***
Зойка стояла рядом с доской в окружении подружек и увлечённо с ними болтала, а если точнее, хвасталась одноклассницам своими новыми колготками, которые ей кто-то там из родни привёз из Прибалтики. Чем таким были замечательны эти колготки Макар не знал и знать не хотел, но Кукушкина из демонстрации девкам своей обновки сделала целое шоу — кокетливо задирала подол школьного платья так, что чуть ли не трусы были видны. Девки ахали и охали от зависти — в верхней части колготок на манер шортиков имелся какой-то хитрый рисунок. Парни, как бы невзначай глядя на это дело, выворачивали себе шеи, стараясь получше рассмотреть Зойкины ноги и, если повезёт, то, что выше. Громов сидел за своей партой со странным выражением смеси похоти и страдания на лице. И только тот, ради кого, как подозревал Макар, всё это представление и затевалось, должного интереса к спектаклю не проявил, а наоборот, схватил Гусева за рукав и шепнул на ухо: — Смотри, Гусь, Колбаса уже совсем стыд потеряла! При всех юбку задирает, прикинь?! И угораздило же Эла в эту шалаву втрескаться! — Ща мы её немножЕчко проучим, — хмыкнул Макар и посмотрел на часы — до звонка оставалось ещё три минуты, и в класс вот-вот должен был войти Таратар. Дальше тянуть было нельзя. — Хоп-стоп, Зоя! Зачем давала стоя? В чулочках, шо тебе я подарил, — подойдя к девушке, пропел слова известной дворовой песенки Гусев и смачно шлёпнул её по заду, ухватив за левую ягодицу. Класс заржал, Макар обернулся на Громова — тот должен был уже нестись на всех парах, чтобы дать ему в морду, и… внезапно оказался сидящим на полу на пятой точке с расквашенной нижней губой. И чуть не оглох от противного ультразвука — это завывала Кукушкина, потрясая в воздухе кистью правой руки. Вот уж чего не предполагали затеявшие эту авантюру Гусев с Громовым, так это того, что милостей от природы Зойка ждать не станет, а отстаивать свою честь и достоинство возьмётся сама и сразу. Не стерпев хамской по отношению к себе выходки, да ещё на глазах у Серёжи, да к тому же от своего давнего противника, Зоя просто дала обидчику со всей силы в челюсть. Макар, не ожидавший такой подставы от хрупкой девушки, потерял равновесие, споткнулся о половицу и, глупо вытаращив глаза, шлёпнулся на пол. Зойка, правда, тоже пострадала — драться она не умела, кулак сложила неправильно, ударила не под тем углом и по ходу выбила себе то ли пальцы, то ли запястье, то ли всё сразу. И вот тут уж к ней бросился напуганный Элек. — Ребята, что здесь происходит? Что случилось? — вошедший в класс Семён Николаевич поверх очков непонимающе смотрел на своих учеников. Картина его взору предстала жутковатая — рыдающая Кукушкина прижимала к груди правую руку, а саму Зою прижимал к себе Элек Громов, ненавязчиво подталкивая её к двери и в процессе уговаривая пойти в медкабинет. Их Таратар вынужден был сразу отпустить, тем более, что, как оказалось, пострадавшая в классе не одна. Над второй жертвой кудахтал Серёжа Сыроежкин, присев рядом на полу и вытирая носовым платком кровь с подбородка и шеи травмированного товарища. Гусев, в принципе собиравшийся сегодня получить по физиономии, никак не думал, что это будет по-настоящему, да ещё и от Кукушкиной. И потому до сих пор пребывал в некотором замешательстве. — Макар!.. — ужаснувшись окровавленному лицу своего любимчика, сказал Семён Николаевич. — Иди быстрее в медкабинет! Давай, я тебя провожу! — Я его сам провожу! — возразил Сыроежкин и потянул друга за руку. — Пошли, Гусь! Ну, вставай! — Да никуда я не пойду! — вырвал свою руку отошедший наконец от шока Гусев и встал с пола. — В порядке всё со мной. — А если опять сотрясение? У тебя же недавно было, нельзя чтоб ещё одно! А если зуб выпадет? Или челюсть треснула? А может, надо швы на губу наложить? И промыть же всё надо, загноится же! Пойдём, ну! — тараторил Серёжа, пытаясь очередной раз ухватить друга за рукав формы. — Да уХомонись ты, СыроеХа! — рявкнул на Серёжу Макар, сам схватил мельтешащего рядом паникёра в охапку и усадил на место за парту. — Ховорю же — всё со мной хорошо, — уже миролюбиво продолжил успокаивать друга Гусев. — Зойка ж хилая, её соплёй перешибёшь, сильно ударить не может. Я не ожидал просто, споткнулся, губу прикусил… Бывает. — Так это тебя Зоя ударила? — удивился классный руководитель. — Но почему? — Да по жопе я её шлёпнул! — нехотя ответил Гусев. — Макар, не выражайся! Ну, сколько можно тебе говорить?.. — напустил на себя строгий вид Семён Николаевич, но своё возросшее удивление всё равно скрыть на смог. — И зачем ты стал шлёпать девочку? Да ещё по такому месту… Гусев ничего вразумительного ответить учителю не смог, и на этом инцидент замяли. Через пятнадцать минут вернулись в класс Кукушкина с Громовым. Зойка — с опухшей физиономией, красными глазами и перевязанной правой рукой. Элек с нечитаемым выражением лица прошёл к Зойкиной парте, шепнул что-то на ухо соседу Кукушкиной, и тот скоренько подхватил свои манатки и свалил на свободную парту. А Эл как ни в чём ни бывало занял его место рядом с девушкой. Зойка от такого самоуправства только рот раскрыла и глаза на Громова вылупила. Но ничего не сказала, что уже само по себе удивительно, тихо села на своё место и челюсть с пола подобрала. «Надо же, произвёл впечатление! — восхитился про себя наблюдавший эту сцену Гусев. — Железный малый! Повезло Зойке…» Потом вспомнил, что вообще-то к Колбасе он тёплых чувств испытывать не должен, пошевелил языком у себя зуб — вроде не шатается, и принялся переписывать с доски условие задачи. Зойка весь урок старательно пыхтела, пытаясь освоить письмо левой рукой, Эл бросал на неё сочувственные взгляды, а в конце урока сам собрал её вещи в портфель и нести его не дал. Теперь Громов на всех уроках сидел исключительно с Кукушкиной и, пока рука у неё окончательно не восстановилась, всячески ей помогал и как мог облегчал жизнь. Даже провожать до дома повадился, и она не возражала. Макар на этот их недороман смотрел с большой надеждой — чем глубже Элек увязнет в собственной личной жизни, тем меньше будет интересоваться его с Серёжей отношениями. Серёжа, правда, восторгов друга по поводу скромных успехов брата на любовном фронте не разделял. — Смотри, ну куда это годится? Ходит за Колбасой, как собачка на привязи, а она только смотрит свысока и губки поджимает. Над ним же скоро все смеяться будут! — пожаловался как-то Сыроежкин Гусю. — Та не бери в голову, — отмахнулся Макар. — Эл не глупее нас с тобой, знает что делает. — Я не могу, — вскинулся Серёжа, — он мой брат, я переживаю за него. А эта… ему не пара! — Я не пойму, ты чеХо, ревнуешь, что ли?! — начал злиться Гусев. Ведь как знать, может, Сыроега вслед за братом на Кукушкину внимание обратил? Риск-то есть… — Да какая ревность?! Скажешь тоже!.. — возмутился Серёжа. — Просто не хочу, чтоб Эл посмешищем выглядел и с разбитым сердцем потом ходил. Знаешь, как это тяжело? — Знаю, — коротко кивнул Макар, поймав на себе недоверчивый Серёжин взгляд. — Но Эл не тот человек, над которым безнаказанно посмеяться можно. Серёжа опять другу не поверил, как оказалось, напрасно. На следующей неделе у всего класса появилась прекрасная возможность воочию убедиться, что Элек Громов — человек серьёзный, и шутки с ним плохи. Попривыкшая уже к неустанному вниманию Элека к своей персоне, его заботе и предупредительности, Зоя не то чтобы перестала всё это ценить, ей просто было обидно, что все эти ништяки исходят от Серёжиного брата, а не от самого Сыроежкина. Именно этим Громов её и раздражал — тем, что не был Серёжей. — А, мой верный паж пришёл. Повесь на место, — повелительно-снисходительным жестом указала Кукушкина на свою парту замершему с её портфелем в руке Элеку. После истории Эл заболтался с Серёжей, и Зоя ушла на математику одна, без портфеля, естественно — тот уже по сложившейся традиции был у Громова. Когда Элек поднялся в кабинет, то первым делом стал искать глазами Зою, однако, та, окружённая толпой девчонок, заметила его первым. И сказала эту свою фразу про пажа. Что-то, видать, в лице Эла изменилось — стоящие позади него Гусев с Сыроежкиным этого не видели, но сразу поняли по мгновенно воцарившейся в классе тишине: девчоночьи смешки резко стихли, другие ребята тоже замолчали и обернулись на Громова. Эл медленно опустил Зоин портфель на пол прямо там, где стоял, а сам, так же спокойно и не торопясь, прошёл на пустующую последнюю парту в конце класса. На Кукушкину даже не обернулся. — Вот это да!.. Молоток, Эл, уважаю… — присвистнул, глядя на него Гусев. — Хм, надолго ли его хватит? — скептически заметил Сыроежкин. — Как бы завтра сам к ней не приполз. — Эл не приползёт, — уверенно сказал подошедший к ребятам Корольков. — Это точно, — поддакнул другу тоже внимательно следящий за развернувшейся драмой Смирнов. — Ты, Сыроега, своего брата лучше всех знать должен, а таких простых вещей не понимаешь, — легонько щёлкнул по носу Серёжу Макар. — Эл себя в обиду не даст. Никому. — Да, я просто поверить боюсь, что он за ум взялся и эту дуру бросил, — поморщился Сыроежкин. Гусев всё-таки надеялся, что не бросил — уж больно ему не хотелось, чтобы опять всё внимание Громова было сосредоточено на дорогом братце.***
— Слышь, Эл, может, простишь уже Колбасу, а? — решил поговорить с приятелем Макар. — Ну, девки ж все дуры — сначала ляпнут, потом подумают. А Зойка перед подружками просто выпендриться хотела. Чего ты, а? Третий день уже её не замечаешь… А она на тебя смотрит. Они как раз ехали на очередную тренировку, и Гусев решил, что это подходящий случай наставить товарища на путь истинный. — Я на Зою и не обижался, — пожал плечами Элек. — И мне неважно, почему она так сделала. Понимаешь, Макар… — Громов задумался. — Хотя ты вряд ли поймёшь, между мужчинами таких отношений быть не может. — Опять ты за своё, — недовольно скривился Гусев. — Не дурнее тебя буду. — Я и не говорю, что ты дурнее. Дело в другом. Я люблю Зою, хочу чтобы она была моей, — Эл серьёзно посмотрел на Макара. — Но если я позволю ей унижать себя, да ещё и при людях, этого никогда не случится. Она меня просто не сможет полюбить. Поэтому я вынужден вести себя так. Разыгрывать холодность и равнодушие. У меня просто нет выбора… — А если она не пойдет тебе навстречу, не извинится, что ты будешь делать? Мирись уж с ней сам — чего время тянуть? — стоял на своем Гусев. — Не знаю… Мы на самом деле неплохо с ней общались, когда вдвоём были, — сказал Громов. — Мне кажется, она сделает первый шаг сама. Я подожду. Гусев задумался. Что бы он сам сделал на месте Эла? Если б Серёжа публично его опустил. Ну, по шее бы ему дал, конечно. Слегка, просто чтоб берега не путал. Но на жопе ровно по-любому бы не сидел и не ждал, когда тот прощения просить придёт, ещё чего?! Сам бы за ним побегал. Но Громов-то Колбасу бить не будет, это ежу понятно. Зря, на самом деле — выпороть её не мешало бы. Но тут Эл прав — между парнями и девками большая разница имеется, и Макару её понять сложно. Да и вообще, представить, что Сыроега его унижает, да ещё при всех!.. «Бред какой-то, Серёга вообще никого гнобить не способен», — подумал Макар, но потом вспомнил, как чуть меньше года назад доставалось от него самому Серёже, в том числе и при одноклассниках. Сколько бедняга Сыроежкин тогда от него натерпелся!.. И вот на этом моменте Гусев вообще перестал что-либо понимать. Ведь, следуя логике Громова, он просто не мог полюбить Сыроежкина, потому что вначале Серёжа позволял себя унижать, ещё как! Просто не сразу понял, как сопротивляться надо, чтобы помогло. За такое Гусю, конечно, до сих пор стыдно, но факт есть факт: он безнаказанно чморил ни в чём не повинного парня, которого теперь любит так, что дышать порой больно от этих чувств делается. Почему же тогда у Эла с Зойкой должно быть всё по-другому? Ответа на этот вопрос Гусев так и не нашёл, сделал вывод, что с девками пиздец как сложно, и ему ещё очень повезло, что они ему неинтересны. Иначе бы бегал сейчас вокруг какой-нибудь крали и не знал как к ней подступиться.***
Если бы только Элек Громов знал, что на уме у его пассии, он бы не мучился так, изображая полное к ней равнодушие, а играл бы свою роль с радостью и удовольствием. Потому что Кукушкина за эти дни так извелась, что буквально потеряла сон и аппетит. Даже схуднула на пару килограммов, хотя и так тощая была. Её просто до невозможности бесило, что Элек, который чуть ли не с самого первого момента своего появления в их школе прошлой весной смотрел на неё влюблёнными глазами, теперь в упор её не замечает. Да, она сглупила, при всех назвав Громова пажом, да ещё в таком тоне. Перед девчонками захотелось покрасоваться, и вообще… иногда он её так раздражал этим своим сходством с Сыроежкиным, что придушить хотелось. Да вот только без Эла оказалось ещё хуже. «К хорошему быстро привыкаешь», — вздохнула Зоя, с тоской глядя на пустующее место рядом с собой. Своего прежнего соседа она обратно не пустила — сказала, что ей одной больше нравится сидеть. Но на самом деле ей просто казалось, что займи он сейчас этот свободный стул, и Элек больше никогда к ней не вернётся. За Кукушкиной до сих пор никто не ухаживал всерьёз. Разве только Витька Смирнов в начальной школе. И Корольков немного, тогда же. Ну, ещё Кирилл и Женя из параллельного. «Ах! Это что же, получается, я их сама отшивала, а они больше и не пытались! И меня теперь терпеть не могут… И Эл также будет!» — ужаснулась своей догадке, посетившей её на шестом уроке, Зоя. И даже ахнула вслух, за что получила замечание от биологички и вызов к доске. Краснея и бледнея, Зоя под смешки класса кое-как рассказала об особенностях пищеварения плоских червей, не забывая при этом поглядывать на Громова, который сидел, уткнувшись в свой учебник, и, вернувшись с законной четвёркой на своё место, твёрдо решила извиниться перед Элом и вернуть поклонника себе обратно. Кукушкина и сама не понимала, почему без Громова ей стало так скучно и одиноко, но чтобы как-то оправдать в своих глазах предстоящую унизительную процедуру выпрашивания у него прощения, нашла для этого весомую причину: «Если я по-настоящему подружусь с Элеком, то через него смогу подобраться ближе к его брату. А чтобы заполучить Сыроежкина, можно немного и потерпеть. В конце концов, ради высоких целей всегда приходится чем-то жертвовать», — сказала себе Зоя и после урока, собравшись с духом, пошла претворять свой план в жизнь. — Элек, можно с тобой поговорить? — быстро покидав свои тетрадки в портфель, Кукушкина подошла к парте Громова, пока тот ещё не ушёл. — О, смотрите-ка, наша королева пошла себе пажа возвращать! — послышалось на заднем фоне чьё-то хихиканье. Зойка обернулась и увидела одноклассниц, которые ради грядущего представления даже притормозили у дверей, чтобы задержаться в классе и поглазеть, как она будет унижаться перед Громовым. — Да, Зоя, я тебя слушаю, говори, — безразличным тоном ответил Громов, параллельно складывая в сумку тетради и учебники. — Эл, пойдём домой, всё равно она тебе ничего интересного не скажет, — с раздражением встрял в чужой разговор Сыроежкин и потянул брата к выходу за рукав. — Кукушкина, ты извиниться хочешь? Ну так извиняйся быстрее, и мы уходим! — Не лезь, куда тебя не звали, СыроеХа! — осадил его Гусев, взял Серёжину сумку, сграбастал самого Сыроежкина и потащил из класса вон. — А вам особое приглашение надо? — обернулся на оставшихся в классе девчонок Макар и рявкнул: — А ну с вещами на выход, живо! Девиц как ветром сдуло, бурчащего что-то там о женском коварстве и хитрости Сыроежкина увел сам Гусев, и Элек с Зоей остались в пустом классе одни. — Я тебя слушаю, Зоя, — повторил, глядя прямо в глаза девушке, Громов. — Эл… в общем… — Зоя от волнения теребила края своего фартука, кусала губы, переминалась с ноги на ногу и вообще чувствовала себя не в своей тарелке — извиняться перед одноклассником ей приходилось впервые в жизни. — Извини меня. — За что? — спросил Элек, как будто не понимая о чём речь. — Ну… — растерялась Кукушкина. К тому, что ей придется вслух повторять свои прегрешения она как-то готова не была. — Я невежливо сказала о тебе… перед всеми. К счастью, мучить её изложением подробностей Элек не стал. Кивнул, сказал: «Хорошо, извиняю» и двинулся к выходу. — Подожди! — крикнула Зоя и даже схватила Эла за рукав — такого поворота событий она никак не ожидала. — И это всё?! — Зоя, твои извинения приняты, я на тебя не сержусь. Чего ещё ты от меня хочешь? — повёл бровью Громов, изобразив искреннее непонимание. — Эл… — Кукушкина часто заморгала глазами и шмыгнула носом — обидно было до слёз. Всё шло не по её плану: без дружбы с Элеком она точно с Серёжей сблизиться не сможет. Но по-настоящему больно делалось от осознания того, что благосклонность Эла, как и других мальчиков когда-то, она потеряла навсегда. — Ничего… Прости… — Зоя опустила голову, отпустила рукав громовского пиджака и потянулась за своим портфелем. Что ж, она проиграла, впредь умнее будет. Кукушкиной не было так уж легко смириться с поражением, но унижаться перед человеком, который даже не был Серёжей, она не собиралась. — Зоя, — остановил девушку Эл, — если ты хочешь мне что-то сказать, просто скажи это. Теперь в его голосе не было холодности и равнодушия, и Зое даже показалось, что на губах Громова мелькнуло некое подобие улыбки. Не думая долго, Зоя ухватилась за предоставленный ей шанс: — Элек, давай опять сидеть вместе! — выпалила она и, затаив дыхание, стала ждать ответа. Громов несколько секунд ничего не говорил, только смотрел на девушку. Потом улыбнулся тепло и даже, как показалось Зое, игриво, и сказал: — С одним маленьким условием. — Что? С каким? — от удивления вытаращила глаза Кукушкина. Что мог потребовать от неё Громов, она даже и предположить не могла. На ум приходил единственный вариант — заставит называть себя по имени-отчеству в знак большого её к нему уважения и, вообще, будет строить как Гусь Сыроегу. Впрочем, последнее, похоже, уже началось, и не сейчас. — Поцелуй меня, — сказал Громов. — А… — в который раз за последние десять минут растерялась Кукушкина. — Х-хорошо, — она подошла ближе и чмокнула Элека в щёку. — Нет, — засмеялся Эл, — меня так тётя Надя целует, когда я к отцу прихожу, — и уже серьёзно добавил: — По-настоящему поцелуй. Зойка опешила. Первой её мыслью было, конечно, послать наглеца куда подальше. Не настолько он ей сдался в конце концов. Но потом… Потом она подумала, что многие девчонки в классе хвастались, что уже целовались с мальчиками… а она — нет. Кукушкина не без оснований считала себя самой красивой девочкой в классе, да вот только большого интереса у парней не вызывала, и очереди из ребят, жаждущих её поцелуя, как-то не наблюдалось. «Ситуацию надо исправлять, — подумала Зоя, — а Серёжин близнец не самый плохой вариант!» И она решилась. Подошла вплотную к Элеку, встала на цыпочки, положив руки ему на плечи, и неловко прижалась губами к его губам. Потом вспомнила как целуются актёры в кино, раскрыла рот пошире и стала пытаться повторить чужие движения, чтобы её поцелуй стал хоть немного похож на настоящий. И уже через секунду все разумные мысли вылетели из Зоиной головы — остались только чистые эмоции и новые захватывающие ощущения. Громов так сильно прижимал её к себе, что даже вздохнуть было сложно. У Зойки кружилась голова и стали подкашиваются ноги, но всё происходящее ей безумно нравилось. Чужой язык во рту, тепло и запах чужого тела, руки, гораздо сильнее её собственных, обхвативших её талию и затылок — ничто из этого не было ей противно, всё, наоборот, воспринималось с радостью. Наверное, Зоя бы просто упала, если бы Элек отпустил её, перестав целовать. Но он всё так же крепко обнимал девушку, притянув к себе за талию, и смотрел на неё совершенно пьяными глазами. «Если он скажет, что я плохо целуюсь, я ему такое устрою!» — подумала Кукушкина, едва придя в себя после первого в своей жизни поцелуя. Расшифровать мысли Громова по его слегка пугающему выражению лица ей никак не удавалось. Но тут он улыбнулся и вполне дружелюбно произнёс: — Я буду с тобой сидеть, Зоя. А теперь пойдём, я провожу тебя, — Элек повесил сумку себе на плечо, взял в одну руку Зойкин портфель, а в другую — её ладонь и пошёл к выходу.***
— Сыроега, я замёрз, ты замёрз, ну вот какого хрена мы торчим тут уже двадцать минут? Твой брательник и без нас с Колбасой прекрасно разберётся — ворчал Макар, подпрыгивая на месте, и параллельно пытался растереть и согреть своим дыханием Серёжины руки, которые тот умудрился заморозить даже в перчатках. — Чтобы Эла увидеть! — сказал Серёжа, дрожа и не попадая зубом на зуб, и очередной раз принялся объяснять непонятливому другу очевидные вещи. — Хочу убедиться, что он опять перед Кукушкиной на цырлах не ходит. Переживаю я за него! Да, блин, чё ж он так долго-то? — Всё, пошли, из дома позвонишь и спросишь, — терпение у Макара лопнуло, и он решительно потянул Сыроежкина за руку. — Нечего на таком морозе в шпионов играть, заболеешь ещё! — Вот, вот, смотри! Это они! — вдруг оживился Серёжа, и вытянул указательный палец в сторону школьного крыльца. — Чёрт! Так и знал! Прогнулся перед этой стервой и ещё портфель за ней тащит! Макар обернулся вслед за Серёжей и увидел сладкую парочку, неторопливо покидающую пределы школьного двора. Эл действительно нёс Зоин портфель, а сама Кукушкина шла с Громовым под ручку и периодически поглядывала на него снизу вверх. Громов улыбался ей и что-то говорил, на что Зоя кивала и тоже улыбалась. — Совсем уже ничего от своей любви не соображает, стелется перед ней, а она небось только смеётся над ним за глаза. Тьфу! Смотреть противно!.. — бурчал под нос Сыроежкин, пытаясь незаметно следовать за братом, пока Макар силой не прекратил это баловство и, крепко держа товарища за руку, не повернул к дому. — Прекрати, Сыроега, к Элу с Зоей цепляться, пусть сами разбираются, — уже сидя у себя на кухне и отпаивая горе-шпиона горячим чаем, стал отчитывать друга Макар. — С чего это Кукушка для тебя уже «Зоя» стала?! — тут же вскинулся Сыроежкин. — Сначала за жопу её мацаешь, теперь Зоей называешь! Сам на неё запал что ли? — Совсем дурак? — искренне удивился Гусев. — Нужны мне ваши девки! Что Светлова, что Кукушкина… — Да, а кто тебе нужен? — с нескрываемым любопытством спросил Серёжа. — Не переводи разговор, — проигнорировал вопрос Макар. — Я тебе просто сказать хочу — не надо за Эла бояться и думать, что Зойка им крутить будет. Не сможет, даже если захочет. — Почему это? — не поверил Сыроежкин. — Да потому что твой… братик, — Гусев тяжело вздохнул, — сам прекрасно умеет людьми крутить. — Ты так говоришь, будто это он тобой крутит. А Эл не такой, он хороший, — сказал Серёжа, а потом внезапно хрюкнул прямо в чашку и заржал: — А, я понял, Гусь, ты до сих пор забыть не можешь… как он тебя в воздухе… того! Макар на это ничего возражать не стал, только состроил злобную физиономию, чтоб Серёга за языком следил. Сыроежкин принялся перед Гусем извиняться и говорить, что это он любя, и вообще, ну, смешно же было… Чего он так? А Макар подумал, что тогда действительно было смешно, а вот сейчас совсем нет. Потому что крутит им Громов именно сейчас, и это пиздец как невесело. Сыроежкин продолжал и дальше с энтузиазмом рассуждать, какой у него замечательный во всех отношениях брат, да как самому Серёже повезло, что они встретились, ещё пару раз помянул недобрым словом ябеду и зазнайку Кукушкину, а Макар просто смотрел на него и думал, что единственное, что он сейчас действительно хочет — это подойти ближе, смять этого болтуна в охапку и целовать… Долго целовать, гладить его по спине и затылку, зарываться пальцами в отросшие спутанные волосы, прижиматься к нему всем телом… Но главное всё-таки — целовать. И не только затем, чтобы Сыроега уже наконец замолчал. Макар помнил, каковы на вкус эти губы, помнил, что чувствовал, когда на какие-то доли секунды прижался к ним тогда на льду… Почему он не может сделать это снова? Серёже будет неприятно? Он расскажет всё Элу, с которым делится вообще всем? Пожалуется на то, что лучший друг оказался извращенцем? А если нет? Если ему понравится, если он ответит на поцелуй?.. Что тогда? Макар как заворожённый смотрел на Серёжины губы и думал о том, как же сильно он хочет их поцеловать. Прямо сейчас. — Гусь, ты спишь с открытыми глазами! — возмутился Сыроежкин, теребя Макара за плечо. — Третий раз спрашиваю, что делать будем? — С чем? — встрепенулся Макар. Он и впрямь так ушёл в свои грёзы, что даже не заметил, как друг обращается к нему с вопросом. — Не с чем, а когда! Проснись, Гусь! На зимних каникулах, говорю, чем заниматься будем? Две недели осталось всё-таки. — Ну… у меня тренировки. Как обычно… А так, не знаю. Я дурака валяю обычно, — попытался поймать нить разговора Макар. — Ну и здорово! — обрадовался Серёжа. — Значит, будем вместе дурака валять! Эл сказал, что Маша отгулы берёт, можно будет несколько дней у профессора на даче пожить. Ну, конечно, когда тренировок не будет. У них знаешь какая дача? Нормальный дом, не то что эти наши садоводства. Как тебе, а? А остальное время у тебя тусить можно — твоих-то днём никогда нет. — Конечно, вместе будем, — энергично закивал Гусев. Целые каникулы практически не расставаться с Серёгой — что может быть лучше? — Ура! — воодушевленный этой замечательной перспективой Сыроежкин вскочил со своего места, бросился к товарищу, крепко обнял его сзади за шею и, практически повиснув на малость ошалевшем от такого напора Гусе, уверенно сказал: — Ты самый классный чувак, Гусик! Мы с тобой всегда вместе будем! Гусев опустил веки, откинул голову другу на плечо, накрыл своими ладонями Серёжины руки и глубоко втянул носом воздух. От слегка дурманящего запаха любимого человека начинала немного кружиться голова, тяжесть и тепло прижавшегося к нему тела заставляли сердце биться чаще и желать большего. Макар едва заметно потёрся своей щекой о Серёжину щёку, с трудом удержавшись оттого чтобы не развернуться и не поцеловать по-настоящему, и подумал, что как бы не сложились их с Сыроегой отношения в дальнейшем, сейчас каждая секунда, проведенная с ним рядом, это самое настоящее счастье, и он ни за что его не упустит.***
Сыроежкин часто зависал у своего соседа. Фактически всегда, когда у Макара не было тренировки Серёжа торчал у Гусевых, благо родители друга приходили с работы поздно, а Эл был вовсю занят своей подругой и на Серёжино время не покушался. Ничем особенно интересным Сергей с Макаром не занимались — трепались о всякой ерунде, смотрели телевизор, если там было что смотреть, ели, уроки делали, периодически выходили поболтаться по улице, иногда с Витьком и Вовкой. Очень редко к ним присоединялась Майя. Свою подружку Сыроежкин предпочитал держать от Гуся подальше, чисто на всякий пожарный — вдруг тот всё же к ней неровно дышит? Да и вообще, терять время, которое они могли бы провести с Макаром вдвоём, не хотелось, и Сергей предпочитал встречаться с девушкой тогда, когда Макар занят. Ещё реже в их тусовку вливались Элек с Зоей. Потому что в таком случае их совместные гулянки превращались в бесконечные вялотекущие препирательства и разборки — Кукушкина каким-то непостижимым образом умудрялась повздорить с каждым из их компании, включая самого Сыроежкина, а Эл, что бы ни случилось, неизменно занимал в конфликтах Зоину сторону. Что эти конфликты естественно усугубляло. В один из вечеров последней недели декабря Серёжа как обычно валялся у Гуся на диване, по привычке задрав ноги на подлокотник, ел бутер, лениво листал журнал «Юность», который выписывала для сына Валентина Ивановна, дабы хоть так приобщить Макара к культуре, и левым глазом поглядывал на друга. Гусев готовил на завтра себе одежду, гладил рубашку, заодно собирал спортивную сумку и параллельно ещё бегал на кухню ставить чайник и резать вечно голодному Сыроеге новую порцию бутербродов с колбасой. И тут раздался телефонный звонок. — Макар, а чего это у вас телефон так странно звонит? Длинно как-то… — удивился Сыроежкин, даже бутерброд свой жевать перестал. — Да? — не сразу сообразил Гусев, очевидно пребывая в каких-то своих мыслях. — Чёрт, это ж межгород! Бабка просто так не звонит, значит, чего-то случилось, бля-а!.. Макар выдернул утюг из розетки и бросился в комнату родителей к телефону. Не то чтоб Серёже были так уж интересны проблемы гусевской родни, но подслушать о чём и как разговаривает по телефону лучший друг, было любопытно. И Сергей осторожно встал с дивана и, стараясь не шуметь, на цыпочках прокрался под дверь спальни Гусевых-старших. Дверь оказалась прикрыта неплотно, телефон стоял при входе в комнату, да и тихо говорить Макар не умел в принципе. Так что Серёжа отлично слышал весь разговор, во всяком случае ту его часть, которая происходила на этом конце телефонного провода. Правда, понял из услышанного мало. — Д-да, буду разговаривать, — Макар дал телефонистке своё согласие на соединение с иногородним абонентом, и Серёже показалось, что голос у друга при этом какой-то удивлённый. — ... — очевидно, собеседник на той стороне поздоровался с Макаром, и Серёжа понял, Гусев этого звонка точно не ждал. — Да, я тоже рад тебя слышать. Только… откуда у тебя мой номер? — ... — Понятно… — ... — Ну, нормально всё у меня. Учусь, в хоккей играю. А ты как? — ... — А… Ну, хорошо. — ... — Хочешь приехать? Ну… Москва зимой красивая. Снегу много навалило. А чего так, по братьям соскучился? — ... — Мить… Ты чего это?.. — голос Макара выражал крайнюю степень непонимания, если не сказать, недоверия к словам собеседника. Серёжа стал прислушиваться к разговору ещё внимательнее. — ... — Слушай, я не знаю, я вообще, не уверен, что смоХу пересечься с тобой на каникулах. Я буду занят — у меня тренировки, друХие дела… — Серёжа стоял под дверью, боясь шелохнуться, и практически не дышал. Макар заметно нервничал, и это не укрылось от Сыроежкина. — ... — Ну, летом увидимся. Может быть. — ... — Митька, перестань! Жил же ты до этого как-то?! Четыре месяца нормально всё было, а теперь чего? Вожжа под хвост попала?.. — ... — Я сказал же, что не смогу! — ... — Все десять дней, да. — ... — Почему не нравилось? Всё нравилось… — ... — Та шо ты такое Ховоришь?! Не выдумывай! Напридумывал себе чёрти чё, теперь маешься. Не дури, Митька. — ... — Нет! Не люблю. И раньше тоже. Кончай хернёй страдать. — ... — Слушай, ты успокойся. Не накручивай себя, всё ведь хорошо, — голос Гусева стал мягче, и Сыроежкину даже почудились в нём ласковые нотки, неприятно царапнувшие Серёжин слух. — Просто я первый, кто тебе такой попался, ну, ты и решил, что… а не надо было. ПоХоди, найдёшь ещё, друХие будут. — ... — Да, есть. Это совершенно другой человек. — ... — Да. И очень сильно. — ... — Блин, Мить, я не знаю. Я же живу как-то. — ... — Ничего у нас нет, и вообще, не знаю, будет ли. Но это ничего не меняет, Митя. Для нас с тобой. — ... — Мить, я тебе уже всё сказал, честно, — Макар тяжело вздохнул и, сделав небольшую паузу, добавил: — Найди кого-нибудь… — ... — Алё! Алё! Митя!.. — Макар вдруг сорвался на крик и, как догадался Серёжа, стал лихорадочно долбить по рычагам телефонного аппарата, надеясь возобновить соединение. — Блять, трубку бросил… — еле слышно выругался Гусев, а Сыроежкин, пользуясь временным замешательством друга, метнулся обратно в комнату. Когда Макар вернулся, Серёжа уже лежал на диване всё в той же позе с журналом в руках. Макар бросил на него короткий взгляд и подошёл к своей недоглаженой рубашке. Утюг давно остыл, и он воткнул шнур обратно в розетку, правда попасть в неё вилкой смог только с третьей попытки. — Кто звонил-то? Бабка? — старательно изобразив полную неосведомлённость, спросил Сыроежкин. — Не… Знакомый один… Летом познакомились… — Макар отвечал заторможено, еле ворочая языком. Серёжу это немного насторожило. — А чего он хотел? — спросил Сыроежкин, хотя ответ уже приблизительно знал. — Ховорил, в Москву собирается… на каникулы. — Ну и? — Спросил, не могу ли я с ним пересечься… — Макар перестал гладить, отложил утюг в сторону, а сам уставился куда-то в пустоту. — А ты? — Ну… мы же с тобой будем, — он посмотрел на Сергея, слегка пожал плечами и чуть склонил голову на бок. — Да и тренировки у меня… не получится, в общем… Серёже, с одной стороны, было очень приятно слышать, что друг, ради того, чтобы провести больше времени с ним, пожертвовал встречей с каким-то своим приятелем. Но с другой — его не покидало странное чувство, что Гусь будто бы оправдывается, но не перед ним, а перед этим неизвестным парнем или даже перед самим собой. И это было неприятно. Макар Серёже не соврал, но рассказал о своём разговоре с летним знакомым явно не всё, Серёжа это отчётливо понял. Как и то, что скрытой от него осталась какая-то очень важная информация, касающаяся жизни лучшего друга. Только вот выяснять подробности Сыроежкин боялся — Макар выглядел таким… таким потерянным, даже, можно сказать, больным. Стоял, переводя взгляд с Сергея на гладильную доску и обратно, пару раз с усилием сглотнул, словно в мучаясь от боли в горле, провёл дрожащей рукой по волосам, открыл рот, собираясь что-то сказать, но в итоге промолчал. — Макар… — тихо позвал Серёжа. — Иди сюда… — и похлопал по дивану рядом с собой. Макар тут же подсел к нему, приобнял за талию и уткнулся лбом в плечо. — Мы же ведь вместе будем? — также тихо спросил он Серёжу. — Конечно, как же иначе?.. — прошептал Сергей, почти коснувшись губами рыжей макушки. Обнял покрепче друга и подумал, что всё ведь хорошо — и между ними, и вообще… но почему же тогда вдруг так неспокойно стало на душе?