***
То, что Эл культурно назвал «уходом Майи» представляло собой тот ещё цирк. Когда гости разошлись по домам, Элек решил проведать брата, уединившегося со своей подругой в комнате родителей. К счастью, большого бардака там не обнаружилось, всё было цело и на своих местах, разве что Серёжина одежда вперемешку с Майкиной валялась на полу возле кровати. Оба они, и брат, и его девушка спали, едва прикрывшись одеялом. Элек сначала удивился, чего это они вырубились в такое время, а потом здорово напрягся, заметив под Серёжиной щекой характерное пятно. Всё обошлось, но Эл отругал себя последними словами — не уследил за братом, и тот всё-таки напился, да ещё и подружку свою напоил. Чем может закончиться рвота в таком состоянии, Громов прекрасно представлял. Так же как и то, что Серёжа, и так будучи не слишком серьёзным и ответственным человеком, дай ему только возможность — напьётся до поросячьего визга. Брат в последнее время был сам не свой — какие-то у них там с Макаром сложности в отношениях возникли, он из-за этого переживал сильно. И вот Эл, не без труда выковыряв Сергея из постели, потащил его в ванную, оставил там «отмокать» под бодрящим душем, а сам пошёл на поклон к Кукушкиной. — Помоги мне, пожалуйста, Зоечка, — обратился он к подъедающей остатки «Праги» подруге. — Родители скоро будут, а там Майя… в их кровати. — Ну и выпроводи её, — невозмутимо ответила Колбаса, и смачно облизала ложечку, которой ела торт. — Я не могу, Зой… Я Серёжей занимаюсь, ему плохо очень. — Ну, ты же отошёл от него, вот и сходи выпни её сейчас, — Зойка отложила наконец своё лакомство и в упор посмотрела на Громова. — Как, Зой? Она же… голая, — жалобно сказал Эл и покраснел. — Хм. Ладно. Ты иди, Серёжу сторожи, а то ещё утонет, — Кукушкина вдруг резко стала сговорчивой и даже поднялась со своего места. — Я всё сделаю. Минут через пять Элек вошёл в комнату Сыроежкиных-старших, чтобы унести оттуда Серёжины вещи, и замер на пороге, разинув рот. Зоя Кукушкина со злорадной улыбкой на лице со всей дури стегала Майку по бокам мокрым полотенцем и приговаривала: — Живей-живей, сучка драная, собирай свои манатки и уматывай! Позорище белобрысое! Светлова, всё ещё голая, ползала на четвереньках по ковру в поисках своей одежды, хныкала, пытаясь увернуться от ударов, и нечленораздельно материлась. — Зоя… — Элек подобрал челюсть, с трудом сглотнул и попробовал воззвать к совести своей девушки: — Ну, не надо так. Ей же больно, — сказал Эл, однако, остановить подругу не попытался. — Что? — вопросительно вскинула брови Зойка, на несколько секунд прекратив свою экзекуцию. — Это хороший способ привести человека в чувства. Не бойся, синяков не останется. Зато потом ей до-олго пить не захочется. Ты смотри на неё!.. Вот нахалка! — воскликнула Кукушкина и с размаху шлёпнула по заду успевшую опять задремать на кучке своих шмоток Майку. Та взвизгнула, села на пострадавшее место, проморгалась осоловело, заметила Эла, ойкнула и поспешила прикрыться тем, что было под рукой. — Всё, Зоя, хватит, — решил всё-таки прекратить это безобразие Элек и забрал у неё полотенце. — Если ты не хочешь, чтобы Майю одевал я, сделай это сама — аккуратно, бережно и без вреда для её здоровья! Зоя недовольно поджала губки, но спорить не стала. И в следующий раз, когда Элек вышел из ванной в поисках чистой одежды для брата, Майя уже сидела в коридоре полностью одетая, причёсанная, и даже следы размазанной косметики исчезли с её лица. Рядом стояла Зойка с расчёской в руке и презрительно поглядывала на притихшую Светлову. На тумбочке валялись грязные комочки ваты. — Принимай работу, — отчиталась Кукушкина перед своим парнем. — Одета, оттёрта, правда, слегка потрёпана — но это уже не ко мне вопрос. Такси вызвала. — Что бы я без тебя делал, Зоечка! — улыбнулся Громов, чмокнул Зойку в нос и наклонился к Серёжиной девушке. — Ты как, Май, лучше себя чувствуешь? Майка в ответ икнула, захлопала глазами и сказала: «Угу». Зоя закрыла лицо рукой. Вот так, собственно, Светлову и проводили. Но Серёже все эти подробности знать совершенно не обязательно, мудро рассудил Элек.***
— Слушай, Эл, ну скажи, чего там Гусь-то? Не сильно напился? И чего это твоя Кукушка так выражается? Укутанный в одеяло Серёжа сидел на кухне, пил сделанный заботливым братом горячий чай и пытался восстановить в памяти события нескольких последних часов. Из спальни родителей доносились такие заковыристые фразы, произносимые звонким Зойкиным голоском, что если проигнорировать все непечатные слова в них, уловить смысл и вовсе не представлялось возможным. — Понимаешь, — сказал Эл и покраснел так, что даже уши у него сделались пунцовыми, — я попросил Зою сменить постельное белье на кровати родителей. Еле нашёл такое же, как было. — А зачем? — удивился Сыроежкин. — Ну, оно было… испачканное, — опустил глаза Громов. — Да? А кто ж его так? Гости? — Нет, Серёжа. Ты. Вы… с Майей. — Ой… Это что же, получается, мы с ней?.. В памяти Сыроежкина замелькали «кадры» того, как они с Майкой танцуют, он обнимает её, целует, она смеётся, потом он пьёт, наливает ей, опять они танцуют, тесно прижавшись друг к другу, потом почему-то в полумраке комнаты он пытается отыскать глазами Гуся, находит… видит его лицо, Серёже становится не по себе, да так, что он утаскивает Майку подальше, прихватив с собой бутылку чего-то красного. Дальше они пьют по очереди прямо из горла, он лезет Светловой под юбку, они падают на кровать… Дальше воспоминания становятся ещё более обрывочными. Серёже хорошо, очень хорошо, но он никак не может кончить. Слышит Майкины стоны, она что-то говорит, а потом внезапно он видит Макара… Вот она, долгожданная развязка, время как будто останавливается, удовольствие оглушает Серёжу, он почти умирает, растворяется в смотрящих на него в упор серо-зелёных глазах и потом больше уже ничего не помнит. — Чёрт!.. Эл!.. А если она залетит? — в ужасе сказал Серёжа и побледнел. — Ну, ты даёшь! Это всё, что тебя волнует после этого? — Элек в изумлении посмотрел на брата и даже смущаться перестал. Никак не ожидал от Серёжи такой, пусть и запоздалой, рассудительности. — Конечно! Ну какой из меня сейчас отец, сам подумай? Да и жениться я не хочу. Чёрт! — Серёжа отодвинул подальше чай и с горестным видом уронил голову на руки. — Ладно, не переживай, не залетит она, — сжалился над братом Громов и даже погладил его по голове. — Но я думал, ты будешь счастлив после близости с любимой девушкой. — Ага, посмотрел бы я на тебя, «счастливого», если б Зойка от тебя сейчас забеременела! — фыркнул Сыроежкин. — И откуда тебе про Майку знать — залетит она или не залетит? Ты её гинеколог, что ли? — Серёжа недоверчиво покосился на брата, а сам подумал: «Хоть бы он оказался прав!» — Ну, мне бы папа, ну, мой папа, с деньгами помог, пока я не доучусь и работать не смогу. А с шестнадцати лет и жениться можно. Мы бы с Зоей поженились… — мечтательно сказал Эл и задумался. А через несколько секунд встрепенулся и добавил: — А насчёт Майи я уверен. Я, Серёжа, извини, лично с тебя использованный презерватив снимал. Серёжа обратно подвинул к себе свою чашку, сильнее закутался в одеяло, вжал голову в плечи и стал с интересом рассматривать чаинки в чае. От сердца у него отлегло, но перед братом было неудобно. — Извини… — выдавил он из себя наконец. — Мне-то что!.. — вздохнул Элек. — А вот ты себе «первый раз» можно сказать испортил. И Майе тоже. Быть вместе с любимой — я об этом только мечтать могу… А ты небось ничего и не запомнил. А всё потому что напился. — Ну, кое-что запомнил, — возразил Сыроежкин. — Эл, скажи, а ты не знаешь случайно, Гусь нас видел? — Опять двадцать пять! — Эл даже ладонью по столу хлопнул от возмущения. — Скажи! — тоже занервничал Серёжа. — Я ведь столько раз тебя спрашивал про него, ты мне ни разу не ответил! — завёлся Сыроежкин. — Что с ним? Ты ведь что-то от меня скрываешь, ну! — Скажи, а ты когда Майю трахал, тоже про Гусева думал? — сорвался на приставшего к нему со своим Гусём брата Эл. И сразу же стал хлопать его по спине — Серёжа здорово поперхнулся чаем, который решил глотнуть, чтобы хоть немного успокоить нервы. — Ну-у? — прохрипел Сыроежкин, едва откашлявшись. — Ладно, — тяжело выдохнул Громов. Прикрыл на секунду глаза, собираясь с духом, и сказал: — Макар заглянул в комнату родителей, когда вы были там. Он вас видел. — И?! — После этого он ушёл. — Куда? К себе? Он сильно пьяный был? — услышанное почему-то очень не понравилось Серёже. — Серёжа, успокойся, — Эл сам переживал не меньше Сыроежкина, но не за Гусева, а за брата. Взял Серёжу за руку и, как можно увереннее, сказал: — С Макаром всё хорошо. Он вообще не пил сегодня и ушёл первый. — Как не пил?! — вытаращил глаза Сыроежкин. О том, что друг при случае не прочь пропустить стакан-другой Серёжа прекрасно знал. Не одобрял это, но уж таков Гусев, ничего не поделаешь. А вот новость, что Гусь вдруг заделался ярым трезвенником, Серёжу не на шутку испугала. Очень уж нехарактерное поведение для Макара. И ушёл он рано. — Ты куда, Серёжа? Двенадцатый час уже! — только и успел крикнуть ему вслед Элек, когда брат, бросив на пол одеяло, выскочил вдруг из-за стола и, натыкаясь по дороге на все углы и выступы, как был в домашних трениках и тапочках, помчался на лестницу. Вернулись весёлые Сыроежкины-старшие, подивились идеальной чистоте, царящей в их жилище, узнали что это в основном Зоина заслуга — восхитились ещё больше, наговорили комплиментов Элу за то, что выбрал себе такую замечательную девушку, и стали готовиться ко сну — время близилось к полуночи. Зою, определили спать в большой комнате на огромном диване, а Элек, раз такое дело, лёг с братом — в тесноте да не в обиде. Серёжа, вернувшийся от Гусевых через пять минут после прихода родителей, весь остаток вечера молчал и сидел тише воды, ниже травы. Только уже когда они с Элом легли, разговорился. — Эл, что-то случилось, я не знаю, что делать, — Сергей повернулся к брату и жалобно на него посмотрел. — Посоветуй что-нибудь, ты же умный… — Не такой уж умный, — печально вздохнул Эл. — Был бы умный, знал бы, как Зойку к себе привязать, а так… Рассказывай, что там у Макара. — Короче, я пришёл, а его нет. Мать его только зря переполошил — она была уверена, что он у меня до сих пор. — И он всё ещё не дома? — насторожился Элек. — Не психуй, в любом случае, он и раньше так делал — ругался со своими и дома не ночевал. Помнишь? — Но сейчас они не ругались, Эл! И потом, я звонил полчаса назад — он вернулся… — Ну, тем более! — Ага, только со мной разговаривать отказался. И мать пожаловалась, что перегаром от него несёт. Так что нихуя он не трезвенник! — выругался опять распсиховавшийся Сыроежкин. — Серёж, — обнял брата Громов. — Ну, главное же, с ним всё в порядке. Не переживай… — Не в порядке, Элек, не в порядке! Ты не видишь разве? Он отдалился ото всех, не только от меня, замкнутый стал… Я уж к нему и так и этак, рядом стараюсь быть, чтобы поддержать, если у него там неприятности какие-то. И он вроде ничего так, а потом раз — и опять сам по себе! И мне ведь не говорит ничего. А мы же друзья всё-таки, лучшие… — вздохнул Серёжа. — Были когда-то. — Ты забываешь, Серёжа, Макар старше на два года, он взрослый практически, — сказал Элек и внимательно посмотрел на брата. — Ему уже, может, неинтересно с нами. — Ерунда, Эл! — замотал головой Серёжа. — Гусь такой же раздолбай, как и мы. Ну, по крайней мере, как я. Нифига он не взрослый, да и мы не такие уж дети. Короче, не хляет твоя отмазка. Я точно знаю — что-то с ним не так, его что-то мучает. Вот поэтому он такой, — твёрдо сказал Сыроежкин. — Откуда тебе знать, если он сам не говорит? — удивился Эл, который в отличие от брата, был гораздо больше в курсе дел Макара. — Чувствую, — просто ответил Серёжа. — Потому что, когда ему плохо, и мне нехорошо. — Серёжа, — с плохо скрываемой угрозой в голосе позвал дорогого братика Элек. — Ты не забыл, что у тебя, вообще-то, Майя есть, я есть, другие друзья? Нет? Тогда почему ты так зациклился на одном единственном человеке? — Элу повышенный интерес брата к персоне Макара очень не понравился — малейший повод, и Серёжа мигом окажется в койке с Гусевым. Просто не сможет отказать настолько значимому для него человеку. А уж Макар его будет держать мёртвой хваткой — к гадалке не ходи. — Эл, ну ты совсем, что ли, ничего не понимаешь? — искренне удивился Сыроежкин, не заметив скрытой агрессии со стороны брата. — Это же совсем разные вещи! Ты — мой брат, Майка — вообще девушка, это другое. А остальные — ну как можно, например, Вовку или Витька с Гусем сравнивать? Ты чего, вообще? Эл постарался сдержаться и не показать вида, что Серёжа его просто-напросто разозлил своим упрямством. Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться, через силу улыбнулся, подавил в себе желание сказать: «Ты что, братец, влюбился в своего Гуся?» и… задумался. Что, если Серёжа и вправду влюблён в Макара, но сам ещё этого не понимает? Такая возможность по-настоящему пугала Громова — какие бы чувства порой он не испытывал к брату, а всё же очень Серёжу любил и был к нему сильно привязан. И совсем не желал для него незавидной судьбы рядового советского гомосексуалиста. Он вообще к подобным извращениям относился негативно. И вот, чтобы зря не мучиться в догадках, решил Элек рискнуть и попробовать проверить — нет ли и впрямь у братика подобных наклонностей? — Ладно, Серёж, — ласково сказал Элек, — на следующей тренировке попытаюсь опять разговорить Макара. И если он мне что-нибудь расскажет, я всё тебе передам. А сейчас давай спать, совсем поздно уже, — Эл нежно провёл рукой по Серёжиной щеке, поцеловал в висок и так и не выпустил из своих объятий, остался лежать, тесно прижимаясь к брату. Ещё и ногу на него закинул, якобы для удобства. Уже через секунду Эл почувствовал Серёжины руки на своей пояснице — они поглаживали его, прижимали сильнее и потихоньку двигались вниз, к попе. Серёжа был возбуждён (и когда только успел?), пытался развернуть к нему лицо, чтобы поцеловать, стал непроизвольно двигать тазом, чтобы потеряться о бедро брата. На такую быструю и сильную реакцию Эл совсем не рассчитывал. Стало тяжело дышать, пульс застучал где-то в горле, даже во рту пересохло. Да, Эл выглядел так, будто его охватило желание, что ещё больше сбило Серёжу с толку. На самом же деле Элек просто запаниковал — эксперимент неожиданно зашёл слишком далеко, и как прекратить его, чтобы и брата не обидеть и себя не выдать, он просто не представлял. Кроме того, Эл очень боялся, что одно неверное Серёжино движение, чересчур смелая ласка или поцелуй в губы опять запустят старую «программу», блокирующую нормальную человеческую память и превращающую его в «робота» Электроника. А на что он в таком состоянии способен, Громов мог только догадываться. От страха у Элека закружилась голова, в ушах зашумело, и сквозь этот шум пока ещё человек Элек Громов услышал срывающийся шёпот. — Тебе же Зойка не даёт, да? Давай я помогу тебе, братик, тебе понравится, обещаю, — горячее дыхание обожгло его ухо, а под резинку трусов протиснулись Серёжина ладонь. Дальше медлить было нельзя. Громов перехватил ласкающие его руки и, крепко удерживая за запястья, прижал их к кровати над Серёжиной головой. Брат смотрел на него мутным взглядом, раскрывал навстречу припухшие губы, в слабом свете ночника казавшиеся тёмными, и старался теснее вжаться в него пахом. Противное чувство скрутило внутренности в районе солнечного сплетения, на лбу выступил холодный пот, Эла стало мутить. — Серёжа… — еле ворочая языком, сказал Элек. — Меня нельзя… целовать в губы… и хватать за зад… Понял? — Хорошо, я не буду… в губы, — так же тихо и с придыханием сказал Сергей. А Эл слишком поздно сообразил, что его слова прозвучали не как требование прекратить домогательства, а всего лишь, как условие для их осуществления. Потому что Серёжа тут же раздвинул ноги, обхватив его бёдра, и потянулся губами к шее Элека. В общем-то, всё с наклонностями брата стало ясно, и надо было уже как-то закругляться с «испытаниями», но от стресса голова закружилась сильнее, тело охватила слабость, и Элек просто упал на Серёжу. — Пожалуйста, не надо… Серёжа… мне плохо, — простонал Громов, уже не надеясь, что брат остановится. Все силы у Элека уходили на поддержание рассудка в нормальном состоянии, он до боли закусил губу, чтобы не терять связь с реальностью и оставаться собой. И вдруг понял, что его больше не мнут и не целуют, а сам он лежит теперь на спине. — Ох, Эл, ну и напугал же ты меня! — сказал сидящий рядом на постели Серёжа и убрал у него со лба мокрую тряпку. — Кто тебя в чувства приводить будет, когда Зойка всё-таки снизойдёт до тебя? Чёт я на Кукушку не очень рассчитываю. Эл хотел сказать, что с девушкой такая реакция попросту невозможна, и что сам Серёжа напугал его не меньше, а даже больше. Но сил хватило только на то, чтобы слабо улыбнуться. И всё же Эл был собой доволен — он не только смог сохранить здравый рассудок в опасной ситуации, он ещё и свои сомнения относительно брата развеял. Последний факт, правда, сам по себе оптимизма не внушал.***
Всё для себя уяснив, Эл счёл своим долгом приложить максимум усилий для того, чтобы не дать брату погрузиться в пучину порока и держать его как можно дальше от источника опасности. То есть от Макара Гусева. Дело это было непростое, потому как если Гусев теперь предпочитал вздыхать по Серёже издали (зато так явно, что Эл всерьёз опасался, что скоро об этом станет известно всем и каждому), то Сыроежкин просто проходу Макару не давал. В школе от него ни на шаг не отходил, после тренировок норовил идти встречать (ещё и Светлова с ним таскалась) и дома, как Эл ни позвонит, выясняется, что Серёжа у Макара. И тоже вместе с Майей. То, что Майка повсюду сопровождала своего парня, случайностью не было — Громов после того Дня рождения с ней воспитательную беседу провёл. Сказал, так, мол, и так, Майечка, братик мой, конечно, человек хороший, но ветреный. Я бы на твоём месте его на коротком поводке держал, а то он шатается вечно не пойми где со своим Гусём. Где гарантия, что они на пару девок не кадрят? Тем более, что опыт-то какой-никакой у него теперь есть, а ума особо не прибавилось. Майка тогда призадумалась — Элек ей всегда нравился, хоть и зануда, и к мнению его она прислушивалась. Громову потом так противно было от собственного интриганства, что он неделю спать спокойно не мог. Всё себя успокаивал — мол, это всё для Серёжиного благополучия. Майка-то — девчонка неплохая, в нём заинтересована. Братик с ней счастлив будет. Или нет. А может, пусть их? Ну будет Серёжа с парнем спать, не смертельно ж это в конце концов? Макар ведь так его любит… Эл старательно давил в себе зависть и ревность, искренне пытался руководствоваться только симпатией к брату и почти уже пришёл к выводу, что лучше Серёже не мешать, и пусть он строит свои отношения с Макаром сам, как хочет, если бы не одно происшествие. В самом конце мая, когда учёба уже закончилась, и впереди оставались только экзамены за восьмой класс, Элек поссорился с Зоей. По сути, он во многом сам был виноват — приревновал Кукушкину на пустом месте к десятикласснику, да так, что драку прямо в школе устроил. А Зоя, вместо того, чтобы поддержать как-то своего друга, при всех обозвала его параноиком и чокнутым придурком и заявила, что встречаться с человеком, который себя не контролирует, больше не собирается. Эл себя чувствовал полным идиотом, и если б не Серёжа, грудью, можно сказать, вставший на его защиту перед Таратаром и директрисой, может, опять бы нервный срыв себе заработал. И вот, находясь в таком подавленном настроении, тёплым и погожим вечером одного из последних чисел мая, Элек поехал на вокзал, провожать профессора Громова и Машу на научно-практическую конференцию в Новосибирск. Посадил родителей на поезд, попрощался… и подумал, что домой ему совсем неохота — никто его там не ждёт. И к Зойке теперь не пойти. Можно, конечно, заглянуть к Серёже и даже у него остаться, но… Брат наверняка опять с Майкой в гараже развлекается, отец сейчас в рейсе, тётка с головой в своих переводах… Макару, что ли, позвонить?.. Эл пошёл к автоматам, стоящим в начале перронов, набрал номер Гусевых, услышал от Валентины Ивановны, что Макара дома нет — пошёл встречаться с каким-то своим приятелем со спорта, и совсем приуныл. От нечего делать Элек стал шататься по зданию вокзала, думая о том, как не везёт ему в жизни, с самого рождения… И вдруг возле табло расписаний остановился. Его периферическое зрение зафиксировало знакомый объект. Стало любопытно. Элек огляделся, пытаясь понять, кого же он увидел, и почти сразу на противоположной стороне зала ожидания заметил знакомую рыжую макушку. «Надо же! Друг со спорта, а встречается Макар с ним здесь, на Казанском вокзале, — удивился Громов. — Наши, вроде, все в городе, никто никуда не собирался. Даже Денис Евгеньевич тут». И, чтоб не гадать зря на кофейной гуще, Элек решил сам поинтересоваться у Макара, что он здесь делает. А заодно поболтать и на загадочного гусевского «друга из хоккейного клуба» посмотреть (неужели Гусь своему Денису изменяет?) — это всяко веселее, чем одному дома торчать. Пока Элек через весь зал шёл к Макару, к тому неожиданно подошёл не пойми откуда взявшийся мужик средних лет, что-то сказал, на что Гусев утвердительно кивнул, и дядька двинулся в сторону туалетов. Элек сначала подумал, что неизвестный гражданин просто поинтересовался у Гуся, где здесь туалет — мало ли, указатель не заметил. Но что-то в их коротком диалоге показалось Громову странным, так что он немного притормозил и спрятался за группой пассажиров, стоящих в центре зала. И стал наблюдать за Макаром. Как оказалось, не зря: Гусев несколько раз нервно оглянулся по сторонам, а затем быстрым шагом пошёл в том же направлении, что и его недавний собеседник. Эл совсем не хотел думать о том, что первое пришло ему на ум, когда его друг и одноклассник скрылся в коридорчике, ведущем к туалетам. И лишь после того как Громов сам поспешил вслед за ним и убедился, что все его предположения верны, понял, что новая информация ему в принципе на руку. Подходивший десятью минутами ранее в зале к Макару мужчина вышел из кабинки, бросил на Элека короткий оценивающий взгляд и стал мыть руки. Эл всё также стоял посреди туалета и гипнотизировал глазами дверь кабинки, из-за которой совсем недавно раздавались подозрительные звуки, совсем не похожие на те, что должны быть при отправлении естественных потребностей организма. А главное, в кабинке совершенно точно оставался ещё один человек. Громов хотел сказать что-нибудь едкое и саркастическое и даже придумал по этому случаю пару красивых фраз, но когда заветная дверца отворилась, и Эл нос к носу столкнулся с Макаром, то и рта раскрыть не смог — всё-таки был шокирован. Макар тоже застыл перед ним как вкопанный, смотрел огромными глазами на друга и не знал, что сказать. Потом облизнулся, сглотнул, быстро провёл тыльной стороной ладони себе по губам и, прокашлявшись, спросил: — Эл… ты… давно здесь? — Минут пять… или семь… Макар судорожно вдохнул, прикрыл глаза, стиснул зубы, словно ожидая удара, замер так на пару секунд. Потом, наконец, взглянул на Эла прямо: — Не говори… Серёже. Пожалуйста. Голос у Гусева был глухим, слова давались ему с явным трудом. Он был напряжён, даже сжатые кулаки его чуть подрагивали. Всё это, конечно же, не укрылось от умного и внимательного Элека, который пришёл к логичному заключению: он опять «сделал» Гуся. В который уже раз. — Может быть и не скажу. Сейчас, — Громов слегка склонил голову набок и улыбнулся — беспокоиться больше было не о чем, ситуация полностью под контролем. Его, Элека, контролем. — Если договоримся. — Хм. И что же ты от меня хочешь? — недоверчиво поинтересовался Гусев. Макар оставил все свои попытки стать Сыроежкину ближе, чем просто друг, с тех самых пор, как застал его, самозабвенно трахающего Светлову на их с Элом Дне рождения. Да, собственно, даже не в этом было дело — Серёжа теперь от Майки вообще не отлипал, даже домой к Макару с ней заявлялся. Какие при таких раскладах домогательства? Поэтому в свете последних событий Гусеву и в голову не могло прийти, чего ещё от него может понадобиться Громову — братику-то его уже ничего не угрожает. — Ну… для начала я хочу от тебя того же, что и твои… твои, — Элек сделал вид, что задумался, подбирая нужное слово, — твои клиенты. Да. Они ведь клиенты, правильно? — Чего-о? — у Макара от таких заявлений брови поползли наверх, а челюсть — синхронно вниз. — Эл, ты шо, больной? — верить своим ушам Гусев отказывался напрочь. — Не согласен? — вскинул брови Элек. — Так я пошёл. Заодно по дороге к Серёже загляну, проведаю. — И демонстративно развернулся к выходу. Такая реакция Макара здорово задела Громова — столько раз Гусь сам подкатывал к нему с недвусмысленными намёками, а теперь, видите ли: «Ты шо, больной?» — Нет-нет, постой, — схватил его за рукав Гусев. — Я-то соХласен, ты же знаешь, я тебе сам предлаХал, когда ещё. Ток я ж за тебя боюсь, пойми. Ну, и за себя тоже, конечно — не успею твой член в рот взять, как ты меня по стенке размажешь. — Думаю, в этот раз со мной ничего такого не случится, — как можно увереннее произнёс Элек. — Тебе всего лишь надо будет соблюсти некоторые условия. — Не вопрос, — сразу же согласился Гусев. — Пошли, пока тут никого, — он кивнул в сторону ближайшей кабинки, но Эл и с места не двинулся. — Не здесь, Макар! — презрительно скривился Громов. — Мы поедем ко мне. Не делай такие глаза, — он даже усмехнулся, глядя на изумлённую гусевскую физиономию, — мои до понедельника в Новосиб укатили. Собственно, потому я здесь — провожал их. Всю дорогу до дома Элек страшно мандражировал, даже несколько раз подумывал отказаться от своей затеи. Но проявил силу воли, взял себя в руки, и не только не пошёл на попятную, но и лицо сохранить умудрился. Гусь и не понял даже, как он чуть не струсил и всё не отменил. Элу очень надоело всё время бояться, что любая более менее значительная стрессовая ситуация вызывает у него потерю памяти и психическое расстройство. Особенно его бесило то, что он впадает в полнейший неадекват, стоит только какому-нибудь парню или мужчине не так к нему притронуться и проявить заинтересованность. Чем вызвана такая реакция, Громов не знал, но очень не хотел, чтобы кто-либо, как Макар в своё время, просёк, что стоит, условно говоря, схватить его за зад, и всё — Эл уже не человек. «Надо от этого избавляться», — твёрдо решил для себя Элек в ту самую ночь, когда после их Дня рождения он полез тискаться к Серёже. По сравнению с предыдущим опытом с Макаром, он тогда вполне себе смог оставаться «в здравом уме и твердой памяти», но запаниковал и хлопнулся в итоге в обморок. В этот же раз Эл планировал продержаться от начала и до конца, пусть и с некоторыми ограничениями, и даже получить удовольствие (а почему нет? С Зоей-то ему теперь вряд ли что светит, а так хоть с кем-то… С живым человеком оно всяко лучше, чем с правой рукой). — Эл, ты точно в себе уверен? Не психанёшь? — Макар остановил его прямо перед подъездом, чтобы на всякий случай ещё раз убедиться, что Громов действительно отдаёт себе отчёт в том, что собирается делать. — Точно. Сейчас у меня крыша не поедет, обещаю. Пошли скорей. То, что Гусь, только для виду храбрится, а на самом деле смотрит на него с опаской, одновременно и радовало Эла, и вызывало досаду. Приятно иметь над кем-то власть, пусть даже такую маленькую, какая была у него сейчас над Макаром, но всё-таки Элек предпочёл бы, чтобы будущий партнёр сам его искренне хотел, а не действовал по принуждению и со страхом. Парадокс, но поставив Гуся в такие жёсткие рамки, Громов на него же и обижался. — Иди в ванную, чисти зубы, там новая щётка для гостей стоит, и мой руки, — с плохо скрываемым раздражением сказал Элек, когда они поднялись в квартиру. — Тебе, небось, пол-Москвы в рот накончало, а я брезглив. Гусь на такие предъявы в первый момент разозлился, аж зубами заскрипел и побагровел весь. Но смолчал. Потом внимательно посмотрел на Элека и как-то быстро остыл, даже улыбнулся ему снисходительно. Эл забеспокоился и, пока Макар был в ванной, всё рассматривал себя в зеркало — что такое было в его облике, что вызвало у Гусева чуть ли не жалость? «Ну да, Зоя меня бросила, и даже минет я могу получить только путём шантажа. Да ещё и от парня! Это и в самом деле жалко…» — с прискорбием сознался себе Громов, но чтобы окончательно не пасть в собственных глазах, добавил, глядя на своё отражение: «Только вот не всяким шлюхам меня судить. Правильно я сделал, что не позволил братишке с Гусевым быть. По-хорошему, Серёже и дружить-то с таким человеком не стоило бы — запомоиться недолго, как некоторые говорят». Из ванной вернулся Гусев, сказал: «Я готов», Эл ему ответил: «Ещё нет. Жди» и пошёл в ванную сам. Вышел оттуда через десять минут, закутанный в банный халат, и велел Макару идти за ним на кухню. — Держи, — Элек протянул ему низкий стакан из толстого стекла, на дно которого плеснул Армянского коньяка. — Может, потом? — удивился Гусев. — Отметим, так сказать. — Это для дезинфекции, Макар, — укоризненно посмотрел на него Элек. Вообще-то, он хотел немножко поддеть Гуся, но вышло не очень. Гусев фыркнул, сказал: «окей», сделал большой глоток, побулькал хорошо во рту, потом прополоскал горло и… выплюнул коллекционный Наири двадцатилетней выдержки (а профессор другого дома не держал) в раковину. Тут уж Эл застыл с открытым ртом и большими глазами. Макар же невозмутимо налил себе стакан кипячёной воды, опять побулькал, но плеваться на это раз не стал — проглотил. «Чтобы тебе не щипало», — пояснил он. Эл только и смог, что согласно кивнуть. — И всё-таки, — сказал Макар, когда со всеми приготовлениями уже было покончено. — Чего это на тебя нашло, а, Элек? Тебе же не нравятся парни! Или уже нет?.. Где-то Эл ждал этого вопроса, но правдоподобную отмазку так и не сумел придумать. Рассказывать Гусеву, что он таким образом хочет попробовать избавиться от проблем с памятью и потерей собственной личности, не хотелось. Макар и так считает его психом, вполне заслуженно, между прочим. Так стоит ли заострять на этом внимание ещё раз? К тому же, положа руку на сердце, эта была не единственная, и далеко не самая важная причина. Главная лежала на поверхности, и Эл не без оснований опасался, что как раз её Гусев просёк сразу, а теперь просто издевается. Элек хотел секса. С живым настоящим человеком. Очень хотел. Хотел так сильно, что готов был получить желаемое даже от парня. Даже от шлюхи. А ещё, и это был его самый большой секрет, Элек хотел опять ненадолго побыть Серёжей. От брата не убудет, в конце концов, его и так много кто любит — и Майка, и Зоя, и Макар. Что такого, если Эл украдёт немножко этой любви? Серёжа ведь не узнает, да и не по-настоящему это всё… Иллюзия собственной нужности и ценности для кого-то, пусть и всего на несколько минут — не так уж мало в его ситуации. Но Гусеву на его вопрос Эл ответил просто: — Не твоё дело, Макар. Или ты у всех этих мужиков интересуешься мотивами, по которым они хотят спустить тебе в рот? — Эл не хотел быть грубым, всё же с Гусевым они друзья, но… Но он пока не мог смириться с тем, что его друг — всего лишь обыкновенная блядь. — Ты — не все, Эл, — Гусев грубость в свой адрес проигнорировал, намеренно, как понял Элек. — И ты не хочешь просто спустить мне в рот. Пойдём в комнату. Пока Макар говорил, он всё время пристально смотрел Элу в глаза и держал его за руку. От этого голоса, низкого и вкрадчивого, от смотрящих на него в упор потемневших глаз, Громов опять начал терять волю, ему захотелось во всём следовать словам Макара, подчиниться ему. Нервозность, не отпускавшая его с самой их встречи на вокзале, исчезла, тело стало расслабленным и тёплым. К счастью, Элек вовремя заметил, что с ним творится что-то не то. — Гусев, ты опять?! — прикрикнул на Макара Элек и выдернул у него свою руку. — Не надейся сбить меня с толку. Сегодня ты делаешь то, что скажу тебе я! И не только сегодня. — Конечно, — сразу же сменил тон Гусев и развязал на Элеке халат. Халат упал на пол, и Эл остался совсем голым. Он стоял посреди комнаты перед полностью одетым своим другом-тире-врагом и изо всех сил старался выглядеть хозяином положения. Получалось это у него неважно — о сексуальном возбуждении и речи не шло, зато нервное напряжение вернулось полностью, заставив сердце учащённо биться, колени — дрожать, а воздуху не позволяя свободно проходить в легкие. — Тебе нельзя прикасаться к моим губам и заднице, — с трудом переводя дыхание, озвучил свое главное условие Эл. — Всё остальное можно. — Я понял, — спокойно сказал Гусев. — Я не буду тебя целовать в губы, и к попе твоей тоже не притронусь. — Макар… — Мм? — Ты же ведь хочешь моего брата? — Причём здесь Серёжа? — всё тем же ровным тоном спросил Гусев. — Раз мы с ним так похожи, ты можешь представлять вместо меня его. Я так хочу. — Даже не подумаю, — улыбнулся Гусев и легко поцеловал Громова в шею, вызвав у него судорожный вздох. — Никого я представлять не буду, — ещё один такой же нежный поцелуй. — Я хочу тебя, — жаркий шёпот в ухо и последующий поцелуй в ушную раковину, — именно тебя… «Проститутка, настоящая проститутка! — с горечью подумал Элек, хватаясь за плечи Гусева: ноги отчего-то теперь еле держали его. — Говорит то, что хочет слышать клиент. Если признается мне в любви — я его ударю». Но никаких признаний больше не последовало — Эла внезапно подхватили на руки и аккуратно усадили на диван. — Закрой глаза, — сказал Макар, устраиваясь на полу между его ног, и Эл подумал, что так и вправду будет лучше. Ему не хотелось лишний раз напоминать себе, что он не с девушкой. А так можно попробовать представить на месте Гусева кого угодно. И Эл сначала честно старался думать, что все эти нежные теплые прикосновения дарит ему Зоя. Потом на место Зоиного образа сам собой пришёл другой, абстрактный женский, потом… потом такие мелочи как личность партнёра вообще перестали волновать Громова. Эл чувствовал на своем теле чужие руки и губы, которые так умело его целовали, гладили, прикусывали, надавливали, тёрлись, мяли, пощипывали, облизывали, посасывали, обнимали, сжимали, что через какое-то время ему стало абсолютно всё равно, кому они принадлежат, главное, этот кто-то делал ему хорошо. Эл выгибался навстречу ласкам, постанывая от удовольствия, и непроизвольно раскрывал рот и облизывал губы — ему хотелось целоваться. Элек был почти готов рискнуть своим душевным равновесием и попросить партнёра поцеловать его или даже силой заставить его это сделать — настолько у него «горели» губы, но тут Эла захватило новое, ещё более сильное переживание. Его член оказался в жаркой и влажной глубине, которая втягивала в себя, обнимала и одновременно надавливала на самые чувствительные места. Элек открыл глаза. Это было совершенно осознанное действие — он хотел видеть человека, который ему сосёт. И Элу неожиданно понравилось смотреть — красные от трения и блестящие от слюны губы скользили по его стволу вверх-вниз, руки, которыми, кстати, Гусев совсем себе не помогал, ласкали яйца, бёдра, низ живота, нос Макара периодически упирался Элеку прямо в пах — в общем, заводило всё это зрелище невероятно. Но больше всего почему-то ему понравились щёки Макара — от усердия ли, возбуждения или сочетания этих двух факторов они покраснели так сильно, что даже веснушки на них сделались еле различимы. «Горячие должно быть…» — мелькнула в затуманенном желанием уме Громова мысль, и он тут же потянулся к гусевскому лицу. Едва касаясь, провёл по щеке Макара кончиками пальцев, потом сильнее — ладонью. «Горячие» оказалось неподходящим словом — лицо Гусева просто пылало, а Эл понял, что скоро кончит. Больше он уже ни о чём не думал — жадно гладил лицо своей рыжей «соски», возбуждаясь от этих ощущений ещё сильнее, особенно, когда Гусев брал за щеку, и через её натянутую кожу можно было прощупать упирающийся изнутри собственный член. Другой рукой Эл перебирал волосы Макара, путаясь пальцами в отросших прядях, а перед самым финалом убрал с его лица длинную чёлку, схватился за неё, заставил Гусева несильно запрокинуть голову и смотреть прямо на себя. Эл, не мигая, глядел в почти чёрные, совершенно безумные глаза своего любовника и кончал ему в горло, не позволяя отстраниться, крепко удерживая его голову обеими руками. Гусев мычал и хрипел, но вырваться не пытался, Эл только чувствовал, как дрожат руки Макара, лежащие на его бёдрах — Гусев боролся с инстинктивным желанием уйти от слишком жёсткого контакта и дать себе больше воздуха, но даже попытки отпихнуть Элека силой не сделал. — Я… схожу… в ванную, — прокашлявшись, сказал Макар, когда полностью удовлетворённый и несколько измотанный новыми ощущениями Громов уже расслабленно лежал на диване. — Ты же, наверное, не захочешь смотреть… как я… — Захочу, — не дал договорить ему Громов. — Дрочи здесь. Гусю дважды повторять не пришлось — он тут же расстегнул ширинку и принялся за дело. Эл с любопытством смотрел, даже губу закусил, до того ему интересно стало. Крупный член, тяжёлые яйца, коротко постриженные рыжие волосы в паху — всё это Элек много раз видел и раньше, в душе после тренировки. Но вот в «работе» — до этого момента никогда. Очень хотелось помочь другу, самому взять в руку его член и доставить удовольствие, тем более учитывая, как только что «обслужил» его Макар. Однако, Громов так и остался простым зрителем — не решился, испугался, что его опять переклинит. И даже когда Гусев, чувствуя приближающийся финиш, попросил разрешения кончить ему на живот, Элек ответил отказом. Смутное чувство, словно всё это — и чужая сперма на теле, и чужие члены, пальцы и языки внутри — уже было в его жизни в какой-то параллельной реальности или могло быть, миновав Эла лишь по счастливой случайности, не давало расслабиться и отпустить ситуацию. От полового контакта с мужчиной Эл неосознанно ждал боли и унижения, и счастье, что сейчас с Макаром он смог пройти по тонкой грани и не свалиться в пропасть безумия. Больше рисковать не хотелось.***
— Оставайся сегодня у меня, — предложил Громов, разливая по стопкам профессорский коллекционный Наири, с которым Макар так по-варварски обошёлся в начале их «свидания». — Мне скучно, завтра выходной, тренировки тоже нет. Ничего такого я тебя больше делать не заставлю. — Ой, брось, Эл, мне всё понравилось, я ещё могу — только свистни, — отмахнулся Гусев и чокнулся с Элом за его здоровье, так сказать. — Скажи лучше, тебе от профессора не влетит, что ты его добро так разбазариваешь? — Папа знает, что я практически не пью, и доверяет мне. Скажу, что угостил друзей, — пожал плечами Эл. — У него хорошая винотека, и одной бутылки Армянского коньяка ему явно не будет жалко. Так что пей, я сейчас ещё и покормлю тебя, — сказал Громов и достал из холодильника большой кусок холодной буженины, приготовленной перед отъездом заботливой Машей. — Ого!.. — только и смог сказать Макар — нечасто ему приходилось есть такие блюда. — Может, у тебя ещё и икра красная завалялась? — Сейчас сделаю тебе пару бутербродов, — просто сказал Элек. — И с чего такая щедрость? — полюбопытствовал Гусев, жуя буженину с хреном и с вожделением поглядывая на икру. — Я, конечно, понимаю, что вы не бедствуете, но всё-таки? Эл хотел было уже сказать, что раз продукты в доме есть, не прятать же их от друзей, но осёкся. Посмотрел на Макара, который сидел, с чувством уплетал деликатесы и облизывал свои красивые полные губы. Ещё пятнадцать минут назад эти самые губы делали Элу так хорошо, что член опять встаёт при воспоминании об этом. А пару часов назад — точно так же хорошо, но какому-то другому мужчине. А до него во рту Гусева был ещё чей-то член, и ещё, и ещё… Сколько их всего было, таких членов, получивших разрядку в глотке его друга? Элек даже представить себе боялся. Никто из этих незнакомцев не испытывал к Гусеву никаких чувств, помимо похоти, им всем было плевать на него — красивый и дешёвый спермоприёмник, вот чем был для них Макар. «И ведь ты же даёшь это делать с собой добровольно, сам предлагаешь! Людям, которые совсем не любят тебя, в отличие от этого твоего Мити, или Дениса Евгеньевича, или… или… меня… — Эла вдруг охватила такая не то обида, не то злость на Макара, что он в ответ на его вопрос об угощении только усмехнулся криво и сказал: — Ну как же, тебе ведь платят твои клиенты? Вот и я плачу. Продуктами питания. Макар перестал жевать, с трудом проглотил то, что было у него во рту, и молча уставился на Эла. Видимо, не нашёлся с ответом. Да и что, в самом деле, скажешь против правды? Эл с каким-то болезненным удовольствием отметил себе, как залился краской Гусев — значит, не совсем ещё стыд потерял, и добавил: — Или ты предпочитаешь деньгами?