Эл во все глаза смотрел на Гусева и с трудом верил в то, что рассказывал ему друг. Не потому что он подозревал его во лжи, просто в голове не укладывалось. «Как я провёл это лето» — если бы Макар правдиво описал в традиционном сочинении события, которые произошли с ним в июле–августе, он без сомнения произвёл бы фурор в классе и даже в школе, заслужил бы вызов родителей к завучу или директору, а сама школьная администрация отправилась бы на ковёр в РОНО. Может быть — точно этого Громов знать не мог. Точно он знал только одно — это было бы не школьное сочинение, а целый запрещённый цензурой порно-роман с элементами драмы. А может, и ещё чего похуже — раз Макар сказал, что из-за него погиб кто-то.
Пока Гусев излагал ему историю своего недолгого летнего знакомства с соседским мальчиком Митей, описывал (любовно, по-другому и не скажешь!) его внешность, их совместное времяпрепровождение, Элек не мог отделаться от странного ощущения, больше всего похожего на… ревность. Да, Элек ревновал Макара к этому Мите, но, что называется, не для себя. Для брата. Как мог Гусев, всю дорогу заливавший ему о большой и чистой любви к Серёже, вот так просто трахаться с другим мальчишкой? Будто мало ему Дениса Евгеньевича!.. Эл откровенно растерялся — ведь он вроде как не одобрял такие отношения, ему бы радоваться, что Гусев предпочитает удовлетворять свою противоестественную страсть с другими парнями, а не с его братом… А он не радовался, ему было обидно за Серёжу.
Гусев же говорил и говорил… Эл чувствовал, Макару действительно плохо, до сих пор он всё носил в себе, не имея возможности с кем-либо поделиться переживаниями, а тут его прорвало — единственный человек, который в некотором смысле держит его за яйца, также оказался и единственным, кому можно довериться, излить душу. И Громов помимо воли стал постепенно проникается сочувствием к Макару, понимать его боль и отчаяние.
— Моя бабка позвонила родителям, когда мы на даче у тебя были, — шмыгнул носом Гусев. — Хотела со мной поХоворить, но раз меня нет, всё матери передала — типа это касается моего друХа, все дела… А мать уж потом мне рассказала, в тот же вечер как мы домой вернулись. Митька из окна выкинулся. Родственники его на каникулы к дедам в Одессу отправили, а он у них в первый же день в город отпросился, якобы подругу свою бывшую проведать, Катю. Ну, я Ховорил тебе про неё… Ну, вот, он пришёл к ней на Канатную, значит, а она ж на десятом этаже живёт… Вот… Ну, и пока её в комнате не было, Митя вышел на лоджию… и прыгнул, — Макар закрыл глаза и замер на минуту, почти не дыша.
— Слушай, — решился прервать его молчание Элек, — а почему ты решил, что он из-за тебя?
— Два плюс два сложить несложно, даже для меня, — невесело усмехнулся Гусев. — Да и записка у него в кармане оказалась, милиция нашла. Там моё имя было.
— Он тебя обвинял?! — ужаснулся Громов.
— Никого он не обвинял, — вздохнул Гусев, — не такой человек был. Наоборот, извинялся за неудобства перед Катей, просил прощения у родных, а про меня… Там слова такие были: «Макар, я не смог, прости».
— Не понимаю… К чему это? — действительно не понял Элек.
— Он звонил мне, — упавшим голосом сказал Гусев. — Незадолго до Нового года. Именно тогда я и испортил всё. Я… убил его.
Этот телефонный разговор Макар помнил почти слово в слово, настолько он запал ему в душу. И долго ещё потом пытался понять, можно ли было поступить иначе, подобрать другие слова. Оказалось — можно, необходимо даже. Но Макар этого не сделал…
— Да, я тоже рад тебя слышать. Только… откуда у тебя мой номер?
— Я у бабушки спросил. Они же с твоей дружат вроде как, и телефоны родственников у них есть. Ну, на всякий случай… Я просто… Ты извини, но мне так хотелось тебя услышать, вот и… попросил дать мне… — Митя немного запинался, когда говорил, нервничал, как догадался Макар.
— Понятно…
— Ты не сердись, пожалуйста, я тебя доставать звонками не буду, сейчас, вот, чисто на удачу позвонил, а ты дома оказался. Повезло, — опять начал оправдываться Митя. — Расскажи, как у тебя дела?
— Ну, нормально всё у меня. Учусь, в хоккей играю. А ты как?
— Да вот, учусь тоже, больше ничего.
— А… Ну, хорошо.
— Знаешь, Макар, я на самом деле не просто так звоню. Я могу у родителей отпроситься, они меня отпустят. В Москву, — голос у Мити немного дрожал, но Макара тогда это не насторожило.
— Хочешь приехать? Ну… Москва зимой красивая. Снегу много навалило. А чего так, по братьям соскучился?
— Нет, Макар. По тебе соскучился. Очень увидеть тебя хочу, ну, и вообще… Понимаешь?
— Мить… Ты чего это?..
— Мы могли бы вместе каникулы провести. Я у кого-нибудь из братьев остановлюсь и хоть каждый день смогу к тебе ездить… Это не так далеко будет.
— Слушай, я не знаю, я вообще, не уверен, что смоХу пересечься с тобой на каникулах. Я буду занят — у меня тренировки, друХие дела…
— Макар, но сейчас такая возможность есть, если ты не сможешь, мы так и не встретимся больше, — нотки отчаяния в Митиных словах резали ухо, но что мог ответить ему Макар, у которого были свои планы на эти две недели?
— Ну, летом увидимся. Может быть.
— Я не доживу до лета. Просто сил не хватит. Я еле эти месяцы вытянул, всё думал, что вот летом мы… Но до лета ещё почти полгода, а я уже всё… Ты мне снишься, каждую ночь, Макар… С того дня как мы расстались, только о тебе и думаю. Учусь с трудом, общаться ни с кем не могу нормально. Мне так плохо без тебя!.. — Митя говорил шёпотом, видимо боясь, что кто-то из посторонних на переговорном пункте услышит его, но Макар различал всё отчётливо, даже то, что слышать и вовсе не хотел, например, слёзы в Митином голосе.
— Митька, перестань! Жил же ты до этого как-то?! Четыре месяца нормально всё было, а теперь чего? Вожжа под хвост попала?..
— Да не жил я, Макар, не жизнь это… без тебя. Хоть несколько раз встреться со мной, я приеду, — хлюпал носом Митя.
— Я сказал же, что не смогу!
— За все каникулы неужели не сможешь выкроить время? Ты будешь занят все эти десять дней, которые я могу быть в Москве? — не поверил Савельев.
— Все десять дней, да.
— Ты просто не хочешь меня видеть, — наконец-то дошло до Мити. — Но ведь летом нам же было хорошо вместе… Или тебе не нравилось быть со мной, не нравилось то, что мы делали? — спросил он упавшим голосом.
— Почему не нравилось? Всё нравилось…
— Но я люблю тебя, Макар, так люблю!.. — почти плакал в трубку Савельев, невольно вызывая раздражение своего собеседника.
— Та шо ты такое Ховоришь?! Не выдумывай! Напридумывал себе чёрти чё, теперь маешься. Не дури, Митька.
— Я не выдумываю, это правда — я очень тебя люблю. И мне казалось… казалось, что ты тоже… Ты совсем не любишь меня? И раньше тоже, когда мы… Макар?
— Нет! Не люблю. И раньше тоже. Кончай хернёй страдать.
— Тогда… я не знаю, что мне делать?.. Я не придумал, я действительно влюбился, люблю тебя… Ты мне дороже всего на свете, Макар… — боль в Митиных словах убивала Гусева, но как помочь ему он не представлял совершенно.
— Слушай, ты успокойся. Не накручивай себя, всё ведь хорошо. Просто я первый, кто тебе такой попался, ну, ты и решил, что… а не надо было. ПоХоди, найдёшь ещё, друХие будут.
— Да как же, Макар? Какие другие, если я ни о ком кроме тебя и думать не могу. Чем я так плох для тебя? Почему ты не можешь даже немного быть со мной? Пусть и без любви, без неё я переживу, а вот без тебя — нет… Или у тебя кто-то есть? Есть кто-то, кого ты любишь? Раз не меня…
— Да, есть. Это совершенно другой человек.
— Это парень? Ты любишь его?
— Да. И очень сильно.
— Тогда понятно… Но как быть мне?.. Жить без любимого человека… Я не смогу наверно… — Савельев больше не плакал, но говорил как-то растерянно и, как показалось Макару, с трудом.
— Блин, Мить, я не знаю. Я же живу как-то.
— Как это? С этим парнем, у тебя с ним ничего нет, получается? — также заторможено поинтересовался Митя.
— Ничего у нас нет, и вообще, не знаю, будет ли. Но это ничего не меняет, Митя. Для нас с тобой.
— Но это же глупо, Макар! Мы могли бы быть вместе, раз уж у тебя такая же ситуация… Тебе ведь было не так плохо со мной…
— Мить, я тебе уже всё сказал, честно, — Макар тяжело вздохнул и, сделав небольшую паузу, добавил: — Найди кого-нибудь…
— Любимый мой, — почти прошептал в трубку Митя, — Один раз ведь я могу тебя так назвать? Больше всё равно не придётся. Надеюсь, что тот, кому так повезло быть любимым тобой, однажды ответит тебе взаимностью. А я… я постараюсь сделать так, как ты говоришь, постараюсь жить без тебя. Если смогу. Прощай, Макар!
— Алё! Алё! Митя!..
— Я ведь не поверил ему, — словно оправдываясь, сказал Гусев. — Когда он сказал, что все эти четыре месяца, только обо мне и думал… Ну разве так бывает, Эл? У человека же всегда какие-то дела есть, учёба, друзья… А он говорит, говорил, в смысле… — Макар вытер глаза рукой и с такой болью посмотрел на Громова, что у того холодок по спине пробежал. — Он сказал, что жил только тем, что вот мы летом ещё увидимся… А потом понял, что не сможет… до лета. Упросил родителей, чтобы они его в Москву отпустили… Эл, я, правда, не думал, что он в буквальном смысле жить без меня не может, клянусь! — Макар встал со своего места и начал бесцельно бродить по раздевалке, натыкаясь на все углы. Потом остановился, подошёл к Элу, сжал его ладони в своих руках, заглянул Громову в глаза и сказал: — Просто для него это шок был, ведь не принято же между парнями у нас, статья даже за это есть, а тут я!.. Вот Митя… — на имени бывшего друга голос Макара дрогнул, — Митя и решил, что я особенный, что меня любить можно… да ещё так… Я сказал ему об этом, что зря он, других ещё встретит, они лучше будут!
— Макар… — Эл знал, что скажет болезненную для друга вещь, но промолчать не смог. — Ты любишь моего брата?
— Люблю, — виновато опустил голову Макар.
— Но ты решил, что другой человек не может по-настоящему любить тебя. Почему?
— Потому что это правда, — Макар удивлённо взглянул на друга, мол, очевидные вещи ему объяснять приходится. — И Серёжа меня не полюбит, я это знаю, просто думать об этом не хочу, чтоб окончательно не спятить. И у Митьки бы эта дурь прошла… со временем. Надо подождать было только. А я… — тяжело вздохнул Гусев, — я не дал ему этого времени. Потому что идиот и мудак, только о себе думал. А он всего-то просил встретиться с ним несколько раз на каникулах. Ведь не убыло бы от меня, наоборот, удовольствие бы получил… Он такой нежный был, Эл, если б ты знал!.. — опять пустил слезу Макар. — И красивый… На вас с Серёгой похож, только более утонченный что ли… И представляешь, на асфальте!.. — Гусев отвернулся, и Эл мог лишь видеть как трясутся его плечи.
Несколько минут Макар ещё не мог прийти в себя от душивших его слёз, которым он спустя столько времени смог наконец дать волю. Потом успокоился, посмотрел на Эла устало и продолжил свою исповедь.
— Я всё с Серёжей хотел время провести, мы договорились даже, что вместе все каникулы будем. Вот в этом я, Эл, и виноват. Надо было плюнуть на свои желания, а Серёжа бы и без меня прекрасно обошёлся. Но я так хотел быть с ним!.. Что отказал человеку, которому был по-настоящему нужен. Не поверил… когда он сказал, что без меня жить не сможет. Подумал, что, вот, я же живу как-то? Хотя нужен Сыроеге, как собаке пятая нога. Да ещё и Митьке об этом сказал… Идиот, короче… А он: «Постараюсь жить без тебя. Если смогу. Прощай!» И трубку повесил. А потом записка эта: «Прости, Макар, я не смог». Он ведь не плакал, Эл, когда прощался со мной. Хотя я ему такие вещи говорил!.. Отшил, можно сказать… Он спокоен был. Наверное, всё решил для себя… ещё тогда.
Макару было почти физически больно рассказывать о произошедшей по его вине трагедии, Элек видел это по его искажённому страданием лицу. И чтобы как-то облегчить участь друга, Громов попытался его обнять. Да только Гусев, отстранился, не дал ему это сделать.
— Не надо, Эл, — отрицательно покачал головой Макар. — Не заслужил… Пойду я, спасибо, что выслушал. И если ты, это… — замялся Гусев, — больше мне руки не подашь… я пойму, короче. Пока, Эл!
Макар взял свои вещи и быстро вышел из раздевалки, оставив Громова одного переваривать новую информацию. В общем-то, суть дела Элек понял и причину странного поведения Гусева выяснил. Да вот только что с этим знанием делать, представлял себе плохо. Ведь не скажешь же Серёже: «Прости, братишка, но Гусь хандрит, потому что его любовник, которого он отшил недавно, в окно вышел. А с тобой не общается, потому как отставку бедняге Макар именно из-за тебя дал — твоя задница ему милее оказалась. Теперь совестью мучается». В последнем своём выводе, кстати, Эл тоже был вполне уверен: хочет Гусев этого или нет, а винит в случившемся он не только себя — Серёжу тоже. Не будь его — Макар не послал бы своего Митю, и тот остался бы жив.
Поэтому, заглянув после тренировки к своим кровным родственникам под предлогом проведать любимую тётю и братика, Громов озвучил Сыроежкину сильно урезанную версию гусевской личной драмы.
— У Макара друг погиб недавно, они в Одессе этим летом познакомились. Так что ты, Серёжа, его не трогай сейчас, дай пережить спокойно, — сказал Эл и на Серёжины слова, что надо Гуся как-то поддержать и утешить, повторил: — Просто не лезь к нему. Он не настроен сейчас ни с кем общаться.
Сыроежкин брата, естественно, не послушал и на следующий же день кинулся к Гусю выражать соболезнования. И наткнулся на стену холодного отчуждения: Гусь ему коротко сказал спасибо, пояснил, что не хочет об этом говорить, и более за весь день ни проронил в Серёжин адрес ни слова. И головы в его сторону больше не повернул. Впрочем, он со всеми так себя вёл — этот факт Сыроежкина несколько обнадёжил: может, Эл и прав, надо просто подождать, дать Макару время в себя прийти.
Чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей о своей, возможно, уже закончившейся дружбе с Гусём, Серёжа стал больше времени проводить с Майей — внял совету брата о том, что если с девушкой не будет гулять он, это начнёт делать кто-нибудь другой. Поэтому Сыроежкин старательно вызванивал Светлову на прогулки после уроков, встречал её после школы, водил в кино и даже приглашал к себе в гости, чем неизменно вызывал умиление Надежды Дмитриевны — девушка сына ей очень нравилась.
Майка была всем довольна, весело щебетала о всякой ерунде в Серёжином присутствии, вела умные беседы с его матерью, с чувством глубокого превосходства взирала на Кукушкину, если в их компании оказывался Серёжин брат со своей подругой, и кокетничала с Корольковым и Смирновым, когда они тусовались все вместе. Оба парня откровенно пускали на Светлову слюни и втихаря завидовали Сыроеге — вот же повезло чуваку такую тёлку отхватить!
А вот Серёже с трудом удавалось создавать видимость хорошего настроения и поддерживать общение с друзьями — Макара теперь он видел только в школе. Гусев ни с кем не общался, на уроках стабильно хватал двойки, а некоторые и вовсе прогуливал. Мать его регулярно ходила в школу общаться с Таратаром, завучем, а иногда и директрисой, отец по старой памяти попытался было взяться за ремень, да только хуже сделал — Макар просто ушёл из дома и появился только через сутки, где был и что делал всё это время так и не сказал. Сыроежкин знал это всё от самой Валентины Ивановны — та периодически приходила к ним домой плакаться его матери. Сережа стоял тогда под дверью и подслушивал, а потом тоже плакал — бывший лучший друг не просто знать его больше не хотел, он явно катился по наклонной и ничего хорошего при такой перспективе его не ждало.
Как-то, придя в класс в середине февраля, Серёжа даже глазам своим не поверил — настолько увиденная сцена была за пределами его понимания. Всегда спокойный и выдержанный, его брат орал на Гуся и тряс его за плечи:
— Что значит: «Не вернусь?!» Ты совсем охренел, Макар? Это твой единственный шанс! Объяснись с Васильевым, попроси прощения! У тебя горе, можно сказать, он поймёт. Но надо что-то сделать, нельзя сидеть и ждать — на твоё место возьмут другого!
— Эл, ты меня плохо понял? — достаточно спокойно сказал молчавший на протяжении всей громовской тирады Макар. — Так я тебе повторю: иди на хуй.
— Ты идиот, Макар, — обречённо вздохнул Элек. — Если ты разрушишь свою жизнь, ты его этим не вернёшь.
— У него вчера был День рождения, — тихо ответил Гусев. — Был бы. Понимаешь?
А потом вдруг встал, сгрёб в сумку тетрадки и книжки, которые уже успел выложить на парту, и вышел из класса. Чуть Сыроежкина, который как вошёл, так и стоял в дверях, открывши рот, с ног не сбил.
— Что с ним опять, Эл? — едва отойдя от шока спросил Серёжа, заранее боясь услышать ответ.
— Макар бросил хоккей, — задумчиво сказал Элек. — Вчера на тренировке, прямо посреди игры, когда Борисыч ему выговор делал за то, что он не играет, а только на площадке мешается, Гусев бросил на лёд клюшку, шлем, перчатки, послал Васильева вместе с его хоккеем на хуй, примерно как меня сейчас, и ушёл. Всё.
— Бля-а! — схватился за голову Сыроежкин. — Что ж он творит-то?! И сейчас свалил куда-то… Ему помочь надо, Эл, только как?
— Не знаю, правда, — честно ответил Громов.
Элек рассказал брату о вчерашнем инциденте не всё. После эпичного гусевского демарша, сопровождавшегося со стороны тренера обвинениями Макара в глупости и безответственности и обещаниями взять на его место кого-нибудь получше, в конце тренировки Эла выловил Денис Евгеньевич. Он опять прогуливался возле раздевалок, когда на него наткнулся собравшийся уже домой Громов.
— Элек, подожди минуточку, — остановил его спортивный врач. — Я поговорить с тобой хочу, — сказал Денис, а Элек подумал, что вдруг хотя бы он сможет поставить Гусеву мозги на место. Как взрослый человек.
— О Макаре? — уточнил Элек.
— Д-да, — удивился проницательности Громова доктор. — Мы с ним приятельствуем, в общем. Иногда он ко мне заходит после тренировки. Поболтать…
— И вы хотите знать, куда он пропал в последнее время, и не случилось ли что у него? — не дал договорить гусевскому любовнику Элек.
— Ты прав. Да, я беспокоюсь за него.
— Макар ушёл из Интеграла.
— Как? Когда? Почему? — всерьёз занервничал Денис Евгеньевич. — Что у него случилось?
— Сегодня ушёл. Бросил клюшку на лёд, нахамил тренеру и ушёл. В середине тренировки.
— А ты не знаешь, почему он так поступил? — от волнения Денис даже схватил Элека за руку.
— У Макара друг погиб. Он относительно недавно узнал об этом.
— Друг?.. Какой друг? — совсем всполошился Денис Евгеньевич.
— Близкий. И Макар винит в его смерти себя.
— Вот оно что… — мрачно протянул доктор. — Но неужели он и вправду виноват? Не поверю…
— Как сказать!.. — Элек внимательно посмотрел на Дениса Евгениевича. — Парень выбросился из окна после телефонного разговора с Гусевым, — сказал Эл, полюбовался пару секунд на вытаращенные глаза доктора и пошёл дальше. Если Макар что-то значит для своего любовника, тот сложа руки сидеть не станет.
И, в общем-то, Эл оказался прав. Пока Серёжа ломал голову над тем, как бы вернуть Гуся на путь истинный, а родители Макара попусту трепали себе нервы, выслушивая жалобы на сына за двойки и систематические прогулы, Денис Евгеньевич перво-наперво пошёл просить за приятеля Бориса Борисовича Васильева. Заглянул к нему домой на ближайших выходных, чтоб, так сказать, в неформальной обстановке упросить принять бунтовщика обратно в Интеграл. Когда тот извинится, конечно (последнее Денис собирался проконтролировать лично).
Только Боря, удачно сплавив своё семейство за город кататься на лыжах и приобщаться к физкультуре и спорту, собрался тихо предаться греху пьянства в компании своего приятеля Ростика, как в дверь позвонили.
— О, Дениска! Проходи! Третьим будешь? — искренне удивился незваному гостю Васильев, но тем не менее решил проявить гостеприимство.
— Чисто символически, дядь Борь, здравствуйте! — сказал непьющий Денис и проследовал за хозяином на кухню, где сидел незнакомый ему мужик.
— Знакомься, Ростик, кореш мой, в институте вместе учились, — представил своего собутыльника Васильев.
— Ростислав Валерианович, — важно откашлялся тот и протянул Денису руку.
— Денис, — просто представился Денис и, подумав пару секунд, добавил. — Евгеньевич, — ответил на рукопожатие, и сел на свободную табуретку.
— Дениска — Женьки Скворцова сын, одноклассника моего, ну, я тебе рассказывал, — пояснил Васильев. — Сейчас он у нас спортивный врач, не абы кто! Ну, Ростик, наливай! За знакомство, так сказать!..
Допив в два приёма несчастную стопку, которую вопреки его просьбам Васильев успел обновить, зажевав это дело солёным огурцом и куском вяленой воблы, Денис решил, что все приличия соблюдены и можно переходить к главному.
— Дядь Борь, мне поговорить с тобой надо, — начал Денис. — Дело одного моего друга касается.
— Да? — заинтересовался Борисыч. — А я его знаю?
— Да. Это ваш воспитанник. Бывший. Макар Гусев.
— Ох уж этот твой Гусев! — воскликнул Васильев, обращаясь почему-то к Ростику. — Хорош гусь, ничего не скажешь! Такую свинью мне перед матчем с Тиграми подложить…
— Что? Он и у тебя чудит? — хмыкнул Ростик, нацеливаясь вилкой на ржавого вида кусок селёдки.
— Не то слово! — возмутился Васильев. — Представляешь, обложил меня намедни хуями, прямо при всех, и ушёл в середине тренировки. Каково, а? А что, он и в школе безобразничает?
— Ну, не то чтоб хулиганил, нет, — пожал плечами Ростик. — Он просто на уроки забивает, прогуливает днями, контрольные не пишет, у доски не отвечает. Табаком от него теперь всё время несёт за версту. А раньше ведь не курил вообще. Да и не только табаком, если уж начистоту говорить. Сенька его через день на ковёр к директору таскает, на беседы, а потом в учительской корвалолом отпивается. Только бесполезно всё. И родители его ничего сделать не могут.
— Ох ты ж ё-моё!.. — сокрушённо покачал головой Борисыч. — Был же хороший парень, а теперь раз — и трудный подросток.
— Простите, а кто такой Сеня? И, я так понимаю, вы у Макара в школе преподаёте? — решил выяснить детали совсем расстроившийся от всего услышанного Денис.
— Преподаю, — кивнул Ростик. — Физкультуру. А Сеня — это математик наш, Семён Николаевич Таратар. Классный руководитель седьмого «Б». Очень неравнодушный человек и к этому вашему Гусеву питает особую слабость. Переживает, что парня исключить могут, небезосновательно, прошу заметить!
— А ты, Диня, лучше скажи мне, — хлопнув очередную стопку, сказал Васильев, — на какой почве ты с Гусевым сдружиться успел?
— Мм… — задумался Денис, подбирая правильные слова, — Макар же на сборах спину потянул, а я его в строй, так сказать, вернул. Пока он на массаж ко мне ходил, разговорились, потом общаться стали. Так и подружились, — Денис с невинным видом развёл руками, мол, что такого — дружба дело житейское.
— Эх, Дениска, Дениска, — вздохнул Борис Борисыч, — смотрю я на тебя — вроде взрослый человек, профессию солидную имеешь, а с малолеткой дружбу водишь. Пацан же на десять лет тебя моложе! У него интересы ещё детские, а тебе уже жениться пора! Прально я говорю, а, Валерьяныч? — чокнулся с физруком Васильев. — Во! А у меня старшая девка как раз на выданье. Вы ж с Танькой неплохо ладите, а я от такого зятя, как ты, не отказался бы. Так что ты подумай, а то Танюха моя давно по тебе вздыхает.
Денис такого поворота не ожидал и здорово напрягся — обсуждать свою личную жизнь и тем более возможную женитьбу, разговорами о которой его чадолюбивые родители уже успели здорово вынести ему мозг, он не собирался. А тут ещё и невесту ему практически нашли… Вот, что делать?
— Так что на счёт Макара? — попытался вернуться к наболевшему Денис. — Возьмёте его обратно?
— Ну, возьму, конечно. Отчего ж не взять? — хрустнув огурцом, сказал тренер. — Если он вернётся. И публично покается в своём хамском и безответственном поведении! — Васильев даже голос на этой фразе повысил. — Гусев — перспективный спортсмен, талантливый даже, я б сказал. Вот чё с ним случилось? Не пойму… А ты, Дениска, не в курсе часом? Раз вы дружбаны такие.
— Я знаю что с ним, — ответил Денис и, глотнув для храбрости остатки своей водки, выпалил: — У Макара погиб близкий друг. И он винит в этом себя.
— У-у-у!.. — присвистнул Васильев, а Ростик даже кусок хлеба, который жевал, изо рта выронил:
— Сыроежкин?! — в ужасе предположил физрук. Потом, немного пораскинув мозгами, сказал: — Да не, я его вчера в школе видел.
— Я не знаю кто это и подробностей происшедшего — тоже, — уточнил Денис, — но я постараюсь помочь Макару.
— Да, ты уж помоги, — согласился Борис Борисыч, — и чем раньше, тем лучше — а то Тигры нас размажут. Громов один не вытянет…
Дальше разговор зашёл о проблемах воспитания подрастающего поколения спортсменов, и Денис поспешил откланяться — на вечер у него было запланировано ещё одно дело.
По адресу, который был указан в медицинской карте Гусева, дома никого не оказалось. Денис бы, конечно, подождал пару часов на улице, но погода не располагала — минус десять и ветер. Поэтому свой визит к Макару домой он отложил до следующего вечера. В воскресенье Денису повезло больше: дверь ему открыли. Однако, гусевский отец, сказал, что Макара нет, и когда он вернётся, не знает — сын теперь им о своих делах не докладывает и вообще, делает что хочет.
На этот раз Денис отступать не стал — пристроился на лестнице возле батареи, так чтобы и лифты, и дверь Гусевых видеть. Макар появился полдвенадцатого. Вышел из лифта, споткнувшись, и, слегка покачиваясь, направился к своей квартире.
— Макар! — показался из своего укрытия Денис и преградил ему путь.
Гусев замер как вкопанный, похлопал ошалело глазами, потом положил руку на плечо приятелю, больше для собственного равновесия, чем в качестве приветствия, и сказал:
— О, доХтор! Вы ко мне? Так я не болен…
— Серьёзно, Макар? Кто тебя напоил? — сказал Денис Евгеньевич совсем не то, с чего изначально хотел начать разговор.
— Ну… мир не без добрых людей. А вообще… Я и сам могу… позволить себе. Да.
— Откуда у тебя деньги на бухло и сигареты? — строго спросил Денис — уж очень нехорошие догадки приходили ему на ум.
— Деньги-и?.. — протянул Гусев и обнял Дениса за шею, почти на нём повиснув. — Я тя умаляю! Ну разве ж это деньги? — презрительно скривился Макар. — Так, ерунда!
— Ты чем занимаешься, придурок?! — зашипел на малолетнего пьяницу Денис Евгеньевич. Спокойно смотреть, как хороший парень сам губит свою жизнь, Денис не мог: злость пробирала так, что хотелось двинуть как следует этому остолопу. Останавливало только то, что и в ответ тоже прилетит не меньше. — Тебе в этом году шестнадцать — попадёшься: пойдёшь по уголовной статье!
— С чегой-то по уХоловке-то? — отпрянул от него Макар и с возмущением уставился на посмевшего заподозрить его чёрти в чём «клеветника». — Ты мне это не шей, «Хражданин начальник», я чужого не беру!
— Тогда где ты шляешься целыми днями? На что покупаешь курево и выпивку? У родителей деньги берёшь? — не унимался Денис.
— Та Ховорю ж, я — не вор! — выкрикнул Гусев, который от таких наездов тоже завёлся не на шутку. — Шо ты вообще пришёл, на кой я тебе сдался? Я ушёл из Интеграла, всё, мне спортивный врач не нужен!
— Макар, послушай меня, — Денис сделал над собой усилие и сказал это почти спокойно, — я хочу тебе помочь. Васильев возьмёт тебя в Интеграл обратно, я говорил с ним. Извинись — это всё, что от тебя требуется. Он заинтересован в тебе как в спортсмене.
— А может, я… не хочу обратно! — с вызовом посмотрел на него Гусев. — Может, меня устраивает, как я сейчас живу!
— О чём ты говоришь вообще? Тебя, как я понял, из школы исключить могут! И что ты тогда делать будешь?! — опять вспылил Денис Евгеньевич.
— Да какая те нахуй разница? Захочу ваще ничего делать не буду! Всё, отвали, моя черешня! — Макар сделал попытку обойти Дениса, но тот не только не пустил его, а напротив, схватил за грудки и со всей силой встряхнул.
— Опомнись, Гусев! Сдохнуть захотел или сесть по малолетке?!
— Блять! Да съебись ты нахуй отсюда! — вырвался Макар и оттолкнул от себя Дениса, но, будучи сильно нетрезв, потерял равновесие и сам шмякнулся на пол. — Твою ма-ать!..
— А это что?! — Денис поднял выпавшую из кармана пальто Гусева пачку Мальборо. — Не слишком ли дорогое курево для школьника?
Денис понимал, что теоретически такие сигареты у Макара могли оказаться от его друга Сыроежкина. Серёжин отец имел возможность и из-за бугра привезти, и в «Берёзке» купить. Но противный холодок, сжавший солнечное сплетение, говорил Денису: это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Отвечай, Гусев, твою мать, откуда это у тебя? — не контролируя себя заорал на Макара Денис, рывком поставил его на ноги и прижал к стене. — Откуда? Тебе родители на них деньги дали?!
Обычно спокойный и уравновешенный Денис Евгеньевич был в бешенстве. Но ещё он до чёртиков испугался. Паника накатила на него, выбив из-под ног почву и лишив самоконтроля, — слишком хорошо знал он, чем заканчивается мелкое воровство и к чему приводят лёгкие деньги. В голове уже вовсю вырисовывались картины печального будущего его любовника, вставшего по своей глупости на кривую дорожку.
— Чего молчишь? Стыдно признаться, как карманы у работяг в трамвае чистишь? — продолжал на повышенных тонах наседать на Гусева Денис. — Или чем ты там занимаешься?
— Чем-чем! Хуи в толчке на Казанском сосу, доволен? — громче, чем хотел, выкрикнул Макар.
— Ч-то?.. — враз осипшим голосом прошептал Денис. — Зачем ты так шутишь, Макар? Это не смешно… — холод в солнечном сплетении стал сильнее, на лбу выступила испарина, даже в ушах зашумело.
— Шо, Денис Евгеньич, ты так хотел от меня правды, а как узнал её, она тебя, оказывается, не устраивает? — зло усмехнулся Макар.
— Врёшь… Ты это выдумал, специально… чтобы меня позлить… — прохрипел Денис, и рука его непроизвольно сжалась в кулак.
— Не вру!..
***
Макар действительно не врал. Пару недель назад, свалив с уроков и бесцельно шатаясь по городу, он сам не заметил, как попал на Комсомольскую площадь. Опомнился Гусев, когда до него дошло, что вот уже минут пять он стоит без движения на выходе из метро и тупо пялится на здание вокзала. И поймал себя на мысли, что ему нестерпимо хочется уехать отсюда, вернуться в Одессу, в прошлый август, и всё исправить. Дружить с Митькой, как нормальные люди дружат, не пытаться отбить его у его девушки… Ведь даже если бы Савельев и влюбился бы в него тогда, то не привязался бы так сильно, не строил бы иллюзий и не питал напрасных надежд. И остался бы жив. Скорее всего, они снова бы встретились этим летом и неплохо бы провели время втроём — Макар, Митя и его Катя… Но с Митей Гусев не встретится больше никогда.
Это было странно, но расставаясь с Савельевым в конце августа, Макар совершенно спокойно отнёсся к тому факту, что, возможно, их пути больше не пересекутся. Зато теперь, когда он осознавал, что не увидит друга вообще никогда, просто потому что того больше нет на этой земле, Макару хотелось от этого осознания выть и рвать на себе волосы. Он хотел его… Просто посмотреть на него, прикоснуться, услышать его голос… да хотя бы всего лишь знать, что Митя живёт где-то там у себя в Харькове и у него всё хорошо. Гусев почти на физическом уровне чувствовал, как его разъедает тоска. Она не была вызвана любовью или физическим влечением, дать определение тем чувствам, которые он испытывал теперь к погибшему другу, Макар не смог бы при всем желании. Он только хотел, чтобы всё вернулось.
Умом, Гусев, естественно понимал, что формально в смерти Савельева он не виноват. Он не обязан был любить его, и никто не может упрекнуть Макара за отказ провести с ним время. И если уж Митя сделал свой выбор, то ответственен за него только он сам. Однако, когда дело касается чувств, доводы разума бессильны. Макар знал, что убил Митю своим равнодушием. Сходил с ума от этой вины, ждал адекватного наказания, но ничего не происходило. Он просто жил, тихо ненавидя себя, и пытался не срываться на окружающих, чтобы ненароком не навредить ещё кому-нибудь. Видеть людей рядом было тяжело, а общаться с ними невыносимо, и Гусев старался как можно меньше времени проводить дома, в школе, на тренировки ходил из последних сил… Не место ему рядом с нормальными членами общества. Но, тем не менее, всякого разного сброда и криминального элемента Макар тоже сторонился, падать на самое дно не хотелось. У него ещё оставалась совесть, а она, в свою очередь, заставляла чувствовать некое подобие самоуважения, не дававшее Гусеву пуститься во все тяжкие.
Так стоял Гусев на холодном февральском ветру, глазел на вокзал и пытался сообразить, куда ему податься и что, вообще делать дальше. Попасть туда, куда он так стремился всем своим существом, возможным не представлялось — машину времени пока не изобрели, да и Киевский вокзал находился не здесь, а на другом конце города. Но не зря дорога, в данном случае железная, ассоциируется у людей с грядущими переменами в жизни. Вот и Макар что-то такое почувствовал. Правда смутные шевеления его души стали быстро тонуть за вполне приземлёнными физиологическими позывами — Макару захотелось в туалет.
Именно с этой невинной целью и вошёл он в здание Казанского вокзала. А вышел оттуда спустя час, в некотором смысле, другим человеком. В туалете мужик средних лет мыл рядом руки, морщась от ледяной воды, а потом вдруг ни с того ни с сего взял и спросил занятого тем же неприятным делом Макара: «Отсосёшь?»
Сначала Гусев подумал, что ослышался. Он стоял и смотрел на дядьку, не зная что сказать. По-уму, нужно было бы возмутиться непристойным предложением и послать озабоченного нахер, ну, или просто вежливо ему отказать, но Макар был настолько шокирован и не мог до конца поверить, что это ему не от недотраха померещилось, что он, протупив с полминуты, просто кивнул. Почему — и сам не понял. Мужик поманил его кабинку, и Гусев пошёл, только опять же, не особо отдавая себе в этом отчёт, сказал: «Дядя, ты это… хер сполосни, что ли…». «Дядя» опять поморщился, вспоминая о температуре здешней воды, но пожелание Макара выполнил.
Через пять минут из кабинки вышел мужик, а затем и Гусев. Между поездами был перерыв, и другого народу в сортире не было. Очевидно, поэтому мужчина решил со своим случайным любовником поговорить.
— Ты хорошо сосёшь. Давно этим занимаешься? Я тебя здесь раньше не видел.
— А меня здесь и не было, — прополоскав в раковине рот и смачно сплюнув, сказал Макар.
— Вот как?.. Ну, надеюсь, ещё увидимся. А тепло станет, может, и садике пересечёмся.
— В каком садике? — не понял Макар.
— У Большого, где фонтан, — мужик с удивлением посмотрел на Гусева.
— У большого чего? Фонтана? — совсем запутался Гусев.
— Театра, малыш, — улыбнулся дядька. — Ты что не местный?
— С чегой-то? Местный я. Тока причём здесь театр? Я по театрам не очень хожу, мне там скучно.
Мужик вздохнул, как-то снисходительно посмотрел на Гусева, и принялся объяснять ему что к чему. В итоге, Макар, получив от своего неожиданного клиента, перечень всех плешек столицы нашей Родины, наставления где и как искать «своих», если судьба занесёт его в другие города и веси, а также пожелание завязывать с туалетами («Уж больно ты, малыш, хорошенький для таких мест») и два рубля мелочью, отправился в привокзальную столовку.
Не то чтоб Гусев был так уж голоден, нет. Единственное, чего ему хотелось — «заесть» вкус чужого члена во рту. К тому же мужик ему даже отстраниться не дал, когда кончать стал, пришлось давить в себе рвотные позывы и всё глотать. А ведь Макар не собирался этого делать — дядька этот не особо ему понравился. Это у Дениса и покойного Митеньки (теперь Гусев, вспоминая об их близости, про себя называл его только так), хотелось и проглотить, и всё хозяйство вылизать, а этот… Фу, короче.
Но кое-какую пользу из своего незапланированного туалетного приключения Гусев всё же извлёк. Во-первых, деньги — их хватило не только на беляш с горячим чаем, но и на пачку Родопи. И даже кое-что осталось. Курево, кстати, Макар купил тоже по причине «заедания» — обед в этом нелёгком деле помог мало, а вот табачный дым — самое то оказался. А второй положительный момент состоял в том, что на волне адреналинового всплеска, вызванной нестандартной для него ситуацией, Макар забыл на какое-то время о своей депрессии. Ну, и озвученный незнакомцем список мест для встреч и знакомств «голубых», плешек, как он их назвал, тоже пригодится. Ибо совершенно понятно, что такому человеку как Гусь надо держаться подальше от серьёзных отношений и приличных людей. О том, что всё, от чего теперь старался отстраниться Гусев, в принципе можно найти и там, он не думал — по рассказу этого мужика с Казанского выходило, что контакты на плешках завязываются в основном одноразовые.
Как бы то ни было, а на следующий день Макар опять приехал на Казанский. На этот раз вполне осознанно. Пошатался со скучающим видом около туалетов — безрезультатно. Хотел было уже уходить, как вдруг почувствовал на своём плече чью-то руку. Немолодой мужчина интеллигентного вида просто показал глазами в сторону свободной кабинки. Гусев, также не говоря ни слова, проследовал туда и не закрыл за собой дверь. И с тех пор пошло-поехало…
Надо сказать, что платили Макару далеко не всегда. А когда платили, то не обязательно деньгами. Вероятно, мужчины считали, что он делает это для собственного удовольствия, и в чём-то даже были правы. Удовольствие Гусев действительно получал, другое дело, что оно было не совсем физическим. Обслуживая, зачастую бесплатно, незнакомцев, которым было на него абсолютно плевать, Макару нравилось чувствовать себя в некотором роде униженным. Потому что унижение — это то, чего он абсолютно не переносил раньше, в своей «реальной» жизни, когда был готов закатать в лоб любому, кто посмел недостаточно уважительно к нему обратиться. И в страшном сне не могло тогда присниться Гусеву, что он будет вот так вот в общественном сортире обсасывать не пойми каких мужиков. Не по любви, не из-за страсти, и даже не всегда за деньги.
Последний «клиент», однако, оказался щедр — отвёл Макара в ресторан, где накормил, напоил, подарил пачку Мальборо, которую потом и увидел приставучий Денис Евгеньевич, и предложил продолжить знакомство у него дома. Макар гражданина поблагодарил, но от «продолжения банкета» благоразумно отказался (кто знает, кто и что может ждать его «дома» у сомнительного типа?).
***
— Бля-ать!.. Сука-а… — Макар схватился за челюсть, сгорбился, сплёвывая кровь, но как только Денис двинулся к нему, чтобы помочь или хотя бы выявить нанесённый урон, резко выпрямился и нанёс доктору ответный удар. И приготовился дать ещё, но Денис, не обращая внимания на стремительно заплывающий глаз, сделал подсечку, повалив Гусева на пол.
— Прекрати, Макар, слышишь?!
— Слезь с меня, урод! — Макар тщетно пытался скинуть оседлавшего его Дениса, но тот был и сам тяжёл, и руки его держал крепко, прижав их полу.
— Идиот, ты о своем будущем думал? Школу не закончишь, и что так и будешь жопой торговать? Учти, Макар, это товар скоропортящийся, надолго не хватит.
— Уйди, Денис, пожалуйста, — неожиданно спокойно сказал Гусев, резко прекратив всякие попытки сопротивления. — Просто оставь меня в покое. Ты ничего не понимаешь… я бы сам иначе в окно вышел или в дурку бы загремел. А так… Это мой способ забыться.
— Забыться? Алкоголь, проституция, а дальше что — наркотики? — всё ещё не до конца веря в происходящее, кричал Денис.
— Да, блять, не ори ты!.. Тут стены тонкие! — сам выкрикнул Гусев.
— Хорошо, тебе нужно забыться, — чуть тише продолжил Денис Евгеньевич. — Не вопрос, помогу. Хочешь секса? Я буду тебя трахать! Денег? Я буду тебе платить! Только вернись… Поговори с Васильевым. Хочешь, вместе к нему сходим? Не прогуливай школу, учись! И забудь про туалеты и плешки как страшный сон, Макар! — Денис опять перешёл на крик.
— Да пошёл ты! — Макар собрался с силами и всё-таки скинул Дениса с себя, а для пущей надёжности несильно дал ему ногой в рёбра.
Бить, очевидно, надо было сильнее, потому что противник от удара оправился быстро, вскочил с пола и в пару секунд скрутил Гусева, одной рукой заломив его руку за спину, а другой крепко удерживая за волосы.
— Я не шучу, Макар, — с трудом переводя дыхание, прошептал Денис в самое ухо Гусеву. — Я не оставлю тебя в покое и не позволю тебе сломать свою жизнь. Считай, что это мой долг… профессиональный… и человеческий.
Гусев много чего хотел сказать по этому поводу не в меру ответственному доктору, но ответить не мог, только мычал — Денис так сильно запрокинул назад его голову, что и дышать-то было тяжело, не то что разговаривать. А через секунду слова и вовсе вылетели из его головы.
— Отпустите его! Слышите? Сейчас же!
От звука Серёжиного голоса Макар вздрогнул, скосил глаза в его сторону и даже немного испугался — у замершего в боевой стойке в метре от дерущихся Сыроежкина был совершенно безумный взгляд.
— Повторяю, отпустите немедленно Макара, Денис Евгеньевич! Или я убью вас! — с какой-то животной яростью в голосе произнёс Серёжа и крепче сжал в руке кухонный нож.
