***
Серёжа открыл глаза — что-то явно было не то и не так. Он почти сразу вспомнил, что находится у Макара дома, в его постели, но самого Гусева рядом не было. — Гусь? — громким шепотом позвал товарища встревоженный Сыроежкин. Испуганно озираясь, он сел на постели и только тогда заметил Гусева на полу рядом с диваном. Макар сидел спиной к нему, обхватив руками согнутые в коленях ноги и опустив голову вниз. — Макар… Ты чего? Эй, что с тобой? — Серёжа сполз с дивана на пол поближе к Гусеву, осторожно тронул его за плечи, потом обхватил руками голову, стараясь в темноте разглядеть лицо. — Плохо? Ты замёрз весь… — А? Чего?.. — встрепенулся задремавший в такой странной позе Гусев. Он, как вышел перед сном из душа в одних трусах, так, практически голый, до сих пор и сидел. Рядом с спящим другом Макара бросало в жар, даже дышать тяжело было. Тогда он понял, что ни о каком отдыхе, лёжа с Серёгой под одним одеялом, и речи быть не может — вот и решил перебраться на пол. Сначала никакого холода Макар не чувствовал, а потом как-то незаметно вырубился. — Ложись, тебе греться надо, а то простудишься ещё, заболеешь — обидно будет. На каникулах-то!.. — сказал Сыроежкин, утащив друга обратно на диван и со всех сторон укрывая одеялом. И сам к нему прижался для надёжности. — Всё, уже жарко, СыроеХа, — улыбнулся Гусев и крепче обнял своего гостя. Холода он уже не чувствовал, да и какой может быть холод, когда голой кожей ощущаешь тепло близкого человека?.. — Вообще, ты странный какой-то стал, — зевнув и уютно устроившись «у Гуся под крылышком», сказал Серёжа. — Вчера у Эла не жрал ничего, в сортире полчаса просидел. В автобусе тоже… Как будто тебя по голове ударили. И домой не шёл. Вот чё ты по дворам шлялся столько времени? — выдал все свои наблюдения Сыроежкин, вызвав немалое удивление у Гусева — он-то полагал, что Серёга плевать на него хочет и кроме сомнительных прелестей Светловой ничего не замечает. Но следующая Серёжина фраза просто «убила» Макара наповал. — Если ты, Гусь, не болен, — глубокомысленно изрёк Сыроежкин, — значит, втрескался. И я даже знаю в кого. — Чего-о?! — Макар от Серёжиных слов в который раз уже за последние сутки впал в ступор и во все глаза уставился на ставшего вдруг не в меру проницательным друга. — Только с Колбасой у тебя ничего не выйдет. Она на меня запала. Я-то не против, чтоб ты с ней замутил, но Зойка ж упёртая, сам знаешь… — Бля, Сыроега, скажешь тоже — Кукушкина! — поморщился Гусев. — Да я б скорее в Таратара влюбился, чем в неё! Серёжа прыснул со смеху, а Макар даже не сразу понял, что его так развеселило — он, в общем-то, не шутил. — Чё, неужели Майка?! — осенило вдруг еле отсмеявшегося Серёжу. — Запал на неё? Вообще, если бы Макар ответил ему «да», Серёжа без всяких колебаний уступил бы ему девушку. Такова была во всяком случае его первая мысль на этот счёт. Но буквально через пару секунд он резко сменил свою позицию — если он станет так легко девушками разбрасываться, его же никто уважать не будет! И Гусь в первую очередь. К тому же, заполучив себе Светлову, Макар уж точно не будет проводить столько времени с Серёжей, а будет гулять с Майкой, развлекать её и приглашать к себе в гости. И ничего хорошего в такой перспективе Сыроежкин для себя не увидел. Поэтому, не дождавшись ответа от Гусева, сказал ему прямо: — Ты извини, но с ней я. Она — моя девушка и всё такое… — Ой, да заколебал ты! Нахрен мне твоя Светлова, — заворчал Макар, как-то, как показалось Серёже, даже зло. Отстранился от него, перевернулся на живот и зарылся лицом в свою подушку. — Спать давай, а то вставать скоро. Совсем уже со своими майками-шмайками, любовями всякими. Делать нечего!.. — Гусь, ну ты чего, обиделся? — растерялся Сыроежкин. Такого поворота он совсем не ожидал. Неужели правда? И Макар на самом деле влюбился в Майю? А теперь не знает как быть — не хочет отбивать девушку у своего друга… Серёжа откатился на другой край дивана, чтобы не мешать соседу, который всем своим видом показывал, что общаться более не намерен, и тоже попытался заснуть. Только вот сон не шел к нему, а на душе стало совсем тоскливо — будто потерял что-то и найти теперь не может. А всё из-за Майки. Не даром говорят, что от баб одни беды!.. И вот как теперь ему и с Майкой гулять продолжить, и Гуся при себе оставить? Потому что дружбой с Макаром Серёжа дорожил гораздо больше, чем наличием у себя девушки. Девушек в конце концов много, а таких друзей как Гусь, может у него и не будет больше — никогда в жизни! «Может, уступить ему Майю, раз у него любовь прям такая, что ни есть, ни спать нормально не может? — думал Серёжа, краем глаза поглядывая на вроде как уснувшего товарища. — Нет, так получится, что это я не её Макару уступлю, а самого Гуся Майке отдам! — ужаснулся одной лишь такой мысли Сыроежкин. — Ни за что!»***
Две следующие недели прошли в какой-то бестолковой суете. Серёжа ходил на тренировки с Макаром, пытался помирить друг с другом родителей, которые разводиться всё-таки передумали, но сохраняли вооруженный нейтралитет, и потихоньку собирал свои вещи, чтобы ехать на дачу. Так уж сложилось, что лето Сыроежкин обычно проводил там, если его конечно не запихивали в какой-нибудь лагерь. В этот год всяких лагерей (как будто под этим словом, вообще, может подразумеваться что-то хорошее) Серёжа благополучно избежал. Ходить строем, петь пионерские песни и купаться строго по минутам быстро надоедало. А уж повтора своего единственного «отдыха» в спортивном лагере Сыроежкин боялся как огня. Он и после обычной-то тренировки еле до койки доползал, а уж лагерь, где этих тренировок несколько на дню, добил бы его окончательно. Собственно, тренеру Интеграла и в голову не пришло отправить Сыроежкина на сборы — места в лагере ограничены, а перспективным игроком Васильев его не считал. Зато кандидатура Гусева обсуждению не подлежала, и Макар был этому факту очень рад. Серёжа, конечно, расстроился — сидеть почти полтора месяца посреди огорода на пару с матерью — скука смертная. А отец не факт, что теперь к ним часто приезжать будет. Впрочем, на лето разъезжались все его приятели. Гусева после сборов родня планировала отправить к бабке в помощь по хозяйству, Корольков и Смирнов, в отличие от Сыроежкина, пионерлагеря очень уважали, кроме того, у каждого имелись родственники в деревне. Майка тоже куда-то там собиралась… А вот Элек, как удалось узнать Серёже, обычно отдыхал с профессором на юге. Как и Сыроежкины. В связи с чем у Серёжи появилась замечательная идея скооперировать обе семьи и поехать на море вместе. Правда, для осуществления этой затеи следовало наладить контакт между Элом и их общим отцом. Чему он и посвятил всё оставшееся до отъезда на дачу время. Пока Сыроежкин ходил вокруг да около и разными путями пытался расписать Громову преимущества общения с кровными родственниками, Элек был непреклонен — кроме Серёжи никого из родни и видеть не хотел. И только уже совсем отчаявшись, Сыроежкин в сердцах бросил: «Да что ж ты такой упёртый, Эл! Мы бы с тобой тогда могли целый месяц вместе на море провести!» Эл, что удивительно, ни капли не обиделся и сказал: «Хорошо, ради этого я готов начать общаться с твоими родителями. Но настоящим отцом для меня всегда будет Виктор Иванович». И после этого дела пошли как по маслу — Элек заново познакомился с Серёжиными родителями, вёл себя с ними сдержанно, но вежливо и даже поспособствовал установлению между четой Сыроежкиных и Виктором Ивановичем дружеских отношений. Обе семьи сочли вполне разумным объединить свои отпуска и провести август вместе. Чтобы, так сказать, лучше друг друга узнать. Профессор Громов сначала несколько переживал о том, не бросит ли его сын, так неожиданно обретший биологического отца. Но после того как Эл в ответ на робкий вопрос Виктора Ивановича, хотел бы он жить с Павлом Антоновичем, заявил, что если папа всерьёз так думает, то он к Сыроежкиным-старшим и на километр не подойдёт, полностью успокоился. В общем, к середине июня лето для Серёжи представлялось очень заманчивой порой, и не только по причине полного отсутствия всяческой учёбы — целый месяц он проведёт вдвоём с братом, главное дачу пережить! Приятная перспектива здорово подняла Сыроежкину настроение, так что он даже почти не грустил, оттого что не увидит Гуся до самого первого сентября. Провожать Макара в лагерь они пришли вместе с Элом и Майкой, которая тоже вот-вот на днях собиралась отчалить на отдых к родне в деревню, но, как и Серёжа, была пока в городе. Гусев, правда, выглядел каким-то замороченным, Серёже даже показалось — печальным. По крайней мере в автобус он залезал с явно кислой миной. Это было странно, потому что на сборы Гусь очень хотел, и Сыроежкин этот факт прекрасно знал. Зато благодаря Серёжиной сообразительности, вся их маленькая компания обменялась своими «летними» адресами, пообещав писать друг другу письма.***
Серёжа никогда никому не писал писем. Даже родственникам в другие города — от лица всей их небольшой семьи этим занималась мать. Она писала о жизни своего мужа (так как родня была в основном с его стороны), рассказывала как дела у Серёжи, немного упоминала о себе, задавала нужные вопросы о житье-бытье адресатов и в результате через некоторое время получала от них весьма обстоятельный ответ, который потом и зачитывала вслух собравшимся на кухне мужу и сыну. Так что примерное представление о том, как надо вести переписку с друзьями и знакомыми Сыроежкин имел. Только вот, когда через неделю унылого сидения посреди собственного огорода его, высокопарно выражаясь, одолел сплин, а попросту — захотелось сдохнуть от скуки, Серёжа сел строчить письмо совсем не по тем правилам, которые усвоил от матери. «Привет, Гусь! Прикинь, ты мне сегодня приснился! — Серёжу буквально расписало от скопившихся у него за время разлуки с другом эмоций, причудливым образом являющих себя во снах и заставляющих потом изливать всё это на бумагу. — Правда, я ступил во сне, не понял, что это ты был. Во, дурак, представляешь?! Ты только не обижайся, пожалуйста, но мне на самом деле гусь приснился — птица такая, ну, ты знаешь. Хотя о чём это я, конечно, знаешь — у твоей бабки же есть и гуси, и утки, и куры… Ты говорил, а я запомнил. Вот. И этот гусь он такой был! Такой, ну, не красный, как я Марине на ИЗО рисовал, а обычный, серый. Наверное, потому что у тебя глаза серые. Ну, с чего же ещё? А я этого гуся везде с собой носил, под мышкой, как мужик в сказке, помнишь? К нему все клеились ещё. Блин, я не хочу, чтобы все клеились. Ну ладно. В общем, гусь такой тёплый был, мягкий, и я с ним ходил и отпускать не хотел. Здорово так. Хотя я, конечно, не знаю, какие гуси на ощупь, когда их на руках держишь. Я не держал никогда. Такой вот сон. Мне даже грустно стало, когда я проснулся, а тебя нет. Гуся, в смысле. А, спросить же чего хотел: как дела у тебя? У меня хреново — задрали эти грядки. Правда, клубника скоро будет, это хорошо. Я её люблю. P.S. Блин, боюсь, письмо до конца твоей смены не успеет. Хотя, две недели же ещё. P.P.S. Ты это, не злись, что я тебя Гусём называю. Я же только лично, не при всех. Ну почти. Мне просто нравится очень. И тебе идёт, в хорошем смысле. Пока, в общем,***
Макар сидел на скамейке недалеко от стадиона, на котором они занимались ОФП и просто смотрел вдаль. Чувствовал он себя странно — как будто сделал что-то плохое, обманул чьи-то ожидания, предал идеалы. А ведь совершенно точно ничего такого, за что ему могло быть стыдно перед собой или перед кем-то ещё, Гусев в последнее время даже в мыслях не совершал. И всё же его мучила совесть… Просто так, наверно — совесть же больше ничего другого делать не умеет. До отбоя ещё оставалось полтора часа, и спортсмены занимались своими делами — гуляли, болтали, играли в настольные игры. Пара ребят из команды позвали Макара играть в настольный хоккей, Макар отказался — ему тут и настоящего хоккея за глаза и за уши. Но на самом деле это было не при чём — хоккей, футбол и даже баскетбол в комнате отдыха были действительно хорошими, такие обычно стоят в залах с игровыми автоматами. У Гусева просто не было настроения. — Ну, как спина, Макар? Лучше? — к Гусеву подсел спортивный врач Интеграла, парень лет двадцати пяти, тоже бывший спортсмен, после травмы выбравший медицину в качестве профессии, но не захотевший полностью оставлять спорт. В его обязанности входило сопровождать команду на сборах. — Прошла, Денис Евгеньевич, — флегматично ответил Гусев. — Полностью? — с нажимом спросил врач. — Полностью. Мне ничего не нужно, спасибо. — Смотри, завтра вы уезжаете. Тебе бы лучше закончить курс массажа. Так как? — У меня действительно ничего не болит. — Хм, — Денис Евгеньевич поднялся со своего места. — Выглядишь ты не очень бодро. Для полностью здорового человека. Ну, как знаешь. Если что — я у себя, — доктор скептически посмотрел на Макара и направился к тренерскому корпусу. Макар на врача даже не оглянулся, достал из кармана аккуратно сложенный пополам конверт, а из него — тетрадный лист в клетку, на котором кривоватым, но такими знакомым почерком было написано несколько строк. И гриб с птицей в правом нижнем углу. И в который раз за полдня, а письмо он получил сегодня после обеда, перечитал текст. От Серёжиных слов веяло теплом и, как бы ни старался Макар это отрицать, любовью. Конечно, он не обиделся на Сыроежкина, что за вопрос! Пусть как хочет его называет. Естественно, говорить об этом Серёже Макар ни в коем случае не собирался, на людях всё-таки надо выглядеть солидно, но… для Серёги он может быть даже этим смешным «Гусиком». Сам Макар со всем этим сумасшедшим лагерным режимом про обещанную переписку с другом забыл напрочь. Но получить от Сыроежкина письмо был очень рад. Жаль только, пришло оно перед самым отъездом. Однако, вместе с этой радостью появилось у Гусева совершенно неуместное и ненужное чувство вины. А ведь он никому ничего не обещал, да и не требовал Серёжа от него ничего такого. Странно. Серёжа был таким счастливым со своей Майкой. Его смеющееся лицо ещё долго было у Макара перед глазами после того, как он сел в автобус. Автобус начал отъезжать, а Сыроежкин всё стоял в обнимку со Светловой и махал Гусеву на прощание. С другой стороны к Серёже жался Эл, и Макар подумал, что это даже символично — у Сыроеги есть девушка и есть друг, по совместительству родной брат, а вот найдётся ли в его жизни место ещё и для Макара? Быть всего лишь одним из приятелей общительного Сыроежкина Гусев не хотел. Чтобы избавить голову от ненужных мыслей, Гусев на тренировках выкладывался по максимуму, иногда даже чересчур. Как результат — повредил себе спину в первую же неделю. Повернулся неудачно на тренировке, и в глазах всё потемнело от боли. Согнувшись в три погибели, доковылял он до врача, кое-как описал свои жалобы и стал его слёзно умолять сделать хоть что-нибудь, чтобы завтра можно было вернуться к тренировкам. Проболеть все сборы Макару было бы обидно по многим причинам. Денис Евгеньевич, которого раньше он видел только мельком, был молодым по сути парнем, но оказался при этом не самым плохим специалистом. Осмотрел Макара, что-то там помял-размял в его спине, и уже через двадцать минут Гусев отправился в свой корпус отдыхать и восстанавливать силы. С прямой спиной, что характерно. А с выданными доктором лекарствами Макар уже на следующий день приступил занятиям, правда, поначалу в щадящем режиме. Единственное, доктор в качестве реабилитации назначил Макару несколько сеансов массажа. Никогда раньше Гусев не испытывал на себе действие этой лечебной процедуры, но эффект на него она оказала неожиданный. Было ли это следствием самой стимуляции организма или дело оказалось в личности врача, Макар не знал. Доктор был достаточно привлекательным мужчиной с сильными мускулистыми руками, рельефным торсом, отчётливо проступавшим через обтягивающую футболку (белый халат при общении с Макаром Денис Евгеньевич почему-то игнорировал) и приятным лицом спокойного и уверенного в себе человека. А ещё у него был низкий грудной голос, проницательный взгляд и не по моде коротко стриженые темные волосы. Макар не влюбился в Дениса Евгениевича, нет. Он захотел его так, что чуть не кончил, лёжа на массажном столе во время первого же сеанса. Из-за неудобно лежащего в трусах эрегированного члена Гусев был вынужден то и дело ёрзать, оттопыривать попу и, вместо того, чтобы лежать расслабленно, напрягал мышцы. — Знаешь, Макар, — сказал врач, закончив его мять и вытирая полотенцем руки. — Тебе не повредит курс общего массажа. Сейчас уже некогда — скоро ужин. А завтра приходи минут за сорок до отбоя. Как раз всё успеем. — Хорошо. Денис Евгеньевич, — сказал Макар через силу продирая пересохшее горло. Врач отложил полотенце и без всякого стеснения смотрел на Гусева, который уже спрыгнул со стола и дрожащими руками натягивал тренировочные штаны на предательски выпирающий стояк. Со стороны Макар себя не видел, но прекрасно понимал как сейчас выглядит — морда красная, башка лохматая, глаза блестят и дыхание такое, будто он последние двадцать минут не ничком лежал, а по стадиону круги наматывал. — Всё хорошо, Макар, — спокойно сказал Денис Евгеньевич, остановив его около дверей, взял за руку и внимательно посмотрел в глаза. — Не опаздывай завтра. На следующий вечер Гусев, раз такое дело, заскочил перед визитом к доктору в душ и новые трусы надел — общий массаж, раздеваться полностью придётся, надо чистым быть. Если говорить отвлечённо, то и лечебный, и общеукрепляющий массаж совсем не всегда приятная процедура — болезненных моментов там тоже хватает. А в гусевской ситуации — и подавно: спина-то у него ещё не полностью прошла. Но, тем не менее, желание опять накрыло Макара с головой. Сильные, местами болезненные, местами удивительно приятные прикосновения теплых рук к обнажённому телу заставляли дыхание сбиваться, кровь бежать быстрее, а мысли в голове и вовсе превратили жаркое тягучее месиво, содержание которого можно было бы обозначить двумя словами: «побыстрее спустить». — Переворачивайся, — посреди всего этого безумия услышал Макар ровный голос врача. «Бля, сейчас стояк увидит! — ужаснулся про себя Гусев. — Если б хоть баба была, не так стыдно было бы. Ведь поймёт же, что я так оттого, что меня мужик облапал. Чёрт!» Но, делать нечего, Макар перевернулся, демонстрируя доктору своё достоинство, которого, объективно говоря, следовало бы не стесняться, а гордиться им с полным на то основанием. Доктор не отреагировал вообще никак, продолжив работать как ни в чём не бывало, так что Гусев даже немного успокоился и перестал так отчаянно жмуриться. «Может это нормально? Может, у всех так во время массажа?» — мелькнула в голове у Макара успокоительная мысль. Мелькнула и тут же исчезла. Потому что теперь это уже явно был не массаж — руки врача откровенно ласкали его тело: гладили, иногда — очень нежно, а иногда — чувственно и сильно, его живот и грудь, пощипывали напрягшиеся соски, проходились по внутренней стороне бёдер. И в итоге оказались там, где их больше всего желал чувствовать сам Гусев — у себя на члене и яйцах. Макар с трудом отдавал себе отчёт в том, что происходит, но одно можно было сказать точно — всякий стыд полностью исчез, и было понятно, что и после никакого намёка на стеснение не будет. Денис Евгеньевич умело дрочил ему, одновременно массируя промежность сразу за яйцами, а Макар, уже полностью потеряв связь с реальностью, просто лежал, чуть раскинув ноги и цепляясь руками в края стола, и глухо постанывал через закушенную нижнюю губу. И не сразу сообразил после оргазма, что доктор влажным полотенцем сам вытирает его перепачканный спермой живот. — Я сам, спасибо, — Гусев перехватил его руку, сел и взял полотенце. — Я тоже могу для вас кое-что сделать, — широко улыбаясь, сказал Макар — значительный бугор в спортивных штанах врача и, главное, то, каким жадным взглядом смотрел на своего пациента Денис Евгеньевич, вселяли в Гусева уверенность. Он слез со стола, стал вплотную к своему массажисту и, легко подталкивая его, усадил на кушетку у стены медкабинета. — И ты знаешь… что надо делать? — сбивающимся голосом спросил Денис Евгеньевич. — Нет, — без всякого смущения заявил Гусев, усевшись на пол между коленями доктора и высвободив из штанов его вставший член. — Но вы же мне подскажете, — Макар игриво усмехнулся и облизал губы: член Дениса Евгениевича ему очень нравился. Минут через десять, удовлетворённо вытерев натруженные губы, Макар вспомнил, что до сих пор не одет и стал искать свои трусы. — Эй, Денис Евгеньич, вертай мои труселя взад, — Макар протянул руку за своим бельем, которое в задумчивости мял доктор. — Конечно, держи, — Денис Евгеньевич вернул Гусеву пропажу, — я просто хотел поговорить с тобой. — Скажешь, шо не понравилось — не поверю, — усмехнулся Макар. Врача он теперь называл на «ты» и считал, что имеет на это полное право. — Ну, что ты, очень понравилось, — улыбнулся Денис Евгеньевич. — Особенно для первого раза. Если это и вправду твой первый раз, конечно. — Первый, — серьёзно сказал Гусев. — Макар… Я вижу, что ты очень спокойно относишься к оральному сексу между мужчинами, и это замечательно… — К чему я отношусь? К какому сексу? — не понял Гусев. — К оральному. Минет, который ты мне сейчас делал. Так вот, я не хочу, чтобы в будущем у тебя были из-за этого проблемы. Макар, надо быть осторожным, — доктор подошёл к своему уже одевшемуся пациенту-тире-любовнику и обнял его за талию. — Не всем можно говорить, что тебе нравятся мужчины. Держи это в секрете от своих товарищей по команде, учителей и родителей. И в будущем будь осторожен с бывшими зэками, милицией, военными, врачами-психиатрами и теми, кто негативно настроен к гомосексуалистам. — Да понял я, — скривился Гусев. — Сам знаю. Педиков нигде не любят. — Не просто не любят. За мужеложство есть статья в уголовном кодексе. И хотя я лично не был знаком ни с кем, кого бы по ней привлекли, всё же бдительность терять не стоит. Если бы мы сейчас имели сношение per anus… — ЧеХо ты опять выражаешься, Денис Евгеньич, — поморщился Макар. — По-русски Ховори, я не такой умный как ты. Непонятно ж ни хрена! — Если бы я тебя трахнул… — Да без проблем, хоть щас тебе дам, — перебил его Гусев. — А хошь — я тебя? А то ж я ни так, ни так не пробовал. Мне интересно. — Макар! — засмеялся Денис Евгеньевич. — Я бы с радостью, но мы пока ограничимся минетом. — Слушай, ты скажи лучше, что делать-то, если я ото всех скрываться буду? Как я тогда других пидарасов найду? — задумался вдруг Гусев. Перспектива никогда ни с кем не трахаться его очень напугала. — Гомосексуалистов, Макар, гомосексуалистов, — поправил его Денис Евгеньевич. — И потом, я же тебя как-то нашёл. — Ещё б не нашёл! — хмыкнул Макар, — Намял мне жопу, увидел стояк. Делов-то! Но я ж не могу так мужиков мацать. — Я про тебя раньше всё понял, — опять улыбнулся Денис Евгеньевич. — Просто не было случая пообщаться поближе. На медосмотре перед сборами. — Да бля, на мне написано шо ли? — Макар заволновался — раскрывать себя перед всеми подряд тоже не очень-то хотелось. — Для некоторых написано, Макар. И потом, есть места, где собираются такие как мы. — Где это? — Гусеву стало до ужаса любопытно. — Не скажу. Рано тебе ещё там шл… гулять. — А хер те сосать, значит, не рано, — хищно оскалился Макар и снова полез доктору в штаны. — Чшш, — остановил его Денис Евгеньевич, — попридержи коней. Отбой скоро. А завтра я тебя жду. — В девять буду, — сказал Макар и на прощание жамкнул Дениса Евгениевича за ягодицы. Васильев с помощником по воспитательной работе уже давно приходили проверить спортсменов, даже болтовня между мальчишками, в которой Макар сегодня принципиально не участвовал, стихла, а заснуть никак не получалось. Подумать только, у Макара ведь сегодня был первый раз! Пусть не совсем полноценный, пусть не с тем, с кем хотелось бы, но… Это было круто! Макар всё прокручивал в голове то, как он впервые увидел так близко чужой член, как смог его потрогать, рассмотреть, попробовать на вкус. Толстый, перевитый выступающими венами ствол, крупная, глянцевая от распирающей её крови головка с каплей смазки, почти полностью освободившаяся от шкурки… Он и лизал её, и пробовал сосать как коктейль через соломинку, и двигал рукой по стволу вверх-вниз, игрался с тяжёлыми яичками и даже облизал всю мошонку. Денис Евгеньевич аккуратно направлял Макара, подсказывал что и как лучше делать, нежно массировал кожу его головы горячими пальцами… Было так кайфово, что Макар мурлыкать готов был от удовольствия. И пах Денис Евгеньевич так приятно — чистым телом и возбуждением (как может издавать запах такая неопределённая вещь как возбуждение Макар не знал, но нутром чуял — это тот самый запах). Видимо, доктор не обманул — он действительно всё понял про Макара ещё в Москве и, когда представилась возможность встретиться наедине, основательно подготовился. Даже волосы на лобке у него были аккуратно подстрижены. «А яйца! — очередной раз за этот вечер восхитился про себя Гусев. — Ведь пока лизал, никакая волосня в зубах не застряла. Значит, бреет. Хера себе, я тоже хочу так». Макару задним числом даже стало как-то неудобно за свои заросли, которые во всей красе мог наблюдать (и не просто наблюдать) доктор, пока дрочил ему. Вообще, Гусев сам удивлялся, но то, как он сосал чужой член, произвело на него гораздо более сильное впечатление, чем-то, что ему в первый раз подрочили. Хотя кончить от чужой руки было куда как приятнее, чем от своей собственной. Глубокой ночью, уже проваливаясь в сон, Макар всё ещё не мог никак расстаться с мыслями о членах. Только теперь член Дениса Евгениевича странным образом трансформировался в сознании Гусева в Серёжин, и Макар всё гадал, такой ли в действительности у Серёги член или нет, ведь вживую он его никогда не видел. И, скорее всего, это счастье Гусю даже не светит — вот Майке, может, повезёт когда-нибудь: она и посмотреть, и потрогать, и всё, что хочешь с ним сделать сможет… Определённо, Серёжин член был другим. Макар это понял сразу, как только взял его в рот. Он не был ни слишком длинным, ни слишком толстым, а как раз таким, что его легко было полностью заглотить. Тёплая нежная головка ощущалась гортанью как родная и совсем не вызывала рвотного рефлекса. На неё было так приятно насаживаться, что Макар без устали работал головой и ждал, когда же уже его рот наполнится теплой вязкой жидкостью, чтобы узнать наконец её вкус. Но какие-то нехорошие люди вознамерились ему помешать. Они толкали и пихали Макара, пытались вообще оттащить его от Серёжи и без конца куда-то звали. В какой-то момент Гусев не выдержал и отвлёкся на секунду от своего возлюбленного, чтобы съездить по физиономии тому нахалу, который особенно сильно пихнул его в бок и вообще имел наглость потревожить его за таким интимным занятием. — Да Гусев же! Сколько дрыхнуть можно?! — раздался над ухом противный голос их вратаря Лёхи, и Макар открыл глаза. — Бужу-бужу его, а он лежит, пузыри пускает. Через пятнадцать минут построение, давай шевели булками, а то даже поссать не успеешь. Васильев из-за тебя всю команду накажет. — Да помолчи ты, Холова болит от тебя, — проворчал Макар и сел на кровати, пытаясь сообразить, на каком свете находится и влиться в окружающую действительность. Вокруг суетились и шумели его товарищи, заправляя постели, одеваясь, бегая в сортир и приводя себя в порядок. «Приснилось… — с грустью подумал Макар и провёл рукой у себя по губам, потом ощупал подушку — она была мокрая от его слюны. — Чёрт!» Ровно в двадцать один ноль ноль чистый и свежий во всех местах Гусев явился на массаж в медицинский кабинет. Денис Евгеньевич приветливо улыбнулся ему, указал на стол, а сам закрыл дверь на ключ. — Может, нахер этот массаж, а, Денис Евгеньич? — предложил Макар, стягивая с себя всю одежду и устраиваясь на массажном столе лицом вверх. — Не болит у меня уже ничего. — Хотя бы пять сеансов, Макар, это и так вдвое меньше необходимого, — сказал доктор, растирая между ладонями масло. — Тебе понравится, обещаю. А пока — на живот. Макару действительно понравилось, потому что в конце сеанса доктор ему не дрочил, а сосал сам. Это было неожиданно, но очень возбуждающе, так что Гусев не удержался, обхватил ладонями голову Дениса Евгениевича и стал в быстром темпе насаживать на свой член. К чести Дениса Евгениевича, он и не думал сопротивляться — не иначе как мастер-класс показывал. Надо сказать, что общение со спортивным врачом здорово скрасило Гусеву прибывание в лагере. Режим на сборах был тяжёлый, и Макар даже в какой-то степени порадовался, что Серёжу не взяли — он бы просто не выдержал таких нагрузок. Но всё равно, чувствовал себя без него Макар подавленно. Всё-таки, считай, с декабря месяца так или иначе они были вместе. А тут раз, и почти целое лето один. Хорошо хоть эти три недели благодаря Денису Евгениевичу прошли не так плохо. Когда массаж закончился, Макар продолжал для всех делать вид, что всё ещё ходит лечиться, а доктор ему в этом всячески подыгрывал. Правда, развести принципиального врача на нечто большее, чем взаимный минет и дрочка Макару за всё время так и не удалось, но тут уж грех жаловаться. А потом, перед самым отъездом Гусев получил от Сыроежкина письмо и понял, что этот последний вечер в лагере проведёт один.