— Но вы его ударили! Я же вижу, у него губа разбита! И держали его так… За волосы! Ещё врач называется! Да вас вообще к людям подпускать нельзя! — всё не мог успокоится Сыроежкин.
Денис Евгеньевич отпустил Гусева сразу, как заметил Серёжу, и даже показательно отступил от него на пару шагов. Сыроежкину, однако, понадобилось ещё несколько минут, чтобы убедиться, что другу ничего не угрожает, и всё это время он стоял, словно взведённая пружина, готовый при малейшей опасности броситься на врага. Объяснения обоих, и спортивного доктора, и Макара, что конфликт у них несерьёзный и вообще они типа друзья давно, Серёжу не сильно убедили.
Денису Евгениевичу он прямо высказал всё, что о нём думает, но и Гусю досталось.
— Зачем ты его выгораживаешь, Макар?! Какой он тебе друг? Друзья так не поступают!
Макар принялся клятвенно заверять Сыроежкина, что то, что случилось, просто недоразумение, и Денис Евгеньевич ничего дурного ему не желал, они всего лишь повздорили. Серёжа в итоге опустил нож, а бывшие противники дружно выдохнули.
Серёжу потом ещё долго потряхивало от нервного напряжения — когда он выбежал на лестничную площадку и увидел своего бывшего лучшего друга в беде, единственное о чём он тогда мог думать: спасать своего Гуся.
В тот момент он и вправду готов был убить Дениса Евгениевича. В Серёжиной голове словно что-то замкнуло, отключив человеческий разум и запустив древнюю программу животного: защитить своё любой ценой. А Макар Гусев был несомненно его, как, например, мама, папа или Эл. Сыроежкин даже и не вспомнил в это мгновение, что с Гусём они всего лишь друзья-соседи, а сейчас и не общаются вроде, что тот последнее время совсем его не замечает. Если бы на месте Макара был кто-то другой, Серёжа, конечно, поступил бы более логично, например, вернулся бы в квартиру и вызвал милицию. Или позвал бы на помощь соседей. Но тут словно кровавая пелена застила ему глаза, и Сергей, не думая, приготовился атаковать. Ещё успел порадоваться, что, сидя дома на кухне и услышав за дверью звуки борьбы и знакомый голос, сообразил схватить нож, которым резал себе бутерброд с колбасой, и только потом выскочил на лестницу. И мать его не остановила, потому что у себя в комнате была, телевизор смотрела и ничего не слышала.
— Серёжа, я не выХораживаю, честно… — Макар подошёл к Сыроежкину и осторожно обнял его за плечи. — Дай мне ножик, не надо так… Ну, чего ты, ну?..
Доктор с места не двигался, держался спокойно, это обстоятельство немного успокоило и самого Сергея — может, и правду Макар говорит: повздорил с приятелем, ну, с кем не бывает?.. Почувствовав тепло, по которому уже так давно успел соскучиться, Серёжа прижался к другу и немного расслабился, позволил забрать у себя нож.
— Макар!.. — подал голос Денис, обращаясь к Гусю, и Серёжа готов был поклясться, что говорит доктор чуть ли не жалобно. — Ты подумай о том, что я тебе сказал. Пожалуйста. Ради него, — Денис Евгеньевич почему-то кивнул в сторону Сыроежкина. — Ты же сам видел, как он… за тебя. Не ошибись снова.
Серёжа не понял, что имел в виду Денис, но почувствовал, как от этих слов Макар вздрогнул всем телом, а потом крепче прижал его к себе.
— Пока, Денис, — вполне доброжелательно сказал ему Гусев. — Я позвоню тебе.
Серёжа просто не смог отпустить друга, так и потащил его к себе в квартиру. Макар и не сопротивлялся.
— Мама, Макар сегодня у нас остаётся, — заглянул к матери Серёжа, поставил её в известность и потянул Гусева дальше, в свою комнату.
— Позвони своим, Макар, чтоб не волновались! — крикнула им вслед Надежда Дмитриевна.
Далее последовал малоприятный телефонный разговор Гусева с матерью, потом она позвала к трубке мать Сергея, убедилась, что сын действительно у них и говорит правду, и только тогда дала добро на ночёвку Макара у друга.
Гусев же после всей этой нервотрёпки, вызванной стычкой с Денисом, потом объяснениями с родителями, почувствовал себя выжатым как лимон. Плюс ещё опьянение сказалось. В общем, вырубился Макар сразу, как Сыроега диван свой расстелил. Успел только Серёгу в охапку сгрести и с собой уложить, тот даже зубы почистить не смог сходить. Сначала думал выпутаться осторожно, чтоб Гуся не разбудить, потом плюнул — не самое это важное в жизни, в конце концов. Чистка зубов, в смысле. Главное Гусь рядом, ему в ухо сопит. После стольких-то недель почти полного игнора! Ну, чего ещё желать-то?
Ночью всё-таки Серёжа проснулся, в туалет захотелось. Заодно и до ванной добрёл. А на обратном пути понял, что легли они с Макаром в постель одетые. А это и не гигиенично, да и тело ночью отдыхать должно.
От своей одежды Серёжа избавился за полминуты. А пока раздевался сам, кое-как швыряя штаны и майку в сторону стула, всё смотрел на Макара. Будить его ужасно не хотелось, уж больно хорошо он спал. Да и неизвестно как спросонья Гусь себя поведёт, может, пошлёт Серёжу с его просьбой раздеться куда подальше и снова дрыхнуть завалится.
И Сыроежкин начал раздевать друга сам. Благо спал тот сейчас на спине, и можно было его не ворочать, рискуя не вовремя разбудить. Снял носки, расстегнул ремень и брюки, порадовался, что свитер Гусев снял ещё в прихожей вместе с верхней одеждой, расстегнул все пуговицы на рубашке и… замер. Столько раз он видел Макара и в куда более оголённом виде, но именно сейчас Гусев выглядел так… странно. Серёжа не смог даже этому точного определения подобрать, чтобы хотя бы для себя сформулировать, какие же чувства будит в нём вид спящего полураздетого товарища.
Серёжа включил ночник, чтобы лучше рассмотреть Макара. А потом понял, что только смотреть ему мало. Вроде бы, полночи проспав с ним в обнимку, Сергей не должен был смущаться того, что его тянет прикоснуться к другу, тем более, что раздеть человека, не дотрагиваясь до него, в принципе невозможно. Но он чувствовал себя чуть ли не вором, планирующим кражу века. С колотящимся сердцем и почти не дыша, Серёжа осторожно положил руку на живот спящего. Его ладонь стала медленно опускаться и подниматься в такт дыхания Макара, а Серёже вдруг нестерпимо захотелось прижать её сильнее, больше ощутить тепло и мягкость чужого тела, прочувствовать как скользит под его рукой кожа, как расслаблены обычно упругие мышцы. И вот уже Серёжа и сам не заметил, как одной рукой стал гладить друга по голому торсу, мять его бока, живот, грудь, задевать соски, под его прикосновениями превратившиеся в маленькие твёрдые шарики, а другой… Другой рукой Серёжа держался за собственный член и медленно себе дрочил.
Макар в отличие от него возбуждён не был, Сыроежкин в этом убедился, рассматривая через раскрытую ширинку его пах — ничего там сверх нормы не выпирало. Приподнять резинку трусов и изучить всё как следует Серёжа побоялся, пусть и хотелось ему этого до жути, — ещё разбудит Гуся, и всё, хана, тот, даже если в рыло ему за такое не закатает, то дружить уж точно не будет, к гадалке не ходи. Но и остановиться Сыроежкин тоже был не в состоянии — его охватила самая настоящая лихорадка: тело горело, кровь в ушах стучала так, что того и гляди, барабанные перепонки лопнут, и воздуха не хватало. Если сейчас же не спустит — умрёт от разрыва сердца. Или — яиц. Взорвётся, короче, и поминай как звали. Желая прожить ещё долго и, по-возможности, счастливо, Серёжа встал на своём диване на колени рядом с Гусевым, спустил с себя трусы и стал дрочить, глядя на его грудь и живот. В своём воображении он уже видел, как вязкие белые капли пачкают Макару пупок и низ живота, долетают до груди и обязательно попадают на соски. В общем, остатков разума у Сыроежкина всё же хватило, чтобы успеть вовремя подставить вторую руку и кончить в собственную ладонь. Иначе он не то что в морду рисковал получить, Гусь бы убил его на месте, если б проснулся оттого, что Серёга на него слил — в этом Сыроежкин тоже был свято уверен.
Серёжа осторожно сполз с кровати, отдышался, потом нашёл свою не долетевшую до стула майку, вытерся об неё и, собравшись с духом, принялся за начатое и брошенное на полпути дело — раздевать Гуся.
Макар заворочался, замычал что-то сквозь сон, но зад приподнял и штаны с себя стянуть позволил. А вот с рубашкой вышло сложнее — вынуть из рукавов его руки так просто не получилось. Серёжа в итоге уселся другу на бёдра, обхватил обеими руками его за шею и что было сил потянул на себя. Гусев сел, с трудом разлепил один глаз, спросил: «Сыроега, ты чё?», попытался плюхнуться обратно, потом сообразил, что пока не снимет рубашку, ему этого сделать не дадут, кое-как помог Сыроежкину избавить себя от неё и, пробормотав: «Всё, я — спать, будешь трахать — не буди!», повалился обратно на постель. Ещё и задом к нему повернулся — то ли чтоб отстал наконец, то ли в подтверждение своих последних слов. И как по команде опять вырубился.
Серёжа забрался под одеяло, обнял со спины своего Гуся покрепче… и понял, что сна у него — ни в одном глазу. Сыроежкин до сих пор чувствовал себя каким-то взбудораженным, никак успокоиться не мог. И что на него нашло сегодня? Такой спермотоксикоз накрыл, что он на лучшего друга дрочить принялся, в буквальном смысле! Серёжа опять вспомнил, как смотрел на гусевское тело, такое маняще-беззащитное, практически зовущее его, на которое так и не попали капли его семени (к огромному Серёжиному сожалению!), и, естественно, опять захотел. Но настоящий ужас Сыроежкин испытал не от этого, а оттого что осознал, что лежит и на полном серьёзе обдумывает, как ему трахнуть Макара и при этом не разбудить. И не просто обдумывает, а трётся своим стояком о задницу друга. Сказанная Макаром в полусне шутка из бородатого анекдота невероятным образом стала интерпретироваться Серёжиным сознанием как руководство к действию.
Однако, ужас ужасом, а кончить опять хотелось до одури. Пришлось Серёже снова проявлять чудеса самоконтроля и удовлетворять себя так, чтобы не трясти диван и не разбудить друга. Правда, в этот раз он позволил себе маленькую шалость — перед началом он ухитрился незаметно приспустить с гусевского зада трусы, а после… Да, после он таки сделал то, что ему не удалось провернуть полчаса назад — весь свой аккуратно собранный эякулят Серёжа Сыроежкин, хороший мальчик из приличной семьи, взял и тщательно размазал по ягодицам, животу и груди Макара Гусева, своего лучшего друга, соседа и одноклассника. И только после этого смог счастливо заснуть.
Проснулся Серёжа в около восьми, первым делом ощупал всё также мирно дрыхнущего рядом Гуся (там всё на месте было — и трусы на заднице колом, и кожа на животе в засохшей сперме, и соски… ну, в общем, тоже в ней же), а потом схватился за голову сам — ночное безумство с его стороны вовсе не было случайностью, при воспоминании о нём Сыроежкина опять охватило желание. Серёжа от греха подальше сел на кровати, прошептал мантру: «Я не пидорас, у меня просто переходный возраст и недотрах, это нормально», клятвенно пообещал себе сегодня же на традиционной прогулке позвать Майку в гараж и там её наконец-то уже поцеловать по-настоящему (зря ему Эл что ли так подробно объяснял, как это делается!). И если повезёт, там же можно будет и потискаться с ней вдоволь. О большем думать пока рано. Так что, если всё пойдёт по плану, то беспокоиться нечего — он нормальный парень, а недоебит — не порок, а обычное физиологическое состояние молодого здорового организма в период полового созревания.
Итак, всё для себя решив, Сыроежкин окончательно успокоился, выдохнул, словно с плеч тяжёлый груз сбросил, и обернулся на Макара — всё-таки время идёт, надо его будить, а то так и в школу опоздать можно. Макар просыпаться и не думал, спал себе и спал, разметавшись по кровати и приоткрыв рот. Давно не стриженные рыжие волосы лохматились по подушке, закрывали лоб и лезли ему на глаза (тут Серёжа подумал, что хорошо бы сегодня вечером обнаружить на своей наволочке парочку таких волос). На щеках играл яркий румянец, благодаря которому веснушки, полностью усыпавшие лицо, шею и даже плечи Гусева, визуально сливались в этом месте в большое рыжее пятно — Серёжа почти дотронулся до него губами (надо же проверить, не заболел ли его друг, и нет ли у него жара), но потом вспомнил, что за каким-то хреном закрыл на ночь форточку, и в комнате просто жарко.
В результате, вместо того, чтобы разбудить Макара и гнать его в свою квартиру собираться в школу, Сыроежкин наскоро оделся-умылся сам и побежал домой к Гусевым лично. Вернулся через пятнадцать минут, крикнул: «Рота, подъём!» и рывком содрал с Макара одеяло.
— А? Шо? Хде? — испуганно затараторил Гусь, вскочив с кровати и непонимающе озираясь по сторонам. — СыроеХа!.. — наконец до Макара дошло, где и почему он находится. — До инфаркта доведешь, ё-моё!
Гусев зевнул, потянулся, нашёл на Серёгином стуле свои вчерашние штаны и уже собрался их надеть, как к нему подскочил Сыроежкин:
— Нет! Дай сюда! — и отнял у Макара брюки.
— Ты чего, СыроеХа? Я шо, Холый по-твоему на площадку выйду? — удивился странному поведению друга Макар.
— Не надо тебе никуда идти, — твёрдо возразил Серёжа.
— А форма школьная, а сумку собрать?! — вылупил на товарища глаза Гусев.
— Вот, — Серёжа метнулся в дальний угол комнаты и вручил Макару целый ворох его школьной одежды. — И сумку я тебе собрал — вон она, и форма физкультурная там же, — Сыроежкин указал на свой письменный стол, где рядом с его сумкой стояла и сумка Макара.
— Ух ты! Спасибо, Серёжа!.. — только и смог сказать на это Макар. Потом подумал немного и, чуть помявшись, спросил: — Можно, я у тебя душ приму? Ну, раз уж ты мне всё принёс.
— Нет! — воскликнул Сыроежкин, чем привёл друга в ещё большее замешательство. — С ума сошёл? Какой ещё душ?! Ты на время посмотри — выходить через пятнадцать минут, а ещё позавтракать надо. Без еды нельзя, — усиленно затряс головой из стороны в сторону Сыроежкин.
— Ладно, ладно… — совсем опешил от такого напора Макар. — А в туалет-то я могу сходить? Или тоже нельзя?
— В туалет иди, конечно, — милостиво кивнул Серёга.
— Слышь, Серёж… — немного растерянно произнёс Гусев, разбирая ком принесённой ему одежды. — А ты это… трусы не захватил, да?
— Трусы?.. — изобразил полнейшее непонимание Сыроежкин. — А тут нету, да?
— Нет… Штаны, куртка, рубашка, майка, носки — есть. А трусов… трусов нет, — смущённо констатировал Макар.
— Ну, иди в этих, — невозмутимо заявил Серёжа. И на всякий случай предупредил: — А мои на тебя не налезут, у тебя размер больше, — и он сделал руками в воздухе некий жест, призванный наглядно продемонстрировать в каких местах у них с Макаром не совпадают размеры.
Гусеву не оставалось ничего другого, кроме как вздохнуть тяжело, надеть то, что есть, и постараться за пятнадцать минут привести себя в относительный порядок и наскоро перекусить.
Все шесть уроков Сыроежкин не мог спокойно усидеть на одном месте — только и делал, что оглядывался на Макара да прислушивался к его пыхтению позади — тот впервые за последний месяц с лишним пытался вникнуть в то, что говорили учителя, и честно выполнять задания. Давалось это Гусеву тяжело, отчего он охал, громко вздыхал и тихо матерился. Преподаватели его старания, надо сказать, оценили и замечаний не делали. А Таратар и вовсе изобразил приступ кашля, когда Гусь, мучаясь с очередной задачкой, в сердцах послал её совокупляться с конём.
В итоге, сжалившись над взявшимся наконец-то за ум любимым учеником, Семён Николаевич вызвал Макара к доске, где не столько требовал с него решение, сколько лично в индивидуальном порядке разжёвывал ему все непонятные моменты. Ещё и четыре ему потом поставил, не иначе как в качестве мотивирующего фактора.
Сыроежкин смотрел на стоящего у доски Макара во все глаза, но что там писал мелом под диктовку Таратара Гусь, не понимал абсолютно. Серёжа просто любовался статной фигурой товарища, его отливающими медью в электрическом свете волосами, пылающим от волнения лицом и думал, что он очень красив. А когда в очередной раз вспомнил, что Макар стоит тут у всех на виду, а сам под одеждой весь перепачкан его спермой, и даже задница его вся в ней (вот если бы и внутри тоже!), забылся и, облизав пересохшие губы, сказал:
— Ты — мой, Гусик. Мой…
— Чего? — повернулся к Сыроежкину удивлённый Витя Смирнов, его сосед по парте.
— Чего? — испугался Серёжа — это ж надо так за языком не следить!
— Чего с тобой, Сыроега, говорю? — пояснил Витёк. — Ты красный весь, глаза блестят… нездорово. И бормочешь чё-то. Заболел, что ли?
— А. Не. Нормально всё со мной. Здоров я, — немного успокоился Серёжа.
В общем же и целом, настроение у Сыроежкина было отличное, и жизнь опять заиграла яркими красками. А всё потому, что с Гусём они снова не-разлей-вода, и уж Серёжа все силы приложит для того, чтобы впредь никакая кошка между ними не пробегала. Он за прошедший месяц хорошо усвоил: без Макара, оказывается, такая тоска — хоть в петлю лезь, хоть с крыши прыгай, как этот загадочный гусевский дружок, про которого Эл рассказывал.
Единственное, что откровенно расстраивало Сыроежкина, было его вдруг не пойми по какой причине возросшее сексуальное желание. Оно до такой степени подчинило Серёжин разум, что контролировать себя и соблюдать приличия удавалось с огромным трудом. Подумать только, да он же сегодня ночью чуть лучшего друга не изнасиловал! Понятно, что Гусь бы ему такого не позволил и вообще пришиб бы на месте одной левой, но… Но у Серёжи аж дух захватывало и сердце останавливалось, стоило ему вспомнить лежащего на своей кровати полуголого товарища, то как тесно они прижимались друг к другу, и как он проказничал, пока Гусев мирно спал без задних ног.
А перед физкультурой Серёжа чуть с Вовкой Корольковым не подрался. Начиналось всё достаточно мирно, ребята переодевались, Серёжа, правда, больше ворон считал и на Гуся пялился, но тут вдруг глазастый и внимательный Вова, расположившийся с вещами рядом с Макаром, ткнул пальцем Гусеву в грудь и сказал:
— Чего это у тебя? Клей пролил на себя что ли? — и Макару ладонью по животу провёл…
Гусев ойкнул, начал себя ощупывать, но через секунду уже обо всём забыл — Вовка оказался отшвырнутым к противоположной стене, а напротив него стоял разъярённый, как огнедышащий дракон из сказки, Сыроежкин. У Серёги действительно чуть ли не дым из ноздрей валил, до того он в бешенстве был.
Парни в раздевалке от такого поворота разом прервали свой обычный трёп, и стали с любопытством наблюдать развернувшуюся у них на глазах драму, изредка присвистывая и делая ставки на исход предполагаемого поединка. Уж от кого-кого, а от обычно дружелюбного и веселого Серёжи такого номера никто не ожидал.
— Ты чего, Сыроежкин? — просипел потерявший от шока голос Вовка.
— Серёжа… — Макар с так и не надетой майкой в руке решил успокоить друга и приобнял его за плечи, — ну шо ты, а? Чего на Вову накинулся? Пойдём, — попытка увести Сыроежкина подальше от Королькова не удалась — тот стряхнул с себя его руку и, едва переведя дыхание, прошипел сквозь зубы:
— Одевайся лучше! А с… Вовой, — он сделал паузу и многозначительно посмотрел на притихшего одноклассника, — мне поговорить надо.
Гусев, малость охренев от необъяснимой перемены, случившейся с его всегда таким милым Серёжей, счёл благоразумным пока его не трогать, но Вовку на всякий пожарный собой прикрыл и так подальше от агрессора увёл. Сыроежкин в их сторону только зубами со злости скрипнул и кулаки покрепче сжал.
— Братик, — подошёл к нему Эл, до этого с беспокойством следивший за странной ссорой своих друзей. — Я не знаю, что на тебя нашло, но перед Вовой надо извиниться.
— Да знаю я, — сказал Серёжа и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. — Времени сейчас нет, скоро Ростик орать начнёт.
Сыроежкин теперь и сам понимал, что вспылил очень глупо. Но какое право имел Вовка
так трогать его Гуся?! Да Королькову руки за такое оторвать надо, а не извиняться перед ним. А Гусь этого мелкого ещё и защищает, и от кого? От своего лучшего друга! «Но извиниться всё равно надо, — думал Серёжа, нарезая вместе со всеми круги по спортивному залу. — И объяснить как-то, почему я так… Прости, Вован, но Гуся посторонним лапать нельзя, и кончу мою с него стирать тоже нельзя, да. Тьфу, ведь не скажешь же такое! Чё ж придумать-то?..»
— Сыроежкин.
— А?
— Ты прыгать будешь или нет? — строго сказал Ростик. — Мы тебя ждём.
— Буду, — буркнул Серёжа, не без труда вынырнув из своих дум, с тоской глянул на козла, от которого только что отошёл Эл, и приготовился взять разбег.
Прыгнул Серёжа неудачно, не иначе как на нервной почве в руках-ногах запутался. Рухнул, как мешок с картошкой, на маты, но ничего себе к счастью не сломал и не вывихнул. Зато, что было особенно приятно, к нему на помощь целая команда спасателей сразу бросилась. В лице физрука, любимого братика и Гуся, конечно — тот быстрее всех прилетел и сразу щупать его принялся, на предмет переломов и прочих растяжений. Потом Ростик Макара отогнал, велел Серёже осторожно встать, аккуратно подвигать конечностями и пройтись, убедился, что с ним всё в порядке, и продолжил урок.
К счастью, когда Серёжа падал, ему в голову пришла замечательная идея: как оправдаться перед Вовкой и при этом не выглядеть дураком.
— Вов, ты извини меня за наезд, — Серёжа подошёл к Королькову после урока и виновато склонил голову. — Просто… пойми… Я ревную очень.
— Ревнуешь? — удивился Вовка. Причём тут ревность и к кому она, он вообще не понял.
Сзади раздалось нарочитое покашливание Эла и сокрушённое оханье Гуся.
— Да, — уверенно продолжил врать Сыроежкин. — Я же ведь вижу, как ты на Майку смотришь. Давно заметил, злился, просто старался внимания на это не обращать. И вот это во мне копилось, копилось… ну, и сорвался, короче. Прости…
— Серёг, да я ж ничего… — попытался оправдаться Корольков, но Сыроежкин его перебил.
— Я знаю, что ты ничего такого не делал. Просто ты же умный очень… Куда мне до тебя? А девчонки умных любят. Вот я и… Ну, прости, в общем.
— Да, совсем кукухой со своей Светловой поехал — на людей кидается!.. — горестно воскликнул Гусев. Серёжа только жалобно оглянулся на него, но ничего не сказал — настоящую причину своей ревности, а это была именно она, он, понятное дело, никому сообщить не мог.
— Ладно, забыли, — улыбнулся Вовка. — Кто старое помянет, как говорится… Пошли домой уже!
Довольный, что так ловко выкрутился из щекотливой ситуации, Серёжа в окружении своих друзей, радостно болтая, вышел со школьного крыльца на февральский мороз. На душе у него несмотря на погоду уже вовсю цвела весна. А скрипящий под ногами снег и колючий ветер в лицо он просто не замечал.
— Ну, всё, покедова, я пошёл! — вдруг остановился посреди дороги Сыроежкин.
— Ты куда, СыроеХа? — не понял Макар.
— К Майке в школу, у неё через полчаса уроки заканчиваются — как раз успею.
— Конечно, Серёж, — улыбнулся брату Эл. — Передавай ей привет.
— Пока, Сыроега! — кивнул ему на прощание Витёк, Вовка тоже кивнул, но молча — как бы то ни было, а на Сережу он всё ещё смотрел с опаской.
— Ну да, ну да… — мрачно проворчал Гусев. — Куда ж ещё в такую холодрыгу переться? Конечно же, через два квартала, торчать на крыльце сорок второй школы… Ну, не домой же в самом деле?
— Гусь, ну ты чего, дуешься? — в миг испугался Серёжа и обеспокоенно заглянул ему в глаза.
— Та не… — попытался улыбнуться Макар и отвёл взгляд. — Иди уже. Только под дверями не стой, замёрзнешь.
— Пока, в общем! — махнул ребятам рукой опять повеселевший Серёжа и пошёл за Майкой — возвращать в нормальное русло свои взбесившиеся в последнее время эротические порывы.
Макар побрёл с ребятами дальше, но, спустя пару минут, тоже остановился.
— Мне тут, короче, позвонить надо. Так что я до таксофона пойду, не ждите меня, — попрощался он с товарищами и двинул к переходу через улицу.
Витёк с Вовкой кивнули и ушли, а вот Элек, будто специально игнорируя гусевское желание побыть одному, увязался следом.
— А ты-то куда, Громов? — мрачно поинтересовался Гусев.
— Зою навестить, она же болеет, — невозмутимо ответил Эл. — И с тобой поговорить.
— Со мной? — удивился Гусев. — И о чём же? Только не надо опять о своём любимом братике — я знаю как ты о неприкосновенности его задницы печёшься. Так вот, похоже, я ошибся — мне она не светит… — сказал Макар и совсем приуныл.
— Я волнуюсь за тебя, Макар.
— С чегой-то?
— Ты мой друг, — развел руками Эл. — И я вижу, что тебе плохо.
— Мне давно плохо. Что дальше? — не скрывая сарказма, оборвал его Гусев.
— Сейчас ты страдаешь из-за Серёжи, — проигнорировал издёвку Громов. — Пойми, он очень любит тебя, ты много для него значишь. Ты ему нужен, но… как друг. Это ведь тоже немало, Макар.
— К чему ты клонишь, Эл? — рвано выдохнул Гусев — Элека он понял прекрасно и, к сожалению, был даже с ним согласен.
— К тому, что мой брат — обычный парень, такой же, как и девяносто с лишним процентов мужского населения планеты. Серёже нравятся девушки, Макар. Он влюблён в Майю. Как бы тебе ни хотелось обратного, но это факт, смирись.
— Я смирился.
— Нет. Ты страдаешь. Напрасно страдаешь. А мог бы радоваться тем отношениям, которые у вас с Серёжей есть…
— Эл, я уже понял, — перебил его Гусев. — Мне казалось, что я нравлюсь ему, что у меня есть шанс. Теперь я вижу, что это не так. Всё. Спасибо за беспокойство.
Макар сказал это достаточно резко, так что ему самому стало не по себе от собственных слов.
— Макар… — Громов подошёл к нему почти вплотную. — Я знаю, что ты не можешь так просто взять и отказаться от своих чувств. Но ведь тебе ничего и не мешает любить его!.. Просто… для всего остального у тебя есть Денис. Он, кажется, хороший человек…
— Хороший, — не стал спорить Макар. И понял, что общаться сейчас с Серёжиной копией он больше не может — опять сорвётся, наговорит или сделает что-нибудь не то, и всем потом станет только хуже. — Прости, Эл, я, правда, благодарен, что ты так переживаешь за меня, но мне действительно надо позвонить — я хочу вернуться в Интеграл.
***
Элек сидел у Зои, поил её чаем с принесённым им же малиновым вареньем и пытался хоть на минуту прервать её болтовню. Зойка за последние две недели совсем одичала — родители вечно на работе, подружки к ней не заходили — боялись заразиться. Ей и словом перемолвиться практически не с кем было. Громову она до недавнего времени тоже навещать себя запрещала, он всё переживал — почему? А потом как-то Зоина мать проговорилась — Зоя считала, что плохо выглядит во время болезни, не хотела о себе впечатление портить. Тогда Элек плюнул на все запреты и явился к Кукушкиной без предупреждения. И с тех пор ходил к ней каждый день. Зойка по-началу, конечно, злилась, но потом свыклась с мыслью, что видно не судьба ей перед Громовым вечно красотой своей неземной блистать, иногда и заморенной лахудрой бывать приходится. Впрочем, свои плюсы в этих визитах несомненно были — Зоя наконец-то могла поговорить! А делать это она любила, умела и при малейшей возможности практиковала. Эл в принципе готов был стоически выдерживать трескотню своей девушки, но на полном серьёзе опасался за Зойкины голосовые связки — она нещадно сипела и всё равно не прекращала свой словесный поток.
— Зоя, — терпение у Громова всё же кончилось. — Ты что, совсем без голоса остаться хочешь? — он встал со своего места и присел на корточки перед её стулом.
— Да нет же, почему? Мне совсем не сложно говорить. А что, тебе разве не интересно, что я рассказываю, про то как вчера…
Договорить ей он не дал — обхватил ладонями её голову, притянул к себе и стал жадно целовать. Зоя начала отчаянно вырываться.
— Ты что, Громов, совсем спятил? — переведя дыхание, просипела Кукушкина. — Я ж больная, у меня ангина! Фолликулярная! Заразиться хочешь?
— Ты за меня беспокоишься? — попытался улыбнуться Элек. — А навещать меня будешь, если я заболею?
— Буду, — строго сказала Кукушкина. — Но не вздумай заболеть раньше времени — мне к врачу только на следующей неделе, кто меня здесь навещать будет, если ты сам сляжешь?
Эл знал, что Зоя его не обманывает — она действительно будет к нему ходить. Но и почему именно она будет это делать, он тоже знал. У Зойки обострённое чувство справедливости, к тому же она не любит никому быть обязанной. Не от большой любви, короче, придёт к нему Зоя, если он всё-таки заболеет.
Да и то как она сейчас стала протестовать, когда он её целовал… Только ли заботой о его здоровье это было вызвано?
По дороге домой Элек всё перебирал в уме моменты их последней встречи и не мог не признаться себе, что какими бы хорошими ни были их с Зоей отношения, она всё же не влюблена в него. Пока ещё. Эл не терял надежды однажды добиться от девушки взаимности, но иногда он чувствовал себя таким усталым, что руки опускались. Громову тоже хотелось, чтобы его любили. Хоть кто-нибудь. Как ни стыдно ему было себе в этом признаться, но Элек завидовал брату. Ведь Макар так любит Серёжу!
Эл представил себя на месте Сыроежкина. Представил, что именно он является предметом мечтаний Гусева, именно за него Макар порвёт любого, кто косо на него посмотрит, и именно его он хочет уложить с собой в постель… И вдруг Громов понял, что он бы… согласился. Элеку всегда нравились девушки, он действительно был влюблён в Зою и никогда не смотрел на парней с такой стороны. Но он бы согласился быть с Гусевым, чтобы просто почувствовать, каково это быть настолько нужным, настолько ценным, каково быть тем, кого по-настоящему хотят?
Когда сегодня Серёжа устроил эту безобразную сцену в раздевалке перед физрой, Элек искренне недоумевал, как же это остальные не догадались? Ведь всё было предельно ясно — Сергей взбесился, оттого что увидел, как Вова слишком интимно дотронулся до Макара. Какая Светлова, причём тут вообще она? Почему потом все поверили, и сам Гусев в том числе, в эту нелепую байку? Только потому что Корольков по ней вздыхает? Да они с Витьком на пару на Майку слюной капают и не стесняются — Серёжа прекрасно это видит. И до сих пор ему было пофиг. Он не реагировал, даже если Майя начинала флиртовать с парнями прямо у него на глазах. А тут вдруг завёлся, ни с того, ни с сего!..
Тогда Эл действительно испугался, что его брат попал таки под влияние Гусева и тоже стал гомосексуалистом. Испугался, что Макар всё же совратил его. Потом, конечно, он подумал хорошенько и пришёл к выводу, что если б это было так, Серёжа, просто не смог бы этого скрыть от него — всё же они очень близки. Значит, Серёжа своих чувств до конца не осознаёт… Только вот когда Эл принялся специально убеждать Гусева, что любимый братик исключительно по девочкам и без ума от своей Майки, руководствовался он совсем не заботой о неприкосновенности Серёжиной задницы — тут Макар ошибся, слишком хорошо о нём подумал. Элом руководила банальная зависть. Они так похожи с Сергеем внешне, причём в отличие от брата Эл человек серьёзный, ответственный, честный… да он даже физически сильнее, не говоря уж об уме! И тем не менее, Зоя любит Серёжу, Майка тоже… вроде как, а уж Гусев его просто обожает. Почему так? Несправедливо…
Громова мучила совесть за то, как он обошёлся с братом и его другом, как в очередной раз помешал им быть вместе. Но самое страшное было не это, а то, что он знал — в следующий раз, если представится подходящий случай, он поступит точно так же.
***
— Да-а! Хороши, красавцы, ничего не скажешь! — с чувством произнёс Борис Борисович Васильев, оглядывая колоритную парочку, явившуюся пред его светлые очи. — А ты, Денис Евгеньич, смотрю, умеешь находить общий язык с молодёжью. И методы у тебя, ух! Эффективные… — Васильев потряс в воздухе сжатым кулаком. — Мне, что ль, на вооружение взять? Для таких вот… кадров!
Макар, опустив повинную голову, ждал какой же вердикт вынесет ему тренер, и пытался не кусать в волнении разбитую губу. Подбитая «добрым доктором» челюсть ещё побаливала, а синяк с неё расползся на полфизиономии. Заявляться в таком виде к Борисычу с извинениями Гусеву было немного стыдно, но Денис, как и обещал, пошёл с ним. В качестве моральной поддержки и авторитетного поручителя в дальнейшем хорошем поведении Макара. Да и фонарь под глазом Дениса Евгениевича прекрасно гармонировал с гусевским синяком. Тренера вид обоих «бойцов» знатно повеселил, путаные, но искренние извинения от Гусева он выслушал, обещание Дениса лично следить за спортивной дисциплиной Макара учёл и, немного помурыжив для вида проштрафившегося подопечного, принял его обратно. С условием, что на первой же тренировке Гусев повторит свою покаянную речь перед всей командой. Макар был почти счастлив.
На следующий день согласно расписанию юниорской команды Гусев вновь приступил к тренировочному процессу в составе хоккейного клуба Интеграл. А сразу после тренировки в раздевалку к юным спортсменам заглянул их спортивный врач и, обращаясь к Макару, сказал:
— Гусев, как переоденешься — обязательно зайди в медкабинет. Учитывая перерыв в тренировках и тот нездоровый образ жизни, который ты вёл всё это время, — доктор сделал паузу и многозначительно посмотрел на Макара, — мне надо проконтролировать, как ты справляешься с нагрузками.
Гусев ответил: «Хорошо, Денис Евгеньевич! Только душ приму», а Элек про себя хмыкнул — известно, какой медосмотр предстоит Макару, и мыться перед такими осмотрами нужно особенно тщательно.
— Пока, Макар, — попрощался он с другом, когда тот, уже полностью приведя себя в порядок, поспешил наверх к доктору.
Почему-то после ухода Гусева Громову стало не по себе. Странное, почти забытое чувство одиночества и отверженности начало постепенно завладевать его разумом. Эл опять почувствовал отвращение к своей человеческой природе, смутные образы из какой-то забытой реальности вспыхивали на миг в сознании и снова гасли. Товарищи по команде прощались с ним, о чём-то спрашивали и уходили. Элек кивал и продолжал сидеть в раздевалке дальше. Сколько прошло времени он не знал, единственное, чем был занят его мозг (или всё-таки процессор?) — это попытки вспомнить кто он такой и каково его настоящее имя.
— Эл! Эл! Пожалуйста, посмотри на меня! Элек, ну же? Ты ведь помнишь меня? Элек!
На полу перед Элом сидел на коленях Макар Гусев, тряс его за плечи, заглядывал в глаза, гладил время от времени по щеке и почему-то просил его вспомнить. Зачем? Он и не забывал Макара.
— Конечно, я помню тебя, — удивился Элек. — Ты — Макар Гусев, друг и одноклассник Сергея Сыроежкина.
— Уф… — выдохнул Макар. А потом внезапно напрягся. — Подожди, ты сказал, я одноклассник Сыроежкина?! Эл, главное, что я — твой одноклассник!
— Макар, ты ошибаешься. Я не учусь в школе.
— Бля-ать! — выругался Гусев, вскочил с пола и стал ходить туда-сюда по раздевалке, ероша волосы у себя на голове и восклицая в пустоту: — Шо ж теперь делать-то, а?
Потом остановился, посмотрел на Элека и строго сказал:
— Имя. Назови мне своё имя.
— Элек. Эл, как Серёжа говорит.
— Полное. Какое у тебя полное имя? Ну, Ховори!
— Элек…трон…ник, — запинаясь произнёс Громов, вызвав у Гусева жалобный стон.
— Да шо ж с тобой опять стряслось, Эл? Хто тебя обидел? — Макар сел на скамейку рядом с Громовым и крепко прижал его к себе, зарывшись носом в белобрысую макушку.
— Меня никто не обижал, Макар. Не понимаю, почему ты беспокоишься. Со мной всё хорошо, просто небольшой сбой в памяти — я не могу восстановить некоторые данные.
— Какие данные? Хромов, ты о чём? Тебя переклинило опять… Сидишь здесь полтора часа уже, твои, наверное, тебя обыскались совсем. Позвонить им надо.
— Я не хочу возвращаться к профессору, — замотал головой Эл.
— Чёрт, Эл, ты что, опять считаешь себя роботом? Серьёзно?
— Макар, я и есть робот, ты разве забыл? — удивился Элек. — И почему ты всё время меня обнимаешь?
Гусев хотел ответить: «Да потому что мне тебя, психованного, жалко. И ещё я боюсь, что ты опять дёру дашь. Сыроега ж без тебя тогда тоже… не сможет, короче». Но вместо этого он сказал совершенно другое:
— Тебе неприятно? — и погладил Элека по спине.
— Да нет, мне нормально, — пожал плечами Элек. — Просто непонятно, почему ты это делаешь. Другие люди со мной так себя не ведут.
Макар продолжал автоматически поглаживать Громова то по спине, то по плечам, а сам лихорадочно пытался сообразить, что же послужило толчком к внезапному расстройству психики Эла, а главное, как вернуть его в нормальное состояние. Обычно весь этот бред про робота у Эла приключался, когда он оказывался в стрессовой ситуации. Но не каждый стресс действовал на него так. Только что-то, что провоцировало какие-то глубокие личные переживания. К таким вещам относились, например, ссоры с родными, с Серёжей и… проявление к нему сексуального интереса со стороны мужчин.
Вот за эту-то мысль Гусев ухватился — что если этот триггер может работать в обе стороны? Риск, конечно, весьма высок — кто знает, не сделает ли Макар ещё хуже, чем есть, вынудив «робота» совершить очередной побег? Но вызывать сюда профессора Громова может быть так же опасно — «Электроник» возвращаться к своему создателю не хочет. И к Сыроежкиным Элек не пойдёт — там же Серёжа, а он типа его «заменяет»…
— Эл, а Эл? — как можно ласковей сказал Макар.
— Я тебя слушаю.
— Ты человеком ещё хочешь стать?
— Хочу, — кивнул Элек. — Только это вряд ли возможно. Серёжа пытался мне помочь, но не получилось… — печально вздохнул «робот».
— Он не знает одного важного способа, как это сделать, — прошептал Гусев Громову прямо в ухо.
— А ты знаешь? — с сомнением поинтересовался Эл.
— А я знаю. МоХу показать.
— Ну, покажи, — улыбнулся Элек. — Я уверен, он не сработает, но мне интересно.
— Ну, не сработает, так не сработает. Мы ничего не потеряем, в конце концов. Только ты, Эл, должен мне кое-что пообещать, — этот пункт в плане Гусева был очень важен — как-никак, учитывая физическую силу Громова в «роботизированном» состоянии, на кону стояло здоровье Макара.
— Что? — заинтересовался Эл.
— Ты не будешь меня бить, отталкивать и вообще делать мне больно.
— Не буду, конечно! — удивился Громов. — Я на такое в принципе не способен. Разве что в воздухе покручу тебя немного, как в тот раз, — на этих словах Элек даже рассмеялся, а Макар лишь понадеялся, что так оно и выйдет.
— Ну, смотри, ты обещал! — сказал Гусев, обхватил обеими руками лицо Громова, повернул к себе его голову и принялся целовать.
Первые мгновения Эл не реагировал вообще, и Макар здорово испугался, что идея его не сработала, и как теперь приводить Громова в адекватное состояние, неизвестно. Затем что-то всё-таки в голове «робота» включилось — он широко открыл рот, пропустил внутрь чужой язык, стал в такт двигать челюстью и весь подался Гусеву навстречу. Сам прижался к нему и даже обнял за талию. А ещё через несколько секунд начал брыкаться, вырываться и крутить головой. Макар его сразу же отпустил, с опаской ожидая дальнейшей реакции.
— Гусев, ты опять?! — возмутился Элек. — Тебя что, Денис Евгеньевич не удовлетворил, что ты снова ко мне полез? Ведь знаешь же, чем это закончиться может, проходили уже!
— Э-эл!.. — расплылся в глупой улыбке Гусев. — Ты вернулся!
— Да я ещё и не ушёл, а вот ты как-то быстро «от доктора» вернулся. Поругались, что ли?
— Да не поругались мы, Громов. Денис меня больше часа жарил — аж сидеть теперь больно! — с чувством высказался Макар.
— Нет, Макар, пожалуйста, избавь меня от подробностей твой половой жизни! — поморщился Элек, видимо, живо представив себе эти самые подробности.
— Эл, я тебе Ховорю — с момента окончания тренировки час сорок прошло! — почти выкрикнул Гусев. — Тебя это ни на какие мысли не наводит?
— Час сорок! — не поверил Элек, взглянул на часы и схватился за голову. — Папа с ума сойдёт — мне ещё час до дому добираться! И это если троллейбус сразу придёт.
Эл схватил свою спортивную сумку и бросился к выходу.
— Да поХоди ты, ща такси вызовем! — крикнул вслед ему Гусев и побежал догонять Громова.
— И значит, я вот так вот сидел полтора часа… — в очередной раз повторил Громов, уже расположившись на заднем сидении такси и пытаясь осмыслить то, что ему рассказал друг.
— Да. Ховорю же — спускаюсь я, значит, от доХтора, смотрю, в гардеробе пусто, только моё пальто висит и твоё тоже. Ну я и кинулся тебя искать. Ясно же — раз ты до сих пор не ушёл, с тобой случилось что-то. Побегал туда-сюда, а ты, оказывается, так в раздевалке и сидишь, в стенку пялишься. Меня вообще не заметил по-началу, как я тебя ни звал. А потом байду эту про робота нести начал. Я там чуть кондратия ни хватил — всё, думаю, пропал Сыроегин брательник, опять с катушек съехал. Как я ему скажу? Он же не переживёт, сам знаешь… Ты мне только скажи, Эл, какая сволочь тебя так? Из команды кто-то пристал? — всё не мог успокоится Гусев.
— Нет, никто ничего мне не делал. Я сам так, — грустно сказал Элек.
— Да как так? С чего? — не поверил Макар.
— Понимаешь, — вздохнул Эл, подбирая подходящие слова так, чтобы Макар его понял, а сидящий впереди водитель — нет. — Когда ты ушёл туда… наверх… я подумал, что у всех кто-то есть. Ну, кроме родных. Кому он по-настоящему нужен. У Серёжи, у тебя вот… А у меня — нет… Я не особенно нужен Зойке. То есть, она привыкла ко мне, ей удобно и подружки завидуют… Но она, не думая, променяла бы меня на Серёжу, если бы у неё была такая возможность.
— Понятно, — тоже вздохнул Макар и положил руку Громову на плечи, — это у тебя от безответной любви. Но чего тебе мне-то завидовать? У меня ж тоже самое, сам знаешь… Ещё и шансов никаких.
— У тебя есть, ну… — Громов замолчал, но Макар понял — он имеет ввиду его любовника, спортивного врача Интеграла.
— Да ничего у меня нет, — невесело усмехнулся Гусев, вспоминая их сегодняшнюю встречу с Денисом.
Тот, действительно чуть всю душу из него не вытрахал и особо при этом не церемонился. Потом, правда, когда до доктора дошло, что у Макара это первый раз в такой роли, и вовсе он никому свой зад в сортирах не подставлял, у Дениса Евгеньевича резко проснулась совесть, он стал извиняться перед Гусевым за чересчур бесцеремонное обращение и пообещал на ближайших же выходных организовать ему полноценное романтическое свидание у себя дома. Показать, что называется, как оно должно быть на самом деле.
— У нас, Эл, взаимовыгодное сотрудничество, во. Ну и приятельские отношения, ничего больше, — решил внести ясность Гусев. — Так что ты зря себе надумал там и сравниваешь… Одним словом, это не то, чего я хочу. И не с тем человеком. Я бы уж лучше как ты с Зойкой, чем так. Если тебя это утешит…
— Почему его все так любят, Макар? — вдруг страдальчески произнёс Громов. — И Зойка, и Майка, и… Ну почему? Мы ведь похожи… Чем я хуже, скажи? Ты ведь как никто другой понимаешь…
— Ты ничем не хуже! — удивился такому вопросу Гусев. — Ты лучше, Эл, это все знают. Если уж я тебе такое Ховорю, поверь! — Макар взъерошил Элу волосы на макушке, улыбнулся и подмигнул, мол, не сомневайся, ты — клёвый чувак, брателло!
— И тем не менее выбирают не меня… — Эл с тоской посмотрел на друга и криво улыбнулся.
— Слушай, ну вот смотри… — задумался Макар. И решил привести самый убедительный на его взгляд довод. — Кукушкина, откровенно говоря, вздорная и вредная девица. А ещё зазнайка и ябеда. И все её терпеть не могут, хоть она и красивая. А ты любишь. Вот какого хрена, скажи мне, ты по ней сохнешь и других девок, которые тоже в принципе не страшные, в упор не замечаешь?
— Я… я… я не знаю, — растерялся Эл. — Но я хочу быть с ней. Больше всего на свете…
— Вот то-то и оно, — кивнул в знак согласия Гусев. Потом глянул в окно и сказал: — О, приехали, вон твой дом виднеется. Шеф, у въезда в карман притормози!
Водитель сказал: «Понял!», а Макар подумал, что он правильно сделал, согласившись в итоге взять у Дениса деньги. Так он, по крайней мере и Громова родителям без проблем доставил, и сам домой с комфортом доберётся. Мелькнувшую на миг мысль, ещё немного сэкономить и расплатиться за извоз не наличными, а по-другому, Гусев сразу же загнал куда подальше — он не красна девица, незнакомому мужику такое предлагать опасно, можно и по шее схлопотать. Однако, сам факт, что подобное вообще пришло ему на ум, Макара насторожил — всё-таки что-то сломалось в его сознании, когда он, кляня себя на чем свет стоит за смерть Мити, пытался забыться, шатаясь по привокзальным сортирам.
