на Мисти в упор. Всего шаг отделяет ее от бесконечного счастья, заключенного всецело в Корделии. Ее глаза изучают девушку. Наверняка в душе, где страх не властен, она смеется над Мисти: глупая-глупая девчонка с натянутыми поверх джинс носками, странным взглядом на мир и маленьким кругозором. Будь они в других плоскостях, Корделия бы высмеивала каждую ее частичку, издевательски уничижая все, что дорого Мисти хоть мало-мальски. Но они здесь, и перед ней бессилие Корделии не скрыть. Девушка подается вперед, мечтая сорвать выигранный у судьбы поцелуй, но Корделия отстраняется: — Я замужем, — предательски шепчет она, легкой рукой отталкивая Мисти. — Хорошо, — она пожимает плечами, делая шаг назад. И чем сильнее слова Корделии задевают ее, тем более равнодушной она хочет казаться, но если честно, то сейчас они пронзили верно грудь. И потому Мисти хочется сделать ей так же больно. Сыграть в безразличие — мгновенная идея, но ничего другого на ум не приходит. И срабатывает. Корделия быстро хватает ее за куртку и дарит тот самый, обещанный Мисти судьбою, поцелуй. Кажется, она понимает все яснее суть игры Корделии. Это кошки-мышки: мышка обязательно должна убегать, чтобы кошка с радостью ее ловила, ей должно быть весело. Но мышка оказывается не так проста. — Ты же замужем. В ответ Корделия шепчет что-то невнятное в губы, требует настойчиво замолчать, только действиями: сильнее сжимает пальцы на плечах Мисти, целует нежнее, зная прекрасно ее слабость к ней. — Подожди, — но сейчас Мисти представляется себе сильнее обычного. Это непривычное ощущение дает ей силы отпрянуть от самых желанных губ. — Я тебя, конечно, люблю, но продолжать эти игры не намерена. Лицо Корделии искажается до неузнаваемости, словно секунду назад ей сообщили страшную новость. — Любишь? — спрашивает она робко, в то время как голове Мисти случается настоящий взрыв: она что, и вправду, всегда думала, что попытки Мисти связаться с ней и найти любой повод увидеться были от чего-то принципиально меньшего, чем любовь? Девушка пытается понять, серьезен ли ее вопрос, и, когда в глазах замечает любопытство, выпадает. — Правда? Нет, то есть ты все это время действительно считала, что я игралась с тобой? — Мне казалось, ты не можешь быть серьезно настроена в таком возрасте… — и какую бы цель не преследует Корделия, она бьет прямо в десятку. Мисти сражена ею [сегодня и всегда]. — А мне казалось, что я все предельно ясно изложила тебе еще на корабле, — взявшаяся из ниоткуда грубость дает о себе знать: голос девушки становится полным негативно окрашенных нот. Будто бы вся ее обида за месяц молчания решила вырваться наружу разом, в один миг. Корделия явно теряется от ее резкости. Мисти становится стыдно, но показать это будет большой глупостью: пришло время понять и ей самой, что любовь Мисти пусть и другая, но требует равного уважения. — Ты права, — голос Корделии так приятен. Он, сродни любимой песне, ласкает слух. — Наверное, мне просто хотелось верить в то, что все несерьезно с обеих сторон. — Потому что, на самом деле, все несерьезно только с моей стороны, но тебе не хотелось быть в собственных глазах той, кто бросает и лжет, верно? Корделия мотает головой: — Нет, — и грустная улыбка тенью мелькает на ее лице. — Просто в таком случае все было бы гораздо легче: раз ты не настроена на серьезность, то мне не нужно ничего решать, потому что… что бы ни было у меня к тебе, ответной реакции ждать не стоит. В таком случае нет смысла и пытаться. Мисти долго пытается понять, к чему она клонит: видимо, страх сказать все прямо вынуждает Корделию подбирать слова, которые бы смягчали падение [ее в глазах Мисти]. — Ты хочешь сказать, что тебе было легче придумать мое равнодушие и ничего не делать, чем разобраться в ситуации? — Да. О, женщина. Как в такие моменты она раздражает Мисти. И хоть любовь к ней всегда перевешивает, сейчас терпение девушки идет трещинами и, кажется, вот-вот развалится. — Здорово. — Мне очень тяжело, — Мисти слышит, что голос Корделии дрожит, и если секунду назад она злилась на нее и хотела уколоть в ответ, то сейчас сделает все что угодно, лишь бы эта дрожь исчезла. — Понимаешь… мне тяжело. Это ты стоишь в самом начале пути и можешь выбирать, а моя жизнь уже сложилась, я ее давно отстроила. И вдруг появляешься ты… и все летит к чертям. Быть с тобой — значит разрушить все, что у меня есть. Я не рассчитывала ни на что большее, чем просто курортный роман с человеком, которого я больше никогда не увижу, а тут случилась ты. Слова Корделии возвращают Мисти с небес на землю: оказывается, больно может быть не только ей; оказывается, она не единственная существует в этом мире: как выясняется, есть и другие люди, кому также сложно и непонятно. — Я… не думала, что все так. Ну, точнее вполне могла себе предположить, но… — Мисти подходит к Корделии и робко пытается обнять. Она не дается, что выбивает девушку из колеи окончательно. Справедливо сказать, что Корделия, готовая дать волю эмоциям, причина которым — Мисти, может манипулировать ею, как хочет: попроси предать свои принципы — она сделает это без колебаний, лишь бы имя Корделии всегда было ей добрым. — Это пугает меня. — То, что я хочу обнять тебя? Она грустно хмыкает: — Нет. То, что, несмотря на нежелание рушить свою жизнь, меня тянет к тебе. И я даже не могу объяснить, почему. Ты ведь… не мой круг общения, что нас вообще может связывать? — Любовь? — Не называй это любовью, — с особой страстью пресекает Корделия. И этот жест рождает вновь в Мисти те злые, темные чувства. Как может Корделия кланяться традициям и проходиться по тому, что истинно живет в Мисти? — Так вот, чего ты боишься на самом деле, — до девушки снисходит озарение. — Не необъяснимости, а того, что это окажется любовь, — весело улыбается она, и это явно раздражает Корделию. — Это не так. — Так, — во ней вновь появляется надежда, ведь Корделия, отрицающая все слова, в действительности выдает себя глазами. В них не спрятать правды. — Послушай, — подальше спрятав радость, Мисти становится серьезнее, — нет ничего постыдного в том, чтобы любить кого-то неожиданного. Ведь тебя, в конце концов, это ни к чему не обязывает. Можно просто попробовать: не пойдет дальше — бывает, зато попробовала; пойдет — ну… тут уже будем думать вместе, что делать. Корделии, человеку с ее складом ума, так сложно отключить голову хоть ненадолго, но неужели непонятно: иначе счастье ощутить в сто раз сложней. Мисти, привыкшей слепо следовать эмоциям, не дано понять ее избирательной осторожности, Корделии же — наивности этого безголового юного искусствоведа в ярких носках. Так и существуют: с разных полюсов смотрят друг на друга и не могут сойтись. — Я не знаю. Это предательство. — Знаешь, что забавно? При любом решении ты предашь кого-то из троих. — Троих? — удивленно спрашивает Корделия. — Да, — Мисти кивает. — Меня, мужа или себя. И в действительности это совсем не смешно. Корделия задумчиво смотрит себе под ноги. Ответить нечего, да и к чему? Мисти все и без того понимает. — Позвони мне, как захочешь встретиться. Я буду рада провести вместе время. Мой номер у тебя есть, — и оставив ее в одиночестве, девушка уходит.