***
Кошмар начался в тот же день, и Серёже ещё очень повезло, что начался он с русского и литературы, предметов, которые Серёжа худо-бедно знал. Как Макар ни наседал на литератора, чтобы Серёге дали хотя бы день на подготовку, тот остался неумолим. Была ли это мелочная месть учителя за напрасный разговор на счёт Сыроежкина с каким-то актёром, который должен был прослушать его ученика, или строгая беспристрастность в отношении ничем не выдающегося школьника, сказать сложно. Да только весь русский и одну литературу Серёжа писал сочинение на свободную тему, а на второй литературе учитель проверял его труды. — Всё хорошо, СереХа, ты справился! — успокаивал после уроков бледного, полувменяемого от всего пережитого Серёжу Макар, похлопывая его по плечам. Как ещё поддержать друга на виду у всех и не вызвать при этом ненужных вопросов, Гусев не знал. Ему хотелось просто обнять его, прижать к себе как можно крепче, зарыться носом в волосы и не отпускать до тех пор, пока Сыроежкина хотя бы не перестанет трясти. Потому что всё то время, что учитель проверял его работу, Серёгу на нервной почве в натуральную бил озноб, на лбу выступила испарина и вдобавок он себе ещё и ногти все на руках сгрыз. Макару на него смотреть было больно. Но ничего, обошлось — по русскому Сыроега получил три, по литературе — четыре. Всё-таки не такой уж он дурак, да и пройденный за весь учебный год материал как-то в голове отложился. Корольков со Смирновым тоже не остались безучастны к Серёжиной беде и по большой гусевской просьбе после обеда пошли прямиком к Сыроежкину домой — помогать готовиться. Вовка как самый умный из всей компании разработал тактику и стратегию натаскивания товарища на те предметы, которые будут завтра, Витёк ему помогал, Макар был организатором всего процесса и даже заявившаяся к Сыроежкиным как к себе домой Светлова оказалась к месту — Гусев её отрядил на кухню делать на всех чай и резать бутерброды. — Чего завис, Сыроега? — сдерживая улыбку, спросил несчастного Макар — уже с минуту Серёжа сидел вцепившись в учебник по физике, но вместо книги видел… нет, не фигу. Он тупо пялился на Гусева. — А? — отмер Сыроежкин, опустил глаза в книжку, а потом жалобно захныкал: — Не могу больше! — Перерыв пять минут! — тут же объявил Гусев и вытащил Серёгу из-за стола пройтись по комнате. — Ты это… выглядишь клёво, — задумчиво сказал Сыроежкин, опять разглядывая Гуся. — Я всегда клёво выгляжу, — самодовольно усмехнулся Макар, в душе растёкшись от Серёжиных слов тёплой ванильной лужицей. Едва придя сегодня после уроков домой, Макар вместо кухни, где его ждал вчерашний борщ, рванул к своему шкафу — весь вечер он проведёт в Серёжином обществе, и пусть Сыроеге будет и не до прикида лучшего друга, выглядеть стильно надо всё равно. Посему Гусев выбрал свой выходной пиджак, выгладил парадную рубашку, белую с мелким абстрактным рисунком, и достал голубые расклёшенные джинсы с потёртостями. Lee, между прочим. И даже в душ сам сгонять успел. А вот про борщ Макару пришлось забыть — время поджимало, да и запачкать одежду было стрёмно. — Не, ну правда, тебе идёт очень… это всё… Сыроежкин медленно провёл рукой Гусю по груди, пробуя на ощупь так заинтересовавшую его ткань, и даже закусил губу от неожиданных ощущений — руке стало тепло, словно он не до человека дотронулся, а до батареи парового отопления как минимум. Серёжа, всегда равнодушно относившийся не только к чужому, но и к своему гардеробу, сам не понимал, что на него нашло. А как со стороны выглядят его комплименты другу и вовсе не догадывался. А вот Гусеву было весело — Серёжа флиртовал с ним и даже сам не понимал этого. И если б не ребята с Майкой, оккупировавшие Серёгин диван и занятые ровно тем же самым, чем и они с Сыроегой, Макар однозначно пошёл бы дальше и… А кто, впрочем, знает, до чего бы они тогда дошли?***
Физику и биологию Серёжа ответил на пять — вот что значит, хорошая подготовка. Макар был готов Королькова на руках носить за его труды, ибо в том, что Серёгины оценки — это в основном Вовкина заслуга, сомнений ни у кого не было, даже у самого Сыроежкина. Его, кстати, Гусь на радостях опять при всём честном народе не сдержался — чмокнул, на этот раз в макушку, когда они в обнимку после физики выходили из класса в коридор. Макар вообще тогда от избытка чувств чуть не задушил Сыроежкина: — Молодец, Серёга! Можешь, когда хочешь! А потом опять всё по новой — подготовка дома до самой ночи под руководством Королькова и бдительным оком Макара, ответы, тесты, контрольные и проверочные в классе, доводящие Серёжу чуть ли не до нервного срыва, и так все три дня. Таратар свой предмет стал спрашивать в последний учебный день — с математикой у Серёжи хуже всего было, а валить его Семён Николаевич ни в коем случае не хотел. Ему вообще Сыроежкина было жаль — так вляпаться с этим своим двойником! Впрочем, и сам двойник у математика вызывал исключительно теплые чувства: мальчик — как Серёжа, только лучше! Умнее в смысле. Но больше всего переживал Таратар, конечно, за своего любимчика — уж как Макар трясся над Серёжей, как его опекал, как боялся, что друга на второй год оставят! Семён Николаевич даже грешным делом подумал, что если Сыроежкин будет плохо с пересдачей справляться, и его опять в шестом классе оставят, то он лично к директору на поклон пойдёт и настоит на переэкзаменовке в августе. Но Серёжа пока справлялся, худо бедно свои тройки-четвёрки и даже иногда пятёрки зарабатывал, а для перевода в седьмой больше и не надо. Но вот с математикой Сыроежкин, прямо скажем, удивил — и алгебру, и геометрию — обе дисциплины сдал на твёрдые пятёрки! — Поздравляю, Макар, поздравляю! — Семён Николаевич с энтузиазмом стал жать руку Гусеву, потом заметил на себе недоуменные взгляды Сыроежкина и его одноклассников и поправился, обратившись уже к Серёже: — Ты молодец, Серёжа, математику ты знаешь на отлично! И ребята молодцы, поддержали друга в трудную минуту, так держать! Макар, в отличие от остальных, считал поздравления в свой адрес вполне заслуженными и с математиком был полностью солидарен — только благодаря тому, что он лично контролировал этого разгильдяя, Сыроега полностью рассчитался со всеми основными предметами. Правда, оставалось ещё несколько не особо важных, но трудных для аттестации дисциплин — их преподаватели по некоторым личным причинам имели на Сыроежкина зуб и, даже если и не жаждали буквально его крови, то есть оставления несчастного обманщика на второй год, то хотели как следует проучить нерадивого школьника, осложнившего им трудовую деятельность. И первой в этом списке шла учительница по ИЗО. — Ребята, — сказала Марина Николаевна, — сегодня последний учебный день в этом году, завтра у вас будет только классный час. Рисуйте кто что хочет, но на тему вашей школьной жизни. Тогда завтра можно будет организовать небольшую тематическую выставку в вашем кабинете, которая вкратце расскажет о том, каким вам запомнился шестой класс. А Сыроежкин, — она поджала губы и внимательно посмотрела на Серёжу, — Сыроежкин будет рисовать портрет. До сих пор ты удачно избегал этого задания, — сказала учительница, обращаясь к горе-художнику, — так что даже на городской конкурс я послала рисунки твоего двойника. А теперь, Серёжа, у тебя будет индивидуальная тема: двойной портрет, — Серёжа тихо ойкнул и вжался в стул. — Ты нарисуешь себя и своего лучшего друга. Время пошло. Довольная сама собой, училка уселась на своё любимое место под «ёлочку» и с видом египетского сфинкса воззрилась на класс. — Рисуй, не бойся, Сыроега, — громким шепотом стал подбадривать друга Макар. — Главное, деталей побольше — она это любит. В любом случае, меньше тройки не поставит!.. — Ага, мне ж твою рожу рисовать придётся, — насупился Сыроежкин. — И свою! Какие там детали? Рот, нос, два глаза… блин!.. — А ты в полный рост рисуй, — наставительно изрёк Гусев и зачем-то добавил: — в одежде. Серёжа как-то странно посмотрел на него, потом повернулся так, чтобы его работа никому не была видна, и принялся сосредоточенно чиркать по бумаге карандашами. Макару только вздохнуть тяжело оставалось и тоже взяться за дело. Вариантов Серёжиной картины он мог представить себе массу — один краше другого. Понятно, что все они Серёге не под силу, но помечтать-то можно? Правда, во всех случаях они с Серёгой на этой картине являли собой обнаженную натуру, закрученную в самые затейливые позы. Тут уж Гусев ничего поделать не мог — никакие другие сюжеты воображаться ему категорически не хотели. Абстрагироваться от навязчивых образов Макар так и не сумел, потому просто закинул ногу на ногу, тоже как мог отгородился от мира планшетом с листом бумаги и приступил к работе. Противиться себе он не мог и помимо воли стал переносить на бумагу то, что было для него особенно значимо в этом учебном году. Макар рисовал снег. С кривоватых серо-синих облаков падали на замёрзшую землю первые жирные снежинки. Кусок стены дома, абстрактная лавочка, непонятная конструкция, в которой угадывалась детская площадка, и маленькая фигурка человека вдали. Маленькая, но тем не менее достаточно подробно прорисованная — короткое пальто, зелёная шапка, жёлтые волосы, торчащие из-под неё. Человечек на рисунке задрал голову вверх и ел снег, метко пикирующий с небес прямо в его разинутый рот. Почти под конец урока Гусев закончил рисунок и только тогда сообразил, что к школьной жизни он формально никак не относится. Чтобы как-то выйти из положения и не рушить всю композицию в целом, Макар в срочном порядке подрисовал в дальнем углу листа небольшое здание, подписал его: «школа», а чтоб уж совсем ни у кого не вызывать сомнений, придумал своей картине название: «Новенький». — Серёжа? — вопросительно посмотрела на Сыроежкина учительница, забрав у него готовую работу. — Ты разве не понял задание? — А что не так? — с вызовом сказал Серёжа, подошёл вплотную к Макару, который на всякий случай принял угрожающую позу и собирался уже было напомнить зарвавшейся училке, что здесь, вообще-то, физико-математическая школа, а не Академия художеств, закинул руку Гусева себе на плечо и перевёл взгляд на товарища. Учительница ещё раз внимательно посмотрела на обоих друзей, потом опять уставилась в рисунок, просияла неожиданно и удовлетворённо объявила: — Но… вынуждена признать, что в отличие от того мальчика, от Электроника, как художник, Серёжа, ты действительно правдив. Пять! — Чего там? Чего там? Ну покажите! — услышав такое, на перебой стали кричать любопытные одноклассники и тянуть свои руки к Серёжиной работе. — Думаю, это ты должен оставить себе, Макар, — невзирая на просьбы учеников, Марина Николаевна протянула лист с рисунком Сыроежкина Гусеву. Вокруг послышались удивлённые голоса, охи и ахи вперемешку с хихиканьем. Серёжа стоял красный как варёный рак, нервно кусал губы и искоса поглядывал на Макара, а сам Гусев, получив работу товарища, расплылся в глупой и совершенно счастливой улыбке. На рисунке в центре был изображён большой и важный гусь, тот самый, который с клювом, перьями и перепонками на лапках. Только был он не белый или серый, а невообразимого красно-оранжевого цвета. Но самое интересное было не это, а то, что одним своим крылом он заботливо обнимал жавшийся к его боку маленький гриб на ровной белой ножке с выпуклой жёлтой шляпкой на ней. К грибу жирными чёрными линиями были пририсованы тонкие ручки и ножки, какие дети обычно рисуют у человечков, а на шляпке красовались большие круглые глаза, которыми он с обожанием смотрел на своего пернатого друга. — Точно! Это же Гусь и Сыроега! — крикнул кто-то. — Да, это они! Как похожи! — подхватили остальные. К рисунку опять с разных сторон потянулись загребущие руки, желающие поближе ознакомиться с «шедевром», который понравился училке больше, чем профессиональный рисунок Электроника, и Макару пришлось пару раз гаркнуть на своих одноклассников, чтоб отстали. Потом он бережно убрал Серёжину работу себе в сумку и в сопровождении друзей повёл Сыроежкина на следующий урок, где от требований учителя смекалкой и творческим подходом отделаться будет сложно.***
— Кончай психовать, Сыроега, — попытался очередной раз вразумить Сыроежкина Гусев. — Ты же хоккеем занимаешься. Там нагрузки — во какие, а ты Ростика с его физрой испугался! — Ничего я не боюсь, вот ещё! — нервно повёл плечом Серёжа и решительно направился в спортивный зал. — Стой! Куда пошёл?! — еле успел нагнать его у выхода из раздевалки Гусев и силой втолкнул обратно. — Не боится он! Так не боится, что трусы забыл, — проворчал Макар и, не отпуская Серёжину руку, нашарил в его мешке с формой спортивные шорты. — Он мне Васильева не простит!.. — Сыроежкин вырвал из рук друга штаны и чуть не свалился на пол, пока натягивал их на себя. — Как не простит? — возмутился Гусев. — Ты Хол забил! Матч выиграл! Снаружи послышался свисток, и Макар с Серёжей скорее побежали в зал — началось построение. Физрук ничего не сказал опоздавшим, но сразу после разминки отправил класс с парой старшеклассников на улицу, играть в волейбол, а Сыроежкина подозвал к себе. Весёлая и разгорячённая игрой ватага практически уже бывших шестиклассников, возвращаясь в конце урока обратно, чуть не свалила с ног внезапно застывшего на полпути к раздевалкам Макара. Он увидел Серёжу. Совершенно мокрый и полувменяемый от усталости Сыроежкин стянул с себя спортивную футболку и вытирал теперь ею лицо, шею и грудь. — Вот, если б ты, Сыроежкин, так с самого начала старался, у тебя бы и троек не было, и перед Борис Борисычем краснеть не пришлось бы. И меняться с твоим этим. Близнецом, — сказал физрук, раскрывая классный журнал. — Твёрдая четвёрка. — Ага… — слабо выдохнул Сыроежкин. — Чегой-то ему четыре?! — отмер Макар и даже оторвался на секунду от созерцания голого Серёжиного торса, чтобы подойти к учителю. — Пять ему ставьте! — Четыре — тоже хорошая оценка, — похлопал Гусева по плечу Ростислав Валерианович. — А на отлично твой друг, извини, не тянет, — и ушёл вместе с журналом в свою каморку. — Сам ты уже ни на что не тянешь, — проворчал себе под нос Макар, когда Ростик скрылся из виду, обнял Серёжу за талию, пользуясь тем, что в зале они уже одни, и пошёл с ним переодеваться. Смотреть на полуголого друга Макару было всегда тяжело. Точнее, просто смотреть и не трогать при этом руками. После тренировок в Интеграле хоккеисты имели возможность принять душ, но Макар всегда сразу одевался и шёл ждать Серёжу на улице, объясняя это тем, что общественными душевыми он брезгует и лучше нормально вымоется дома. Сыроежкин удивлялся такой особенности своего друга и всякий раз пытался его переубедить — на его взгляд душ в спортивном комплексе, где они тренировались, был вполне приличным. Но Гусев был упрям — оказаться голому среди голых же парней он и так-то не очень стремился, а уж если бы рядом с ним был голый Серёжа — скрыть от окружающих и от самого Сыроежкина свою заинтересованность было бы и вовсе невозможно. — Отжиматься заставил… подтягиваться… Прыгать, по канату лазать, — уже в раздевалке с трудом отдышавшись, жаловался Гусю на свою горькую долю Серёжа, пока тот натягивал на него водолазку (руки у Сыроежкина почти не слушались). — И на улицу меня погнал, стометровку бежать… А вы там в волейбол… прохлаждались, я вас видел! Ну где справедливость?! — А нехрен было вместо себя левого чувака в школу отправлять! Я б тебе ещё не то устроил, — не проявил к товарищу никакого сочувствия Макар. — Дай сюда! — ему надоело смотреть, как Сыроежкин уже чёрт знает сколько времени пытается застегнуть дрожащими пальцами ремень в штанах, и отпихнул в сторону Серёжины руки. — Всё, готов, на выход. Щас петь будешь.***
Самым последним уроком в этом году и, соответственно, самой последней пересдачей для Сыроежкина была музыка. И идти на неё он страшно боялся. Конечно, сдав все предметы и завалив одно несчастное пение, Серёжа на второй год не остался бы. Но крови его музычка попила бы всласть — заполучив себе солиста вроде Элека, Роза Ивановна вынашивала честолюбивые планы подтянуть остальных до приличного уровня и создать школьный хор, который было бы не стыдно выставлять на всяких конкурсах. А тут, оказывается, никакого солиста у неё и нет! Потому что её как девочку провёл один недалёкий шестиклассник. Позорище, одним словом. — Ну чеХо ты ломаешься, Сыроега? — всё никак не мог взять в толк Гусев. — Сам Ховорил, что поёшь и на гитаре лабаешь не хуже Эла! А тут трусишь! Или ты врал опять? — Да не трушу я! — взвился Серёжа. — И не врал. Всю дорогу до актового зала он нудел друзьям, что петь не может и голоса у него нет. — Просто у меня эта… Как её? Фобия, во! — вспомнил он наконец название своего недуга. — Фобия, от греческого слова «Фобос», что значит страх, — важно заметил начитанный Корольков. — Так что Макар прав, Серёга, ты просто трусишь. — Ну хорошо, трушу, — совсем скис Сыроежкин. — Боюсь я перед всеми. — Чёт раньше тебе нравилось, когда на тебя все глазели, — заметил Гусев. Эта Сыроегина черта — желание покрасоваться перед публикой — Гусева всегда бесила. — А петь не могу! — чуть не плакал Сыроежкин. — Никогда ни для кого не пел… только для Эла… один раз, — тут он вспомнил про своего пропавшего двойника и совсем расстроился. — Ты мне обещал, помнишь? — Макар поспешил перевести разговор на другую тему. — Помню, — согласился Серёжа. — Но только тебе одному, чтоб никто больше не слышал. А потом, может, уже и получиться… для всех. — Слушай, может, под магнитофон петь будешь? — спросил Витёк, когда они уже пришли в зал. Музычки ещё не было, зато Сыроежкин успел извести всех своим нытьём и траурной физиономией. Вот Смирнов и ляпнул глупость, чтоб хоть как-то перебить этот поток стенаний, который не только ему, а уже и терпеливому Гусю выносить было сложно. — А записать как? — Серёжа дружескую подколку принял, видимо, за чистую монету. — Слушай, Сыроега, давай роялину… ну, — Макар сделал характерный жест руками, — поломаем? — ему Витькина идея отвлекать Серёжу дурацкими предложениями пришлась по душе. — Ну, новую привезут! — парировал Сыроежкин, но, глядя на друга немного повеселел. — А может?.. — вдруг встрепенулся молчавший до сих пор Вовка. — Что? — тоже оживился Сыроежкин — Корольков в отличие от многих обычно предлагал что-то дельное. — Да не… ничего, — разочарованно отвернулся от приятеля Вова. Он тоже хотел как Гусь со Смирновым придумать какую-нибудь абсурдную штуку, но на ум ничего не пришло. Всё-таки, иногда его эрудиция и репутация умника бывают не на руку. — Пропал я, ребята! Никто мне не может помочь!.. — патетически провозгласил Серёжа, возведя очи к небу. «Вот же ж артист! Погорелого театра… Нет, чтоб спеть и не выдрючиваться, а он комедию ломает!» — вздохнул про себя Гусев, но вслух решил ничего не говорить — Сыроега упрямый как осёл. И такой же умный, ага… — Я помогу, — раздался вдруг сверху нежный голосок. — Ты зачем сюда пришла, ябедничать? — вскинулся на Кукушкину Смирнов. Девочка бросила на него короткий настороженный взгляд, чуть замедлила шаг, но продолжила спускаться в зал. Витёк Зойку недолюбливал с тех самых пор, как она в третьем классе при всех высмеяла его неуклюжие попытки поухаживать за ней, и теперь реагировал на неё крайне болезненно. — Ну, Ховори быстрей. Если по делу, — Макар к Зое тоже тёплых чувств не питал, по вполне понятным причинам, но вынужден был признать, что объекту своей страсти Зойка чаще была полезна, чем наоборот. И ради Серёги ничьей помощью брезговать не собирался. — Нужно разбиться на голоса… — начала Зоя. — Ну, и что дальше? — скептически заметил Корольков. — Как в хоре. Я знаю, я в хоре занималась, — затараторила Кукушкина, подбежав к пианино, вокруг которого в ожидании урока расположились ребята. — Роза давно пыталась это сделать, да плюнула, вы ведь все только придуривались, а нормально не пели. А если б делали как надо, никакого солиста бы и не понадобилось. Хор может и так петь. — И всё?! — съязвил Витёк. — Нет, не всё, я ещё кое-что придумала, — проигнорировала сарказм своего бывшего поклонника Зойка. — Что? — серьёзно спросил Сыроежкин. — Вы не должны соглашаться с тем, чтобы Роза выбирала солиста — все ученики имеют одинаковое право петь. На том и порешили — Зойкина мысль выглядела здраво и была вполне выполнима. А Макар лишний раз убедился, что если человек тебе не нравится, это не значит, что он не может быть полезен. Поспорить с учителем на законных основаниях — милое дело. Стоило Розе Ивановне вызвать Сыроежкина к инструменту, как тут же со всех сторон послышались недовольные возгласы: «Почему всегда его одного?!» «Тоже любимчика нашли!» «Тут школа, а не Большой театр!» — Да, но у него же голос… — растерялась не ожидавшая такой реакции учеников преподавательница. — У меня тоже есть Холос, я тоже хочу петь!.. — громче всех возмутился Гусев, и учительница сдалась. В конце концов, сколотить какой-никакой певческий коллектив было для неё гораздо важнее, чем помучить несчастного Сыроежкина. — Прекратите! — обалдевшая от этого гвалта протестующих голосов, музычка готова была уже согласиться на что угодно, лишь бы они замолчали. Или запели. И вот тут науськанный своей преданной поклонницей с деловым предложением выступил Сыроежкин. — Извините, а нельзя ли так: ну, в общем, сделаем как в настоящем хоре — все разобьются на голоса, и тогда всем ребятам работа найдётся. Ученики и Макар в особенности (он выражал своё одобрение Серёгиного предложения громче всех) радостно поддержали идею, опять подняв галдёж и окончательно подавив всякие намеки на сопротивление от Розы Ивановны. — Ну хорошо, хорошо, пожалуйста, — согласилась учительница. — Давайте попробуем. Я с начала года пытаюсь это сделать, но вы только баловались вместо того, чтобы отнестись серьёзно. Хорошо хоть теперь созрели. — Иди, Сыроега, сейчас концерт ставить будем! — хлопал по плечу Макар заметно повеселевшего друга. Пока распевка, пока общеорганизационные моменты, так, глядишь, и урок закончится, и петь Серёге толком не придётся. Хотя, положа руку на сердце, услышать сейчас Серёжин голос Гусеву очень хотелось. Сам Сыроежкин, однако, нервничал, переминался с ноги на ногу и ближе жался к Макару. — Сколько времени осталось? — скорчив жалобную мордашку, спросил Серёжа. — Девять минут, — сказал Макар, а себе отметил, что этот раздолбай, видимо, посеял в раздевалке часы, и надо бы после уроков поискать, если не увели ещё. — Петь придётся, — расстроенно прокряхтел Сыроежкин. — Не бойся, всем миром отстоим! — попытался успокоить паникёра Гусев и легко дотронулся до его груди. Серёжа улыбнулся. — Гусев! Я тебя не слышу, — раздался недовольный голос учительницы. — Ля-а-а!.. — хриплым басом затянул Макар. — Ну что такое? Ещё раз! — не поверила Гусевским потугам Роза Ивановна. Макар опять начал хрипеть, выпучив глаза так, словно его душат. Народ захихикал, училка недовольно поморщилась — петь Гусев умел, и она это прекрасно знала. Но опять дурачился, хотя сам больше всех вопил, что «у него голос». Макар, придуриваясь, сначала хотел просто потянуть время, чтобы Серёже не пришлось петь самому. Но Сыроежкин глядел на Макара так игриво и так весело при этом смеялся, что Гусев был из кожи вон готов вылезти, лишь бы только друг был счастлив и продолжал смотреть на него, не отводя глаз. Но вот дуракаваляние закончилось, а урок ещё продолжался. И всем в итоге пришлось петь, даже Серёже. Хитрый Сыроежкин, правда только тихо подпевал, больше рот раскрывал для виду. Зато остальные старались, особенно Макар в ударе был — он и пел громко, так, что музычка радостно кивала в его сторону, и кривляться не перестал — дирижёра из себя корчил. Витька с Вовкой тоже руками за спиной у училки махали, и даже Кукушкина к ним присоединилась, в основном потому, что единственная представляла, что эти таинственные пассы означают, но Гусь превзошёл сам себя — подобно крылатой Валькирии метался он, размахивая руками, от одной группки одноклассников к другой, выделяясь на фоне основной массы поющих и ростом, и голосом, и быстрыми энергичными движениями. А всё потому, что Серёжа лукаво улыбался ему, кокетливо поглядывал из-под ресниц и всей своей позой выражал другу интерес к его персоне. Заунывная песня про крылатые качели в исполнении Макара больше походила на токование в сопровождении затейливого брачного танца. Понял ли это Серёжа, сказать сложно, а вот Роза Ивановна что-то заподозрила, и вопросительно посмотрела на Сыроежкина — пел он еле слышно, зато откровенно строил кому-то глазки у неё за спиной. Серёжа поймал строгий взгляд педагога и поспешил отвернуться и от неё, и от Гуся — смотреть на этого придурка без смеха всё равно невозможно, да и петь лучше в другую сторону, чтобы музычка часом не заподозрила, что он просто рот открывает. Но вот отзвучал финальный аккорд, счастливая Роза Ивановна поздравила учеников и себя в особенности с хорошо выполненной работой и окончанием учебного года, и народ стал собираться по домам. — Песня-то получилась! — довольный Гусь подбежал к Сыроежкину и от души пожал ему руку. — Ага! — радостно хихикнул Серёжа. Ему и не верилось, что все его мучения с учёбой теперь позади. Он обнял Макара за плечи и тоже пошёл к выходу.***
— Ты чего, Сыроега?.. — Гусев обеспокоенно посмотрел на своего друга, потом тихо выругался себе под нос и приложил руку к Серёжиному лбу. — ЧеХо с тобой? Когда ребята уже вышли на школьный двор, Сыроежкин стал вдруг как вкопанный, растерянно оглянулся на здание школы, провёл руками по своим карманам и невидяще уставился куда-то в пустоту. Гусев испугался такой смены настроения — от прежней Серёгиной весёлости не осталось и следа, а в глазах у него стояли слёзы. — Макар… — Серёжа редко обращался к Гусю по имени и делал это тогда, когда был предельно серьёзен. — Макар, а Электроник… был? — Что? — Гусев даже не понял сразу, о чём говорит Серёжа. — Электроник был, конечно. Только сбежал опять. Ты забыл разве? Серёжа отрицательно покачал головой. — Понимаешь… У меня ведь в порядке теперь с учёбой всё, как будто… Как будто и не было никакой проблемы. И брелока этого нет… Вот я и подумал, может, действительно ничего не было? Никакого Электроника. И я сам выдумал себе его. Придумал, что вот есть у меня такой двойник, типа робот… или не робот. Но умный и всё для меня делает… А я как был один, так и остался, — говорить Серёже было тяжело и последнюю фразу он прошептал. Страшная догадка, что не только двойника Элека, но и свою дружбу с Гусевым, с ребятами он всего лишь вообразил себе от одиночества и безысходности, что на самом деле он не стоит сейчас рядом со школой и не разговаривает с Макаром, а сидит в своём гараже один и потихоньку сходит с ума или уже сошёл, заставила Серёжу покрыться холодным потом. Голова закружилась, он чуть качнулся и был тут же пойман в кольцо сильных рук, обретя устойчивость и оказавшись в безопасности. Или окончательно попав под власть сладкой иллюзии. Макар обнял Сыроежкина, крепко прижал к себе, спрятав его голову на своём плече, махнул рукой Вовке с Витьком, чтоб не ждали и шли одни, и сказал: — Перезанимался ты, Серёга. Вот тебе бред всякий в голову и лезет. Пойдём, проветримся, лучше станет. А Электрон… Ну на то он и электрон, чтоб на месте не сидеть. Побегает по своей орбите и вернётся. Серёжа вздохнул глубоко, проморгался и даже смог улыбнуться, хоть и не без труда. — Слушай, сегодня ж собрание по итогам года, — вспомнил он. — Твои идут? — Отец идёт, — без энтузиазма ответил Гусев. — А мои вдвоём собрались. Чёрт! Меня ж там так пропесочат! Ну раз уж мне вся эта байда с Элом не приснилась… Ещё и дома достанется! Может, сказать им, что всё отменилось? Макар на это только довольно хмыкнул — раз Серёга принялся ныть, жаловаться на жизнь и пытаться схалявить, значит, всё не так уж плохо. А рядом с домом друзей ждал сюрприз — мелкий, рыжий, пронырливый и с сестрёнкой за ручку.