***
Романтическое свидание в эту субботу было не только у Светловой с Сыроежкиным. Денис Евгеньевич, как и обещал, пригласил Макара к себе. Даже отцовскую машину ради такого случая взял, тот всё равно на все выходные на пару с матерью отправился на дачу к Борисычу — тот его зимней рыбалкой соблазнил. А какая рыбалка, да ещё зимой, и без горячительного? Вот поэтому-то Денис заехал за Макаром с понтом, на новенькой папиной шестёрке, насыщенного вишнёвого цвета. Аккуратно припарковался рядом с подъездом и собирался уже выходить, как заметил развесёлую парочку подростков, в одном из которых без труда признал Сергея Сыроежкина. Серёжа со своей подружкой выглядел счастливым и беззаботным, и Денис решил подождать пока они пройдут. Зачем портить ребятам настроение и напоминать своим видом о давешнем неприятном инциденте? К гадалке не ходи — Сергей к нему тёплых чувств не испытывает. И всё же смотреть на юных влюблённых Денису было приятно — он и сам ещё помнил это светлое чувство первой любви, однажды посетившее его в школьные годы. А потом навстречу парочке вышел Макар. Поравнялся с ними, задержался на пару секунд, видимо, поприветствовав, и пошёл дальше, к машине Дениса. Улыбка медленно исчезла с лица Дениса Евгениевича, когда Гусев открыл переднюю дверь и сел на пассажирское сиденье. — Всё хорошо, Макар? На тебе лица нет, — Денис даже забыл поздороваться, настолько его поразил вид любовника. Гусев и вправду выглядел так, будто у него кто-то умер. Опять. — Нормально всё, — тяжело проговорил Макар. — Поехали отсюда. Поскорее. Больше с расспросами Денис лезть не стал, ему и так, в принципе, всё понятно было. Чтобы дать Макару немного времени прийти в себя, он покатал его про городу, показал ждущие своего часа «Лужники» и «Олимпийский», а когда Гусев немного расслабился и впервые за всю поездку улыбнулся ему, Денис повернул к дому. Как должно проходить настоящее свидание Макар не знал. Поэтому, когда Денис первым делом, вместо того чтобы нагнуть его на ближайшей горизонтальной поверхности, проводил Макара за красиво сервированный стол со всякими закусками и достал из холодильника Советское шампанское, Гусев от удивления открыл рот и глаза. То и другое одновременно и очень широко. Второй сюрприз, который устроил ему доктор, заключался в том, что много есть Макару он не дал, сказал: «Ещё успеем» и потянул в ванную. Зачем ему намываться по второму кругу, Гусев не понял, он и дома хорошо подготовился, но спорить не стал — в конце концов тут Денис Евгеньевич командует, вот пусть и старается. И Денис старался — залез в ванную вместе с Макаром и так заласкал его под видом мытья, что Макар только и думал, как бы ему скорее на член запрыгнуть. Так прямо Денису и заявил: «Если сейчас же не вставишь, я тебя сам изнасилую!» Дениса эта угроза почему-то только повеселила и, перебравшись наконец-то в постель, он, вместо того чтобы выполнить пожелание своего любовника, устроил ему внеочередной сеанс массажа. На этот раз сугубо эротического. Терпеть дальнейшие издевательства доктора над своей половой системой Гусев намерен не был. Воспользовался грубой физической силой — рывком притянул Дениса, уронив его на себя, впился в его рот губами и крепко обхватил ногами его талию. Дразнить Макара и дальше Денис просто уже не смог. На этот раз больно не было, наоборот, каждое движение партнёра казалось желанным и отдавало в теле волной удовольствия. Денис опять оказался прав — всё может и должно быть по-другому: и в постели есть куча всяких приятных вещей, которыми можно наслаждаться вместе, и вне её скучать вовсе не обязательно. После очередного захода, когда Макар очень кстати вспомнил про оставленную на столе еду и питьё, выяснилось, что готовил все эти хитрые блюда Денис сам. Даже пирог с малиной — и тот его рук дело. Гусев восхитился, а найденный им на кухне (и удачно забытый там же Денисом) десерт из взбитых сливок, он, игнорируя возражения кулинара, размазал по его телу и тщательно потом всё слизал. Денис так разомлел от подобного энтузиазма со стороны Макара, что даже позволил в итоге ему себя трахнуть. И был не разочарован. Время давно перевалило за полночь, Макар, заранее отпросившийся у своих «ночевать у друга», притащил ближе к кровати вино и оставшуюся закуску и, устроившись в объятиях этого самого «друга», пил бокал за бокалом. — Тебе уже хватит, — Денис мягко перехватил у Гусева фужер и отставил в сторону. — Или ты хочешь напиться? — Хочу. И напьюсь, — кивнул Макар. — Или дай мне сигареты, — Гусев мрачнел с каждой минутой, а Денис пытался убедить себя, что никак не понимает причин стремительной перемены его настроения. — Что тебя тревожит, Макар? Тебе плохо со мной? — С тобой хорошо, Денис, правда. Но я всё-таки пойду покурю, — Гусев встал, накинул на себя хозяйский халат и пошёл рыться в карманах своего пальто в поисках сигарет. — Расскажи, в чём дело? — когда Денис пришёл на кухню, Макар уже сидел за столом напротив открыткой форточки и пускал дым, приспособив в качестве пепельницы чайное блюдце. — Нахера, Денис? — поморщился Гусев. — Зачем? — Может, я смогу помочь, — пожал плечами Денис Евгеньевич. — Говори, что случилось? — Ты знаешь. Всё то же, — вздохнул Гусев. — Серёжа… — Да. Он… Всегда — он. — Брось, не накручивай себя, — нарочито спокойным тоном сказал Денис. — Половина твоих страданий просто из-за того, что ты слишком много об этом думаешь. Всё само пройдёт. — Денис, — Макар затянулся, выпустил из носа клубы сигаретного дыма и несколько скептически посмотрел на любовника. — Ты разве никогда не был влюблён? — Ну, почему же? Был, — вполне серьёзно ответил Денис. — И как ты это пережил? Или у тебя было всё взаимно? — Макар был полностью уверен, что друг его не поймет, ведь вряд ли же он испытывал то же самое. — Понимаешь, я не знаю, было ли это взаимно. Это случилось со мной в первом классе. — Блин, Денис, я серьёзно! А ты шутки шутишь. Ещё бы про детский сад вспомнил, — презрительно скривился Гусев. — Я совершенно серьёзно тебе говорю. Я тогда впервые в жизни влюбился, прямо голову потерял, можно сказать. Или ты думаешь, что дети любить не умеют? — Не знаю, мне не представить как-то, — засомневался Макар. — Но ты расскажи — интересно же. — Да всё просто — это мой друг был, Колька. Одноклассник. Конечно, я не понимал тогда, что влюблён. Такая формулировка мне бы и в голову не пришла — мальчик же… А влюбляться можно только в девочек, это я к своим восьми годам твёрдо усвоил. Но я помню, только о нём и думал тогда, при каждом удобном случае тискал его, поднимал, по земле с ним валялся. Я выше и сильнее был, уже тогда спортом занимался. И ужасно его ревновал, когда он с кем-нибудь кроме меня играть начинал. Мы с ним даже дрались из-за этого. Он меня тоже ревновал, я это чувствовал. Я дразнил его специально, чтобы увидеть, как он злится, если я не с ним. Мне это почему-то большое удовольствие доставляло. В общем, я влюбился, пусть и не осознавая этого до конца, и очень хотел как-то свои чувства выразить. А как сказать о том, чего сам не знаешь? Но я нашёл выход. — И что ж ты сделал? — полюбопытствовал Макар. — Я рассказал об этом маме. — Да ты шо! А она? — вытаращил глаза Гусев и даже со своего места встал. — ОтруХала небось? — Нет! — усмехнулся Денис. — Я же хитрый. Я ей о своей любви рассказал, а не об объекте этой любви. Объект я назвал совсем другой. — Как это? — ещё больше удивился Макар. — Ну… Я сказал, что влюбился в Свету. Света тоже с нами в одном классе училась. Она такая маленькая была, прям как Колька. И очень на него похожа. Мне несложно было представить. Ну, и я тогда сам верил, что влюбился именно в неё. Ведь я видел в ней Кольку. — Ну ты жук! — улыбнулся Макар. — А мать что? — Мать сказала, что это хорошо, и надо тогда с этой Светой подружиться. А я сказал, что не могу — боюсь и стесняюсь. Я действительно не знал, как к ней подступиться, у нас и общего-то ничего не было. Кроме моих фантазий относительно её сходства с лучшим другом, — доктор автоматически потянулся за сигаретой и, сделав пару затяжек, задумчиво произнёс: — Мне тогда казалось, что он тоже ко мне что-то испытывает. Но этого я так и не узнал… — Ух ты… А потом чего с ним было? Разлюбил? — Макар затушил свой окурок и внимательно уставился на приятеля. — Да ничего такого не было. Мы так и дружили до седьмого класса. Ссорились периодически, мирились… Коля ко мне очень привязан был, пусть и как друг. Я его любил, да… И постепенно стал это осознавать. Понимать, что все мои многочисленные подружки, которых за эти годы было немало… — Денис опять затянулся и медленно выдохнул, — Так вот, каждая из этих девочек была чем-то похожа на Колю. Какой-то одной чертой, или сразу несколькими — в таких я был «влюблён» по уши. Знаешь, — он посмотрел на Макара и как будто сквозь него, — цвет глаз, волос, форма носа или походка. Интонации, жесты, смех… Это и был мой Колян. Я любил его в них и боялся честно себе в этом признаться. Пока не вляпался в одну некрасивую историю. — Ты к нему шары подкатил, а он тебя послал? — резонно предположил Гусев. — Нет, всё хуже было. Как я тебе уже говорил, я эту мысль, что влюблён в него, от себя гнал как мог. Не хотелось мне педиком быть. Я их тогда, мягко говоря… не уважал совсем. Как все, короче, относился. А сам, значит, мучился оттого, что хочу дружбана своего трахнуть. Вот… Ну, и иду я как-то поздно вечером с тренировки домой, темно, фонари не все горят. Прохожу мимо соседней подворотни, мне в следующую, и краем глаза замечаю там парочку. Мне она в первую секунду знакомой показалась. А потом до меня дошло, кого же я увидел! Это друг мой Колька был, моя, так сказать любовь… А с ним — приятель его, Тимка, тоже наш одноклассник. И они… целовались. — Фига себе! — воскликнул Гусев. — А ты чего? — Я глазам своим не поверил. Не мог поверить… Чтобы Коля, которого я так хочу, и с другим… Не с девчонкой, а именно с парнем! С Тимкой, который меня одним своим видом всегда бесил! В общем, спрятался я за угол и стал подглядывать. Они целовались, Тимка прижимал к себе Колю, лапал его, за задницу мял… Я не помнил, как тогда домой добрался, вообще не помнил ничего вплоть до следующего учебного дня, когда на первой же переменке прикопался с каким-то пустяком к Тимке и избил его. Серьёзно избил. Он тоже высокий был, крупный, но в отличие от меня драться не умел совершенно. Колька его тогда защищать кинулся, но куда ему? Я его просто отшвырнул подальше, он и сделать ничего не мог. Потом меня другие ребята от Тимофея оттащили. Скандал был — на всю школу! Мать с отцом, понятное дело, к директору вызывали, меня на учёт в детскую комнату милиции поставили… Родители мои Тимкиным даже деньги какие-то платили, чтоб вину мою загладить… И никто ничего понять не мог — я ж всегда отличником был, не хулиганил, не дрался… А тут раз и… — А Колю ты тоже того… побил? — испугался задним числом Макар. — Нет, что ты! Хотя я хотел, да. Я был на него зол. Но побить так, как Тимку… не! — затряс головой Денис, словно отгоняя наваждение. — А вот он меня пытался. Тиму же в больницу увезли, а Кольку с ним не пустили, он в школе остался. И после уроков меня подкараулил у дома. Кинулся, как дикий зверь, ничего не соображал от бешенства!.. Сдохнуть мне желал — ну, это самое культурное, из его слов было. Знаешь, Макар, я испугался. Но не его агрессии, хотя, если говорить серьёзно, при таком напоре, будь Колька чуть покрупнее, он бы меня уработал. Я испугался его ненависти. Он, вообще, отходчивый, и я это прекрасно понимал, но в тот момент он был готов меня убить… — Денис невесело усмехнулся и полез в шкафчик. Как оказалось, за початой бутылкой Столичной. Плеснул себе стопку, выпил и, не закусывая, продолжил рассказывать. — Это очень больно, Макар, когда человек, которого ты любишь, ненавидит тебя… И ты знаешь, что виноват в таком отношении ты сам. Эх… В общем, Колька пытался мне врезать, а его скрутил. Крепко так скрутил и прижал спиной к своему животу. Он брыкался, старался ударить меня головой… Напрасно. Я держал его, у него не было шансов вырваться. А я… я просто со всей страстью прижимал к себе любимого человека и боялся, что если выпущу его из рук, он не просто в морду мне даст, он исчезнет навсегда из моей жизни… — Денис вздохнул и налил себе ещё. — Эй, День, ты ж не пьёшь? — Макар с удивлением глянул на опрокинутые доктором очередные двадцать грамм. — Ты прав, — поморщился Денис Евгеньевич, хрустнув маринованным огурцом. — Не буду больше. — А дальше-то чего было? Вы с ним помирились в итоге, с Колькой-то? — Да понимаешь… — Денис неопределённо развёл руками, — Колька долго на меня дулся, недели три, наверное, вообще со мной не разговаривал, даже на «привет» не отвечал. Потом начал потихоньку отходить, здороваться-прощаться, потом иногда в течение дня парой фраз со мной стал перекидываться, а потом… Потом — всё, — обречённо кивнул Денис. — Как всё? — не понял Макар. — Он что, умер что ли?! — Тьфу на тебя! — замахал на него руками Денис Евгеньевич. — Жив-здоров он до сих пор, насколько мне известно. Просто потом нам квартиру дали, и мы всей семьёй в срочном порядке переехали. На другой конец города. И больше я Колю никогда не видел… Он после того случая со мной даже по телефону не очень охотно разговаривал и ни разу не согласился встретиться. Денис молча сидел на табуретке, крутил в руках незажжённую сигарету и, так и не прикурив, решился продолжить. — Мне недавно удалось узнать, через десятые руки, что он отучился на инженера и уехал по распределению в Свердловск. Вроде женился и даже родил кого-то… И вот, ты спрашиваешь, как я пережил? — Денис в упор посмотрел на Макара. — Плохо пережил. Когда переехали, плакал каждую ночь, его вспоминал. Наверное, больше месяца так продолжалось. А потом какая-то апатия началась… Пытался с новыми ребятами подружиться, получалось плохо, я замкнулся, кроме тренировок ничем не интересовался, учился с трудом. Где-то через год только в себя пришёл. Мне, конечно, после этого случая и другие ребята нравились, — вздохнул Денис, — но таких чувств я больше ни к кому не испытывал. — Ну, что ж, — докурил последнюю сигарету Макар, — значит, ты знаешь, каково мне. — Знаю, — согласился Денис. — Как и то, что всё пройдёт, надо просто подождать. — Мы же с Сыроегой в одном классе учимся, да ещё на одном этаже живём. Я его вижу каждый день. Как я его забуду? — совсем приуныл Гусев. — Закончишь школу, пойдёшь в армию, — сказал Денис. — Два года, а то и три — не маленький срок. Потом учиться дальше придётся, профессию получать. Вы с ним как минимум в разных учебных заведениях окажетесь. Если вуз окончишь — проси распределение куда-нибудь от Москвы подальше, страна-то большая. Вот и, считай, всё, ваши пути разошлись навсегда. Но я думаю, у тебя всё пройдёт гораздо раньше. — Бля-а, — Макар потянулся за новой пачкой и тут же получил по рукам. — Митя… — он откашлялся и глотнул воды, — сказал, что не дотянет до лета. А ты предлагаешь мне ждать ещё три года. Я же тоже… не дотяну. Сдохну раньше… Всё время его видеть и знать, что он со мной никогда не будет, смотреть как он с этой… в обнимку, целуется. Нет, Денис, я так не смогу.***
Люди часто недооценивают себя. Им кажется, что у них не хватит средств, времени, моральных сил, выносливости, что предстоящие трудности просто убьют их. Иногда именно так оно и случается, но чаще ничего подобного не происходит. Человек день за днём проживает неприятную, тяжёлую, а иногда и опасную ситуацию, и даже не слишком при этом страдает. «То, что нас не убивает, делает нас сильнее», — вслед за Ницше считает добрая половина населения. Другие же напротив, готовы с ними поспорить: «То, что не убивает нас сразу, убивает потом — медленно и мучительно», — говорят они. Макар Гусев без сомнения присоединился бы ко второй категории граждан. С того памятного разговора у Дениса Евгениевича прошло уже больше года. Началась четвертая четверть восьмого класса, через две недели Серёже исполняется пятнадцать лет, а самому Макару в этом году — семнадцать. Совершеннолетия ждать ещё целый год, и это очень плохо, иначе бы Макар даже не стал бы пытаться попасть в девятый — сразу пошёл бы служить. Армии Гусев ждал, как зэк — конца своего срока. Даже в Афганистан попасть не боялся. Хотя… боялся, конечно, чего уж тут. Просто, та жизнь, которую он вёл тут, надоела ему до чёртиков. Тот день, когда он отправится на сборный призывной пункт, будет первым днём его новой, свободной жизни. Жизни без Серёжи Сыроежкина. Потому что, как и сказал когда-то Денис, дороги их с этого момента разойдутся. И это будет хорошо. Однако, уходить из школы в какое-нибудь училище, чтобы через год бросить его и идти служить, было бы бессмысленно. Куда логичней окончить десятилетку и только потом отдать долг Родине. Значит, мучится здесь Макару, потихоньку загибаясь от своей безответной любви, ещё два с лишним года… Макар закрылся на ключ в своей комнате, подошёл к книжному шкафу и с самой нижней полки, оттуда, куда добраться можно только выложив наружу целую гору книг, журналов и фотоальбомов, достал большую картонную папку на завязках. Будучи человеком в быту аккуратным и склонным к порядку (кто бы что ни говорил!) Макар все свои личные ценные вещи хранил бережно и в одном месте. К примеру, эта папочка. В ней лежали спрятанные от посторонних глаз фотографии и письма. Серёжины, естественно. Начиная с той, самой первой, с обложки журнала «Старт», и заканчивая последними любительскими снимками, которые делал уже сам Макар. Рисунок Эла, выполненный по его просьбе, был там же. Ну, и все профессиональные фотопортреты, которые в обязательном порядке делались вместе с классной фотографией каждый учебный год, тоже, конечно, имелись. Их Макар выпрашивал у Громова — у самого Сыроежкина не решался. Эл каждый раз вздыхал и ворчал, что Макару пора бы уже забыть про его брата, но в просьбе другу всё-таки не отказывал. Письма, которые летом писал ему Серёжа, Гусев перечитывал регулярно. Каждый раз после прочтения обещал себе больше их не открывать, но проходила неделя-другая, и он снова запирался у себя в комнате, доставал заветную папку и с мазохистским удовольствием очередной раз погружался в пучину болезненной страсти и нереализованных чувств. А ещё в «тайнике» у Гуся было его собственное письмо Сыроежкину, написанное прошлым летом и так и не отправленное. Собственно, оно изначально и не было предназначено для отправки, это был своеобразный «крик души», который Макар понемногу дописывал в течение всего своего, как оказалось, последнего пребывания в Одессе. «Серёга, я неделю назад тебе письмо отправил, сразу как только сюда приехал. Но я не всё тебе написал, даже и половины от того, что хотел сказать, не смог. Поэтому вот, пишу сейчас. На самом деле я очень не хотел сюда ехать, дома с родителями по этому поводу несколько раз ругался. Но они заставили… Я всё думал, как буду в глаза соседям смотреть, Митькиным дедам? Думал, умру на месте, если их увижу. А приехал — соседей нет, дом стоит заколоченный. Бабушка сказала, что старый Кузьмич после того как Митя погиб, совсем плох стал и в начале лета сам помер. А жинка его, Митина бабка, всего на неделю деда пережила. Вот так-то… И это тоже, получается, я виноват — они ж оба крепкие были, просто, горя не вынесли. Я тогда на следующий день пошёл на Канатную. Прикинул, где Катькины окна, встал под ними. Не знаю, час, наверное, так простоял, потом ушёл. А через день снова вернулся. Меня это место зовёт, что ли? Может, так и буду сюда ходить, пока не уеду. Я бы хотел тебе сказать, Серёжа, что мне плохо, так плохо, что самому жить не хочется… Но разве я имею право жаловаться? Нет, не имею. Ведь это из-за меня же всё.~~~
Письмо твоё я получил и ответ тебе уже отправил. Я очень скучаю по тебе, Серёжа, я так и написал. А вот то, что больше всего на свете хочу тебя забыть и на вспоминать никогда — не написал. Ты не поймёшь. Я ведь для тебя лучший друг, и только. И если ты узнаешь, что этот друг с ума по тебе сходит и только и мечтает, что трахнуть тебя, ну, или сам тебе отдаться, ты же мне и руки никогда больше не подашь. Я теперь себя не обманываю — столько раз видел, как ты с Майкой… И ведь счастлив же! А я всё чаще вспоминаю Митю и думаю, что это, наверное, мне наказание такое — довёл парня, который меня любил, и теперь никакого счастья мне не будет. И любить меня никто не будет — не заслужил… Так что это правильно, что ты — с Майкой.~~~
Роза Львовна вчера заходила. Я тебе про неё не рассказывал, это подружайка бабкина, библиотекарша старая. Ведьма, одно слово! Сидит у нас, чай пьёт и на меня так… зыркает. Как дела спрашивает. Ну, я ей наплёл фигню какую-то. А она такая, ни с того, ни с сего: «А Митя в этом году в десятый класс бы пошёл… Как жаль мальчика!» И на меня снова — зырк! Бляха-муха! Я чуть не поперхнулся. Больше слушать её не стал, к себе пошёл. Бабка там ей выговаривать начала, мол, это друг его, зачем ты так? Короче, минут через двадцать эта заходит ко мне и говорит: «Я, Макар, Симе сказала, что извиниться перед тобой хочу. Но это я ей наврала. Я тебе другое скажу: Митя твой хороший мальчик был, но дурак. И себя почём зря угробил и стариков своих раньше времени в могилу свёл. Ты, Макар, таким не будь. Среди вашего брата любовные драмы — норма жизни, можно сказать. Не повод это с крыши прыгать, вены резать или пить беспробудно. И в Митькиной смерти себя не вини, чтоб ты там ему ни наговорил и ни сделал. Он сам виноват». И ушла, прикинь? Я ещё потом долго в себя прийти не мог — это ж мало того, что она обо всём догадалась, что между нами было, она ж ещё и мысли мои почти что прочитала! Короче, не знаю… Сижу теперь и не понимаю, как к этому ко всему относиться. С одной стороны, она права, конечно, нельзя так с собой поступать, не повод это… А с другой — я всё-таки виноват. Пусть не в том, что он сделал, а в том, что я ему боль причинил, страдать заставил. Не прощу себя. И он меня не простит, где бы он там ни был.~~~
Серёжа, сегодня я опять был на Канатной. Но перед этим зашёл на рынок, купил цветов. Много и красивых… В общем, положил их там, прямо на асфальте, и ушёл. Больше я уже на это место точно не вернусь. Когда уходил, увидел Митю, представляешь? Он такой несчастный был, голодный почему-то… Так жалко его — не передать! В общем, я понимаю, что накрутил себя так, что глюки начались, но он как наяву был! Ты не смейся только, что я совсем с ума сошёл, но я в ближайшую булочную заскочил, купил городской батон… Ну и, короче, сверху на эти цветы положил. Сразу голуби, конечно, налетели, чайки, вороны… Эх, пусть хоть кто-то поест. Ладно, Сыроега, хорошо, что скоро увидимся — завтра поезд у меня. А то, чувствую, ещё немного — и в местную дурку загремлю. Пока. Целую, люблю. До встречи». Макар в который уже раз перечитал своё письмо, подумал, что стоит его выбросить и как всегда опять положил обратно. Он сам не знал, зачем хранит его. То ли потому, что обращено оно к Серёже, и Сыроежкин был и остаётся единственным человеком, с которым Гусеву хотелось поделиться личными переживаниями, пусть и в одностороннем порядке. То ли потому, что это письмо представляло собой конец целой эпохи в его жизни — Одесса, детство у бабушки, трагическая история Мити — всё ушло в небытие. Здоровье бабкино после отъезда Макара здорово пошатнулось, и родители, потратив кучу денег на маклеров и всего шесть месяцев времени, путём сложной цепочки обмена жилплощади превратили одесский двухэтажный дом с участком в тридцать соток в маленькую единичку на первом этаже «точки» на противоположной стороне их улицы. Теперь Серафима Марковна жила там. Макар часто бывал у бабушки — помогал, проведывал, да и просто составлял компанию, чтоб ей не скучно было. Квартира была совсем крошечная, но довольно уютная. Макар слышал, как родители рассуждали, что когда-нибудь потом они переедут туда, а сыну оставят свою двушку — у него ведь будет семья, дети… Ему нужнее. Но Макар знал — в бабкину микроскопическую единичку, «когда-нибудь потом» поедет именно он. Потому что никакой семьи и детей у Макара никогда не будет, а одному много не надо. Одиночество… Это то, к чему Гусев морально готовил себя вот уже целый год с лишним. Как раз с тех пор, как он первый раз побывал в гостях у Дениса Евгениевича, а перед этим так неудачно столкнулся возле собственного подъезда с Сыроежкиным и его девушкой. Сколько потом было ещё таких встреч, когда Макар становился невольным свидетелем Серёгиного с Майкой любовного воркования, обнимашек, поцелуйчиков и прочих нежностей, какими и обмениваются обычно влюблённые! Сначала смотреть на это было тошно до отвращения, потом обидно до слёз, а потом просто больно. Так что Гусев не нашёл ничего лучше, как постараться по возможности избегать Сыроежкина. Просто, чтоб лишний раз не расстраиваться и не думать, что ещё немного, и он сам последует примеру несчастного Мити Савельева (Может, они тогда встретятся? Он бы хотел…). Но Серёжа держал его, что называется, «на коротком поводке». Стоило Гусеву отдалиться, Сыроежкин лип к своему «лучшему другу», как банный лист. Лип, но подругу при этом не забывал… Макар начал считать дни до окончания школы. Так что о Серёже теперь Гусев предпочитал мечтать на расстоянии, разглядывая с завидной регулярностью его фотографии и перечитывая письма. Смотреть на фотки он мог долго, чуть ли не часами. Вспоминал обстоятельства, при которых они были сделаны, аккуратно гладил пальцами изображение, изучал давно выученные наизусть малейшие детали… и почти никогда на них не дрочил. И не только потому, что секса Макару в последнее время хватало — он заходил к Денису каждый раз после тренировки и плюс ко всему тот старался хотя бы пару раз в месяц организовать им полноценные свидания. Дело было в другом — Гусев очень хотел «забыть» Серёжу, разлюбить его. А как это сделать? Надо начать хотя бы с малого — перестать подкреплять свои мечты о Сыроеге сексуальной разрядкой. Иначе вообще можно с ума сойти. Впереди теперь следующий этап — доставать свою папочку не чаще раза в месяц. А ещё лучше — раза в два месяца… На этом поприще Макар пока терпел полное фиаско. Мысли о том, что в личной жизни в итоге он останется совершенно один, неожиданно нашли своё подтверждение на последней тренировке перед Серёгиным Днём рождения. Точнее, после неё. Макар как всегда навестил «своего доктора» в медицинском кабинете, а когда они оба, усталые, но удовлетворённые, расположились на кушетке, Денис Евгеньевич сказал: — Макар, я как мог, пытался избежать этого, но мне не удалось. Ты должен меня понять, но… — Ты о чём, вообще, Динь? — Макар естественно ничего не понял, но нутром почуял — ничего хорошего Денис ему не скажет. — У меня свадьба в это воскресенье, Макар, — виновато посмотрел на него Денис. — Прости… — Ну, поздравляю, чё! — не зная толком как реагировать, сказал Гусев. — Можешь не извиняться, я как бы и не ждал, что ты женишься на мне, — он коротко усмехнулся. Денису же было явно не до смеха. — Ты не понимаешь, да?.. — спросил доктор с таким видом, будто разговаривал с неизлечимо больным. — Ну женишься и женишься… Чё такого-то? Дело житейское, — осторожно высказался Гусев и с опаской посмотрел на любовника. — Мы не сможем больше встречаться, Макар… — скорбно произнёс Денис Евгеньевич. — П-почему?.. — голос вдруг подвёл Макара, и свой вопрос он смог только просипеть. — Макар… — Денис запустил пальцы в его волосы, потом нежно погладил по щеке и грустно улыбнулся. — Потому что изменять жене — это плохо. Разве ты не знаешь? — сказал и потянулся губами к его шее. Макар сидел неподвижно и пытался осмыслить слова Дениса Евгениевича. Доктор больше ничего не говорил — он целовал его так трепетно и осторожно, как никогда раньше. При других обстоятельствах Гусев непременно оценил бы такую деликатность, но сейчас все его чувства словно заморозились — он не чувствовал ласк, не испытывал возбуждения. Макар автоматически обнял Дениса, подался ему навстречу, когда тот вошёл, но мыслями он был далеко. «Ещё один», — сказал себе Макар, покидая медицинской кабинет. Ещё один человек, который что-то для него значил, ушёл из его жизни. Если Митю он потерял по собственной глупости, Денис бросил Макара сам. «Хорошо хоть на этот раз никто не умер, — подумал Гусев. — Как там Роза Львовна говорила? Любовные драмы для вашего брата — норма жизни… Ну-ну!» Эта нелепая фраза могла вызвать только кривую усмешку, но, похоже, в данном случае старая библиотекарша оказалась права. Денис чуть не плакал, когда рассказывал Макару, что родители начали догадываться о его пристрастиях и стали напрямую давить с женитьбой. Он не был готов рвать с ними все отношения и в итоге сдался — сделал предложение Тане Васильевой, дочери Борисыча. Теперь будущий тесть, которому любимая дочурка, давно уже все уши прожужжала о том, как она любит Дениса Скворцова, и который тоже, оказывается, подозревал его чёрти в чём, будет особо пристально следить за Денисом и его отношениями с молодыми людьми. В частности с Гусевым. Поэтому да, изменять жене не только нехорошо, но и чревато серьезными неприятностями. Что греха таить — Макар был здорово обижен на своего бывшего. Денис, по его мнению, попросту струсил — не отстоял своё право самому решать с кем ему жить и с кем спать, пошёл на поводу у родни. Макар так точно не сделает. Возможно, он и не скажет родителям о том, что ему нравятся парни (по крайней мере, пока ему жить не надоест), но уж жениться его никто не заставит. Уйдёт из дому, если что. В конце концов-то!..***
Кто принёс к Сыроежкиным вино Гусев не знал. Знал, что не он, и всё. В любом случае, пить здесь Макар не собирался принципиально — потому что напьётся, не сдержится и чего-нибудь учудит. Зато сам Серёжа себя не ограничивал — «Букет Молдавии» в одно лицо уговорил! Тут даже его брательник остановить не смог. Родители же их посидели полчасика для приличия, детей поздравили, да и свалили к Громовым, типа, чтобы молодежь не смущать. И вот она, свобода! На Днюхе у Сыроеги с Элеком собралась почти половина класса — все весёлые, нарядные, подарками близнецов завалили, дискотеку устроили. Отмечать решили у Серёги — квартира у него большая, музыки разной импортной вагон, стереосистема японская есть, даже цветомузыка имеется. А к потолку в большой комнате, где все в основном тусовались, Эл зеркальный шар примонстрячил (достал же где-то! Хотя чему удивляться, с его-то папашей). В общем, прикольно всё было, гости довольны, виновники торжества — тем паче. А тут ещё и целая авоська винишка образовалась — можно оторваться по полной! Когда все наплясались, а если точнее подёргались под музыку, Эл сборник с медляками поставил. Народ разбился на пары, а Макар благоразумно заныкался в самый темный угол — чтоб, с одной стороны, людей своей постной рожей не смущать, а с другой — дабы его ни одна девчонка танцевать не вытащила. Настроения не было совершенно. Музыка играла, гости делали вид, что танцуют, хотя кроме невнятных перетаптываний на месте ничего изобразить не могли, кто-то неловко пытался соблюдать дистанцию, держась от партнёра на гигиеническом расстоянии, кто-то без всякого зазрения совести тискался и целовался на виду у одноклассников… Макар скромно подпирал собой стенку, цедил свой лимонад и глазел на танцующих. Громов лапал свою Зойку, Зойка, пока Эл не видел, пялилась на Сыроежкина, Сыроежкин с бокалом чего-то красного и явно алкогольного в одной руке и такой же пьяненькой Светловой — в другой смотрел… Гусеву показалось, что на него, но эту мысль он быстро отбросил — взгляд у Сыроеги был не то чтоб слишком осмысленный. «Пыль на ветру… Все мы только пыль на ветру», — пел по-английски красивый мужской голос под аккомпанемент акустических гитар, и Макар попробовал закрыть глаза, внять словам песни и абстрагироваться от происходящего. Его мечты и вправду развеялись в прах, стоит только на Серёжу лишний раз взглянуть, чтоб в этом убедиться. И ладно бы только мечты — люди тоже очень быстро обращаются в пыль… Макар вспомнил Митю, и из-под закрытых век его сами собой потекли слёзы — еле успел стереть их рукой, пока никто не заметил. Потом подумал, что вот, не ценил он в своё время Дениса Евгениевича, а тот ведь был по-настоящему заинтересован, свидания ему какие устраивал… А теперь и его нет в жизни Макара. Всё проходит, ничто не длится вечно. И его, Макара, любовь тоже закончится… в худшем случае одновременно с жизнью. Лишь только «Канзас» закончил вещать о бренности всего сущего, зазвучала удивительно красивая мелодия, по которой, как по идущему вверх эскалатору, Гусев выбрался из пучин настигшей его меланхолии и приготовился уже внимать сладкоголосому «Роберту Антоновичу», поющего под гитару «Джимми Патриковича», как вдруг услышал: — Элек, потанцуй со мной! Мелкий, а справедливости ради, за последние полтора года ставший уже не таким мелким, Чижиков по кличке Рыжиков, ни сколько не стесняясь, подошёл к Громову и попросился с ним танцевать. Эл растерянно посмотрел на Зою, потом почему-то оглянулся на Макара, потом опять на Зою, сказал: «Зоя, один танец!» и… обнял Чижа за талию и стал танцевать! Кукушкина вытаращила от такой наглости глаза, ахнула, видимо, не найдя слов выразить переполняющее её возмущение, и пошла плюхнулась на диван, куда успел уже переместиться Гусев. Закинула ногу на ногу, сложила на груди руки и поджала губы. Макар, глядя на этот «детский сад», улыбнулся. Первый раз за вечер. — Не щёлкай клювом, Зойка — уведут у тебя Хромова, Хлазом моргнуть не успеешь, — съязвил Гусев и протянул Кукушкиной бокал с Хванчкарой. Зоя бокал взяла, выдохнула через нос сердито и в два глотка всё выпила. — Он, что… вообще?! — словарный запас у Кукушкиной от негодования таял на глазах. — И, Гусь, ты… это… серьёзно? Про «уведут»? — Ещё как, Зоя, — понизил голос Макар, — сама что ли не видишь как он за Элом увивается? — Но он же… он же… парень! А Эл, Эл не такой! — запаниковала Кукушкина. — Ты действительно хочешь это проверить, такой он или не такой, м? — вопросительно поднял одну бровь Гусев. — Ну, уж нет! — Зойка ещё раз метнула злобный взгляд в сторону своего парня, танцующего с Чижом, решительно встала и бесцеремонно разбила их пару. Макар не без удовольствия полюбовался на то, как Колбаса отпихнула в сторону Чижикова, крепко прижала к себе Громова и до конца песни ни на кого другого даже не взглянула. А стоило Элу повернуть голову в сторону — тут же развернула его обратно и сама стала его целовать. Эл от счастья вообще забыл, где находится. Ну, судя по тому, с каким энтузиазмом он ей отвечать стал. Заиграла следующая композиция. Простая светлая мелодия и слова, показавшиеся Макару отвратительными. Эта песня Аббы была из новых, но уже снискала себе популярность, её даже у нас по радио иногда крутили. Английский язык в школе, даром что математической, преподавали хорошо, и с пониманием текстов англоязычных песен к концу восьмого класса даже у Гусева проблем не возникало. «Победителю достаётся всё», — пела Агнета или Анифрид, он не различал их по голосам. Макар думал, что будь у него хоть сколько-нибудь способностей к сочинительству, он бы сам такой текст накарябал, основываясь исключительно на личном опыте. Он проиграл и должен отойти в сторону. К чему теперь сожалеть? Лузер и есть лузер — иди, довольствуйся малым и не отсвечивай! Всё просто. «Does it feel the same when she calls your name?» — задумчиво повторил за певицей Гусев и осмотрелся. В полумраке комнаты всё также танцевали и обжимались пары, одиночки вроде него сидели-стояли в стороне, планомерно уничтожая напитки и оставшиеся закуски, а вот Сыроежкина со Светловой видно нигде не было. Зачем Макар пошёл их искать и что конкретно ожидал увидеть, найдя, он и сам не знал. А уже через полтора часа, прогуливаясь у ещё не включённого фонтана на площади Свердлова, эти вопросы и вовсе перестали его интересовать — он увидел то, что увидел. Значит, так было надо. Зачем? Да хотя бы затем, чтобы оказаться здесь, в обществе себе подобных, и не забивать голову всякой ерундой. Боги кинули кости. Победитель получает всё, проигравший вынужден падать. Каждому своё.