Назови мое имя

Когда они прилетают, больничная атмосфера начинает съедать. Изначальный оптимизм постепенно стирается, становится слабее с каждой процедурой, что отнимает у Корделии столько сил. Мисти мало спит и ругает себя, когда засыпает случайно под утро: ей хочется быть ежеминутно с Корделией, дарить ей всю себя и заботу, с которой можно дать столько любви. Она рассказывает ей, в какие страны они поедут, когда она поправится, и нежно гладит тонкие пальцы [без кольца отныне, но Мисти надеется однажды одеть новое]. Мисти почти не ест, не улыбается, но в моменты, когда Корделия рядом, надевает маску: и сияет, сияет, сияет перед ней позитивом. [Она не имеет права отчаиваться, Корделия должна видеть, как она в нее верит, чтобы продолжать бороться.] Мисти хочется порой простого человеческого — взять и расплакаться, когда взгляд Корделии, уставший, но такой искренне добрый, обращается к ней. — Милая, — Корделия касается ее щеки, и Мисти чувствует, как ком подступает к горлу. Боль океаном готова выплеснуться наружу, накрыть всех волной и стереть их с Мисти навсегда. — Как давно ты спала? — Только что буквально пару часиков, пока ты дремала. Мисти ненавидит себя за ложь, что дарит Корделии. Она закрыть глаз не может, а ночь или моменты дневного сна Корделии — единственное время, когда она может дать волю эмоциям. Мисти не стыдно. Мисти — настоящая плакса с самого детства, она может рассуждать здраво и противостоять любому сопернику, а вернувшись домой, затопить соседей. [Только для Корделии она должна быть сильной.] После операции ей назначают курс химиотерапии, и в этот момент Мисти приходится собирать себя по кусочкам, лепить новую версию — ту, которая необходима Корделии прямо сейчас. Мисти — параноик, и это съедает: она видит, как страдает Корделия, и ненароком начинает искать проблемы в своем здоровье. Она переносит это на себя, ведь каждый день перед ней — боль той, что она любит больше себя, больше всего, что заслуживает любви. Больше, чем искусство. Больше, чем Стиви Никс. — Дорогая, это не случится с тобой, — успокаивает ее Корделия. Она не слепая: она замечает состояние Мисти, от нее не уйти ее страхам. — Не переживай. — О чем ты, Ди? — Мисти играет в дурочку, чувствуя, как от постоянных слез раскалывается голова. Она впадает в панику, принимая это за симптомы, и ненавидит себя. [Невозможно не забирать это все, когда такое происходит с родными.] — Не переноси на себя мои болезни, тебе это ни к чему, — Корделия улыбается, и это дается ей с трудом. Она хочет сказать еще что-то, но резкий рвотный позыв гонит прочь из палаты. Мисти сжимает кулак, ногти врезаются в кожу, царапают до белых пятен. Ей поначалу снятся кошмары, реалистичные, живые, а потом перестает что-либо снится вовсе. Она считает судьбу последней сволочью, ведь она не оградила Корделию от того, что она — Мисти клянется, Мисти уверена в этом — не заслуживает. Корделия — друг, чей-то безгранично любимый человек, просто та, что в ситцевом платье должна махать легкой рукой с корабля, а не испытывать на себе несправедливость. Мисти пытается поднимать ей настроение, шутит [увы, не смешно: смешно уже не получается], а Корделия только просит ее полежать с ней немного. Мисти застает ее следующим утром в слезах, стряхивающей свои ресницы с подушки. Они выпадают вместе с бровями, вызывая в Корделии шквал черных, едких эмоций. Этим же вечером она просит Мисти срезать ее волосы. — Нет, нет, Ди, — она целует ее руки, прижимается к ним щеками, — не время отчаиваться. Потом растить долго придется. — Придется ли?.. — Конечно, — кивает Мисти. Она разбита, она не замечает ничего, кроме карих глаз. — Конечно, придется. Корделия помнит страдания матери, помнит, как ненавидела ее до конца, а теперь презирает себя. Сейчас она понимает, каково проходить через это, и благодарит судьбу, что она не одна. Мисти видела пару фильмов, пару книг прошло через ее руки, где герой тем же был болен, и это казалось ей романтичным, драматичным, печальным, красивым в темных тонах. Теперь ей хотелось сжечь каждую книгу, каждый фильм навсегда забыть. Болезнь — это всегда некрасиво. Не романтично. Не прекрасно-печально. Это то, что ломает. Умирать — страшно. [Только Мисти ее отвоюет.] За депрессивными мыслями Корделия не замечает, как состояние медленно, мучительно, но улучшается: пропадает тошнота, повышается иммунитет, возвращаясь почти в исходное состояние, временами появляется аппетит, постепенно перерастающий в регулярный. Корделия перестает снимать с расчески целые пряди, не стряхивает ресницы с подушек. Мисти относится к шаткому состоянию с опаской: по-прежнему следит, чтобы Корделия соблюдала режим и не пропускала приемы медикаментов. — Я таскала из детского отделения мармеладных мишек, пока не узнала, что это слабое снотворное, — Мисти лежит с ней рядом, поглаживая одеяло. Она намеренно касается тех мест, которые раньше причиняли Корделии дискомфорт, и к радости своей замечает, что она больше не жмурится. — И как? — улыбается она в ответ. — Вырубило в коридоре. — Зачем ты вообще воровала мармелад у детей? — Они сами угощали. Теперь-то я поняла, почему эти карлики были так дружелюбны со мной, — шутливо сжимает кулак Мисти. — Зато хоть поспала, — Корделия заботливо убирает кудряшки Мисти с лица. И последняя не может сдержать радости, когда замечает секундный блеск в карих глазах. — Как чувствуешь себя? — этот вопрос Мисти важнее всего. — Лучше. Не хочешь сходить на обед? Вопрос Корделии — самое оно, что нужно Мисти. Она с большой радостью кивает и смешит ее в столовой, неосторожно размахивая вилкой. — Поубиваешь тут всех, — Корделия опускает руку Мисти. — А тебе и смешно с этого, да? — Нет. — Врешь. Улыбаешься ведь, — веселая девчонка продолжает забавляться с нее. Мисти бесконечно приятно видеть Корделию без боли в глазах. — Это потому что минуту назад ты довольно неплохо пошутила, мисс Я-Таскаю-Мармелад-Из-Детского-Отделения. — Тебе до сих пор смешно с настолько устаревшей шутки? — Под стать устаревшей мне. — Не устаревшей, а раритетной. — Вообще-то это была шутка, но спасибо, что согласилась с тем, что я старая… Мисти хитрым взглядом поглядывает на Корделию, закидывая в рот мармелад: — Вообще-то это тоже была шутка, но спасибо, что восприняла ее всерьез и все испортила. — Дорогая, только не говори, что это те же самые мишки из детского отделения… — Нет, это другие, просто после тех вспомнила, как сильно люблю мармелад. И ненавижу карликов. — Правда? Мисти карикатурно кивает, понимая, что имеет в виду Корделия, но выдает: — Да, мармелад очень вкусный. — Нет, я про детей. Ты их не любишь? — Люблю, но не тех, которые обманом дают мне снотворное. Своих-то точно буду… даже если они тоже будут давать мне этих мишек с подвохом. — А сколько детей ты хочешь? — Корделия с интересом втягивается в разговор, тема вызывает в ней особые, теплые чувства. И Мисти понимает, что это именно то, что ей сейчас необходимо. [Да и самой Мисти, честно говоря.] — Троих. По одному каждого пола, ха, — Мисти считает себя остроумнейшим человеком, не замечая, с каким восхищением глядит на нее Корделия. Легкость восприятия Мисти — то, чего не хватает ей и что необходимо в особенности сейчас. — А как бы ты назвала их? Мисти задумчиво поднимает глаза: — Мальчика — Джулианом. В честь отца Кайла. Он замечательный человек, несмотря на то, что ни с одним из наших отцов не сложились семейные отношения. Он очень заботливый, даже при том, что я ему по сути никто. Джулиан оплачивал мое обучение, просто поддерживал в сложные моменты. Кайлу повезло иметь такого отца. Корделия видит в Мисти столько доброты, столько света и любви, сколько не было ни в ком до нее. Она относится к жизни с благодарностью, радуется мелочам. — А твой отец? — Он бывший священник. Я с ним почти не общаюсь. В глазах Мисти Корделия читает разочарование и переводит тему: — А если девочка? — Сара или Рианнон. Это названия песен Стиви Никс. Я очень люблю ее творчество. — Ты замечательная, — спонтанно, случайно улыбается Корделия, переплетая свои пальцы с пальцами Мисти. — Правда. — А ты? Какие имена тебе нравится? — девушка не отвечает: Корделия и без того знает, как сильно она обожает каждую ее частичку. — Миртл. И Дэниэл. — У них есть какая-нибудь предыстория? Знаешь, по типу, — Мисти горбит спину и меняет голос на грубый, — Миртл в переводе с древнегреческого означает Громовержец, повелевающий молнией и стихией неба, дочь Бога Моря и Богини Ветра, родившаяся на самой высокой точке самой высокой горы. — Милая, остановись, — хохочет Корделия, пытаясь смирить юный пыл. Некоторые пациенты оборачиваются на них с возмущением. — Нет. Это просто имя моего опекуна. Миртл Сноу, ты ее знаешь. — Она твой опекун? — Да. Точнее, формально нет. Это сложно. Миртл была моим учителем в интернате. Она заменила мне всех в свое время, относилась ко мне как к дочери, забирала на каникулы. — А твоя мать не была против? Корделия грустно хмыкает: — Моей матери было все равно. По завершении интерната мы съехались с Миртл, она заботилась обо мне, сделала из меня ту, кто я есть. Она была мне настоящей матерью. — Она хорошо постаралась, — дополняет трепетно Мисти. — Твоей биологической матери, правда, я не пойму. Как можно быть такой безразличной к собственной дочери? — Я случайный ребенок. — Не думаю, что ты была не случайной для Миртл. Тем не менее, в ней хватило любви на тебя. Впрочем, какая разница, ведь в итоге у тебя все равно была заботливая, любящая мать. Кстати, о другой. Ты общаешься с биологической? Корделия закусывает щеку, опуская глаза: — Ее не стало в прошлом году. То же самое, что и у меня. — О, — Мисти тупит взгляд в пол, — соболезную, — она понимает, что задела Корделию за живое, но решает исправиться. — А мы с тобой другие. Не похожи на своих родителей. Мы справимся. — Я верю [тебе], — Корделия целует Мисти в щеку, отпуская голову на ее плечо. — Хочешь мармеладных мишек? — А они точно не из детского отделения? — Понятно, не хочешь, — девушка резво закидывает в рот пару мишек и глубоко выдыхает. — Ты чудо, Мисти, — отшучивается Корделия, наслаждаясь моментом. Огромное счастье — быть любимым тем, кого любишь, но еще большее — когда ничего не болит.