***
Электрон Викторович Громов даром что был юн годами, умственным своим развитием уже давно перерос сверстников. Возможно, причиной этому были драматические события, имевшие место при его рождении и оставившие отпечаток на всей личности Элека, а может, просто такова была его натура сама по себе. Но одно можно было сказать о нём точно — Элек был свято убеждён в том, что человека делает человеком не принадлежность к биологическому виду, а его готовность трудиться на благо общества в целом и отдельных его членов в частности. К этому высокому идеалу он стремился изо всех своих сил. Однако, будучи человеком рациональным и трезво мыслящим, понимал, что сил этих у него немного, и помогать всем он не может, да и не знает как и в чём. Даже в том, правильно ли он поступает в отношении близких ему людей, далеко не всегда был уверен. Поэтому свою любовь и заботу Эл сосредотачивал прежде всего на тех, кто ему был по-настоящему дорог. Или должен быть дорог в силу принятых в обществе моральных норм. Элек с трудом, но смог принять в свой так называемый «ближний круг» Машу — фактическую супругу обожаемого папочки, своего биологического отца Павла Антоновича Сыроежкина и его жену, по совместительству родную свою тётку по матери — Надежду Дмитриевну. Ещё в зону его повышенного внимания попала Зоя Кукушкина, и она, наверное, была единственной, кто вовсе не желал там оказаться. Однако ж, что поделать, Элек не на шутку влюбился, и значит, хочет того Зоя или нет, но с той минуты как произошло это знаменательное событие, её жизнь стала тесно связана с жизнью Эла. Фактически она уже его девушка, просто пока ещё этого не понимает. Но всё же главное место в сердце Эла, сразу после профессора, занимал Сергей. Брата Громов просто обожал и всякий раз, глядя на Сыроежкина, благодарил судьбу за своё временное помешательство, только благодаря которому на его долю выпал шанс, один из миллионов, встретиться с Серёжей в огромной Москве. И потому для Элека совершенно естественным было, ради счастья и благополучия любимого братика, расшибиться, если надо, в лепёшку. Он прекрасно понимал, как много значит для Серёжи дружба с Макаром, и в принципе её одобрял: как человек, Гусев ему очень нравился, дружить с Макаром Эл и сам был не против. Однако, закрывать глаза на некоторые пристрастия Гусева, Громов тоже не мог. И что делать с тем фактом, что лучший друг брата — влюблённый в него гомосексуалист, не знал. Ясно было только одно — Серёжа ни в коем случае не должен пострадать от дурных наклонностей товарища. Мысль о том, что Гусев может однажды соблазнить его брата и втянуть в противоестественную связь, внушала Элеку настоящий ужас. Допустить это было никак нельзя. Почему сам Эл так остро воспринимал эту тему, он точно не знал. Профессор Громов был достаточно терпим к людям, среди его приятелей, даже близких, были и так называемые «голубые», и никакой проблемы в этом Виктор Иванович не видел. Но вот Элек отчего-то очень хорошо представлял себе, чем на самом деле является половой контакт между мужчинами. Не пойми откуда взявшееся богатое воображение рисовало ему такие красочные картины, что порой он чуть ли не сам испытывал на себе те физические ощущения и эмоции, которые должны были соответствовать данному процессу. Всё это вызывало у Элека смешанные, но большей частью всё же неприятные, тяжёлые и болезненные чувства. Естественно, что дорогого братика от всего этого непотребства Элу хотелось оградить, чем он по мере возможностей и занимался. Умом, конечно, Элек понимал, что находиться с Серёжей всегда, когда с ним рядом Макар, невозможно. У них с Гусевым останется достаточно времени, чтобы провести его наедине. Но пока брат ни о чём таком странном, что мог позволить себе по отношению к нему лучший друг, не говорил. А учитывая, что Серёжа рассказывает Элу практически всё, можно было сделать вывод, что Гусев своё слово держит и рамок приличий не переходит. Однако, на то, что начало происходить у них на даче, Элек спокойно смотреть не мог. Вся их компания в сопровождении Маши приехала сюда на четыре дня, как раз перед началом учёбы. Ребята расположились в одной, самой большой, тёплой и благоустроенной комнате на втором этаже дома, Маша — в их с профессором спальне внизу. Таким образом, все втроём, Эл, Серёжа и Макар, круглосуточно находились вместе. Днём выходили на воздух, благо за городом для лыж, санок и прочей развлекательной ерунды все условия, а в остальное время грелись в доме. Первый день Макар держался, Эл это отлично видел. Даже отметил себе, что, наверное, так и проходит их с Серёжей общение в обычном режиме, когда они встречаются только на несколько часов. Но на вторые, и уж тем более на третьи сутки Гусев, не иначе как от постоянного присутствия рядом объекта своей страсти, стал явно позволять себе лишнее и вообще плохо контролировать свои желания. Он буквально раздевал Серёжу глазами, пялился на его задницу, даже не сильно это скрывая, всё время трогал его, обнимал, гладил, ерошил волосы, порывался зачем-то делать ему массаж, помогать переодеваться и всё в таком роде. Серёжа, понятное дело, никакого подвоха в таких действиях не видел и все эти знаки «дружеского» внимания принимал с удовольствием, а иногда и сам лез под прикосновения и тискал товарища (без всякой задней мысли — в этом Громов был абсолютно уверен). Пару раз Элек даже был вынужден одёргивать Макара, делать ему замечания, когда Серёжа не видит. Макар злился, Эл расстраивался — конфликтовать с другом ему было крайне неприятно. Но когда седьмого утром Маша объявила, что сегодня по плану у них банный день и скоро надо бы уже идти топить баню, Элек плюнул на все условности. Пока Серёжа инспектировал наличие и состояние веников, он отвёл Гусева в сторонку и сказал: — Ты с нами не пойдёшь. — То есть как это? — усмехнулся Макар. — Ты отказываешь мне в соблюдении элементарных мер личной гигиены? Вот так вот просто берешь и не пускаешь меня в баню? — Макар прекрасно видел, что Элек взвинчен и находится на пределе, и, пользуясь случаем, просто издевался над Громовым. За всё хорошее, так сказать. — Ты отлично понимаешь, о чём я говорю, Макар, — упорствовал Эл. — Ты не пойдёшь со мной и с Серёжей. Можешь идти после нас или перед нами. — Что за дискриминация, Эл? Брезгуете моим обществом? — съязвил Гусев. — Серёжа, как мне показалось, очень даже не против попариться со мной, — добавил он, многозначительно поведя бровями. — Я сказал: нет! — угрожающе прошипел Громов. — Ты забываешь наш уговор, Макар! Гусев знал, что выполнит все требования Громова, какими бы абсурдными они ни были, и оттого ещё больше хотел хоть как-нибудь отыграться на Серёжином брате. — Та не кипятись, Эл, — улыбнулся Макар. — Ты шо, правда, думаешь, шо я СерёХу изнасилую? Прямо там, в бане, при тебе? — Эл на это только зубами скрипнул — судя по всему, именно так он и думал. — Не боись, я твоего братика не обижу. Ну полюбуюсь на него голенького, спинку потру, веничком оприходую, — Макар довольно поглядел на Элека, которого просто уже трясло от негодования, и продолжил, понизив голос: — А моХу и приласкать, — он демонстративно облизал губы. — Знаешь, у меня это неплохо получается… — Макар!.. — задыхаясь от гнева, перебил его Громов. — А может, ты просто ревнуешь, а, Электроша? — Гусев почти вплотную приблизился к Элеку. — Так я и тебе могу… хорошо сделать… Последняя фраза была явно лишней — Элек дёрнулся, задышал учащённо, посмотрел на Гусева с опаской, и Макар было сам уже испугался — не спровоцировал ли он своими издёвками рецидив громовского заболевания. Спас ситуацию вернувшийся с охапкой веников Сергей. — Эй, вы чего тут? Стоите, смотрите друг на друга как два петуха — того и гляди подерётесь! — удивился Серёжа. — Чего не поделили-то? — Да вот, обсуждаем, кто за кем в баню пойдёт, — с трудом натянув улыбку, сказал Эл, и у Макара отлегло от сердца. — А чего тут думать? — не понял Сыроежкин. — Сначала Маша, потом мы… — Сначала Маша, потом Макар, а потом мы, — поправил его брат. — А-а! — протянул Серёжа, хитро улыбаясь. — Я понял — Гусик нас стесняется! Он же даже после тренировки никогда со всеми в душ не ходит, типа ему душевая не нравится, отстой, говорит! — Сыроежкин захихикал, а Макар хотел сначала возразить, что это совсем не так, и ничего он не стесняется, но потом передумал — не объяснять же Серёже истинную причину своего отделения от товарищей. Пусть лучше думает, что стесняется. Эл вслед за братом смеяться не стал, а напротив, посмотрел на Макара с неким подобием уважения. При Громове-то Гусев очень даже посещал душевую, хотя и старался быстрее смыться оттуда. Причины этого Элеку тоже были известны, но вот факт того, что при Серёже Макар перестраховывался и вместе с ним, пусть и в толпе народа, без трусов стоять не рвался, видимо несколько реабилитировал друга в его глазах. — А давай Гуся с собой в баню затащим, а? — вдруг предложил Серёжа, сам радуясь своей идее. — Мы же вдвоём с ним справимся, верно?! И намоем, и веником его!.. Заодно посмотрим, чего он там стесняется! Может, это нам на его фоне стесняться надо?! — веселился Сыроежкин, с горящими от возбуждения глазами расписывая брату перспективы совместной помывки с Макаром. Сам Гусев, малость офигев, слушал этот бред и думал, что в принципе Серёгина инициатива ему очень даже нравится. — Нет, Серёжа, это не смешно. Если человеку что-то некомфортно делать при посторонних, надо уважать его право на уединение, — сказал Громов и строго посмотрел на брата. Серёжа сразу осёкся, а Гусь опять офигел, на этот раз уже от Громова — это ж надо так всё вывернуть! Эпизод с баней не был последней каплей в чаше терпения Макара. То, что её в итоге переполнило, случилось на следующий день утром. — Ребята, у нас небольшие неприятности, — разбудила их с утра пораньше Маша. — Мне будет нужна твоя помощь, Элек. Оказалось, что сломался холодильник. Причём, не сейчас, а как минимум два дня назад, просто Маша этого вовремя не заметила. В итоге, все готовые блюда испортились, сырые продукты — тоже, а запас макарон с тушёнкой на четверых человек на почти два дня был явно недостаточен. Соответственно, Машей было принято стратегически верное решение отправиться на ближайший к ним городской рынок за провизией. Ехать решено было в Загорск — он всего в часе езды, а в качестве тягловой силы — взять с собой Элека. — Возьми Серёжу, — ни с того, ни с сего заявил Элек, чем поставил бедную Машу в тупик. Уж чего-чего, а в помощи родным до этого момента он никогда не отказывал. — Меня?.. — изумился не ожидавший ничего подобного Сыроежкин. — Ну ладно… хорошо. — Почему, Элек? — не меньше Сергея удивилась Маша. — Или мы можем с ним поехать вместе, — вместо ответа предложил другой вариант Эл. — Нет, — замотала головой Маша. — Нехорошо оставлять здесь Макара одного. Он в гостях, к тому же, случись что — соседей сейчас нет, шоссе далеко, дороги он не знает. — Я моХу с вами поехать, — вздохнул Макар. Помочь женщине он был не против, но причина, по которой Эл отказался ехать с мачехой, была ему ясна и очень неприятна. — Нет-нет, ни в коем случае, Макар. Спасибо тебе, но что мы будем за хозяева, если станем эксплуатировать человека, который приехал отдыхать, в то время, как прекрасно можем справиться сами! Так почему ты не хочешь ехать, Элек? Ты плохо себя чувствуешь? — опять обратилась к пасынку Маша. — Серёжа, пожалуйста, съезди вместо меня, — попросил брата Эл, очередной раз проигнорировав адресованный ему Машей вопрос. Сыроежкину ничего не осталось, как согласиться, а категорический отказ Элека от поездки на машине за продуктами все расценили как попытку скрыть какую-то внезапную хворь. Все, кроме Гусева. — Добился-таки своего! — с плохо скрываемым раздражением в голосе сказал Макар, едва жёлтый Машин Москвич отъехал от профессорской дачи на пару десятков метров. — Вот же неймётся тебе, Эл. Из кожи вон готов вылезти, только бы нас с Серёгой наедине не оставлять!.. — Ты сам в этом виноват, Макар, — парировал Элек. — Тебя опасно оставлять рядом с Серёжей, ты себя не контролируешь. — Да, Эл, ты прав, — обманчиво спокойным тоном сказал Макар. — Я действительно плохо себя контролирую. Да что там! — Гусев всё-таки не сдержался и повысил голос. — Я с ума схожу по твоему брату, и ты это прекрасно знаешь! Ты не даёшь мне быть с ним так, как я этого хочу! — Серёже это не нужно, Макар, у него есть девушка! Не будь эгоистом! — вспылил в ответ Громов. — Да? Ты уверен, что не нужно? — опять понизил голос Макар и пристально посмотрел Элеку в глаза. — А знаешь, как он прижимается ко мне, когда я его обнимаю? Как меняется его дыхание, краснеют щёки, стоит мне только погладить его по спине и якобы случайно провести рукой по его заду? Как он прикрывает от удовольствия глаза, всякий раз когда я ерошу его волосы? Как у него покрывается мурашками кожа и расширяются зрачки, если я шепчу ему что-то на ухо? Макар, всё так же, не отрывая взгляда, подошёл почти вплотную к замершему от таких откровений Элеку, осторожно положил руку ему на плечо и почти шёпотом, вкрадчиво сказал: — Ты заставляешь страдать меня, Эл. У меня есть желания, которые твой брат, вполне возможно, готов разделить. Но ты не даёшь этому случиться. — Это неправильно, — так же тихо сказал Элек. — Серёжа не такой… — А я такой, Эл… И мне плохо. Из-за тебя… Гусев осознавал, что ходит по тонкому льду — одно неверное движение, не так сказанная фраза, и Громов опять может перестать нормально соображать — съедет с катушек, и пиши: пропало. Но так хотелось наказать его за то, что лезет в чужую жизнь, что присвоил себе право решать за других что для них хорошо, а что плохо, что Элек банально шантажирует его, угрожая разоблачением… И Макар решил идти до конца. — Что ты… от меня… хочешь, Макар?.. — с трудом ворочая языком, спросил Громов. Ситуация заставляла его нервничать, он не понимал, чего ждать от друга, тот выглядел опасным, хотя и не проявлял открытой агрессии. Обычно Элек знал, как поставить Гусева на место, если тот вдруг переходил всякие границы, но сейчас… Сейчас Макар, не отрываясь, смотрел на него почерневшими глазами, говорил спокойно, без угроз, но Элек чувствовал, как постепенно теряет волю, как начинают слабеть колени и слегка кружится голова. — Я хочу, чтобы ты перестал вставать между мной и твоим братом, — также спокойно сказал Гусев. — Я не смогу… Это ради Серёжи… — А как же я, Эл? Я ведь твой друг, подумай обо мне — у меня тоже есть потребности… — У тебя есть Денис Евгеньевич… — Я хочу Серёжу, Эл… — одними губами прошептал Гусев, едва ощутимо проведя пальцами по щеке Громова. Макар видел, что производит на Элека какой-то странный эффект, почти гипнотизируя его, и это здорово заводило. Громов готов был подчиниться, но ещё оказывал сопротивление, и при этом пока ясно осознавал кто он, где и что происходит. — Я не могу ничем помочь тебе… — Можешь, Эл, можешь, ты знаешь это. Ты так похож на него… Я буду представлять, что ты — это он, — Макар нежно погладил его волосы, с удовлетворением заметив, как Громов рвано вдохнул и прикрыл глаза. — Со мной опять может это случиться, если я… если я буду с тобой, — тяжело сглотнув, сказал Элек. — Если ты будешь делать это сам, по своей воле — не случится. Я не буду тебя принуждать, всё будет хорошо, — ласково сказал Гусев. На самом деле он блефовал — Макар не мог знать точно, как отреагирует психика Громова на близкий контакт с ним, но в любом случае, применять силу он не собирался. Целью Гусева было лишь моральное давление, маленькая месть за то подчинённое положение, в котором он оказался благодаря Серёжиному брату. Но Элек медлил. — Давай, ну же, — шёпотом подбодрил его Макар, — ради Серёжи. Ты ведь любишь своего брата, сделай это ради него, доставь мне удовольствие. Мы ведь друзья, Эл… А друзья помогают друг другу. На что рассчитывал Гусев? На то, что весь такой правильный, крутой и независимый Громов прогнётся перед ним и сам… да хотя бы поцелует его. Ну или обнимет. Сделает что-нибудь, что так противно его натуре и от чего он так оберегает любимого братика. В конце концов, любовь ведь требует жертв, вот пусть и жертвует собой, а не его, Макара, интересами. Это будет, по крайней мере, справедливо. Так рассуждал Гусев, но Громов и тут умудрился его обставить. Да, Эл поцеловал его. Глубоко, взасос, так умело, словно ему приходилось делать это часто и подолгу. Макар лишь подумал тогда, что опыта Громов набрался с Зойкой. Но потом… Потом, когда руки Элека переместились с головы Гусева, которую он нежно до этого массировал, целуя, на его талию, спину, задницу, залезли под одежду, сжимая, гладя, специально задевая напрягшиеся соски, а поцелуи перешли на шею, ключицы, грудь (Эл одним уверенным движением задрал Макару свитер), живот, когда ловкие пальцы четкими отработанными движениями стали расстёгивать его брюки, а полностью готовый член опалило горячее дыхание, Макар понял: что-то здесь не то. Гусеву стоило больших усилий сдержаться и не дать волю рукам — прижать Громова к себе, заласкать его, затискать хотелось так, что голова кругом шла. Тем более, что и Эл не походил на человека, которому не нравится всё происходящее, и который заставляет себя действовать через силу. Напротив, он был возбуждён, тяжело дышал, тёрся о Макара своим стояком. Однако, когда Гусев увидел стоящего перед ним на коленях Громова, сноровисто орудующего у него в штанах, всё же рискнул, оттянул за волосы его голову и чуть не вскрикнул от ужаса — у Элека был совершенно стеклянный взгляд. — Нет, Эл, не надо, прекрати. Шо ты делаешь?!. — Макар перехватил его руки и поднял Элека с пола, благо тот не сопротивлялся. — Не надо, Эл, ничего не надо, я пошутил! — Почему вы не хотите, чтобы я закончил? Вам понравится, обещаю, — каким-то бесцветным и невыразительным голосом сказал Громов и попытался опять опуститься на колени. — Не смей, слышишь, Хромов! — прикрикнул на него Гусев и для пущей надёжности подхватил Эла на руки и отнёс на диван. — Не сердитесь, пожалуйста, я исправлюсь, — Элек посмотрел как будто сквозь Макара и стал расстёгивать свои штаны. — Чёрт! Прекрати, Эл, пожалуйста! — в отчаянии закричал Макар, удерживая Элека за руки. — Не раздевайся, не называй меня на «вы»! Это же я, Макар!.. Эл, прости меня… прости! Я идиот, я просто хотел… хотел отыграться на тебе, — Гусев был в отчаянии и не представлял как исправить положение — он опять довёл Громова и всё испортил.***
Элек не мог понять, почему у Гусева красные глаза и почему он шмыгает носом — плакать хотелось ему самому, и не просто плакать — кричать, кататься по полу, рвать на себе волосы и биться головой о стены. Он ненавидел себя, чувствовал себя грязным, жалким, недостойным даже дышать одним воздухом с другими, нормальными людьми. Кажется, раньше с ним такого не было, или он просто не помнит. Единственное, что не давало Громову сорваться в истерику и причинить себе вред — это присутствие Макара рядом. Как бы плохо не было самому Элеку, а другу тоже несладко, Эл это видел — ведь не будет же молодой здоровый парень лить слёзы на пустом месте. — Макар… — едва сдерживая собственные рыдания, позвал он Гусева. Элек протянул руку, желая дотронутся до товарища, но потом вспомнил, что он за ничтожество, и руку убрал — чтоб не испачкать человека своим прикосновением. — Эл! Ты очнулся, ты вспомнил меня, Эл! — Гусев так обрадовался не пойми чему, что схватил его в объятия и крепко прижал к себе. И, о чудо, ему не было противно! И тут Элека прорвало — он зарыдал, вжимаясь в друга лицом, комкая в сжатых кулаках его свитер и, видимо, пугая его своим состоянием. Громова трясло, воздуха не хватало, слёзы все не прекращались. Было так страшно отлепиться от Макара и вновь оказаться одному, что когда Гусев сделал попытку поменять неудобную позу, Эл почти завыл на одной ноте. Ужас опять очутиться там, где с ним происходило что-то настолько плохое, что он боялся когда-нибудь вспомнить, не отпускал Громова ещё минут двадцать. А потом наступила дикая усталость, апатия, и Элек сам не заметил как уснул.***
Макар сходил наверх за пледом и укрыл спящего на диване в гостиной Эла. Присел рядом с ним на краешек и в отчаянии уронил голову на руки — всё, это конец, он связан по рукам и ногам. Никаких средств борьбы с Громовым у него не осталось. Да и как можно бороться с глубоко травмированным человеком, чьё более менее адекватное состояние требует для своего поддержания огромных ежедневных усилий? Макар примерно понял, что произошло с Элеком во время одного из его побегов. Плюс жуткие обстоятельства его рождения, которые тоже оставили свой след на его психике, всё это возводило Громова в ранг неприкосновенных. Да, его можно сломать, уничтожить, довести до безумия. Сделать это несложно, и Макар может, не напрягаясь, в любой момент пойти на такой шаг и устранить помеху, но… помимо того что такой поступок был бы мерзок по самой своей сути и принёс бы несчастье многим любящим Эла людям, в том числе и Серёже, было и ещё одно обстоятельство. Макару было не просто жаль Элека. Он чувствовал какую-то особую близость с ним, какая возникает у зависимых друг от друга людей — то ли друзей, то ли врагов, то ли всё это вместе. Эл знает о его наклонностях, но единственное, ради чего позволяет себе манипулировать Гусевым, это счастье и благополучие любимого брата, пусть и в том виде, как он их понимает. У Макара же, в свою очередь, в руках неожиданно оказалась своеобразная «кнопка самоуничтожения» Элека Громова. Да, он не воспользуется ей, но сам факт того, что он знает об Эле больше, чем кто-либо другой, знает о его истинной уязвимости, заставляет Гусева чувствовать свою власть над Громовым и, как ни странно, ответственность за него. А если говорить совсем уж откровенно, то и нечто, похожее на любовь и привязанность. Поглощённый своими невесёлыми мыслями, Макар взглянул на изредка вздрагивающего от пережитого недавно стресса Эла, вздохнул обречённо и прилёг рядом. Громов, видать почувствовав во сне чужое тепло, заворочался, прижался к товарищу всем телом и наконец расслабился. «И за что мне всё это?..» — задал себе риторический вопрос Гусев, обнял Элека покрепче и невольно задумался о событиях, в некотором роде перевернувших его жизнь за последний год. Каким бы накалом эмоций, страстей, а порой и физическими удовольствиями ни стала теперь наполнена его жизнь, по всему выходило, что раньше-то он жил гораздо спокойней и счастливее. А теперь приходится думать о том, как его действия отражаются на других людях, принимать во внимание их чувства… Наверное, это и есть та самая ответственность, о которой постоянно говорят взрослые, и о которой Макар не задумывался ещё прошлой осенью. «Детство кончится когда-то, ведь оно не навсегда», — Гусев вспомнил слова песенки, которую они разучивали для выпускников в прошлом учебном году, и сделал для себя однозначный вывод: лично для него этот момент уже настал. Макар ещё раз посмотрел на Эла, отодвинул у него со лба сбившуюся прядь и легко поцеловал спящего. И подумал, что, вероятно, Громов из тех, кому пришлось повзрослеть досрочно. И не по своей воле. — Ну, ваще! Чегой-то вы спите посреди бела дня, да ещё на одном диване? Замёрзли что ли? — с нотками явного недовольства в голосе воскликнул Серёжа, выдернув Макара из полудрёмы. — Вставай, Гусь, помогай давай, ща готовить будем. Жрать охота! Сыроежкин поставил на стол сумки с продуктами, всё ещё подозрительно косясь на Макара, и пока Элек ходил узнавать у Маши, как прошла поездка и не нужна ли его помощь в чём-нибудь помимо стряпни, спросил то, что его волновало с самого начала: — Что с Элом-то было? Говорит, что всё в порядке, а у самого вид такой, будто вагоны разгружал. Да и ты, Гусь, не лучше выглядишь. — Не знаю, честно, — пожал плечами Макар. — Вчера легли поздно, вот и не выспались… — он почти натурально зевнул и стал складывать в миску овощи, которые планировалось помыть. — Но я же выспался! А в карты до двух ночи мы вместе резались! — не поверил Сыроежкин. — Колись давай, вы чё, профессорский коньяк нашли и бухнули втихаря? — Серёжа подошёл вплотную к Гусеву, тщательно к нему принюхиваясь. — Убедился? — усмехнулся Макар — никакого намёка на алкогольные выхлопы Серёжа естественно не обнаружил. — Всё равно, чего-то ты темнишь, Гусь, — скептически заметил Сыроежкин и, сердито зыркнув на друга, отобрал у него тазик с картошкой и луком. — Каюсь, СыроеХа, — закатил глаза к потолку Макар, — я изменил тебе с Элом. — Пффф! — фыркнул Сережа и даже глаза выпучил от удивления — Гусев, конечно, любитель тупых шуток, но не настолько же! — Ну ты!.. Скажешь тоже! Изменил! А я, может, этот, как его? Отелло, во! Придушу тя щас!.. Молись давай! Или нет, лучше лук режь, точно, хоть польза с тебя будет… Изменщик, ёпта! — Сыроежкин демонстративно отложил весь лук в отдельную миску и с силой поставил её на стол перед Макаром. Гусев спорить не стал, взял овощи и пошёл на кухню. Он был рад, что Серёжа вернулся, что Эл вроде как отошёл и даже улыбается и шутит с Машей, что ещё целые сутки они проведут тут все вместе, а в школу только послезавтра.***
— Элек, братик, миленький, ну сделай что-нибудь, ну, поговори с ним! — чуть не плакал Сыроежкин, очередной раз пристав к брату с просьбой вызвать Макара на откровенный разговор. — Серёж, ну вы ж с ним друзья всё-таки, а такие вещи лично выясняют, с глазу на глаз, — попытался снова отмазаться Громов. — Ну, что я буду не в своё дело лезть? — Так не хочет он со мной разговаривать! Я уж к нему и так, и этак, а он… В дверь звонил на выходных, он не вышел даже, через мать передал, что голова болит. Избегает меня… а я ни в чём не виноват, ничего ему не сделал! Плохого в смысле… Ну что мне делать, а? А вы с ним тренируетесь вместе. Поговори, братишка, ну пожалуйста! — Ладно, Серёжа, я попробую, — сдался наконец Элек. — Но он же и со мной не общается, вообще ни с кем! Ходит угрюмый, на льду тупит. Тренер на него ругается, а Макар только кивает, даже не отвечает ничего. А он же такой, за словом в карман не лезет обычно. В общем… Он на тренировках такой же как в школе — весь в себе. Не думаю, что он мне что-то скажет. Тебе бы лучше мать его порасспросить. — Да она как сказала, что Макар ей запретил рассказывать, так и молчит. Только на тебя вся надежда, Эл! — воскликнул Серёжа и таки не удержался — заморгал часто глазами, а потом и отвернулся, чтобы Элек не увидел его слёз. И совсем тихо добавил: — А если он болен чем-то? Если он… — договорить Сыроежкин не смог — горло сдавил спазм. — Ладно, успокойся, поговорю, я же сказал, — обнял его Элек. Громов и сам не мог понять, что случилось с Макаром. Они вернулись с дачи все в хорошем настроении, когда высадили Серёжу с Гусевым у дверей подъезда, те шли обнявшись и смеялись, Эл ещё подумал, что Макар неисправим и опять лезет к его брату. А на следующий день в школе Эл Гусева просто не узнал — тот был сам на себя не похож, ходил угрюмый, ни с кем не разговаривал, в Серёжину сторону даже не смотрел. На тренировке работал откровенно плохо, замечания тренера пропускал мимо ушей. К Денису Евгениевичу после тренировки не пошёл, об этом Элек догадался, когда, выходя, встретил спортивного врача, с озабоченным видом прогуливающегося мимо раздевалок хоккеистов. И до конца недели ничего в поведении Гусева не поменялось. Да и потом лучше не стало. Эл бы, может, и наплевал на заскоки приятеля — мало ли у человека причин для хандры может быть? Раз не хочет делиться своими проблемами, имеет право, в конце концов. Но Серёжа, видя друга в таком состоянии, распсиховался не на шутку и во всём почему-то начал винить себя, хотя даже и предположить не мог, за что же Гусь может быть на него обижен. Разумные доводы Эла, что Макар не только с ним, он со всеми такой, Сыроежкин отметал напрочь — Гусь может дуться на весь мир, но только не на него. А если уж он на Серёжу не глядит, значит всё, катастрофа и жить больше незачем, буквально так. В итоге, как бы Эл ни старался избежать разговора с Гусевым, и даже где-то ни радовался, что тот наконец отстал со своими нездоровыми намерениями от его брата, а пришлось ему вмешиваться и по крайней мере сделать хоть попытку помирить друзей. Случай Громову представился после очередной тренировки. Как-то так получилось, что Эла опять задержал тренер, и в раздевалку он вошёл, когда народ уже начал расходиться по домам. Из душа Эл вышел в полной уверенности, что никого уже не осталось, но нет — на скамейке сидел Гусев. — Макар… — тихо позвал его Элек. Тот не шевелился — сидел, оперевшись локтями о колени и закрыв ладонями лицо. — Макар!.. — повторил Элек чуть громче. — Что? — хрипло ответил Гусев и поднял на Громова красные, воспалённые глаза. — Ты… — Эл даже не сразу нашёлся что сказать — жутковатый вид товарища сбил его с толку. — Ты чего к Денису не идёшь? Вопрос был бестактным (Громов это только задним числом сообразил), однако, возымел нужное действие — Макар удивился и вполне осмысленно посмотрел на Эла. — Не хочу, — сказал он. — Вы поссорились? — решил попытать удачи Эл. Вдруг Гусев хоть о любовнике своём говорить согласится? — Нет. — Расстались? — Нет. — Он тебя опять искать будет… — Да пусть ищет. Не хочу я сейчас с ним общаться. — Дело не в нём? — Эл одевался, но при этом старался не прерывать с другом зрительного контакта, чтобы лучше уловить его эмоции и настроение. — Не в нём, — подтвердил Макар. — В Серёже? — в это Эл не верил, но спросить должен был. — Серёжа, — вздохнул Макар, — Серёжа ни в чём не виноват. Последнюю фразу Гусев сказал как-то странно, Элу даже показалось, что Макар сам не верит в свои слова. И это заставило Эла испугаться — Серёжа очень зависим от дружбы с Макаром, и если друг по каким-то своим причинам отвернется от него, Серёже будет по-настоящему плохо. Запаниковав, Эл бросился к Макару, опустился перед ним на колени, не встретив никакого сопротивления, взял его руки в свои и, преодолевая страх, спросил прямо: — Что у тебя произошло? С момента как мы вернулись, ты сам не свой… А сейчас, ты же плакал, я вижу это. Скажи мне, что случилось? Почему тебе плохо? Ответь, пожалуйста, Макар! — Эл… — Гусев замолчал на пару секунд, собираясь с духом, заставил себя наконец взглянуть Громову в глаза и глухо сказал: — Из-за меня погиб человек. Понимаешь? И мне теперь с этим жить…