***
Все намеченные им сроки получения весточки от дорогого друга прошли, и Серёжа совсем впал в уныние. Вместо того чтобы отдыхать и радоваться жизни, ходил с кислой миной и нудел брату о том, что то ему не так и это ему не этак. И камни на пляже острые, и вода в море пересолена, и солнце противное, и экскурсии скучные, и фрукты не сладкие, и шашлык бараном воняет. И в доме удобств никаких. Хотя частный дом в Лазаревском, который на месяц обе семьи сняли напополам, был всего лишь в двадцати минутах хода от моря и даже имел водопровод и канализацию — чего ещё желать? Взрослые, кстати, в итоге неплохо поладили между собой, их «общий» сын Элек тоже ни с кем не конфликтовал, плюс ко всему, как привязанный ходил за братом, который своими капризами уже успел порядком всем надоесть. То есть фактически полностью принял удар Серёжиного плохого настроения на себя, за что ему родственники с обеих сторон были особенно благодарны. — Эл, а в какой стороне Одесса? — спросил как-то брата Серёжа, устроившись наконец на расстеленном махровом полотенце, которое они всегда брали на пляж. — Там? — Сережа, щурясь на отливающую солнечными бликами воду, показал рукой куда-то за горизонт. — Нет, там Стамбул. А Одесса — там, — вытянул руку гораздо правее Элек и добавил: — Я точно знаю, потому что там Феодосия, а она на одной линии с Одессой. Я по карте смотрел. — А зачем тебе Феодосия? — не понял Сыроежкин. — Ну как же? Там Зоя сейчас отдыхает. У бабушки, — серьёзно ответил Элек. Серёжа прыснул со смеху — ему впервые с момента приезда на море стало весело. Потом, уже отсмеявшись, задумчиво сказал: — Прикинь, Эл, что если сидим мы сейчас все вчетвером на берегу одного моря, только в разных местах, и смотрим друг на друга. Но ни фига не видим, потому что далеко очень и горизонт мешает. Ну и твоя Кукушкина мне Гуся загораживает! — опять заржал Сыроежкин. Элек на это только улыбнулся, а потом заметил: — А если мы сейчас также вчетвером в воду зайдём, то ещё ближе друг к другу окажемся, потому что вода у нас одна и та же. Пойдём купаться, Серёжа! — Элек встал и протянул руку брату. Что-то неуловимо поменялось — Серёже больше не хотелось грустить и тосковать. А вечером, зайдя в почтовое отделение, адрес которого Сыроежкин предусмотрительно узнал заранее и сообщил Макару, он наконец получил письмо. От Гусева. — Э-эл! — радостно завопил Сыроежкин, буквально ворвавшись в комнату к Элеку. — Он мне написал таки, представляешь! Ответил! Я уж ждать запарился, думал, дуется он. Прикинь! Ну круто же, Эл! — весь полувменяемый от переполняющих его эмоций, Серёжа кинулся обнимать и тискать брата, даже смачно поцеловал его в губы. И только через пару минут до него дошло, что Элек сидит с каменным лицом и смотрит куда-то в пустоту. — Эй, Эл, ты чего, а? — всполошился Сергей. — Чего с тобой? Всё ж хорошо было, — он стал тормошить брата, заглядывать ему в глаза и всячески пытаться привести его в чувства. — Серёж… не трогай меня, — наконец выдавил из себя Элек. — Да что ж случилось, чего ты вдруг? — Сыроежкин отошёл от него на полметра и теперь испуганно смотрел на ещё недавно вполне довольного жизнью брата. — Я что-то не то сделал? — Да. — Да что же?! Скажи мне! И прости тоже — я не хотел, — запаниковал Серёжа, и было отчего — если Элек напуган, у него опять могли начаться проблемы с памятью, он мог даже сбежать!.. — Братик, миленький, ну скажи мне! — Серёжа плюхнулся на пол перед диваном, на котором сидел Эл, хотел обнять его ноги, но потом опомнился и отдёрнул руку — Эл ведь просил не трогать… — Всё хорошо, Серёж, — отмер Элек и даже улыбнулся. — Просто я не переношу некоторых вещей. Ты не знал этого, и я на тебя не сержусь… — Ну скажи, чего я сделал не так? Чтоб я больше так не делал, — Серёжа перебрался на диван к Элу и вновь попытался его обнять. На этот раз ему было позволено это сделать. — Ты меня поцеловал. — Но я ж тебя часто целую, — неуверенно заметил Сыроежкин. — В губы. Сейчас ты поцеловал меня в губы. — Это я от радости… письмо же… — Я понимаю. Просто, пожалуйста, не делай так больше, — Элек виновато посмотрел на брата и обнял его сам. — Ладно… — согласился Серёжа, хотя так толком и не понял, что у Эла такое с губами. — А что ж ты, получается, потом и с девчонками целоваться не будешь? — поразился внезапно осенившей его догадке Сыроежкин. — А если Зойка твоя вдруг захочет? Тоже не станешь?.. — Серёж?! Ну ты чего?! — Эл недоверчиво посмотрел на брата, как будто Серёжа его пытался неумело разыграть. — Это же совсем другое, с девушками. И Зою я бы очень хотел целовать. Лишь бы и она тоже захотела… Ладно, давай письмо твоё читать. Или у вас там секреты какие? — счёл нужным перевести разговор на другую тему Элек. — Ну какие у меня от тебя секреты, Эл? Скажешь тоже! — вновь повеселел Сыроежкин и разорвал конверт. Привет, Сыроежкин! Я не писал тебе со сборов — там такие нагрузки были, что я еле до койки доползал, и руки дрожали ручку держать (последнее — шутка!). А получил я твоё письмо только в последний день, когда был в лагере. Прикольно про гуся, мне понравилось! Я там тебя во сне не клюнул? Смотри, будешь опять хернёй страдать и в истории влипать — ущипну за жопу. Гуси знаешь как больно щипаются? Имей в виду. Ты мне тоже снишься, Сыроега! В ночных кошмарах! Шучу, конечно. Но я скучаю, и это не шутка — ты клёвый чувак, таких вообще мало. Как там Светлова поживает? Надеюсь, у неё всё хорошо. Ты, Серёг, помню, с Элом перезваниваться собирался. Зуб даю, бывший киборг уже задрал тебя своей Кукушкиной, а ты не знаешь, как от этого отмазаться, потому что он твой брат и всё такое. Мой тебе совет — забей. Он всё равно тебе по ушам ездить будет. Спрашиваешь, как у меня дела? Говорю — меня тоже задрали эти грядки. А у бабки их знаешь сколько? Не знаешь — и хорошо. Я б тоже не хотел знать. В лагере из меня вообще все соки выжали, включая желудочный. Чуть не сдох там на стадионе. За «Гуся», так и быть, прощаю — я сегодня добрый. Но будешь борзеть — схлопочешь: за «Гусём» не заржавеет, ну, ты помнишь. Кстати, ты помнишь, что за тобой должок, Сыроега? Ты мне обещал спеть. И не вздумай отмазываться, когда приедем в город. А то я тебя знаю! Очень хочу послушать как ты сипишь и фальшивишь. Ну, до скорой встречи, Серёга! Лето, сука, вещь короткая, даже не отдохнёшь толком, а уже эта школа, мать её! Извиняй, что затянул с ответом — я чёт совсем замотался. — Блин, он мне почти десять дней не писал, вот ведь Гусь лапчатый! — проворчал Серёжа, ещё раз посмотрев на дату отправления письма, и снова расплылся в довольной улыбке. — Но, главное, написал всё-таки! И не обиделся за то, что я ему про сон с гусем рассказал. Только вот что он десять дней-то делал? В жизни не поверю, что он от своих грядок не отрывался! Небось на пляже кверху пузом лежал всё время, — опять принялся брюзжать Сыроежкин, пытаясь скрыть переполняющую его радость. — Серёж, он же пишет, что замотался, — решил вступиться за Гусева Элек. — Макар же туда в первую очередь помогать бабушке ездит, и уж только потом отдыхать и развлекаться. Ну и… кроме того должна же у человека личная жизнь быть. — А переписка с друзьями — это, значит, не личная жизнь?! — воскликнул Серёжа. — Серёжа, ну ты как маленький! Личная жизнь — это не только друзья, это ещё и девушки, — попытался вразумить брата Элек. — Это у тебя, Эл, одни девушки на уме, — недовольно буркнул Сыроежкин. — А Гусь не такой озабоченный. — Может, я, конечно, и ошибаюсь, — возразил Элек, — но мне показалось, что Макар прекрасно знает, что говорит. — А что он такого говорит? — занервничал Серёжа. — Ни слова ни про каких девушек в письме нет! — Там, где он писал про меня. Мол, я всё равно только о Зое и могу говорить. — Ну ты ж реально о ней всё время трендишь! — не на шутку возбудился Сергей. — Серёжа, я сейчас не о себе, — вздохнул Элек — когда Серёжа психовал, достучаться до его рассудка было непросто. — Я о том, что Макар меня понял. Как один влюблённый понимает другого. — А. Ну, это… Гусю вроде Майка нравится, — с сомнением сказал Сыроежкин, вспомнив их с Макаром ночной разговор в начале каникул. — Может, и нравится, я не знаю, — продолжил настаивать на своём Элек, — но, судя по всему, кто-то у него там в Одессе появился. Вот ему и не до писем было. Сам подумай, написать пару строк — минутное дело. На это времени хватит, даже если от зари до зари без передышки вкалывать. Но вот если голова занята другим, чем-то важным и волнующим, вот тогда про друзей и не вспомнишь. И писать не станешь. — Может, ты и прав, — нахмурился Серёжа. — Надеюсь, он забудет её, когда домой вернётся, — настроение у Сыроежкина опять упало. — Почему ты на это надеешься? — удивился Элек. — Разве тебе хочется быть соперниками с лучшим другом из-за Майи? Пусть уж у Макара другая будет. Остаток дня после разговора с Элом Серёжа ходил подавленный. Да и потом тоже. Больше, правда, своим нытьём и капризами никого не изводил — замкнулся в себе, даже с братом мало общаться стал. Серёжа думал, что ему это всё не нравится — то, что у Макара может быть девушка. И другие друзья тоже. Гусев должен быть только с ним, только его! «Посадить в клетку и не выпускать никогда! — подумал Сыроежкин и ужаснулся. — Да я ж как Эл! Такой же чокнутый. Наверное, у нас это семейное. Только Эл на девке помешался, а я на друге! Дурак. Псих ненормальный. Я ж радоваться должен, что у Макара личная жизнь, девушки и вообще…» Но радоваться не получалось. Серёжа не хотел ревновать друга — умом он понимал, что у человека должны быть и романтические увлечения, и друзья-приятели, чем больше, тем лучше, и что невозможно общаться всё время с одним-единственным другом. Сам-то Сыроежкин очень сильно привязался к так неожиданно обретённому брату и всё время хотел, если и не быть с ним рядом, то держать в поле зрения и регулярно общаться. Да и по другим ребятам Серёжа соскучиться успел — по тем же Витьку и Вовке. А главное, у него самого была девушка, и, в общем-то, её Серёжа тоже хотел увидеть. Только вот когда Сыроежкин думал о каких-то неизвестных ему девицах, с которыми может крутить любовь Макар, ему хотелось одного — прибить их всех. И, самое странное, Майку тоже. Если она когда-нибудь заинтересуется Гусевым, конечно. Впрочем, к гипотетическим новым друзьям Макара Серёжа также теплых чувств не испытывал — его аж передёргивало от мысли, что Гусь может так же, как самого Серёжу, обнимать какого-то левого парня, похлопывать его по плечу, трепать волосы, заглядывать в глаза, шутить с ним… В итоге Серёжа не выдержал, рассказал о своих тревогах брату — зря что ли тот, в конце концов, умные книжки читает? Вдруг он знает, что надо делать в таких случаях? Элек, правда, особого значения Серёжиным терзаниям не придал — сказал, что друзей тоже ревнуют, не только девушек. Это даже нормально в каком-то смысле. Но очень эгоистично, поэтому от ревности надо избавляться. Потом, подумал и добавил, что избавляться, конечно, надо, но это очень трудно, так сразу не получится. У него, вот, пока совсем не выходит. И дальше Серёжа, скрепя сердце, ещё минут двадцать выслушивал монолог брата, посвящённый самой прекрасной девушке не свете, планам по завоеванию её расположения и даже некоторым эротическим фантазиям Эла с Зоиным участием. Последнее Серёжа уже не выдержал — сбежал купаться.***
Макар спал в поездах плохо, но в ночь на двадцать девятое августа верхняя полка бокового плацкарта представлялась ему чуть ли не королевской периной и самым лучшим на свете местом для сна. Жаль, до того момента, как он наконец-то на неё возляжет, оставалось ещё около двенадцати часов. В последний день пребывания Гусева в Одессе Митька заявился к нему с ночёвкой на совершенно легальных основаниях. Так и сказал Макаровой бабке: «Серафима Марковна, мы завтра по домам разъезжаемся, можно я сегодня у вас ночевать останусь? Мы спать всё равно не будем». И ведь не соврал, проказник — Макар заснул лишь под утро. Полностью выжатый как лимон. Да он так на сборах не упахивался! — Митька-а! Ты что, не спишь, что ли? — потянулся Гусев и взглянул на будильник — было без пятнадцати шесть. — Не спится, — виновато улыбнулся Савельев. Он сидел на постели рядом с Макаром, смотрел на него в полумраке комнаты, склонив голову к плечу, и осторожно гладил любовника по волосам. — Кончай фигнёй маяться — через два часа вставать. Отдыхай давай, а то до поезда не дойдешь — меня провожать, — зевнул Макар и силой уложил приятеля в постель. Митька как всегда сразу же опутал его всеми конечностями, ткнулся носом в шею, а через некоторое время сказал: — Макар, мне ж через год поступать придётся… — Ну и?.. — Я подумал, в Москве ведь много хороших вузов… — Полно! — согласился Гусев. — Хочешь к нам? — Хочу. К… Знаешь, у меня же ещё два брата старших есть. — Ну, ты говорил. — Один во Фрязино с семьёй живёт. А второй один пока — в Долгопрудном. Я бы мог у кого-то из них жить. Или в общаге… — Ты поступи сначала, умник!.. — не открывая глаз, опять зевнул Гусев и крепче прижал к себе Митьку. Хорошо, что самому Макару до поступления ещё четыре года. Если раньше, конечно, в путягу не свалить.***
Макар забыл и про Митьку, и бабкины грядки, и про Дениса Евгениевича, и даже про чуть не доконавшие его хоккейные сборы в тот самый миг, когда Серёжа с диким криком: «Гуси-ик!» бросился ему навстречу на Киевском вокзале и повис у Макара на шее, как обезьяна, обхватив его руками и ногами. Гусев еле чемодан свой бросить успел, чтобы подхватить Сыроежкина под попу. — Гусь, мне без тебя так скучно было! Целое лето один скучал! Потом, правда, мы с Элом были, но всё равно скучали — он по Зойке, я — по тебе! — тараторил Серёжа на радостях, по простоте душевной даже не задумываясь, как именно мог понять его слова друг. — Ладно, пошли, вон там Эл стоит, видишь? — Серёжа отцепился от Гусева, взялся за его чемодан и одновременно показал рукой в сторону выхода. — Положь на место, надорвёшься, — Макар отвесил Сыроежкину шутливый подзатыльник и забрал свой чемодан — он был практически неподъёмный. Куда Сыроеге такие тяжести таскать?! — Я тоже, Серёга, без тебя скучал, — Макар потрепал его по совсем выгоревшим на южном солнце волосам. — А ты, смотри, как вымахал — меня почти догнал! — не скрывая своего восхищения, сказал Гусев. — Я выше тебя вырасту, — важно ответил Серёжа. — Я в деда пошёл, а у него метр девяносто рост был. — Красавец! Все девки твои будут! — якобы пошутил Гусев. И очень внимательно посмотрел на Серёжу — с самого момента их встречи он не мог отделаться от мысли, что всё-таки нравится Сыроежкину. В том самом смысле. Но ошибиться и принять желаемое за действительное было ни в коем случае нельзя — потому-то Макар и решил завести разговор о девушках. — Будут, куда ж денутся! — самодовольно заявил Сыроежкин, даже не обратив внимания на то, как медленно угасла счастливая улыбка на лице его друга. — На юге отбоя от них не было. Но с ними скучно, надоели, короче. Серёжа слукавил — девчонки вокруг них с Элеком действительно вились стайками, но Эл любезничал с ними один. Серёжа ходил всю дорогу унылый и скучал совершенно по другой причине. — Зато я их перецеловал всех, во! — вспомнил Серёжа ещё один повод похвастаться перед другом. — Брешешь, СыроеХа! — Гусь даже на месте застыл как вкопанный от таких новостей. — Честное пионерское! — гордо сказал Сыроежкин. — Мы в бутылочку играли. Вот я всех и поцеловал, а некоторых — по три раза! И даже Эла один раз чмокнул. Его, правда, в щёку. — И как тебе? — севшим голосом спросил Макар. — Прикольно! — улыбнулся Серёжа и посмотрел на друга — тот выглядел так, словно его пыльным мешком ударили. «Завидует, наверное, — подумал Сыроежкин. — Всё-таки неправ Эл, не было у Гуся в Одессе никакой личной жизни. Иначе бы такой смурной не шёл сейчас. Надо его как-то разубедить, сказать, что не так уж это здорово, целоваться, и всё такое. А то начнёт ещё за нашими девчонками волочиться, и кто-нибудь на него явно клюнет — Макар же красивый очень. Вот был бы я девчонкой — давно б уже сам за ним бегал и на шею вешался. У него ж губы такие… нежные, а улыбка, вообще — улёт! А как кожа пахнет!.. Интересно, у всех рыжих такой запах? Чижа что ль понюхать?.. Не, как-то не хочется. А вот веснушки по всему телу точно у всех рыжих есть, я видел. Но Гусю они идут очень, особенно на лице… особенно, когда он краснеет. А он краснеет так офигительно, даже поцеловать хочется. Щёки, наверное горячие-горячие, как при температуре… Интересно, а какой у него член? Чёрт! — Серёжа почувствовал как его собственный орган напрягся так, что идти стало неудобно. — Вот до чего мысли о девчонках доводят, когда не вовремя! Лучше вечером перед сном о бабах думать буду, а не сейчас. А волосы на лобке у него тоже рыжие? Вот бы посмотреть!..» — Серёжа! — Ку-ку, СыроеХа? — А? Чего?.. — затейливую цепочку Серёжиных мыслей грубо оборвали окрики Эла и Гуся. Сыроежкин и не заметил, как они с Макаром добрались до выхода с вокзала, где их заждался Элек. И теперь оба друга пытались вернуть в реальность ушедшего в себя Серёжу, тормоша его за плечи, махая перед лицом руками и называя по имени.***
Макар и не подозревал, что за прошедший месяц он, оказывается, отвык спать один. Он лежал, развалившись на своём диване как морская звезда и думал, что как хорошо было бы, если бы его опять кто-нибудь прижимал к стенке, пихал в бок, сопел в ухо и клал на него свои конечности. И этого кого-то можно было бы трахать. Сразу как только захочется. Сколько раз за эти недели благодаря Макару Митька просыпался оттого что его натягивают сзади как безвольную куклу. Правда, тогда приходилось ещё крепко зажимать ему рукой рот, чтобы Савельев не начал шуметь спросонья. Но это на самом деле была излишняя предосторожность — Митьке нравилось, когда его так трахали. Сообразив что к чему, он тут же начинал выгибаться и подмахивать, чуть ли не до крови кусая себе губы, чтобы не стонать от удовольствия. Митя и сам любил будить друга минетом, чтобы потом забраться на него верхом и устроить себе незапланированные скачки. Единственное, что немного огорчало Гусева в их дружеско-половых отношениях, так это то, что Савельев отказывался трахать его сам. Ну, Макар и не настаивал… Было бы ложью сказать, что Гусев совсем не скучал по своему «летнему» другу. Скучал, конечно, и ночью это стало особенно заметно. Но, что было, то прошло — они живут в разных городах, у них нет общих друзей и совместных дел. Разные хобби, разные интересы — всё разное. Он не оставил Мите свой адрес и не стал спрашивать его. Кажется, Митя обиделся, но Макар, как мог, постарался ему объяснить, что раньше, всегда, когда он обменивался координатами со своими одесскими приятелями, их переписка выходила вымученной, как по обязанности. «Как дела?» «Нормально. А у тебя?» «У меня тоже». Писать по сути было не о чем. — Может быть, следующим летом снова увидимся, — сказал на прощание Макар. Митя ничего не сказал. Жалкая улыбка мелькнула на его чуть дрогнувших губах, он выдохнул, кивнул в знак согласия и крепко обнял Макара. Бабка, которая вместе со своей неизменной подружкой пришла провожать внука на вокзал, тоже обняла, смахнула с глаз слезу, Роза Львовна сдержанно пожелала счастливого пути, и Макар, подхватив свой огромный чемодан, больше чем наполовину набитый гостиницами для родни, вошёл в вагон. Летнее приключение осталось позади… — Митя, Митя… — тихо сказал в пустоту своей комнаты Макар. — Я тебя не забуду… Потом вспомнил, что завтра первое сентября, с утра перед линейкой он зайдёт за Серёжей, и они снова будут вместе. Тоска развеялась. Пусть Серёжа и мечтает сейчас о девушках, но кто сказал, что с ним не пройдёт тот же номер, что и с Митей Савельевым?***
Третьего сентября возобновились тренировки Интеграла, которых Макар ждал с нетерпением, а Серёжа… Серёжа последние дни вообще на эту тему говорить не хотел. Не ныл, не ругался, как ему всё это надоело, ничего из того, к чему привык Гусев. Только перед самыми дверями спортивного комплекса Сыроежкин замер на секунду, поморщился слегка, вздохнул обречённо и вошёл внутрь. Макару это не понравилось, хотя Серёгино мужество он оценил — тот явно себя превозмогал и пытался бороться с собственной ленью. Неужели посеянные семена взошли, и Серёжа внял увещеваниям лучшего друга о пользе физкультуры и спорта? А уже через два часа Гусев кардинально поменял своё мнение относительно Сыроеги и хоккея. — Конечно, Серёжа, конечно, нахуй этот хоккей, даже и не думай! — срывающимся от волнения голосом говорил Макар, убирая с Серёжиного лба влажные от испарины волосы. — Спорт вообще для здоровья не полезен. Вот физкультура — другое дело. Поправишься и чем-нибудь безопасным займёшься. В бассейн, например, пойдёшь… Вместе пойдём! Серёжа только всхлипывал, охал и жалобно смотрел на Макара, когда тот тыльной стороной ладони вытирал ему мокрые от слёз щёки. Дышать было больно, повреждённая нога, несмотря на новокаиновую блокаду, тоже ныла. — Да что ж ты над ним как над барышней кудахчешь! — попытался подбодрить Макара фельдшер. — Он же боец, настоящим мужиком будет! А рёбра — это не страшно, лёгкие-то целы! И нога через три недели как новая будет. А ты уж пацана и от хоккея отговариваешь, вместо того чтоб поддержать. Сам-то небось не бросил бы… — А кто над ним кудахтать будет, если не я? — искренне возмутился Гусь, не обращая внимания на удивлённые взгляды фельдшера в свою сторону. — Папаша его что ли? Так его дома вечно нет. Мать в переводах своих, ей не до СерёХи. Тока я да Эл — брательник его… — Макар поправил на Серёже одеяло, опять погладил по голове и, видимо, решив последовать совету доктора, стал подбадривать друга: — Не боись, Серёжа, сейчас быстро доедем. Слышь — водила сирену включил. А в больничке рентХен сделают, Хипс наложат, рёбра замотают, и три недели отдыхать будешь. Как в санатории! По правде говоря, Гусева самого бы кто поддержал — когда Сыроежкин в очередной неумелой потасовке на льду налетел на борт в районе двери, которая по вине какого-то разгильдяя была неплотно закрыта, и оказался ещё под двумя игроками, Макара чуть инфаркт не хватил. Серёжа ударился спиной об острый край дверного проёма и даже на сторонний взгляд упал очень неудачно. Макар бросился к нему с противоположного края площадки и когда добежал, Серёга только судорожно раскрывал рот, силясь сделать полноценный вдох. Неестественно согнутой ногой даже не пытался пошевелить, видимо от шока. Как и второй, на вид здоровой. Гусева тогда начало трясти от мысли, что Серёжа повредил позвоночник, и его парализует. Васильев сразу отрядил одного из ребят за Денисом Евгениевичем, а сам до прихода доктора запретил трогать пострадавшего — и это было лишним подтверждением гусевских опасений. Макар только и мог, что пытаться словами успокаивать друга, да осторожно помогать прибежавшему спортивному врачу осматривать Серёжу и оказывать первую помощь. И еле успел переодеться и собрать Серёжины вещи — через двадцать минут приехала скорая, и Макар поехал с Серёжей в больницу. Когда уже залезал в карету скорой помощи, Денис Евгеньевич буквально силой впихнул Гусеву в рот две каких-то таблетки — сказал: «Успокоительное». Отпустило Макара минут через сорок — когда он сидел перед дверями приёмного покоя с Серёгиной сумкой и ждал, когда того осмотрят врачи. Ещё через полчаса, когда Серёже уже накладывали гипс, приехала Надежда Дмитриевна, тоже вся на нервах. После разговора с доктором немного успокоилась, поблагодарила Макара за поддержку сына, забрала вещи и пошла к Сергею. Гусев проторчал в палате у Сыроежкина до самого окончания посещений, а на следующий день ушёл с уроков пораньше и опять явился в больницу на весь остаток дня. Так прошла целая неделя. Элек тоже каждый день бывал у брата, но, в отличие от Гуся, приходил всегда после уроков и всё порывался заниматься с Серёжей по школьной программе, насколько, конечно, состояние больного позволяло это делать. Боялся, что братик совсем отстанет, а нагнать потом сложно будет. Макар с ним по этому поводу каждый раз ругался: говорил, что Эл совсем Сыроеге покоя не даёт и на учёбе своей окончательно помешался. Не самое главное в жизни, в конце концов. На самом деле Макара просто раздражало то, что ему мало времени остаётся, чтобы быть с Серёжей наедине. Эл со своими учебниками, Сыроегина маманька с какой-то домашней жрачкой, одноклассники, вдруг воспылавшие к своему товарищу дружескими чувствами, Светлова, являвшая себя через день, словно принцесса, снизошедшая до своих подданных, Кукушкина, приходящая каждый вечер за полчаса перед окончанием посещений с какими-нибудь плюшками и подарочками и явной надеждой застать Сыроегу одного (не тут-то было!). Как с этим дурдомом бороться, Гусев не знал. Единственное, что он сообразил натравить Эла на Зойку, и теперь Громов приходил к брату значительно позже, дожидался Кукушкину, отвлекал её внимание на себя и уже без пятнадцати семь ненавязчиво уговаривал её идти домой. Соседи по палате откровенно завидовали Серёжиной популярности и с ним практически не общались. И Гусеву это было только на руку — в отсутствие посетителей Серёжа был только его. Макар помогал ему как мог — водил в туалет, провожал в столовую, когда Сыроежкину разрешили ходить, перестилал постель и даже голову помог вымыть — к концу недели Серёжины волосы стали напоминать засаленные сосульки. В общем, превратился в нормальную такую сиделку. А на следующей неделе, когда Гусев собрался слинять с четвертого урока, чтобы как всегда ехать в больницу, его вызвали к директору. — Макар, ты почти не появляешься в школе, нахватал двоек за одну только неделю по всем предметам. Ну, ты же понимаешь, это не может так дальше продолжаться, — Семён Николаевич решил лично отконвоировать своего ученика в кабинет директора, а по дороге, аккуратно придерживая Гусева за локоток, излагал суть дела. — Таки я же вам объяснял, — закатил глаза Гусев. — СыроеХа в больнице, еле ходит. Должен же ему кто-то помоХать?!. — Макар! В больнице есть врачи. И медсестры… — перешёл на строгий тон Таратар. — Ну в конце концов… Гусев на это ничего не сказал, только выразительно охнул и едва заметно сократил расстояние между собой и математиком. Семён Николаевич, однако, манёвр Гусева просёк и перенёс руку с локтя на талию Макара. «Ах ты старый пидара-ас!.. — ухмыльнулся мысленно Гусев. — Я в тебе не ошибся», — и теснее прижался к классному руководителю. Когда дошли до кабинета Майи Григорьевны, Таратар плавно втолкнул Гусева внутрь, попутно якобы случайно проведя рукой по упругой заднице ученика, а тот в свою очередь понадеялся, что математик испытывает к нему не только низменные чувства. И оказался прав. Потому что поддержка Семёна Николаевича пришлась Макару очень кстати. В кабинете директрисы кроме непосредственно самой директрисы обнаружилась ещё одна, совершенно неожиданная в школьных стенах персона. А именно, Борис Борисович Васильев, тренер юношеской команды Интеграла. И как эта парочка руководителей принялась пропесочивать и чихвостить несчастного Гусева! Если б не Семён Николаевич, грудью вставший на защиту Макара, не миновать бы ему вызова отца в школу (со всеми вытекающими, так сказать!) и серьёзных проблем со своим хоккейным будущим. — Слушай, Эл, — обратился на следующей переменке к Громову Макар. — Будь другом, зайди сегодня к Сыроеге пораньше. А то на меня директриса танком наехала — не уйти. И Васильев в школу припёрся по мою душу — сказал, если сегодня на тренировку не приду — выгонит нахрен из команды. — Хорошо, Макар, конечно, — закивал Элек. Впрочем, чего ещё от него было ожидать — к брату он относился очень трепетно. И пришлось Гусеву сидеть ещё два урока, получить очередную двойку за не сделанное домашнее задание (на домашку он забил сразу, как Серёга в больницу попал) и топать после всего этого на тренировку. — Гусев! Тебя доктор ждёт, — крикнул только что вышедшему из душа после тренировки Макару тренер. Серёжи не было, и Макар решил вопреки своим убеждениям сходить ополоснуться — после почти трёхчасовой тренировки пот с него катил градом и в глазах темнело. Всё потому что слишком большой перерыв в занятиях был. Ну, или гад Васильев просто решил его наказать за прогулы — пара индивидуальных заданий в конце дня показалась Гусеву уж чересчур тяжёлыми. В кабинет спортивного врача Макар ввалился без стука и сразу плюхнулся на стул у дверей — на большее сил не хватило. — Хочешь узнать, чего с Серёгой? — еле ворочая языком, предположил Гусев. — На той неделе выписать должны. Только сюда он не вернётся. — Макар, я знаю как здоровье Сыроежкина, — улыбнулся Денис Евгеньевич. — Я звонил в больницу. И я не за этим тебя позвал, — он подошёл к Гусеву, запустил руки ему в шевелюру, оттянул волосы назад, заставив запрокинуть голову, и поцеловал. — Я соскучился. Целоваться с Денисом Евгениевичем было приятно, и, хотя таких эмоций как с Митькой Макар и не испытывал, он послушно подставлял губы, пропускал в рот чужой язык и даже в итоге обнял любовника. — Ну что, будем, как в лагере? — отдышавшись, Гусев полез в штаны к доктору, однако, тот перехватил его руку. — Ты сейчас устал. Я не буду тебя мучить, просто захотел увидеть, — Денис Евгеньевич замолчал, потом внимательно посмотрел на Гусева и после небольшой паузы продолжил: — На счёт Серёжи Сыроежкина… — Да, а что с Серёгой не так? — встрепенулся Макар. — Не с ним. С тобой. С твоим отношением к нему… — Что, так заметно? — теперь Гусев по-настоящему занервничал. — Мне — да. Ну, и всем… вроде меня, вроде нас с тобой, должно быть тоже. Но речь не об этом. — Денис, не темни, Ховори как есть! — Макар, ты практически уже взрослый человек, но Серёжа ещё ребёнок. И только не говори, что вы просто друзья — не поверю. Может, Сыроежкин и дружит с тобой, но ответить на твои чувства он не сможет. А то, что ты любишь его, я понял сразу как только увидел вас вместе. Когда он получил травму. Да и твоё поведение в последние дни… Ты не вылезал из больницы, хотя, объективно говоря, Сергей прекрасно обошёлся бы без тебя. — Не обошёлся, — буркнул Гусев, поднялся и отошёл в дальний конец медицинского кабинета. — Ни хера ты не знаешь, Денис Евгенич, а Ховоришь! — Себя-то хоть не обманывай, Макар, — доктор подошёл к Гусю и развернул его к себе лицом. — Это тебе нужно было быть с ним рядом. Ты не мог без него! — Денис Евгеньевич опять зарылся пальцами гусевские рыжие лохмы, притянул Макара к себе, вздохнул тяжело и сказал: — Ты вообще понимаешь, что любой другой на твоём месте вылетел бы из команды уже на третий день необоснованных прогулов? Но Борис Борисович считает тебя слишком перспективным игроком — он дал тебе неделю, чтобы прийти в себя. Твоих мотивов дружбы с Сыроежкиным Васильев естественно не знает, но то, что ты к нему чересчур привязан, увидел. Он пошёл тебе навстречу и даже лично явился за тобой в школу. Тренеры так не поступают, ты отдаёшь себе в этом отчёт? — Денис, таки я не совсем дурак. Я понял… — тоскливо согласился Гусев. — Больше проХуливать не буду. — Молодец, хороший мальчик, — прошептал Макару в самые губы Денис Евгеньевич и опять принялся его целовать. Макар вышел из кабинета доктора через двадцать минут, поправляя на ходу одежду и пытаясь привести в порядок мысли. Вот что сейчас такое было? Чего хотел от него Денис, ну, кроме как отсосать? Внушить, что тренировки прогуливать нехорошо? Так Васильев в кабинете директора ещё утром это ему очень доходчиво объяснил. Доктору-то что за дело до спортивного будущего Гусева? Не, ну может он для Борисыча старался — тот вроде как друг его родителей… А Макар, значит, ценный игрок? Последняя мысль, конечно, очень льстила его самолюбию, но Гусев действительно совсем дураком не был и прекрасно понимал, что играет без году неделя, и ради его скромной персоны Борисыч по школам бегать бы не стал — у нас незаменимых нет, как говориться. Если только Денис, пользуясь тем, что Васильев друг семьи, а сам он вроде как в дружеских (для всех) отношениях с Макаром, попросил об этом тренера… «Да ну, бред какой-то! — мотнул головой Гусев, отгоняя совсем уж нелепые догадки. — Нахер ему это надо?!» И эти нотации, что Сыроега, мол, маленький, к нему приставать нельзя и ждать от него большой любви глупо, Макару очень не понравились. Как будто он Серёгу изнасиловать хочет! «Да не хочу я его насиловать! — недоумевал Гусев по дороге домой. — Я по любви хочу. И чтоб он меня… Митька, вон, сам не свой был, когда я его того… Аж трясся весь. И спускал так, без дрочки даже. Это кайфово наверно! Мне бы так… А Денис, главное, такой — с кем ты так целоваться научился, уж не Серёжей ли? Бля! Всё беспокоится, чтоб я Сыроегу не совратил. Вот что ему? Сам что ли на него запал? Пусть только попробует! Я ему быстро рога-то пообломаю… И оторву кое-что!» — Макар так накрутил себя, что на нервной почве проехал мимо своей остановки, и ему пришлось ещё целый квартал идти пешком обратно. Голова на свежем воздухе немного прояснилась, и он в итоге решил, что доктор на его Сыроегу вовсе не покушается, а просто по-дружески ему советует. На правах старшего товарища, так сказать. Мол, тебе, Макар, нужен кто-нибудь постарше, хотя бы твой ровесник, а не тринадцатилетний ребёнок, у которого ветер в голове. Умом Гусев был с Денисом Евгениевичем даже и согласен — он сам в таком возрасте ни о какой любви даже и не думал. На парней, конечно, засматривался, но чтоб так его накрывало, как сейчас с Серёгой? И в помине не было. Но соглашаться с доводами разума не получалось абсолютно — ну никак он без Серёжи своей жизни не представлял. В том, насколько прав был Денис Евгеньевич, Макар смог убедиться уже на следующий день, когда пришёл проведать друга в больнице. Серёжа не выглядел несчастным и скучающим, напротив — он весело болтал (хотя какое болтал — откровенно кокетничал!) с устроившейся на его кровати Майкой, а вошедшего в палату Гуся даже не сразу и заметил. «Придушу стерву!» — первое, что пришло на ум Макару при виде этой идиллической картины. Он даже остановился, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоить стучащий в ушах пульс и на самом деле случайно не придушить Светлову. — Шо, Холубки, воркуете? — Гусев бесцеремонно вклинился между Серёжей и его подругой. — Привет, Макар, — холодно поприветствовала Гусева Майка и сразу же от него отвернулась. — Ой, Гусь, я не заметил как ты вошёл! Привет! — обрадовался Сыроежкин и тут же получил лёгкий щелчок по носу. — За Хуся, — как мог спокойно прокомментировал Макар. — Тебя вчера не было, — состроил обиженную мордашку Серёжа, потом, видимо, что-то вспомнив, забеспокоился: — Эл сказал, что ты школу прогуливал и у тебя из-за этого неприятности. И с хоккеем тоже… Ну вот как это было понимать? Серёге, получается, за всё это время даже в голову не пришло, что друг торчит у него с утра до вечера не просто так, а в ущерб каким-то своим делам? Например — учёбе и тренировкам. А если б Эл ему напрямую этого не сказал, то до него до сих пор не дошло бы. «Дурачок, — вздохнул про себя Макар. — И в голове — ветер». — Это не те неприятности, от которых мне неприятно, СыроеХа, — ушёл от действительно неприятного разговора Макар. — Расскажи лучше, как вчера время провёл? — Нормально, — улыбнулся Серёжа. — У меня Эл целый день был, Зойка вечером заходила. Ну и Майя! — Серёжина улыбка растянулась до ушей, а сам он взял девушку за руку. Макар стиснул зубы и опять сделал глубокий вдох, чтобы не сорваться и никак себя не выдать. «Он ещё ребёнок, ни на какие серьёзные чувства не способен, — как мантру повторил слова Дениса Евгениевича Гусев. — И к Майке тоже». — Ладно, Сыроега, бери свои ходули и дуй гулять по коридору, а то небось пока меня не было, ты только бока отлёживал, — выдал наконец Макар. — Ну, у меня же рёбра… — неуверенно попытался отмазаться Серёжа. — Не отлынивай, лентяй! Тебе повязку уже даже сняли. И вообще, доктор сказал, целый день не лежать, чуть-чуть надо двигаться. Пошли давай! — Макар взял Серёжины костыли, которые стояли наготове, прислонённые к спинке кровати, помог другу встать и пошёл с ним в коридор. От Светловой подальше. А на следующий день Макара ждал сюрприз в школе. Правда, приятный или нет, Гусев так сразу решить не смог. К нему на переменке подошёл Громов и, кусая от смущения губы (что само по себе для спокойного как танк и не знающего, что означает слово «стесняться», Элека было уже чем-то из ряда вон), сказал: — Макар, Серёжа говорил мне, что не вернётся больше в хоккей… Ты ведь тоже об этом знаешь? — Хм. Допустим. Сыроега даже Васильеву по этому поводу звонил, — Гусев не понял к чему клонит Громов. — А тебе какой интерес? — Значит, в Интеграле есть свободное место… И… Макар… В общем, не мог бы ты… И тут до Гусева дошло, чего же хочет Серёгин брательник. — ЧеХо, тоже иХрать хочешь? — расплылся в понимающей улыбке Макар и в знак одобрения похлопал Громова по плечу. — Сегодня спрошу про тебя Васильева. Не переживай!